Текст книги "«Архангелы»"

Автор книги: Ион Агырбичану

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 33 страниц)

XVIII

С той поры как на летние каникулы в Вэлень явились оба студента, попойки потянулись одна за другой. Свет в корчмах теперь не гасили до зари. Владельцы приисков, золотоискатели, рудокопы с «Архангелов» – все словно посходили с ума. Жены стали задумываться, что же делать: по три-четыре дня мужики не вылезали из кабака. Молодые Унгурян с Прункулом кочевали из одной корчмы в другую, выделывая дорогой замысловатые вензеля и начиная попойку сызнова, стоило им только повстречать новую компанию гуляк. А принимали их с восторгом, с криками «ура». Мало-помалу студенты приучили местных забулдыг к нравам столичных кабаков. Напившись, рудокопы начинали бить бутылки, стаканы, вскакивать на столы, поливать вином потолки, заключали пари, кто больше выпьет, тащили жребий, кому платить за ночную попойку, потому что каждому было лестно угостить всю компанию. Когда жребий выпадал студентам, рудокопы освобождали их от «повинности» и, предоставив честь «возглавлять стол», за вино расплачивались сами.

В кабаках все ходило ходуном. Двери то и дело распахивались, и на порог, покачиваясь, вылезали люди с помертвевшими лицами. Следом вырывался густой табачный дым, смешанный с запахом винного перегара.

По воскресеньям приезжали поразвлечься в Вэлень господа из города. И не бывало такого, чтобы гостя не угостили вином, не попотчевали обедом. Ионуца Унгуряна-старшего, примаря Корняна в любое время можно было найти в трактире, а поскольку приезжих тоже тянуло туда, совладельцы прииска «Архангелы» тут же брали их под свою опеку, а это значило, что есть и пить можно было сколько влезет и даже сверх того и оставаться в селе сколько заблагорассудится. Если по какой-либо случайности в трактире не оказывалось ни Унгуряна, ни Корняна, находились другие люди, открывавшие незнакомцу свои объятья. Так встречали всех гостей подряд. Когда же в село залетала какая-нибудь важная птица, то навстречу спешили оба студента или кто-нибудь из совладельцев «Архангелов», а то и сам управляющий Иосиф Родян.

По воскресеньям и на праздники приезжали из города обычно люди известные, те, что бывали в Вэлень уже не раз. Вокруг них сразу же собиралась компания собутыльников в десять – пятнадцать человек, начинали застолье часов в десять с пива и кончали на рассвете вином и ракией. Часто веселились прямо на лугу, на свежем воздухе. Барашков и поросят жарили на кострах из сухих сосновых дров. Крики, тосты, песни гремели всю ночь до самого утра. Полыхали костры, сновали черные тени.

Попади какой-нибудь чужак поздней ночью в Вэлень, он наверняка бы решил, что какая-то запоздавшая свадьба заблудилась в лесу. Однако в первую очередь о свадьбе подумал бы посторонний человек, доведись ему проезжать через Вэлень и днем. Несмолкаемый шум в корчмах и трактирах, веселые крики из окон домов. Соседи, друзья собирались отведать только что привезенного «деревенского винца», и начиналась гулянка, которая продолжалась не один день.

Однако никто не помнил другого такого года, когда летняя добыча золота была столь богатой, а попойки столь частыми. Золотопромышленники не могли удержаться, чтобы не похвастаться: просто с ума можно спятить от такого везения. Не было недели, чтобы Лэицэ со своими музыкантами не спешил в Вэлень. Студенты завезли в село новые песни, веселые романсы, которые в скором времени распевали даже мальчишки, подвозившие золотоносную породу на горных лошадках.

Неделя за неделей пролетали незаметно в лихорадочной суете и веселье. Многие из жителей Вэлень, услышав в субботу вечером колокольный звон, с удивлением восклицали:

– Господи, завтра-то уже воскресенье!

По установившемуся обычаю, в последнее воскресенье августа именитые люди села Вэлень собрались в трактире у Спиридона в десять часов утра на проводы студентов. В этом году уезжали только двое, Унгурян и Прункул. Гица Родян уже получил диплом, но работы пока не нашел и оставался в Вэлень.

В церкви еще шла служба, а кружки, наполненные свежим пивом, уже стояли вдоль длинного стола. Прункул-отец где-то задерживался, и старый Унгурян, блюдя обычай, поднял кружку и заговорил, обращаясь к студентам:

– Доброго вам пути, сыночки. Возвращайтесь к нам здоровыми. Через год ждем вас обоих адвокатами.

– Да здравствуют адвокаты! – дружно воскликнули остальные.

– Если мы летом не привезем с собой дипломы, можете забыть, как меня зовут! – твердо заявил молодой Унгурян, вытирая с усов пивную пену.

– Дай вам бог! Помоги вам господь! – радостно зачастил отец, растроганный обещанием сына, и морщины на его лице разгладились.

Старик Унгурян никогда не терял надежды на будущее сына. То, что чадо уже столько лет болталось в столице, нисколько его не удивляло: столько книг нужно прочитать – страшное дело! Но рано или поздно его сын будет большим барином и заговорят о нем по всей округе. Всякий, кто увидит, как он живет припеваючи в городе, скажет: «А вот этого господина содержал в школе Ионуц Унгурян, совладелец и акционер прииска „Архангелы“». Старик не удержался и заявил об этом вслух:

– Сынок дорого мне обходится? Чепуха! Из него такой барин получится, любо-дорого посмотреть!

Унгурян-отец с удовольствием выпил вторую кружку и, обведя взглядом присутствующих, улыбнулся:

– Доброе пиво!

Все зашумели, начались рассказы, разговоры. Зал наполнился табачным дымом, который казался синим в свете солнечных лучей. Всем было весело: за всю неделю ни разу не собирались такой компанией – как-никак четырнадцать человек. Был и управляющий. Не хватало только Гицы и семинариста Мурэшану, которые бывали на традиционных проводах, но тут вдруг решили отправиться в горы на прогулку.

Из всей компании один студент Прункул пребывал в черной меланхолии. Глубокая печаль, даже, можно сказать, отчаяние читалось на его лице. Сидевшие за столом пошучивали:

– А ведь о Вэлень тоскует парень.

– Про все село не скажу, а вот о красотке какой-нибудь – возможно!

– Думает, как вернется сюда весною готовым адвокатом!

– Так оно и будет. О студенческой жизни сожалеет!

– Да здравствует адвокат Прункул!

Но студент сидел как в воду опущенный. На душе у него было тошнехонько: с раннего утра на него свалилась беда.

Не успел он одеться и закурить сигару, как вошел отец. Лицо мрачное, взгляд тяжелый – дело ясное: сейчас нудить начнет. Студент хотел было обмануть судьбу и шагнул к двери, но отец остановил его.

– Погоди! – холодно приказал он. – Поговорить надо!

Тяжело вздохнув, молодой человек опустился на стул и бросил сигару за печку.

– Нам нужно поговорить, – повторил отец. – Сегодня, как я понимаю, будут проводы.

– Да, тебя тоже приглашали, – выдавил из себя студент.

– Я уже сыт по горло, не пойду. А ты иди, если хочешь. Деньги есть?

– Нету, – буркнул студент.

Отец достал бумажник и выложил на стол три десятки.

– Возьми. Погуляй сегодня. Можешь все спустить, – сухо проговорил он. – Но знай, в школу едешь последний раз. – Он замолчал, бледные щеки прорезали глубокие морщины. Отец ждал, что ему ответит сын, но тот молчал как рыба. Побледнев, он упорно рассматривал стол.

– Этот год я тебя еще содержу. – Прункул наливался гневом, глядя на онемевшего сына. – И наверное, зря, но раз уж решил, еще годок жертвую. Потом считай, что я свой долг перед тобой выполнил. Ты хоть знаешь, сколько денег я на тебя извел?

Обиженный, студент встал, посмотрел на отца, но промолчал.

– На эти деньги можно было лошадь выучить на адвоката! У тебя что, ни капли мозгов не осталось? Ни капли совести? И хватает наглости появляться в городе? Мне стыдно от твоего бесстыдства! Еще год учись, но это будет последний! Сорок злотых в месяц – и все!

– Сорок злотых! – воскликнул удивленный молодой человек, впервые открывая рот.

– Сорок, и не больше! Думаешь, денег у меня куча и конца им нет? А ты знаешь, сколько их сжирает новая штольня? Да ты еще будешь сосать целый год! Так что договорились, – отец встал и бросил с порога: – Пусть меня не ждут. Я заболел.

Студент долго сидел неподвижно. Перед ним разверзлась бездна. Что же ему теперь делать? Кончить университет за один год, когда у него сдан всего один экзамен, когда у него нет никакой практики, нету и книг, когда он несколько лет подряд даже лекции не посещал, ну разве одну-две в год?! Старика он просто-напросто обманывал, рассказывая, что работает практикантом в конторе одного столичного адвоката! Как теперь признаться отцу, что все рассказы об успехах сплошное вранье, а за один год получить диплом невозможно? А если и удастся уговорить отца, разве это ему поможет? Разве сможет он переломить себя и взяться за работу?

Студент поднялся, махнув на все рукой.

– Будем жить, пока живется! – сказал он про себя и направился в трактир, решив, что погуляет так, как никогда еще не гулял.

Но он был слишком потрясен и никак не мог прийти в себя. Долгое время Прункул-младший пил молча, не обращая внимания на шуточки и насмешки, и повеселел, когда захмелел уже изрядно.

Трактирщик Спиридон то и дело подходил к столу, уносил позванивающие пустые кружки, и не успевали гости хлопнуть в ладоши, как приносил полные. Вот уже семь или восемь лет прощальную попойку со студентами Спиридон обслуживает самолично, а потому и вертится, как волчок.

– Так, Спиридон, так, дорогой! Я в твою честь выиграю сотню процессов! – приговаривал младший Унгурян всякий раз, когда трактирщик приносил полные кружки. Взрыв хохота следовал за этими словами.

– Да здравствует «бесплатный» адвокат! Виват человеколюб! – воскликнул, разражаясь хохотом, Прункул.

– Виват человеколюб! – подхватили остальные.

– Слышишь, отец? – расплываясь в улыбке, обратился молодой Унгурян к родителю. – Вот откуда начинается моя будущая слава! Вы, маловеры, смеетесь, а я всегда буду идти вперед! Виват! Смело вперед! Виват!

Последние слова студент пропел на мотив популярного марша. Его подхватил Прункул. Потом адвокат Паску, специально приехавший в Вэлень на проводы студентов. Замурлыкал себе под нос тот же марш и доктор Принцу. Наконец над всей этой невнятицей голосов возвысился голос писаря Брату, вдохновляя всю компанию. Время уже шло к обеду, все были наполовину пьяны. Вдруг Брату вышел из-за стола, раскланялся во все стороны и, взмахнув рукой, запел:

 
Тверже шаг —
Тра-ла-ла.
Все вперед быстрее!
Весел всяк,
Крепче шаг,
Ну, вперед, смелее!
Тра-ла-ла.
 

Он сбился, начал марш сначала, потом сбился хор, и только после того, как все глотки были еще раз промыты пивом, удалось допеть марш до конца.

Когда поющие дошли до слов:

 
Кубок может вскоре
Смыть любое горе,—
 

все подняли бокалы, которые поспешно наполнил Спиридон, и, чокаясь, под звон бокалов стоя закончили марш. Пенье превратилось уже во всеобщее завыванье. Было два часа пополудни. Бокалы опустели. Управляющий «Архангелов», повернув бычью голову к двери, крикнул:

– Эй, Спиридон, где ты там!

– К вашим услугам, домнул управляющий. Чего изволите?

– Цыц! – рявкнул Родян. – Поросят приготовил?

– Три молочных еще с вечера заколоты.

– Когда будет половина четвертого, знаешь? – прищурился Иосиф Родян.

– Поросят выпотрошили, опалили, на Оленьей поляне огонь развели! – по-военному отрапортовал Спиридон, поднеся ладонь к правому уху.

– Мошенник! – загремел управляющий. – Так ты исполняешь распоряжения!

– Десятиведерная бочка в тенечек поставлена! – быстро проговорил трактирщик, бледнея.

– И водички, Спиридон. Пошли два ящика минеральной.

– Все будет в порядке, домнул управляющий: и хлеб, и соль, и ножички, и вилочки!

– Да иди ты к черту, делай как знаешь! – икнул студент Унгурян.

Спиридон покосился на него насмешливым глазом:

– У каждого своя профессия, домнул адвокат. У вас законы, у нас стаканы.

Все покатились со смеху. Послышались крики: «Да здравствует Спиридон!» Старик Унгурян тоже хохотал во весь рот, не понимая, в похвалу ли сыну или в насмешку были слова трактирщика. Но ему доставляло удовольствие смеяться, смеяться просто так, не зная над чем, смеяться, и все. Появился Спиридон в сопровождении трех мальчиков, каждый из которых нес веер кружек с пивом.

– Прошу угощаться. Как говорится, разгонные. За это пиво плачу я!

Гости встали, готовясь уходить. Каждый взял по кружке.

– Да здравствует первый трактирщик в Вэлень! – провозгласил студент Унгурян.

– Да здравствует Спиридон!

Все принялись за пиво, и через считанные минуты кружки опустели. Старик Унгурян выпил кружку не отрываясь и даже высосал оставшуюся на дне пену.

– Ах ты, чертов сын, Спиридон, ведь это пиво из только что открытой бочки. А ну, обнеси нас всех еще разок!

– Браво, отец! Да здравствует великий дегустатор! – завизжал молодой Унгурян.

Толпясь вокруг стола, компания выпила еще по две кружки. Спиридон прикинул, что от бочки осталось меньше половины. Наконец гости вышли на улицу. Один студент Прункул остался сидеть за столом. Он подозвал Спиридона и жалобно попросил:

– Поставь бочонок рядом со мной, отец Спиридон… Ты теперь будешь моим отцом!

Трактирщик видел, что студент уже лыка не вяжет, однако отчаянье, прозвучавшее в голосе, его удивило. Прункул побледнел, стал почти зеленым.

– Хватит вам пить, домнул адвокат. Это плохо кончится, – стал уговаривать трактирщик, наклоняясь над ним.

Прункул глядел на него пустыми глазами. Казалось, он не узнает Спиридона. Потом тяжело вздохнул.

– Ты – мой отец. Дай я тебя поцелую.

– Не пейте больше, – брезгливо поморщился трактирщик. – Лучше бы вам пойти домой, домнул адвокат, пообедать, немножко соснуть до четырех часов. Иначе вам всю ночь не высидеть. Идите-ка лучше домой.

– Нет у меня дома, – горестно вздохнул молодой человек, покачивая головой. – Нет ни дома, ни родителей. Ты теперь мой отец. Разве ты меня бросишь на произвол судьбы? – Прункул не сводил с трактирщика своих’ мутных выпученных глаз.

– Ни за что на свете, домнул адвокат!

– Тогда услышь мольбу твоего сына и принеси бочонок. Больше ни о чем не беспокойся, отец Спиридон. Наливать в кружку я буду сам, я знаю, как это делается.

Трактирщик поклонился и тут же скрылся за дверью. Можно было подумать, что он поспешил выполнить просьбу, однако он занялся другими делами. «Сейчас заснет. Знаю я его!» – пробурчал про себя Спиридон. Переделав мелкие дела и распорядившись по поводу жаркого на лугу, Спиридон с женой и младшими детьми сел обедать. Не успел он проглотить ложку супу, как приоткрылась дверь и появилась голова студента.

– Ты не принес мне бочонка, отец? – захныкал он.

– Нет еще, домнул адвокат! – Спиридон удивился, что студент не заснул за столом.

– Это черт знает что! – возмутился молодой человек. – Тащи немедленно пиво. Сегодня ты ведешь себя по-свински!

Спиридон побледнел. Его даже затрясло от возмущения: да что же это такое, ложки супу проглотить не дают. Однако вскочив, прошел мимо адвоката, приволок начатый бочонок пива, поставил возле стола, приладил помпу и вежливо сказал:

– Пожалуйста, домнул адвокат. В нем кружек двенадцать еще будет.

– Прошу! – Прункул протянул трактирщику бумажку в двадцать леев.

– Не сейчас, домнул адвокат! Откуда мне знать, сколько вы выпьете. Потом рассчитаемся.

– Прошу! – настаивал студент. – Я плачу! И ты, Спиридон, не добрый отец. Тебе человека не жалко. Получи деньги и уходи!

Спиридон оставил бумажку на столе и вышел.

* * *

Время уже шло к пяти, когда вновь стали собираться участники проводов. На Оленьей поляне давно уже пылал костер. Приятели сошлись в трактире Спиридона и, к своему великому удивлению, нашли там молодого Прункула, сидевшего перед кружкой пива. Кто-то пощелкал по бочонку, бочонок отозвался гулким звоном. Его перевернули – ни капли! Но Прункула тоже нельзя было сдвинуть с места. Он сидел, откинувшись на спинку стула и оперевшись локтем о стол. Ноги его, казалось, были воткнуты в пол, и сам он выглядел как человек, окаменевший от смертельной усталости. С тупым равнодушием, словно никого не узнавая, смотрел он на столпившихся вокруг него людей. Время от времени студент тяжело вздыхал и слегка покачивал головой. Приятели, собравшиеся вокруг, шумели, окликали его по имени, подталкивали, кое-кто пытался даже трясти за плечи. На сильные толчки Прункул отзывался глухим бормотанием, которое, казалось, выходило откуда-то из нутряных глубин.

– Придется его тащить до самой поляны, – выразил недовольство Иосиф Родян.

– Надо же – выпил целый бочонок пива. Удивляюсь, как его не разорвало! – заметил доктор Принцу, наклоняясь над студентом и ощупывая его.

Прункул что-то забормотал, зашевелился, и словно с того света донеслось:

– Свиньи!

– Ого! Он еще нам преподносит уроки морали! – рассмеялся адвокат Паску.

Прункул заерзал на стуле, попытался встать, но не смог. Снова откинулся на спинку стула и повторил:

– Свиньи! Все свиньи!

Тут в трактире появился младший Унгурян. Раздвинув толпу, он подошел к своему дружку.

– Привет, коллега! Привет! – радостно прозвучал его голос. – Выпил? Захмелел? Проспался?

– Пришел, увидел, победил! – произнес Прункул и осклабился.

– Да он совсем не пьян! – воскликнул Унгурян, вот уже много лет по системе вопросов и ответов определявший степень опьянения Прункула.

– Пойдешь с нами, дорогой? – спросил он его. Прункул, словно бы не слыша, безучастно бормотал:

– Все свиньи.

– Коньяк есть, Спиридон? – Унгурян выглядел озабоченным.

– Есть, домнул адвокат.

– Скорей коньяку и рюмку! Сразу проснется!

Кое-кто вопросительно поглядел на доктора Принцу.

– Весьма возможно, – отвечал тот. – Опьянение от пива похоже на густой туман, но оно не тяжелое. Пивной хмель не давит с такой силой на мозг, как винный хмель или ракия. Опьянение от пива не такое глубокое. Оно размягчает все тело и чрезвычайно отягчает живот.

Проглотив одну за другой несколько рюмок коньяку, Прункул стал покачивать головой, подергивать руками и ногами. Потом с помощью Унгуряна, бледный, как мертвец, встал.

– А теперь скорее на улицу, на воздух! – скомандовал Унгурян.

– Уже идти пора. Пока доберемся до поляны, он проветрится, – заметил старик Унгурян.

– Колоссально! – воскликнул младший Унгурян. – А ты не боишься простыть? Хотя на тебе столько жиру, что и шубы не надо.

Миновав проулок, все свернули на тропинку и перешли распадок по узкому мостику, на котором Унгурян особенно заботливо поддерживал Прункула. Прогулка на свежем воздухе и коньяк сделали свое дело – молодой человек протрезвел. Когда стали подниматься к Оленьей поляне, он выдернул руку, за которую его поддерживал Унгурян.

– Хватит меня держать!

– Наконец-то! – облегченно вздохнул Унгурян. – Какого черта ты нализался пива, когда знал, что после обеда сможешь надраться рислингом или мускатом?

– Со мной ничего бы не было, не пей я на голодный желудок, – признался Прункул.

– Так ты сегодня не обедал?

– С вечера ничего не ел!

– Да что ты говоришь? Ну, коли так, то ты здоровее быка, братец! А с чего ты решил поститься? Или с утра тоже приложился?

Прункул молчал. Подъем был крутой, он задыхался.

– У меня конфликт со стариком, – наконец ответил он.

– Подумаешь, конфликт! Отцы и дети! И ты из-за этого дурака валяешь?

– Не лезь ко мне, Унгурян! Иди к черту! – в голосе Прункула звучало отчаяние. – Не конфликт даже, а ультиматум.

– Ультиматум? – удивился Унгурян, не понимая, о чем может идти речь.

– Еще год он будет давать мне деньги. А я за год должен получить диплом, – еле выдавил из себя Прункул. Ему было стыдно признаться, какую ежемесячную сумму положил ему отец.

Унгурян так и покатился со смеху. Но тут же перестал смеяться – только потому, что, смеясь, трудно было подыматься в гору. Тропинка по луговому склону, хотя и вилась спиралью, однако была достаточно крутой. Остальная компания давно их опередила.

– Да что ты, право? Малый ребенок, что ли? Сколько нам предъявляли таких ультиматумов? – беспечно воскликнул Унгурян.

– Мой старик не шутит. Это я сразу понят. Мой отец – человек суровый, – горестно промолвил Прункул. – Сказал, что новая галерея на прииске поглотила уже целое состояние.

– А ты проглотил второе, – добавил Унгурян.

– А я второе, и теперь у него нет денег. – В голосе Прункула звучала безнадежность.

Оба замолчали. Поднимаясь вверх, приходилось сильно наклоняться вперед. Под ботинками похрустывали камешки. Теми же камешками была усеяна и поляна. Дожди в этих местах смыли почву, оставив после себя галечник.

– Раз так, о чем тогда говорить? – промолвил, помолчав, Унгурян.

– То-то и оно, – обронил Прункул. – Судьба! – Фатализм показался ему самой мудрой философией в мире.

– Греки и римляне не были дураками, дорогой. Недаром античность зовут классической.

– Кусок жареного поросенка примирил бы меня с судьбой! – заявил Прункул, ощутивший, что голоден как волк. Испарявшийся постепенно хмель уступал место голоду.

– Жаль, что ты не Ион, но говоришь все равно как Златоуст, – отозвался Унгурян, тоже изрядно проголодавшийся, из-за выпитого с утра пива за обедом он почти ничего не ел.

– Лучше зови меня Иоанн Волчья Пасть, – ухмыльнувшись, предложил Прункул.

Когда студенты добрались до костра, вся компания уже разлеглась на траве. Успев пропустить по паре стаканчиков, ждали жаркого. Курили, смеялись, переговаривались. «Ого-го-го-го!» – оглушительно выкрикивал вдруг кто-нибудь, и истошный вопль катился вниз, в долину.

Прункула встретили радостно. Доктор Принцу пощупал его запястье и заявил, что пульс почти в норме.

– Печеной луковицы не стоит твоя наука, доктор. Мой уважаемый коллега, адвокат Прункул, голоден. Он со вчерашнего дня ничего не ел! – с видом превосходства заявил Унгурян.

Над огромной грудой полыхающих углей жарились на вертеле два тупорылых поросенка. Кожица на них уже подрумянилась, порозовела, тоненькие завитки хвостов затвердели. Пухлые поросячьи тельца безостановочно поворачивались на вертелах, и двое мальчиков поливали растопленным салом то поросячью спинку, то живот, то бока. Сало капало в угли, слышался треск, и по поляне разносился запах, раздражавший всю компанию, развалившуюся на траве. Казалось, что поросята становятся все тоньше, вернее сказать, выравниваются, потому что все труднее было понять, где живот, где спина. Поросячья кожица в некоторых местах лопнула, и сквозь еле видимые трещинки проступал розовый сок. Аромат шел такой, что животики подводило.

– Хватит, Филипп! – крикнул управляющий и, подхватив вертел с поросенком, победно вернулся к алчущим.

– Право первого куска отшельнику, постившемуся целый день! – провозгласил он, увидев, что над поросенком засверкало множество ножей. Молодой Прункул отрезал кусок поросенка и, выскользнув из толпы, жадно принялся жевать. Ломтем хлеба он запасся заранее.

Филипп, один из мальчиков, готовивших жаркое, вскоре принес и второго поросенка. Все принялись за еду, не торопясь, со смаком.

Ели, запивали вином, снова ели. После молодой свинины всех охватила неуемная жажда. Разговор становился все громче, стаканы осушались одним глотком. Ни у кого не хватало терпения держать в руке стакан: вино немедленно опрокидывалось в глотку. Хорошее вино, выдержанное. Настойка на базилике в подвале Спиридона кончилась, и он угощал рислингом. Пили много, но хмеля не чувствовали, хорошо закусив на свежем воздухе. Тени удлинились. Еловый лес вокруг поляны помрачнел. А воздух был такой свежий, что казалось – он и мертвого поднимет. Гуляки были недовольны. Для настоящего веселья нужно было хоть немножечко захмелеть, а в этом рислинге будто и хмеля не было. Болтали, смеялись, пытались петь, но всем будто чего-то недоставало. И хозяевам, и гостям мало было чуть развязавшихся языков, они были знатоками по части иного, более оживленного веселья. Вино лилось рекой, и мальчишки, жарившие поросят, едва успевали наполнять стаканы.

Неподалеку заранее были приготовлены сухие и зеленые еловые ветви. Подобрав грудкой головешки, мальчики набросали сверху сухих веток. Огонь взвился вверх. Затрепетали языки пламени, одни длинные и узкие, другие широкие, как лемех плуга. В сгустившихся сумерках живо и ярко полыхал огонь. Люди вставали, выбирали из кучи длинную еловую ветку с зеленой хвоей и бросали в костер. На миг пламя будто задыхалось в дыму, потом слышался треск, похожий на торопливые маленькие взрывы, и ветка вспыхивала – огромный факел взмывал вверх, к вершинам елей.

Сгрудившись вокруг костра, мужчины размахивали горящими еловыми лапами, по которым во все стороны разбегались потрескивающие огоньки. При свете костра их лица казались бронзовыми. Вот и нет больше веток, все бросились в лес рубить и ломать еловые лапы.

Неожиданно пришла усталость, а вместе с нею дал знать о себе и хмель. Едва держась на ногах, кто-то пробовал петь. Вдруг из ночной темноты вынырнуло двенадцать парней-рудокопов, и обрадованный Брату принялся с гиканьем распевать с ними на четыре голоса залихватские песни. Ночная тишь доносила их аж до села. И опять полилось вино рекой. Говор, шум, пьяные выкрики и огромный столб пламени, уходящий в черное небо.

Было уже совсем поздно, костер едва тлел, последний поросенок был съеден.

Решили вернуться в село и продолжать пир в трактире у Спиридона. Пустую бочку столкнули вниз, и она, подпрыгивая и гулко грохоча, покатилась по склону в долину. Все, кроме Иосифа Родяна, были смертельно пьяны. Ночь не была темной, но все шли, вытянув руки вперед, словно намеревались что-то поймать. Небо было усеяно звездами, но людям, ослепленным ярким светом костра, ночь казалась непроглядной.

Спускаться по крутому склону и днем было труднее, чем подниматься, а уж в потемках тем более. Люди падали и с криками катились вниз по склону. Из всей компании лишь двое-трое держались на ногах, а остальные скользили по скату, кто как сумеет. Тьму оглашали взрывы смеха и выкрики «Ух ты! Черт побери!», потом наступала тишина, и начиналась перекличка:

– Эге-гей!

– Ого-го-го?

Собутыльники пытались отыскать друг друга, опереться на дружескую руку, но тщетно: земля, казалось, ускользала у них из-под ног.

С грехом пополам добрались до речки, что-то мурлыкавшей в темноте. Иосиф Родян первым перешел мостик, остальные все попадали в воду. Немногим удалось устоять на ногах и вымокнуть только по колено. Остальные бултыхнулись в воду кто плашмя, кто спиной.

– Вот, папаша, так и утонет твой адвокат, словно цыган в луже! – выкрикнул студент Унгурян. Он упал в воду спиной и, видимо, чувствовал себя прекрасно, потому что и не думал вылезать из реки.

– Лишь бы не утонула с тобой моя трубка! – отвечал старик, стараясь подняться на ноги и выбраться на берег.

В трактире у Спиридона еще горел свет. Вся компания вломилась в зал и принялась выжимать одежду. Купанье не остудило веселья. Студент Унгурян, с трудом взобравшись на стол, улегся на спину, скрестил на груди руки и заявил, что умер.

Тотчас же вокруг него встал хор и под руководством Брату дружно запел молитву:

«Плачу и печалуюсь, когда думаю о смерти и вижу в могиле лежащую красоту нашу, по образу божию сотворенную, без украшения, без величия, потерявшую образ свой! О, чудо! Что за тайна содеяна для нас? Почему мы преданы разрушению, почему мы покорны смерти? Воистину по повелению божию, как говорится в писании того, кто дает отдохновение усопшему».

Мужской хор пел на четыре голоса. Дрожали стекла, тоской щемило души людей, которые, казалось, начали трезветь. Долго стояла тишина. Наконец Унгурян открыл глаза.

– Сами пели, что грех зарывать в могилу такую красоту, как я, так дайте руку, друзья, и покоримся не смерти, а жизни! Да здравствует веселье!

Спиридон поспешно растолкал служанку. Хлопот ему должно было хватить до утра, и один он бы с ними не управился.

Попойки, гулянки, вроде этой, то и дело затевались в Вэлень с тех пор, как на приисках, и особенно у «Архангелов», стали добывать много золота. Никто им не удивлялся, никто не препятствовал. Разве что чья-нибудь жена, которой все эти буйства и окаянства осточертели, плюнет поутру на ступеньки корчмы и проклянет их все до единой от всего сердца.

Одно время отец Мурэшану в церкви читал проповеди против пьянства, да дело кончилось тем, что мужики с парнями перестали в церковь ходить.

Доходы корчмарей и лавочников росли. Состояния они себе сколотили такие, что хватило бы на прожитье не только им самим, но и их детям до самой смерти. И чем больше они богатели, тем услужливее и щедрее становились на выпивку. Ведь известно, что одними поклонами да улыбками и завзятого пьяницу не растрясешь.