Текст книги "Впереди — Днепр!"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)
Глава сорок четвертая
Большое, утопающее в садах село Березня, раскинув перепутанные улицы на обширной возвышенности, огромным пауком закрывало перекрестье шести дорог, которое должен был захватить полк Поветкина. Все эти четверо суток после прорыва вражеской обороны северо-западнее Белгорода, преследуя в беспорядке отступавшие немецкие части, полк без серьезных задержек продвигался на юг, с каждым днем все убыстряя движение. Минувшей ночью выскочившие далеко вперед разведчики Поветкина побывали в Березне, захватили там двух шоферов и одного кладовщика, которые показали, что в селе боевых частей нет и размещаются только армейские склады горючего и боеприпасов. Поэтому Поветкин с утра нацелил свои батальоны на овладение селом с ходу, охватывая его через высоты справа и слева.
И вдруг еще на подходе к селу и высотам батальоны встретили столь плотный и организованный огонь противника, что сразу же отскочили назад в лощину, залегли и начали окапываться. Генерал Федотов, заметно нервничая, сердито отчитал Поветкина за непредвиденную задержку наступления и потребовал немедленно овладеть селом. Поветкин и сам понимал всю важность перекрестка шести дорог, который мог затормозить наступление не только дивизии, но и всего корпуса.
Подтянув артиллерию и минометы, Поветкин еще дважды поднимал батальоны в атаку, и оба раза стрелки под вражеским огнем откатывались назад.
С востока, со стороны города Богодухов, куда направились все корпуса и бригады танковой армии Катукова, доносилась сильная канонада. Видимо, и там противник начал оказывать серьезное сопротивление.
– Черт знает что, – падая рядом с Поветкиным, озлобленно проговорил Лесовых, – я был и в первом и в третьем батальоне. Сила огня неимоверная. Кажется, сплошь пулеметы и пушки понаставлены.
– Как наши? – встревоженно спросил Поветкин.
– Рвутся вперед, но…
Лесовых смолк, рукавом гимнастерки вытер вспотевший лоб и, склонясь к уху Поветкина, вполголоса сказал:
– Уже полсотни раненых. Два взводных командира погибли. Еще одна такая атака и…
Он опять не договорил, судорожно дернул головой и беспокойно взглянул на Поветкина.
– Может, до ночи подождать, – помолчав, сказал Лесовых и сам же отверг свое предложение:
– Никак нельзя. Еще часа четыре светлого времени. Это же задержит все, что позади нас.
– Нет, нет, – согласился Поветкин, – нужно брать до темноты. Но как, как? – с отчаянием воскликнул он. – Если бы танки были, а они ушли на Богодухов и Харьков.
– Что это? – вскрикнул Лесовых, напряженно прислушиваясь. – Стрельба в селе. Кто же это?
Из укрытого садами села отчетливо доносились автоматные очереди, треск одиночных выстрелов, приглушенные взрывы гранат. Не успели Поветкин и Лесовых определить, что произошло, как впереди, где лежали стрелки первого батальона, взвилось раскатистое «ура», и широкая цепь всех трех рот россыпью бросилась к селу. Все резче и ожесточеннее хлестали автоматные и пулеметные очереди, перекатывались из края в край села гулкие взрывы, где-то позади церкви взметнулся черный клуб дыма и жарко запылали длинные языки пламени.
– Паника в селе, – поспешно прокричал по телефону Чернояров, – видимо, наши партизаны там. Мои роты уже ворвались на окраину.
Пожар в селе все разрастался. Рванул в небо второй клуб смрадного дыма. Из лощины к северной окраине, не ожидая команды, хлынули стрелки второго батальона.
По всему селу вразнобой ударили фашистские артиллерия и минометы, а из дальних садов и с высот на окраинах высыпали темные фигурки вражеских пехотинцев.
Группами и в одиночку они бежали прямо полем, видимо, намереваясь скрыться за холмами.
– Я в село, там сейчас самое главное, – прокричал Лесовых, выскакивая из окопчика.
– Подожди, вместе поедем, – остановил его Поветкин и вскочил в подъехавший вездеход.
Всего несколько минут назад безлюдное село кишело народом. Из подвалов и щелей вылезали женщины, детишки, старики, спеша навстречу бежавшим солдатам, обнимая и задерживая их.
– Наступать по левой дороге, не задерживаться. Не дать противнику опомниться, – приостановив машину, крикнул Поветкин командиру третьего батальона и положил руку на плечо Лесовых. – Иди во второй батальон. Наступать прямо через лес. Я выскочу на окраину и туда подтяну всю артиллерию.
Лесовых одним махом выпрыгнул из машины и бросился на северную окраину, где еще не утихла беспорядочная стрельба.
Поветкин тронул машину, но тут же остановился. К нему, широко разбрасывая ноги, бежал Чернояров.
– Все кончено, – на ходу крикнул он, – село занято. Первая и третья роты вышли на южную окраину. Вторая проверяет дома и сады. Врача нужно. У партизан раненые…
– Немедленно за врачом и санитарами, – приказал Поветкин шоферу.
В суматохе Поветкин не сразу разузнал, что же произошло в селе и кто открыл в тылах противника такую спасительную для полка стрельбу.
– Так где же партизаны, вы видели их? – спросил он Черноярова.
– Да партизан-то, собственно, только четверо: девушка и три парня, двое из них ранены. Они уже несколько дней скрывались здесь в селе, ну, собрали вокруг себя молодежь, несколько стариков, раздобыли немецкие автоматы и, когда мы подошли, решили ударить гитлеровцев с тыла.
– Товарищ подполковник, товарищ подполковник, – испуганным воплем прервал рассказ Черноярова ординарец Поветкина. – Военврач… Доктор… Ирина Петровна убита.
– Ирина Петровна, – забыв обо всем, вскрикнул Поветкин. – Где? Как?
– Там, партизан раненых перевязывала. Вышла из дома… Два снаряда… И…
Не дослушав ординарца, Поветкин бросился к дому у церкви.
Под сенью тополей у дома грудилась пестрая толпа военных и гражданских. Заметив бежавших офицеров, толпа расступилась, и Поветкин увидел санитарные носилки на земле и лежавшую на них Ирину. Военфельдшер Пилипчук и Марфа с Валей что-то делали, склонясь над ней.
Едва взглянув на лицо Ирины, Поветкин сразу понял, что судьба ее решена. Всегда нежные, с крохотными ямочками щеки ввалились, наливаясь мертвенной синевой. Полные розовые губы почернели, не закрывая ярко белевших зубов. Тусклые глаза смотрели отчужденно.
– Сергей Иванович, – увидев Поветкина, едва слышно прошептала она, – как все нехорошо, Сергей Иванович, раненых столько, а я вот…
Она пыталась поднять руку, но не смогла, обессиленно закрыла черные веки, и по щеке покатилась слеза.
– Ничего, Ирина Петровна, – с трудом подавляя страшную тяжесть в горле, проговорил Поветкин, – сейчас хирурга вызову, в госпиталь отправим…
– Пульс исчез, – держа руку Ирины, прошептал фельдшер Пилипчук.
– Да делайте, делайте что-нибудь! Спасайте, что вы шепчете, – отчаянно закричал на него Поветкин, но Пилипчук только ниже склонил голову, выпустил из своей руки безвольно упавшую на грудь Ирины ее руку и, видимо, так же с трудом владея собой, медленно снял фуражку. В толпе кто-то всхлипнул, и сразу же в несколько голосов пронзительно зарыдали женщины.
Поветкин, шатаясь, вышел из толпы.
– Сережа, – позвал его страшно знакомый, словно звучавший из какого-то потустороннего мира женский голос.
Поветкин ошеломленно остановился, встряхнул головой и испуганно осмотрелся. Никого из женщин поблизости не было.
– Сережа, – уже отчетливее, яснее и ближе раздался все тот же, удивительно знакомый голос.
Поветкин повернулся вправо и замер. Прямо к нему, от дома, где лежали раненые партизаны, бежала Нина.
* * *
Развертываясь все шире, наступление советских войск неудержимо катилось к Днепру. Пятого августа, через два дня после начала наступления Воронежского и Степного фронтов, Москва салютовала своим доблестным сынам, освободившим от гитлеровцев Орел и Белгород. В середине августа под городами Богодухов и Ахтырка продвижение советских войск замедлилось. Гитлеровское командование, собрав все свои резервы, нанесло в этом районе несколько сильных контрударов, пытаясь удержать Харьков и не допустить советские войска к берегам Днепра. Целую неделю западнее Харькова кипела ожесточенная борьба с фашистскими танковыми дивизиями. В это время дивизии Степного и Юго-Западного фронтов с трех сторон надвигались на Харьков, окружая оборонявшуюся там группировку из шестнадцати вражеских дивизий. В это же время, в третью неделю августа, правофланговые армии Воронежского фронта нанесли новый удар у города Сумы и начали стремительно продвигаться на юго-запад между реками Ворскла и Псел, глубоко обходя группировку фашистских танковых дивизий между городами Ахтырка и Богодухов. В начале двадцатых чисел августа советские войска, заняв города Зеньков, Ахтырка и Котельва, поставили под угрозу полного окружения и эту фашистскую группировку. 22 августа, стремясь любой ценой спасти свои войска, Гитлер отдал приказ об отходе к Днепру. А 23 августа Москва вновь озарилась залпами салюта, отмечая освобождение Харькова.
Все это время, когда развертывалось наступление, Андрей Бочаров почти не был в штабе фронта, разъезжая по армиям, корпусам и дивизиям, то под Богодухов и Ахтырку, то в район Сум, то опять к Ахтырке и Котельве. Дважды пришлось ему бывать совсем недалеко от дивизии Федотова и дважды он, мучительно борясь с собой, не решился заехать туда.
Утром 24 августа, только что возвратясь из освобожденного Зенькова, он написал доклад о своей поездке и до прихода генерала Решетникова прилег отдохнуть. Множество впечатлений от поездки теснилось в голове и не давало уснуть. Опять вспомнилось, как вчера вечером, находясь всего в двух десятках километров от дивизии Федотова, он мучительно боролся с желанием заехать туда и повидаться с Ириной.
«Нет! – решительно сказал он себе, – в следующую поездку обязательно заеду».
Немного успокоясь, он закрыл глаза и вздрогнул от резкого телефонного звонка. Вяло подняв трубку, он ответил, и тут же вскочил с постели. По телефону говорил Федотов каким-то странным, с трудом узнаваемым голосом.
– Ирина Петровна погибла, – поздоровавшись, удивительно медленно сказал он, – вчера в Харькове похоронили. Я искал тебя и не мог найти.
Он говорил еще что-то, но Бочаров ничего не слышал. Страшная, все подавившая тяжесть навалилась на него. Он сидел, тупо глядя на упавшую на стол телефонную трубку. Не было ни мыслей, ни чувств, ни, казалось, самого себя. Одна острая, разламывающая боль давила его.
– Доброе утро, – поспешно войдя в комнату, поздоровался генерал Решетников, – как отдохнули? Поспали немного? Да что с вами, Андрей Николаевич? – встревоженно спросил Решетников. – Вы же белее стены. Нездоровится, что ли?
– Н… нет, – с трудом пробормотал Бочаров. – Просто устал. Дорога длинная, тяжелая…
– Ну, сейчас вы мгновенно оживитесь, – чему-то радуясь, сказал Решетников и, приняв торжественно-важную позу, отчеканил:
– Поздравляю вас, Андрей Николаевич, во-первых, с присвоением звания генерал-майора, а во-вторых, с назначением на должность начальника штаба армии.
– Спасибо, – прошептал Бочаров, с трудом понимая, что сказал Решетников.
– Пошли в Военный совет, – подхватил его Решетников под руку, – Ватутин и Хрущев приглашают вас.
Яркое солнце, бившее из-за вершин, усыпанных плодами яблонь, ослепило Бочарова. Он резко встряхнулся, пытаясь овладеть собой, но тяжесть не исчезала.
– Новая работа, самостоятельная. Это же замечательно, – не поняв, что творилось с Бочаровым, оживленно говорил Решетников. – Вы можете очень многое сделать, тем более сейчас, когда развертываются такие события.
«Новая работа, – машинально повторял про себя Бочаров, – много сделать… Новая… А ее похоронили в Харькове…»
Только у входа в кабинет Ватутина Бочаров немного опомнился и попросил у адъютанта холодной воды.
– Идите один, я здесь подожду вас, – подтолкнул его к двери Решетников.
Войдя в превращенную в кабинет командующего фронтом низенькую крестьянскую комнатенку с подслеповатыми оконцами, Бочаров хотел, как положено, доложить о прибытии, но у порога встретил его улыбающийся Хрущев и, протягивая руку, заговорил приветливо и весело:
– Рад поздравить вас, Андрей Николаевич, и с генеральским званием, и с…
Хрущев лукаво прищурился, пристально посмотрел на Бочарова и тут же, подавив веселость, строго спросил:
– Вы что, не довольны новой должностью?
– Очень доволен, Никита Сергеевич, – смущаясь под взглядом Хрущева, ответил Бочаров, – надеюсь оправдать доверие, работать в полную силу.
– И даже, если потребуется, сверх сил, – решительными взмахами руки подчеркивая каждое слово, добавил Хрущев.
– Так точно, – воскликнул Бочаров, – все, что у меня есть, отдам работе.
– Вот что, товарищ Бочаров, – поздравив молодого генерала, сказал Ватутин, – предшественник ваш оставил не весьма лестное наследство. Штаб неслажен. Люди там хорошие, но работают вразброд. А для штаба самое главное – четкая слаженность и полная взаимозаменяемость. Наведите порядок, поднимите людей, сцементируйте их вокруг себя. И все это нужно сделать на ходу, во время наступления. Видите, – показал Ватутин на карту оперативной обстановки, – на всем фронте наши войска полным ходом к Днепру устремились.
– Настоящее половодье, – вставил Хрущев.
– Именно половодье, – согласился Ватутин, – и этим половодьем нужно умело управлять. Все ручейки в единое русло направить, слить в могучий поток, смять, сбросить с левого берега Днепра вражеские войска и, ни на секунду не задерживаясь, ворваться на правый берег, захватить плацдарм и продолжать наступление дальше, к нашим государственным границам.
Ватутин смолк, видимо, давая возможность Бочарову подумать. Молчал и Хрущев. Он склонился над картой, и Бочаров увидел, как и тогда, при рассмотрении плана белгородско-харьковской операции, стремительное движение его карандаша. Только теперь карандаш от тех прежних мест ушел намного западнее и скользил по голубым извивам Днепра, задерживаясь у Киева, потом спускаясь вниз к Черкасам, к Днепропетровску, к Запорожью, выходя на государственную границу и вновь возвращаясь к Киеву.
– Фашисты на весь мир кричат о «Днепровском вале», – не отрываясь от карты, заговорил Хрущев, – называют Днепр последним рубежом, дальше которого они ни на шаг не отступят. Это конечно, геббельсовская чепуха. Но помните, главное сейчас – форсировать Днепр с ходу. Если мы это осуществим, будут спасены тысячи жизней и ускорено приближение конца войны. Посылаем мы вас в армию, которой предстоит форсировать Днепр.
– Все сделаю, – сказал Бочаров.
– Ну и чудесно. Желаю успехов! – воскликнул Хрущев и сильно пожал руку Бочарова.
– Отправляйтесь в свой штаб – и за работу, – так же пожав руку Бочарова, сказал Ватутин.
– Разрешите, – с дрожью в голосе попросил Бочаров. – Разрешите в Харьков заехать. Вчера, – едва владея собой, с трудом продолжал Бочаров, – вчера там похоронили… одного моего друга похоронили.
– Пусть съездит, Николай Федорович, – взглянув на Ватутина, сказал Хрущев.
– Только прошу не задерживаться, – согласился Ватутин.
– Спасибо, – прошептал Бочаров и, забыв попрощаться, выскочил из комнаты.
Глава сорок пятая
– Ну, капитан, поздравляю, не смотри так, не смотри, честно поздравляю, – басил Полунин, цепко сжимая пальцы Лужко. – Был ты в армии капитаном, теперь на заводе капитанствуй. Только, эх, – шумно выдохнул он, – чует моя душенька, что немало ты мне кровушки поиспортишь. Ты же въедливый, как вцепишься – и клещами не оторвешь. Когда в ОТК сидел ты, там я еще прицыкнуть мог, а теперь председатель завкома, профсоюзный вождь. Да ты же вконец изведешь меня, а? Изведешь?
– Буду стараться, Семен Федотович, – отшутился Лужко, все еще находясь в радостном возбуждении, охватившем его в самом начале заводского профсоюзного собрания.
– Во! Видите! – лукаво прищурился Полунин, обращаясь к Вере, – и дела еще не принял, а уже грозится. Вера Васильевна, голубушка, вся надежда только на вас: возьмите вы своего суженого в ежовые рукавички, не дозволяйте ему нас, несчастненьких, кусать да подкусывать.
– Что? Уже нового председателя завкома обрабатываешь? – выходя из комнаты парткома, весело проговорил Яковлев. – Ушлый мужик ты, Семен Федотович.
– Будешь ушлым, – с притворной горечью вздохнул Полунин. – Разнесчастная должность эта директорская. Все жмут на директора. В цехах чего-нибудь не хватает, куда – к директору; план не выполнили, кто виноват – опять директор; несчастье какое – опять же директора за шкирку. А чуть директор где-нибудь промахнулся, тут на него и рабочие с критикой и завком с наставлениями, и партком с требованиями. Я уж не говорю о высшем начальстве. Тут на своем заводе-то ходи да оглядывайся.
Вера редко видела Полунина таким шутливым и веселым. Обычно он был строг, немногословен и часто даже по мелочам раздражался.
– Ну, ладно, – сурово, словно мгновенно переродясь, сказал Полунин, – все решено, теперь за дело, Петр Николаевич, я на вас большие надежды возлагаю. Засучивайте рукава и поднимайте профсоюз.
Еще на собрании, когда начальник второго цеха предложил председателем заводского комитета профсоюзов избрать Лужко, Вера вздрогнула от радости и, боясь взглянуть на сидевших рядом рабочих, замерла в нетерпеливом ожидании. Она страстно хотела и трепетно боялась избрания Петра. Как и для каждой любящей женщины, он был для нее самым красивым, самым умным и самым смелым человеком на свете, но в ее сознании он жил еще не тем Лужко, каким он стал теперь, а студентом, веселым, неугомонным парнем, до застенчивости скромным и, как говорили тогда, «совсем неактивным в общественной работе». Председателем же завкома должен быть самый общественник из всех общественников, и Вера не могла представить, как будет Петро вести себя, заняв эту беспокойную должность. Особенно тревожили отношения с Полуниным. Но все опасения ее оказались напрасны. Выступая на собрании, Петро говорил легко, свободно, с твердой убежденностью и внутренним жаром – рабочие слушали его внимательно, часто одобряя его мысли приглушенным гулом. И Полунин, когда обсуждали кандидатуру Лужко, говорил о нем душевно и тепло, словно и не было столкновения в ОТК, из-за которого завод вынужден был перестраивать все производство. И теперь, глядя, как Полунин, Яковлев и Лужко, спокойно, как равные, обсуждали заводские дела, Вера окончательно успокоилась. Она ловила каждое слово их разговора и дивилась, как смог Петро так быстро врасти во всю жизнь заводского коллектива и откуда он знал такие подробности, о которых она даже не догадывалась.
– Товарищи дорогие, – взглянув на Веру, укоризненно сказал Полунин, – да что же мы делаем-то! Болтаем, болтаем, а Вера Васильевна стоит и скучает. Хватит деловых разговоров, мы еще успеем и наговориться, и наругаться, пошли-ка по скверику прогуляемся.
– А вам, оказывается, и лирика не чужда, Семен Федотович, – весело рассмеялся Яковлев.
– Ты что же думал, я и родился сухим производственником, – полушутя, полусерьезно ответил Полунин, – нет, дорогой товарищ парторг, я даже стихи писал. Да еще какие! Про любовь, про луну, про шепот листьев и нежное дыхание весны.
– Учтем, Петр Николаевич, и редактора стенной газеты напустим на него. А то, что это за газета, ни одного стишка.
– И напишу, – с притворной суровостью сказал Полунин. – Только имей в виду: не лирические излияния, а едкую сатиру про завком, про партком. Так что держитесь начальство: и партийное, и профсоюзное!
Лужко молча улыбался, и по его лицу Вера видела, что Петру сейчас легко и радостно. Весел был и Яковлев. Он перебрасывался шутками с Полуниным, обращаясь за поддержкой то к Вере, то к Лужко, удивительно радостными глазами глядя на подернутые желтизной деревья, на кофейно-розоватое предзакатное небо, на тихие домики по сторонам сквера.
По рассказам Лужко Вера знала о его отношениях к военному врачу Ирине, знала, что он написал ей большое письмо и теперь нетерпеливо ждал ответа.
– Да-а, вот и еще одно лето промелькнуло, – задумчиво проговорил Полунин, – уже осень надвигается, а там и зима. Эх, сейчас бы в лес куда-нибудь подальше, надышаться вволю…
– Петр Николаевич, – воскликнул Яковлев, – ловим директора на мечтательном настроении. Давай-ка, Семен Федотович, десяток грузовиков, посадим рабочих и на все воскресенье в лес, по грибы.
– Замечательно! – подхватила Вера. – Говорят, столько грибов, столько грибов…
– Идея заманчивая, – согласился Полунин, – вот только с бензинчиком беда.
– Беру на себя, – сказал Яковлев, – никогда еще блатом не пользовался, но для такого дела ради общества рискну. Появился в Главке один мой однокашник по институту. Он, как раз, горючим ведает. Как-нибудь уговорю.
– Да мы сами сэкономим, Семен Федотович, – совсем забывшись от радости, тряхнула Вера Полунина за плечо. – За одну неделю накопим. Петя, – прервав разговор, шепнула она Лужко, – смотри-ка, Иван Сергеевич.
По дорожке, грузно опираясь на палку, медленно шел Козырев. Опустив голову, он сутуло сгорбился, весь как-то странно сник, словно пережив тяжкое горе.
– Что с ним, Петя? – встревоженно спросила Вера и шепотом пояснила Полунину и Яковлеву. – Это муж нашей Анны Козыревой, с Петей вместе воевали.
– Иван Сергеевич, – негромко окликнул Козырева Лужко.
– А-а-а, Петр Николаевич, – устало подняв голову, проговорил Козырев, – а я к вам шел. Расстроился, Петр Николаевич, разволновался, горе у нас…
Он смолк, опять опустил голову и, ни на кого не глядя, с натужным хрипом сказал:
– Доктор наш полковой, Ирина Петровна погибла…
– Иван Сергеевич, – метнув испуганный взгляд на Яковлева, пытался остановить Козырева Лужко.
– Ребята наши письмо прислали, – видимо не слыша Лужко, все так же болезненно и хрипло продолжал Козырев. – Осколками в грудь и в бок… В Харькове похоронили…
– Простите… мне… нужно… – чужим голосом сказал Яковлев и, ни на кого не взглянув, свернул в глухой, совсем черный от густых теней пустынный переулок.
