Текст книги "«Архангелы»"

Автор книги: Ион Агырбичану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)

– Нужно ехать немедля! – настаивал примарь.

Послали двух мальчишек, и они мигом привели им пару оседланных лошадей. Корнян птицей взлетел в седло, а старик, жалобно причитая, заковылял вокруг лошади, никак не решаясь сунуть ногу в стремя. Примарь слез и помог Унгуряну – поднял и посадил в седло, – потом вскочил сам на лошадь, и они поехали.

– Эй! Потише! Потише, а то все мозги мне повытрясешь! – стонал старик.

Дорога до «Архангелов» была пыткой для них обоих.

Примарь вынужден был ехать шагом, в лучшем случае тихой рысью. Стоило ему пустить лошадь чуть быстрее, как старик Унгурян проклинал все на свете: его лошадь тоже прибавляла шагу, и его начинало беспощадно трясти. Ездить на лошади Унгурян разучился, сидел в седле, как в кресле, втиснувшись в него всем своим тяжелым, оплывшим телом. При каждом толчке старик клял лошадь, дорогу, «Архангелов» и всю свою жизнь. Даже самого себя раз послал он к черту.

Наконец добрались до прииска. Оказалось, управляющий отправился в новую галерею, чтобы на месте посмотреть скальную породу, которую только-только раздробили шесть глубоких подземных взрывов.

– Пойдем в старую штольню, – предложил примарь, передавая поводья лошади одному из сторожей.

Поручил свою лошадь кому-то и Унгурян и нехотя поплелся за Корняном.

– Соизвольте пожаловать! – пригласил сторож. – В третьем погребе на столе есть свечи.

Примарь заглянул в погреб, взял свечу и вместе с Унгуряном исчез в штольне.

– Что тут творится! Сплошное свинство! – на каждом шагу повторял старик Унгурян, то оскользаясь, то спотыкаясь о мокрые камни.

Примарь молча шагал вперед, держа свечу.

Наконец-то они добрались до пролома. Корнян внимательно осмотрел дыру и обвал, погубивший четырех человек.

– Дальше не пойдем, хватит с нас, – проговорил, задыхаясь, старик.

– А куда дальше идти? Вот здесь еще прошлой ночью добывали золото. – В голосе Корняна прозвучало отчаяние.

Ионуц Унгурян, который давным-давно не бывал на прииске, а тем более не спускался в штольню, понятия не имел, где они находятся. Старик никогда особенно не стремился под землю, а если и приезжал на прииск, то только ради попоек, которые устраивались здесь иной раз по случаю открытия самородного золота.

Унгурян посмотрел на то место, куда указал ему примарь, и, быстро переведя испуганный взгляд, ткнул рукой в темноту:

– А там что такое?

– Старая штольня, на которую наткнулась наша.

– Значит, правда?

Примарь не ответил. Он сделал несколько шагов по старой выработке, но тут ему показалось, что впереди его подстерегает опасный враг, и он вместе с Унгуряном стал торопливо пробираться к выходу. Из штольни примарь вылез весь в грязи, а старик Унгурян в синяках, от которых, казалось, страдал больше, чем от того, что с «Архангелами» покончено.

– Домнул управляющий еще не возвращался? – осведомился примарь у сторожей, стоявших с их лошадьми.

– Нет еще.

– Тогда и мы пойдем посмотрим! – воскликнул Корнян, вновь зажигая свечу и направляясь к входу в новую галерею. Он думал, что Унгурян последует за ним, но старик опустился на скамью и, тяжко вздыхая, принялся скручивать цигарку.

Перед входом лежала большая куча свежей породы, извлеченной из штольни после взрывов, – ее-то и рассматривал внимательно управляющий при свете четырех свечей, которые держали сторожа. Он был так поглощен своим занятием, что не услышал, как подошел примарь, и вздрогнул, услышав его голос.

– Хорошо, что ты пришел, примарь, хорошо, что пришел, дружище! – обрадовался Иосиф Родян. – Посмотри-ка на эту породу!

Корнян присел на корточки и опытным взглядом принялся рассматривать камни. Управляющий жадно следил за выражением его лица. Когда наконец Корнян поднял голову, Иосиф Родян быстро спросил:

– Ну, что скажешь? – Выпученные глаза его блестели…

– Хорошая порода. Обещающая.

– Золото содержит?

– Возможно, есть и золото! Говорю же, хорошая порода.

– Скажешь тоже – возможно! Есть. Наверняка. А ну, берите-ка два куска, да не выбирайте – какой камень попадет под руку, тот и тащите, – приказал он сторожам. – Если золота в них не будет, – добавил он, выходя наружу, – можешь меня застрелить. Понял? Можешь пустить мне пулю в лоб.

Порода, которую вынесли на свет божий, действительно была прекрасной и, по общему мнению, весьма многообещающей, хотя до сих пор ни одной золотой блестки в ней не было обнаружено.

При виде старика Унгуряна управляющий хлопнул в ладоши:

– Знай, что у «Архангелов» еще много золота, – весело воскликнул Родян. – На всех хватит! – звонко ударил он ладонью о ладонь старика и пригласил: – Пойди убедись сам, что не зря трясся сюда. Пойди посмотри.

Пока камень толкли в ступках тяжелыми железными пестами, вокруг, низко склонив нечесаные головы, плотно стоял народ. Тишина стояла мертвая, и слышен был один только резкий и равномерный металлический звук. Камень растолкли в воде, и штейгер, взяв тазик и вращая его под струей воды, стал размывать густую кашицу. Вода уносила с собой каменную взвесь, и вскоре на дне появились блестки золота. Великая радость наполнила сердца всех присутствующих. Улыбка заиграла в глазах, осветила лица. Послышались вздохи облегчения. А золотых блесток становилось все больше, и каждая, даже едва заметная, чешуйка множила счастливые улыбки.

– «Архангелы» пали, да здравствуют «Архангелы»! – вне себя от радости закричал Иосиф Родян, заметив, что штейгер окончил промывку.

– Да здравствуют «Новые Архангелы»! – с воодушевлением подхватил примарь.

Старик Унгурян не сводил восторженных глаз с Иосифа Родяна. Поддавшись всеобщему энтузиазму, возвысил голос и он:

– Вот что значит ученый человек! Виват управляющий!

– Да здравствует управляющий! – хором подхватили остальные.

– Теперь все опасения позади, – весело заговорил Иосиф Родян. – Теперь можно признаться, что в старой галерее все золото выбрано, ибо нет ничего, что длилось бы до скончания света. Однако Корэбьоара – гора не маленькая, а золота в ней хватит на сотни лет.

Все три совладельца «Архангелов» укрылись в сарае и после долгих переговоров дружно решили, что с удвоенными силами будут продолжать работы в новой галерее.

После того как решение было принято, старик Унгурян неожиданно разволновался: он вспомнил о своем сыне-адвокате, о котором успел позабыть, пока трясся в седле и набивал себе шишки в темном забое.

– Господи, ведь это мне никак не поможет! – в отчаянье застонал он.

Два других акционера смотрели на него с удивлением и с испугом.

– Никак мне не поможет, потому что деньги мне нужны сегодня, и много денег. Сынок из Пешта прислал телеграмму, что застрелится. А у меня денег нет! – жалобно причитал Унгурян. – Вот ведь какая подлость – нету денег!

Старик не притворялся: получив телеграмму, он полез за деньгами в железный сундучок и нашел в нем всего три бумажки по десять злотых. Денег будущему адвокату требовалось больше и больше, и все чаще говорил он своим собутыльникам: «Ну, придется стреляться!»; что же касается доходов, то вот уж полгода как «Архангелы» ничего старику не приносили и жил он только тем, что давали ему другие, более мелкие прииски, а еще чаще запускал руку в наличный капитал, сохранившийся от лучших времен. И вот сегодня утром он, к своему ужасу, обнаружил, что от весьма солидной пачки банкнот осталось у него всего три бумажки.

Другой совладелец «Архангелов», примарь Корнян, хотя тоже не имел с прииска доходов, однако сохранил в запасе несколько тысчонок. Его счастьем было, что в доме их было всего двое, он да Докица, и они не успели промотать все дотла, хотя ни он, ни она скупостью не отличались.

– Твой адвокат подождет немножко, – холодно отрезал управляющий, предчувствуя, что Унгурян намерен просить у него денег, а поскольку в наличии у него было только несколько несчастных сотен, он поспешил предупредить возможную просьбу. Родян счел бы великим для себя унижением ответить на просьбу старика отказом.

– Не будет он ждать! Застрелится, домнул управляющий, и все тут! Я его знаю! – тревожно лепетал старик. – Если только уже не застрелился! – Старик умоляюще глядел на компаньонов.

– Сколько денег нужно? – спросил примарь.

– Трехсот хватит!

– И у тебя нету трех сотен?

Старик стал тереть ладонями щеки, лоб, потом тяжело вздохнул:

– Как видишь, нет.

– Вот доберемся до дома, я тебе одолжу, – успокоил его примарь.

– Ну, тогда все в порядке! Тогда дело будет! – сразу повеселел старик, – Сегодня денег нет, но завтра, в крайнем случае послезавтра, я соберу все золотишко, которое намыли за четыре дня. Теперь все в порядке.

* * *

В тот же день после обеда село обежал слух, что в новой галерее у «Архангелов» нашли золото. Однако, кроме людей, в этом заинтересованных, никто из жителей Вэлень доброй вести особенно не поверил. Большинство говорили: «Пока доберутся до такой руды, как в старом забое, много воды утечет».

Но рудокопы, трудившиеся на «Архангелах», возчики, доставлявшие с прииска камень, и рабочие на толчеях Иосифа Родяна разом оживились, услышав обнадеживающую весть.

И на следующий день во дворе Иосифа Родяна шла все та же лихорадочная работа, как и всегда.

Управляющий уже в город не ездил, всячески избегал письмоводителя Попеску и отца Мурэшану и ни свет ни заря был на прииске или наблюдал за толчеями возле дома.

О развлечениях в городе управляющий больше не помышлял. Он был уверен, что новая галерея принесет ему богатство, однако нередко ощущал на сердце давящую тяжесть. Неколебимая изначальная вера его в старую штольню рухнула, и на ее месте открылась глубокая и мрачная бездна, заполнить которую он ничем не мог. Сколько бы радужных планов ни вспыхивало над ней огоньками, они освещали лишь края этой пропасти, а со дна ее, как из подземной пещеры, поднималось леденящее дыхание. Казалось, в бездне его души затаился молчаливый враг, который только изредка тяжело там ворочался, но избавиться от него не было никакой возможности. Когда порою управляющий вспоминал о своих долгах двум банкам, на него словно обрушивалась ледяная вода горного водопада. Он не желал об этом помнить, но постоянно чувствовал, что долг этот давит на него все сильнее, преследует его неотступно и черная бездна в его душе день ото дня становится все мрачней. Иосиф Родян не хотел себе признаваться, что именно страх перед долгом мешает ему ездить в город.

Как ни старался управляющий быть веселым и доброжелательным, чаще всего он был мрачен и молчалив. А когда вспоминал то раннее утро, штейгера Иларие и дорогу, по которой мчался до дома, прииск и штольню, врезавшуюся в старинную выработку, сердце у него замирало от ужаса.

Была у него и еще причина для непокоя – жена его, Марина, давно уже разучившаяся улыбаться, сделалась еще нервнее, вздрагивала от каждого его грубого слова, вздыхала по ночам, не спала и что ни утро поднималась все бледнее и болезненней. После того как она поняла, что Иосиф будет прокладывать новую галерею, в ней угнездилась какая-то безнадежность. Управляющий замечал, что Марина все чаще задерживается перед иконами и ночами, думая, что муж спит, выбирается из постели и часами стоит на коленях перед образом, тревожа ночную тишь тяжкими вздохами. Иосиф Родян кипел, задыхался от злобы и шипел: «Дура баба! Выпрашивает золото у икон! Сумасшедшая дура баба!» Он пытался заснуть, но не мог.

Вздохи жены нагоняли на него страх, и, что самое странное, он не мог решиться и приказать ей лечь спать. Наоборот, он тихо поворачивался в постели, боясь, как бы Марина не заметила, что он знает, что она делает.

Мало-помалу и рудокопы на прииске, и штейгеры, и сторожа, и рабочие при толчеях после первого отчаяния и первого воодушевления стали впадать в уныние. Все стали куда молчаливей, раздражительней, скоры на брань и на ссору. Лица с каждым днем делались все мрачнее. Все, казалось, страдают от упадка сил, которые высасывает канувшее в пустоту сокровище, завладевшее людьми более властно, чем окружающая их реальность. Чудилось, что и в воздухе плавает что-то тяжелое, гнетущее, и нередко можно было слышать, как горестно вздыхают рабочие при толчеях, рудокопы и возчики.

– Где там… Разве такое будет, как бывало…

Для всех, кто только был связан с «Архангелами», наиболее устрашающим выглядело исчезновение буквально за три недели всех громадных завалов золотоносной руды, которые высились на прииске. И произошло это вовсе не потому, что управляющий и его компаньоны наняли больше, чем обычно, телег и вьючных лошадей, а по той простой причине, что из новой галереи выход золотоносной руды был в десять раз меньше, чем из старой штольни, да и та, которая там была, тоже кончалась. Правда, во дворе Иосифа Родяна еще высились громадные кучи, но для опытного рудокопа нет ничего более удручающего, чем жалкие кучки руды на прииске вместо навалов, которых хватило бы не на одну сотню телег. Вокруг «Архангелов» стало пусто, и в самом воздухе, казалось, висел запах запустения. Мрачнее всех были сторожа, которые бродили между скудных кучек, не обмолвясь порой за целый день ни единым словом.

Иосиф Родян каждый день бывал на «Архангелах», но новая руда вовсе не была такой хорошей, какой показалась вначале. Порода была все та же – темно-серая, но золота в ней сегодня было немножко больше, завтра меньше, послезавтра еще меньше, а потом вдруг количество его увеличилось и застыло на уровне первой пробы.

К унынию от потери старой штольни прибавлялась неуверенность в будущем новой.

Иосифу Родяну тошно было от окружающей унылости, и потому каждая встреча с Эленуцей его радовала: она одна, казалось, не впала в тоску от того, что происходило на прииске, наоборот, выглядела веселее, чем раньше. Чаще улыбалась, и каждая ее улыбка была для Иосифа Родяна утешением. Бывая дома, управляющий старался как можно чаще видеть Эленуцу, веселость ее беспечной молодости укрепляла его надежды на новую галерею, и он твердил про себя: «Царское приданое ей сколочу!» Ему казалось, девушка хочет ободрить его, и Родян вновь воспарял, мечтая о богатстве. Бог знает куда бы он занесся в своих мечтаниях, если бы не останавливало его воспоминание о долге. А директора обоих банков все чаще и чаще намекали, что могут принять против него меры. И действительно, приближался срок выплаты процентов, а у Родяна не было нужных денег.

Судьбою прииска не меньше Иосифа Родяна интересовался Георге Прункул, бывший сотоварищ по «Архангелам». В то утро, когда разнеслась весть о несчастье, он, похоже, с легкостью загнал бы зайца, собственной персоной обегав домов тридцать, разнося повсюду злосчастную новость. Он всплескивал руками, ужасался, а в душе его звучал многоголосый тревожный хор:

– Благодарю тебя, господи! Спасибо тебе!

– Достукался, проклятый!

– Это за мои денежки, выброшенные на новую галерею!

– Ну и слава богу!

– Еще поглядим, как побираться будет!

– Один лишь господь велик!

Голоса эти, певшие без устали, согревали и ласкали Прункула, по телу его разливалось тепло, бледные щеки розовели.

Он едва дождался возвращения сына, мечтая выслушать от него в подробностях, что произошло в гостинице, когда туда явился штейгер Иларие. Увидев бледного как смерть сына, который, покачиваясь после бессонной ночи, проведенной за картами и вином, входил в дом, Георге Прункулу показалось, что видит он сияющего красотой бога. Никогда еще бывшего студента не встречали с такой радостью. С искренней отцовской любовью счастливый Георге встретил сына у порога, крепко пожал руку и, осведомившись о самочувствии, спросил:

– Ты там был, когда пришел Иларие?

– Был, – нехотя буркнул молодой человек и устало махнул рукой, давая понять, что приставать к нему с этим делом, которым он и так сыт по горло, нечего.

Лицо отца мгновенно переменилось: румянец схлынул со щек, в глазах засверкали яростные молнии.

– Я хочу все знать! – гневно отчеканил Прункул.

Сын опустился на стул и начал рассказывать. Бледное лицо старика стало мало-помалу оживать и словно бы молодеть. Весь внимание, он всем телом наклонился к сыну, так что было даже странно, как это он сохраняет равновесие. Какая-то магнетическая сила притягивала его к молодому человеку. И взгляд его, и все черты лица, казалось, вытянулись в сторону сына и удлинились. Бывший студент рассказывал живо, с подробностями, и не успел он кончить, как отец потянулся к карману.

– Тебе тоже не миновать потерь! Деньги нужны? – спросил отец, протягивая сыну две сотенные бумажки.

Сын удивленно взглянул на отца, взял банкноты и торопливо запихнул в карман, испугавшись, как бы отец не передумал, потому как до сих пор таких денег на расходы он не получал.

Неугомонный Прункул вновь отправился по домам делиться бесценными подробностями с соседями и друзьями. Милостив господь бог! Как страдал Прункул из-за каждой кровной денежки, которую этот разбойник отнимал у него своей новой галереей! При каждом расходе казалось ему, что Родян вынимает частичку его души, так крепко, так прочно угнездившейся в его теле. Но за каждую каплю крови, которой истекал он в те поры, ему воздавалось теперь сторицей, прямо-таки какой-то манной небесной, наполнявшей его животворящей силой и глубочайшим удовлетворением.

Старик Прункул наконец-то был счастлив. И когда он услышал, будто в новой галерее на прииске появилось золото, он этому просто не поверил. Ему показалось, что речь идет о чем-то настолько несбыточном, что и толковать об этом бессмысленно. Когда на следующий день рудокопы, работавшие у «Архангелов», подтвердили разнесшуюся весть, он не поверил ни единому их слову.

Он был твердо уверен, что с «Архангелами» покончено навсегда. Кто знает, почему – то ли потому, что не сомневался, что в новой галерее не может быть золотоносной жилы, то ли потому, что не хотел расстаться со своим счастьем. Как бы там ни было, он ежедневно интересовался состоянием дел на прииске и, когда услыхал, что в добываемой породе нет золота, воскликнул:

– Конец! С ночи двадцать третьего ноября можно считать, что с «Архангелами» покончено.

Это он твердил всем и каждому, кто ни попадался ему на дороге. Не прошло и нескольких дней, как в селе не осталось ни одного человека, для кого это показалось бы новостью. Прункул стал наведываться в город в надежде повстречать знакомых; порой до позднего вечера засиживался он в трактире, надеясь, что к ночи там соберется много народу. Он платил за выпивку и закуску ради одного только удовольствия объявить всем, что теперь «Архангелы» – бросовый прииск. Ездил он даже по соседним селам, чтобы и в них услышали его мстительное ядовитое слово.

Евангелие, которое он проповедовал всем встречным и поперечным, было кратким, но сладостным и благотворным! Он один знал, сколько ночей не спал, прежде чем решился выйти из сообщества «Архангелов». Только ему было ведомо, как лежал он, не смыкая глаз, когда в старой штольне нашли самородное золото. Можно было подумать, что, распространяя злорадные слухи, он хочет убить в себе злого демона, который столько раз заставлял его проклинать жизнь!

Стоило руде в новой галерее улучшиться, как он тут же начинал служить дьяволу. Самые незначительные добрые вести об «Архангелах» были ему невыносимы.

Час за часом уничтожал он в себе демона, но несколько десятков тысяч злотых, потерянных из-за новой галереи или из-за того, что он уже не участвовал в дележе самородного золота, упорно возрождали его. Прункулу непереносима была даже мысль, что звезда «Архангелов» может еще взойти над горизонтом.

Жители Вэлень вскоре раскусили его.

– Не человек – гадюка.

– Зверь в нем какой-то сидит.

– Прункул этот – чистый черт!

Многие стали питать к нему неприязнь и обходить стороной, будто и впрямь опасаясь ядовитой змеи.

VI

До рождества оставалось всего две недели, а погода все еще стояла промозглая, туманная и сырая. Ночами подмораживало. Замерзшие лужи на дороге казались острыми стальными зубьями. Поднималось солнце, и между зубьями растекалась отвратительная жидкая грязь, а потом и сами зубья начинали подтаивать. Тележные колеса и копыта лошадей окончательно перемалывали их, а дорога вновь покрывалась обычной густой слякотью. Однако жители села Вэлень радовались такой погоде: воды было в достатке; в лотках, подводивших воду к толчеям, она пока не замерзала и руду можно было толочь без передышки. Но вот в ночь на четверг небо прояснилось, ударил мороз и вся вода разом замерзла. Еще день стояла ясная погода, а потом три дня подряд тяжелыми крупными хлопьями валил снег. Потом прояснилось опять, но мороз ударил такой, что застыли все толчеи, даже у управляющего «Архангелов», у которого они были тщательно укрыты от непогоды и никогда не замерзали.

Зеленоватое небо вздымалось высоко-высоко вверх, в воздухе сверкали и кружились снежные звездочки. В селе было непривычно тихо, слышался только посвист ветра да шуршанье снега. Жители Вэлень хоть и продолжали возить руду, насыпая ее в ящики на полозьях или в те же корзины, навьюченные на лошадей, но стукотня многочисленных толчей смолкла, и людям, не привыкшим к тишине, было странно ходить и разговаривать.

Рудокопы по-прежнему долбили скалу при свете сальных плошек. Четыре сельских плотника, не переставая, стучали топорами, несмотря на мороз, но те, кто дробил руду и работал на промывке, неожиданно оказались без дела, словно в праздник. И ходили по корчмам и трактирам, отдыхая от изнурительного труда.

Рабочих на толчеи и на промывку вербовали из людей слабосильных. В основном стариков, а если работал кто помоложе, то непременно с каким-нибудь изъяном.

Встречались среди них иной раз и женщины. Здоровые мужики из Вэлень шли в горнопроходчики, рудокопы или сторожа, а то занимались подвозом руды. Женщины побогаче не работали вовсе.

Прибавилось на дороге снующего взад-вперед народу после того, как снег завалил все горные тропы, но не было здесь тех, кто раньше каждый день шастал по ней туда и сюда.

Со всех дорог исчезли возчики, работавшие на «Архангелах».

Старые запасы золотоносного камня перед брошенной штольней уже кончились, а для свежей руды, которую извлекали из новой галереи, хватило бы и десятка подвод. Люди все уверенней поговаривали, что и новую штольню стоит забросить. Как раз когда ударил мороз, новая штольня у «Архангелов» пробила серо-черный пласт и достигла чрезвычайно твердой породы землистого цвета, не содержащей ни крупинки золота. Камень, который вытаскивали теперь из штольни, просто-напросто бросали в пропасть, ибо ни на что другое он не годился.

Однако все три компаньона решили и дальше пробивать галерею. Они были уверены, что непременно нападут на новую золотоносную жилу, которая пока подвергает их всяческим испытаниям. Они подбадривали друг друга, но в душе у каждого таился страх. Корнян и Унгурян каждый божий день напивались и забывали обо всем на свете, управляющий же был постоянно трезв, и страх не давал ему заснуть по ночам.

За три дня до рождества работы на прииске были приостановлены и Иосиф Родян с ужасом понял, что у него нет денег расплатиться с рабочими. Толчеи, покрытые слоем льда, вот уже две недели молчали, а наличные деньги, которыми он располагал до сих пор, кончились. Иосиф Родян хоть и пытался все это время представить себе реально свои доходы и расходы, однако – то ли потому, что никак не мог одолеть высокомерного пренебрежения к подсчетам, то ли из-за желания обмануть себя – реальности он не видел и обнаружил собственную неплатежеспособность, только открыв сейф. Увидев в нем несколько бумажек по десять злотых, Иосиф Родян ощутил, как руки у него похолодели, а глаза застлал туман. Тяжко опустившись на стул, он застыл, ни о чем не думая, зажав в руке жалкие банкноты.

Рудокопы топтались во дворе. Прождав довольно долго, они забеспокоились и послали своего представителя на кухню к доамне Марине.

Когда она поняла, чего ждут во дворе рудокопы, она, вздрогнув, словно бы очнулась ото сна. Побледнев, едва дыша, поднялась она по лестнице и застыла перед дверью мужнина кабинета. Холодный пот ее прошиб, когда она наконец решилась переступить его порог.

Увидев, что муж сидит неподвижно с зажатыми в горсти бумажками, она не посмела даже удивиться.

– Иосиф, – прозвучал ее испуганный голос, – там рудокопы ждут.

Управляющий не шевельнулся, не поднял глаз; можно было подумать, что он ее не услышал.

Гнетущая, давящая тишина. Серые, холодные сумерки сочатся в окна. Изредка поскрипывает сверчок. Доамна Марина подошла поближе к мужу: на миг ей почудилось, что на стуле сидит не великан-управляющий, а мрачная статуя из черного камня.

– Иосиф, – заговорила она снова, – рудокопы ждут жалованья.

Вместо ответа управляющий помахал зажатыми в кулаке банкнотами, и рука его подстреленной птицей бессильно упала на колено.

Доамна Марина все поняла. Еще тогда, когда рудокопы только собирались во дворе, ее охватило предчувствие, что мужу нечем с ними расплатиться, и все же она пошла к нему, потому что ей, впрочем, как и мужу, невмоготу было обнаружить перед рабочими свою беспомощность. Оказавшись в сложных жизненных обстоятельствах, люди часто перекладывают тяжесть с себя на своих близких. Вот и Марина, выслушав рудокопа, требовавшего от нее денег, ничего ему не ответила, а бросилась к мужу, перелагая всю тяжесть унижения на него, потому что чувствовала – платить ему нечем: в огромных кучах камня, громоздящихся во дворе, возможно, таилось целое состояние, но из-за проклятого мороза вот уже две недели как не работали толчеи.

Марина не была виновата в том, что у Иосифа Родяна не оказалось денег. Вот уже почти год, как она при каждой возможности твердила ему о необходимости считать деньги. Но сейчас она пришла к нему только потому, что ей было легче прийти к этому жестокому человеку, чем самой честно заявить рудокопам, что у управляющего денег нет.

– А вдруг все-таки есть, – пыталась она оправдать в собственных глазах постыдное малодушие.

До чего же трудно признаться в собственном малодушии – но Марина призналась, и ей сразу же сделалось легче.

Управляющий сидел молча. Молчанием он пытался отдалить хоть на несколько секунд надвигающееся на него огромное и нестерпимое унижение. Нестерпимость унижения перед этой заляпанной грязью, пахнущей мокрой землей толпой испытывали они оба, и муж и жена.

Оказавшись в кабинете вдвоем, они могли бы поговорить между собой откровенно, но, как все супруги, живущие под одной крышей без особой душевной близости, они и друг с другом чувствовали себя неловко.

Иосиф Родян вдруг вскочил и разразился долгими и бессмысленными упреками:

– Да будь проклят этот мороз! Можно подумать, что весь мир рехнулся, а нам господь бог еще и этот мороз подсуропил! Можно было бы толочь камень, и были бы деньги, достаточно было б денег!

Управляющий начал наливаться кровью, щеки его надулись и посинели.

– Иосиф! – в страхе забормотала жена. – Не говори так, Иосиф, не проклинай господа бога!

– Прокляну, если он только есть! Прокляну, потому как он – самый большой безбожник. Только нет его и быть не может!

– Иосиф, Иосиф! – запричитала жена. – Не богохульствуй! Будь ты хоть горой, через миг ничего не останется! Иосиф, Иосиф!

Марина разразилась безудержными рыданиями.

Как часто гнев людей, которых почитают за могучих великанов, а они на деле похожи скорее на бессильных карликов, обрушивается на тех, кто первым попадается им под руку. Хотя управляющий «Архангелов» прекрасно знал, что Марина никак не повинна в том унизительном положении, которое ему надлежало перетерпеть, однако и гнев, и возмущение он обрушил на эту слабую, бледную и больную женщину, которая за последние несколько недель так похудела, что и тени почти уже не отбрасывала на землю.

Сейчас она была ему главным врагом, и он ненавидел ее всеми фибрами своей грубой души. Схватив жену за плечи, он принялся трясти ее. Голова бедной женщины моталась из стороны в сторону. Разъяренный кот играл с несчастной слабой мышкой. Родян словно душу хотел из жены вытрясти.

– Кто меня уничтожит? Кто? – приговаривал он. – Господь бог? Пусть уничтожит, если может! Пусть поднимет людей, если властен! Где он, твой господь бог? Где? Если знаешь, скажи. Я спрошу, глядя ему в глаза: что это все за безобразие? Как можно, чтобы я, управляющий «Архангелов», и не мог… А? Это его забота? Не пяль на меня глаза! Если знаешь, где он, скажи!

Марина, почувствовав железную хватку мужа, замолчала и, одеревенев от страха, только старалась удержаться на ногах.

Великан рычал, что померяется силами с господом, но мужества выйти к рабочим ему не хватало, и он терзал жену – перепуганную до полусмерти, замученную слабую женщину. Увидь он сейчас перед собой, нет, не господа бога, а просто незнакомца, услышь неведомое дуновение, он бы сошел от страха с ума.

Как низок оказался этот могучий великан в миг бессилия! Будь он слаб, худосочен и подними он вдруг руку на изможденную женщину – отвратительный его поступок был бы подлостью. Но когда богатырь Иосиф Родян поднял руку на свою больную жену… В какой-то миг он и сам почувствовал, что обезумел, оттолкнул Марину и прохрипел:

– Пошла вон отсюда! Быстро!

Марина не заставила себя ждать – едва держась на ногах, она доковыляла до двери и исчезла.

Но Иосиф Родян и теперь не решился выйти во двор и поговорить с рабочими. Трусливо и малодушно он твердил себе: «Сами разойдутся, когда увидят, что я не выхожу». Грохнувшись всей тяжестью на диван, управляющий застыл в тупом оцепенении.

Когда доамна Марина доковыляла наконец до крыльца, рабочих во дворе не было.

Эленуца уже три раза прочитала письмо от Василе, которое принесли после полудня, когда вдруг услышала, как ссорятся между собой родители. Семинарист писал ей, что долгое ожидание, на которое они обречены, не представляется ему благотворным, и они должны сделать решительный шаг именно сейчас, когда в епархии освободились два самых лучших прихода. Писал он и о том, что не понимает, почему она не считает возможным его появление в Вэлень на рождественские каникулы, и даже намекал, что опасается, как бы сердце Эленуцы не оказалось занятым кем-то другим.

Она кончала читать письмо, когда голос отца сделался нестерпимо громким. Быстро спрятав свою драгоценность, Эленуца вышла в коридор, желая разобраться, что же происходит, и сразу же по грубым словам отца поняла, о чем речь. Сбежав вниз по лестнице, она увидела стоявших во дворе рабочих и поняла, как ей надо поступить.

Человек сорок рудокопов, возчиков, работников при толчеях упорно ждали во дворе. Эленуца стремительно вошла в толпу, которая расступилась, думая, что хозяйская дочка куда-то торопится, но Эленуца остановилась и спросила:

– Отца дожидаетесь?