Текст книги "Впереди — Днепр!"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
– Ах, Вера, Вера! – бесшумно вздохнул он. – В Москве теперь тоже ночь, спишь ты безмятежно и ни о чем не тревожишься.
Воспоминание о Варе было так приятно, что сонливость мгновенно исчезла и мысли потекли спокойнее, опять уводя из этого дзота в то блаженное прошлое, о котором в последнее время так часто мечталось. Он не слышал, как ворочался и тихо стонал во сне Аверин, не чувствовал наползавшей в дзот промозглой сырости, совсем позабыл, где он находится.
– Сколько там на часах-то? – прервал его думы голос Аверина.
– По… По… Почти двенадцать, – взглянув на единственную сохранившуюся от прежнего вещь – красивые, светящиеся часы, пробормотал Канунников, хотя стрелки уже показывали половину первого.
– Ну вот, и вздремнул славненько, – зевая и с хрустом потягиваясь, добродушно сказал Аверин. – Ложитесь-ка на мое местечко нагретое и, как говаривал батька мой бывалыча: «Ляжь колом, а встань соколом».
Канунников с удовольствием вытянулся на узеньком топчане, спиною прижался к бревенчатой стене, и сам того не ожидая, почти мгновенно уснул. Резкий, сотрясающий удар сбросил его с нар. Ничего не понимая, он вскочил, но от нового, еще более оглушающего удара отлетел к стене.
– Амбразуры засыпало, – сквозь страшный шум, как из глубокого подземелья, донесся до него голос Аверина. – Бери патроны, автомат и в траншею.
Ничего не понимая, подчиняясь только голосу Аверина, Канунников схватил автомат, сумку с патронами и, забыв даже надеть каску, выскочил из дзота. Прямо в глаза ему ударили слепящие лучи низкого солнца.
– Сюда, скорее! – сквозь гул и грохот уловил он возглас Аверина и, натыкаясь то на одну, то на другую стену траншеи, побежал вправо. Рядом оглушающе треснуло, потом еще раз, но уже дальше, и над головой что-то пронзительно засвистело. Кто-то резко рванул у него сумку с патронами, и только встряхнув головой, Канунников понял, что это был Аверин. Он уже установил ружье на площадке перед траншеей и, повернув к Канунникову все такое же в рубцах морщин лицо, так же спокойно проговорил:
– Видал! Минами да снарядами оглушают. Верно, попугать надумали, а может, и еще что покаверзнее.
Канунников, как во сне, видел темное сплетение колючей проволоки впереди, какие-то ямы, похожие на язвы незаживших ран, и черный, закрывавший все остальное, бугор с петлястым извивом траншей. Он сразу же понял, что это были не наши, не свои, а вражеские траншеи, и от этого попятился назад. Два новых оглушающих взрыва справа оттолкнули его к Аверину.
– Главное – патроны, патроны, – проговорил ефрейтор, не отрываясь от нацеленного на бугор ружья, – и автомат держи наготове.
Канунников схватил два обжигающих холодом патрона, встал рядом с Авериным и вдруг увидел на вершине бугра один, потом второй, третий фашистские танки. Они с такой ужасающей быстротой надвигались, что Канунников не выдержал, пригнулся и побежал по траншее.
– Патрон, – сказал Аверин, – да скорее же! – яростно прокричал он и резко обернулся. Канунникова рядом не было. Аверин выхватил из сумки патрон и припал к ружью. Фашистский танк был совсем рядом. Вздымая землю, искрами отблескивала на солнце мелькавшая гусеница.
– В гусеницу ему не угодишь, – пробормотал Аверин и поймал в прицел заднюю часть танка. От сильного толчка ружья он попятился, схватил новый патрон и ударил, опять целясь выше гусеницы. Он снова зарядил ружье, но фашистский танк уже стоял, окутываясь смолянистым дымом.
– Ух, черт возьми, – с хрипом продохнул Аверин и, спохватившись, беспокойно взглянул на бугор. Слева, у самой проволоки, свалился набок еще один танк. Не успел Аверин осмыслить, что с ним, как позади широченным раскатом ахнуло, с шелестом, плеском, шорохом полетели вверху невидимые снаряды, и весь бугор, где змеились фашистские траншеи, густо покрылся огнем и дымом.
– Наши, Канунников, наши! – закричал Аверин, срывая с головы каску. – Нарвались фрицы! Не хотели спокойно сидеть – теперь нате вам, захлебывайтесь! А где же, где же он? – беспокойно проговорил ефрейтор, отыскивая глазами Канунникова.
Но в траншее было пусто. Только сиротливо валялся знакомый автомат с выщербленным прикладом.
– Ужель убили? – встревоженно прошептал Аверин, раздумывая: искать ли Канунникова или оставаться у ружья.
– Не сунутся, – видя, как по вражеским позициям все учащеннее и жестче молотит наша артиллерия, решил он и, тревожно осматриваясь, пошел по траншее.
– Антон, – окликнул он выходившего из дзота Чувакова, – ты не видел…
– Жив, жив! – совсем не слушая Аверина, бросился к чему Чуваков. – А у меня прямо сердце оборвалось, захожу в дзот – пусто.
– Да подожди ты, – оттолкнул Аверин обнимавшего Чувакова, – ты моего помощника, Канунникова, не видел?
– А где он?
– Я сам тебя спрашиваю.
– Да где был-то он?
– Вот тут, со мной рядом был, а теперь нету.
– Поранило, может, а то и вовсе на куски разнесло. Смотри, как наворочали-то, – показал Чуваков на множество еще дымившихся воронок.
Аверин, а за ним Чуваков метнулись в одну сторону траншей, потом в другую, свернули в ход сообщения и, пробежав метров двести, остановились. У груды опаленной взрывом земли, далеко позади позиции, ничком лежал Канунников.
– Бежал, гад! – яростно прохрипел Чуваков. – Душеньку свою спасал, мильенщик.
– Да не кричи, жив, может, – резко оттолкнув Чумакова, склонился над Канунниковым Аверин.
– Ну, что? – с дрожью в голосе спросил Чуваков.
Аверин с трудом выпрямился и опустил голову.
– Ах, подлюга, – заскрежетал зубами Чуваков, – шкура поганая.
– Ладно злобствовать-то над мертвым, – тяжело дыша, сказал Аверин. – Виноватый от своей вины никуда не уйдет.
Глава двадцать шестая
Узнав, что генерал Решетников уже четвертые сутки находится в войсках, Бочаров торопливо помылся, вычистил обмундирование и пошел в оперативное управление штаба фронта. Один только вид деловито сновавших из дома в дом офицеров сразу же изменил настроение Бочарова и ввел его в привычную фронтовую обстановку.
В просторной школе, занятой оперативным управлением штаба фронта, как и всегда, было шумно и даже весело. У стола оперативного дежурного толпились офицеры, наперебой о чем-то расспрашивая пожилого майора с красной повязкой на рукаве. За приоткрытой дверью крайней комнаты лихо трещали пишущие машинки. В соседней комнате задиристо и рьяно спорили несколько голосов, видимо, обсуждая какой-то важный вопрос. То в одном, то в другом месте раздавались призывные гудки телефонов, слышался говор, шелестели бумаги. У школы с визгом затормозил автомобиль, и насквозь пропыленный подполковник, стремительно пробежав коридором, исчез в дальней комнате.
– Вернулся, – встретил Бочарова вечно озабоченный и неугомонный Савельев в новеньких полковничьих погонах и с кипой бумаг под мышкой – обстановкой интересуешься? Идем ко мне, дам карту, дам все последние сведения разведки, а сам, прости, спешу, вот так занят, – махнул он рукой выше головы и увлек Бочарова за собой.
– Полковника присвоили, – на ходу проговорил Бочаров. – Поздравляю, Юра…
– Ай, какие тут поздравления, – пренебрежительно отмахнулся Савельев. – У нас такая кутерьма, и вздохнуть некогда. А впрочем, у нас всегда кутерьма. Жизнь наша такая, оперативная. Ну, что у тебя, как дома?
– Ничего, – с трудом выдавил Бочаров. – Дай мне материалы, а сам иди, у тебя же столько дел. Вырвется время посвободнее, тогда поговорим.
– Добро, – согласился Савельев, – и звание мое обмоем.
– Безусловно.
– Вот это все самое новое, – подал Савельев оперативную карту и пачку документов. – Сиди, изучай, я не скоро буду. Закончишь – секретчикам отдай все.
С первого взгляда на карту оперативной обстановки Бочаров понял, что за время его поездки домой на фронте произошли крупные изменения. Общая линия фронта, создававшая так называемый Курский выступ, осталась прежней. Проходя в сотне километров восточнее Орла, она плавным изгибом спускалась к югу, затем резко поворачивала на запад. От города Севск она вновь почти по прямой уходила к югу, у города Сумы опять резко переламывалась, устремляясь на восток, к Северному Донцу у Белгорода, откуда, оставив Белгород в расположении противника, опять ленивыми извивами уходили на юг. Окаймленный с севера, с запада и с юга, Курск с по крупным узлом железных, шоссейных и грунтовых дорог был центром, который с трех сторон полукольцом охватила огненная линия фронта. И только восточнее, со стороны Воронежа противник не угрожал Курску.
И если общее начертание осталось прежним, то положение на фронте резко переменилось. Всего месяц назад это огромное, по территории равное всей Англии, пространство Курского выступа было пусто и совершенно не готово к обороне. Даже на самом переднем крае, где наши войска стояли лицом к лицу с противником, змеились только коротенькие обрывки траншей, с большими пустыми промежутками между ними, кое-где испятнанными реденькими окопами. Теперь же по всему переднему краю проходила сплошная, в рост человека, траншея; позади нее вились вторая, третья, а во многих местах четвертая и пятая траншеи, соединенные целой сетью ходов сообщения. Это была та самая главная полоса обороны, которая должна будет выдержать первый и решающий удар противника. Позади этой полосы, все ближе и плотнее окаймляя Курск с севера, с запада и с юга, темнели траншеи второй и третьей оборонительных полос. На четыре десятка километров от переднего края все пространство вокруг Курска было заполнено опиравшимися на траншеи батальонными районами обороны и противотанковыми опорными пунктами.
Никогда еще Бочарову не приходилось видеть столь сложной и прочной системы обороны. И все это было сделано в поразительно короткий срок. Почти десять миллионов метров траншей и ходов сообщения было отрыто на прямоугольнике Курского выступа.
«Если все это вытянуть в одну линию, – мысленно подсчитывал Бочаров, – то глубокая канава, по которой, не пригибаясь, может пройти человек в полный рост, протянется через всю Европу и Азию от Атлантического до Тихого океана».
Не менее потрясающими были и другие цифры. Всю эту сложную систему траншей прикрывали семьсот километров проволочных заграждений и почти полмиллиона противотанковых мин.
Пораженный гигантским размахом инженерных работ, Бочаров с восхищением смотрел на карту и мысленно повторял:
«Да, это мощная, несокрушимая, непреодолимая оборона».
Но восторг Бочарова сразу же померк, как только он углубился в изучение противника. С севера и с юга со стороны Орла и Белгорода Курский выступ сжимали две мощные группировки немецко-фашистских войск. Непосредственно на фронте вражеских войск было сравнительно мало. Зато в ближних тылах, в двух-трех десятках километров от линии фронта грозно синели кружки и овалы, обозначающие танковые, моторизованные и пехотные дивизии. Они, словно горные лавины, с двух сторон, с севера и с юга, нацелились на Курск. По укоренившейся привычке Бочаров мысленно представил, что будет, когда эти две лавины на узких участках фронта ринутся на Курск, и невольно замер от страшного предчувствия. Ни одно из прежних сражений, которые были известны истории, не шло ни в какое сравнение с тем, что могло произойти здесь, между Орлом, Курском и Белгородом. А разведывательные сводки одна за другой сообщали о подходе в район Орла и Белгорода все новых и новых вражеских войск. Особенно тревожны были донесения партизан. Они сообщали, что все железнодорожные узлы во вражеском тылу забиты воинскими эшелонами, что день и ночь по всем магистралям с запада на восток идут танки, артиллерия, пехота, что даже на крохотных аэродромах скопились сотни фашистских самолетов, что прифронтовые склады и базы до предела заполнены боеприпасами и горючим, а с запада все подходят и подходят новые транспорты.
Затаенной тревогой, скрытой угрозой веяло от каждого документа разведки. Читая и перечитывая их, сравнивая теперешнее положение с недавним прошлым, Бочаров ощутимо чувствовал, как осложнилось положение на фронте. Даже не искушенный в военном деле человек, имея у себя документы, которые изучал Бочаров, мог твердо сказать, что неумолимо приближается начало роковых событий.
– Вернулись? – услышал Бочаров стремительный говорок Решетникова. – Как дома?
– Отца похоронили, – сдавливая опять подступивший к горлу комок горечи, ответил Бочаров и, пожав руку Решетникова, тихо добавил:
– И дочь родилась.
– Да, да, – проговорил Решетников, – отец умер, дочь родилась. Так и идет вся наша жизнь: одни, сделав свое, уходят, другие приходят.
Он присел напротив Бочарова, сдвинул густые, высветленные брови и, о чем-то напряженно думая, всмотрелся в лежавшую на столе карту.
– Да-а, жизнь, жизнь! Весьма сложная, весьма трудная это штука, – задумчиво проговорил он и, оживясь, кинул на Бочарова странно тревожный взгляд.
– Случилось что-нибудь, Игорь Антонович? – невольно привстал от этого взгляда Бочаров.
– Пока не случилось, но весьма скоро может случиться, – сжав длинные сухие пальцы, сказал Решетников и склонился к Бочарову. – Только сейчас говорил с Москвой: у них есть данные, что противник в ближайшие дни начнет решительное наступление на Курск. Ставка Верховного Главнокомандования специальной телеграммой предупреждает об этом командующих Воронежским и Центральным фронтами.
– Это вполне вероятно, и этого нужно было ждать, – вспоминая все, что только узнал о противнике, сказал Бочаров.
– Вероятно, весьма и весьма вероятно, – задумчиво повторил Решетников. – Время самое удачное для начала наступления. Сосредоточение ударных группировок они, кажется, закончили, – кивнул он головой в сторону оперативной карты, – и погода установилась чудесная. Даже в низинах и балках земля высохла. Наступай в любом месте – никаких препятствий. Да, весьма и весьма выгодное для них время, – вновь повторил он и, опять сжав кулаки, склонился над картой. – Только для нас это не выгодно. Еще бы пару недель, хоть недельку. Большинство нашей артиллерии только что встало на огневые позиции и еще не освоилось с новыми условиями. Да и войска не полностью укомплектованы людьми и вооружением. Еще бы недельку, одну недельку! – словно умоляя кого-то, воскликнул генерал и смолк.
Молчал и Бочаров. Синие круги и овалы вокруг Орла и у Белгорода сейчас особенно отчетливо выделялись на карте. Казалось, их стало еще больше и они еще ближе придвинулись к нашей обороне.
– Да, да, да! – застучал пальцами по столу Решетников. – Оборона, конечно, у нас сильная, весьма сильная. Такой обороны еще не знала история, но и противник силен, весьма и весьма силен. Ох, крутая и жестокая будет борьба! И все решат, конечно, ре-зе-р-вы! Вот что, Андрей Николаевич, – продолжал он, глядя на Бочарова, – я поеду, посмотрю армейские и фронтовые резервы. Вы оставайтесь здесь и вживайтесь в обстановку. В Москву я все только что доложил.
– Может, мне поехать в дивизии первого эшелона? – предложил Бочаров.
– Нет, сейчас там, пожалуй, делать нечего, – возразил Решетников. – Они приведены в боевую готовность, и всякое посещение в такое время будет только отвлекать командиров. Сами понимаете, какое там сейчас напряжение.
* * *
Предупреждение Верховного Главнокомандования о возможном переходе немецко-фашистских войск в наступление сразу изменило всю жизнь фронта. Прекратились окопные работы в главной полосе обороны, и все люди заняли боевые места. Командиры подразделений, частей и соединений вышли на свои наблюдательные пункты и, ни на секунду не отлучаясь, настороженно следили за противником. На переднем крае словно вымерло все, затаилось, с минуты на минуту ожидая начала вражеского наступления.
Томительно прошел первый день ожидания. Противник никаких признаков подготовки к наступлению не проявлял. В этот день даже не было самой обычной перестрелки. С рассвета и до темна на всем фронте стояла грозная тишина. Едва сгустел полный мрак, в разных местах фронта десятки групп советских разведчиков двинулись к вражеской обороне. И сразу же разгорелась стрельба, кромешную тьму вспороли сотни осветительных ракет, тревожно понеслись по проводам коротенькие донесения. Всю ночь, то умолкая, то взвихряясь, продолжалась перестрелка. Сколь ни силен был напор советских разведчиков, но ни одной группе не удалось даже приблизиться к вражескому переднему краю.
К утру разведчики вернулись в свою оборону, и вновь на всем фронте установилась тревожная тишина.
К рассвету напряжение на фронте достигло предела. На переднем крае, на вторых, третьих, запасных позициях, и резервах, штабах и даже тылах никто не спал. Но рассвело, взошло солнце, разгорелся погожий весенний день, а немецко-фашистские войска в наступление не переходили.
Так прошли одни сутки, вторые, третьи.
Под вечер пятого мая генерал Решетников вернулся в штаб фронта и, едва войдя в дом, заговорил возбужденно, резко жестикулируя руками:
– Тишина, понимаете, Андрей Николаевич, ти-ши-на! То, что они готовы к наступлению, – факт! Но почему не наступают? Почему?
* * *
Никогда не думал фельдмаршал Манштейн, что в его солидном возрасте возникнет необходимость какой-то глупейшей детской операции – удаление гланд. Но факт оставался фактом. Врачи вдруг нашли не только необходимым, но и категорически обязательным у него, почти шестидесятилетнего человека, вырвать эти разнесчастные гланды. Фельдмаршал, всегда считая мнение врачей незыблемым законом, улетел из Запорожья в Лигниц. Операция заняла всего каких-то полчаса, но, как потребовали врачи, нужно было побыть в покое, вдали от хлопотливых обязанностей командующего группой армий «Юг». Фельдмаршал подчинился, тем более что подготовка наступления на Курск была почти окончена, а радио и телефон обеспечивали ему постоянную связь и со своей группой армий, и с верховным командованием.
Кончался апрель. Подступали долгожданные майские дни, когда наконец-то должна была развернуться эта могучая операция «Цитадель», в подготовку которой он вложил все силы: и физические, и душевные.
Третьего мая, когда фельдмаршал уже собирался вылететь в Запорожье, его вызвали в мюнхенскую резиденцию Гитлера. Он хорошо знал любимую привычку Гитлера проводить важные и сугубо секретные совещания в самых неожиданных местах, и нисколько не удивился этому вызову. Несомненно предстояло совещание и, конечно, о положении на фронте и, вероятно, об операции «Цитадель». Так бывало почти всегда перед началом крупных военных действий. Так было и в этот раз. Отличие было только в том, что Гитлер вызвал к себе небольшое число лиц: генерал-полковников Цейтцлера и Гудериана, начальника штаба военно-воздушных сил генерал-полковника Ешоннека, командующего группой армий «Центр» фельдмаршала фон Клюге, командующего стоявшей в районе Орла 9-й армией генерал-полковника Моделя и его, фельдмаршала Манштейна.
Несколько необычно началось и само совещание. Вместо длинной речи с множеством исторических примеров или резкого, с требованием мельчайших подробностей, допроса присутствующих Гитлер, как показалось Манштейну, совершенно спокойно и бесстрастно обрисовал положение на германо-советском фронте. Затем совсем неожиданно предоставил слово для доклада об операции «Цитадель» генерал-полковнику Моделю. То, что Модель еще с памятных времен сорок первого и сорок второго годов, когда он командовал танковым корпусом, а затем 9-й армией, пользовался особым доверием Гитлера, было всем известно. Но сейчас, когда на совещании присутствовали основные организаторы и руководители операции «Цитадель» – командующие группами армий «Центр» и «Юг», поручение доклада Моделю, всего лишь командующему армией, было неожиданно и оскорбительно и для Манштейна, и особенно для фельдмаршала Клюге, непосредственного начальника Моделя.
Манштейн видел, как дрогнуло и побледнело морщинистое лицо Клюге, как нервно забегали по столу его старческие пальцы.
Невысокий, хрупкий, с настойчивым до наглости взглядом стремительных, метавшихся то в одну, то в другую сторону глаз, Модель решительно встал, посмотрел на лежавшие перед ним бумаги, потом резко отодвинул их в сторону и заговорил твердым, с металлическим звоном голосом:
– Что такое прорыв обороны, мы хорошо знаем. Успех приносит только могучий, сокрушительный, таранный удар по вражеской обороне, способный мгновенно проломить ее, полностью парализовать противника и сломить его волю к сопротивлению. Русские всегда были сильны и упорны в обороне, а сейчас перед нами она особенно мощная. Едва ли вообще история знала оборону, подобную подготовленной русскими на Курском выступе, – с каким-то особенно яростным подъемом сказал Модель и совершенно невозмутимо, спокойно и даже, как показалось Манштейну, дерзко посмотрел на Гитлера. Гитлер, вопреки своему обыкновению перебивать и осаждать вопросами говорившего, сидел молча, неотрывно глядя на Моделя и о чем-то сосредоточенно думая.
– На Курском выступе, – спокойнее, но все так же твердо продолжал Модель, – русские создали мощнейшую и сложнейшую систему инженерных сооружений и заграждений. Непосредственно по переднему краю проходят три, местами – четыре, а кое-где даже пять сплошных траншей. За ними в некотором удалении идет второй пояс из двух-трех траншей, затем – третий пояс… И все это заполнено войсками, связано огневыми позициями, минными полями, проволочными заборами. Чтобы сказать, что мы оборону русских прорвали, – возвысив голос, Модель вновь всмотрелся в Гитлера, – нам нужно продвинуться по меньшей мере на двадцать пять километров. А это значит: на всем этом пространстве придется вести не обычное наступление, а прогрызать, проламывать, штурмовать сплошные укрепления. Для этого нужны силы! То, что у нас есть, – недостаточно для прорыва такой обороны. Нас не спасет даже превосходство в танках, которое мы сейчас создали. Русские перебросили на Курский выступ большое количество новых противотанковых орудий – восьмидесятипятимиллиметровых пушек. Эти пушки с мощным снарядом. Они способны пробить даже лобовую броню «тигра», не говоря уж о других наших танках, – отрывисто махнул рукой Модель и смолк.
– Следовательно, нужно усилить наши ударные группировки, – опять удивительно спокойно, без обычной резкости сказал Гитлер. – Я удвою количество танков в ваших ударных группировках, – теперь уже с обычной властностью выкрикнул Гитлер, – я переброшу к вам значительное количество «тигров», «пантер», штурмовых орудий. Я передам вам грозную силу – сверхмогучий батальон непобедимых «фердинандов». Если я сделаю это к 10 июня, вы сможете сломить оборону русских? – устремил он огненный взгляд на Моделя.
– Для прорыва такой обороны, что перед моими войсками, – стойко выдержав взгляд Гитлера, все так же спокойно, с достоинством заговорил Модель, – мне нужно шесть дней. В более короткий срок такую оборону прорвать невозможно.
– Позвольте, – видимо потеряв самообладание, дрогнувшим голосом сказал Клюге, – позвольте сказать. Это абсурд! – визгливо выкрикнул он, увидев утвердительный кивок Гитлера. – Данные Моделя о том, что глубина оборонительных позиций русских достигает двадцати километров, преувеличены.
– Это подлинный, неоспоримый факт, – даже не взглянув в сторону Клюге, отрубил Модель.
– Не факт, а преувеличение, – разгораясь, уже совсем грубо прокричал Клюге. – Аэрофотоснимки показывают: то, что вы называете траншеями, позициями, не что иное, как развалины старых окопов, оставшиеся от прежних боев.
– Эти развалины могут стать могилами десятков тысяч наших солдат, – сквозь зубы, презрительно морщась, процедил Модель. – По всему видно, что противник рассчитывает на наше наступление. Поэтому, чтобы добиться успеха, нужно следовать другой тактике, а еще лучше вообще отказаться от наступления, – трагическим шепотом закончил он и сел.
Эти слова и, особенно, тон голоса Моделя были так неожиданны и так смелы, что все генералы замерли, с трепетным ожиданием глядя на Гитлера. Только один Модель был по-прежнему спокоен и старательно приглаживал свои черные волосы.
В первые мгновения всем показалось, что Гитлер по обыкновению взорвется, накричит на Моделя и сомнет его, раздавит, обратит в невидимый прах. Но Гитлер молчал, и ни один мускул не дрогнул на его жестком лице. Только длинные, костлявые пальцы правой руки нетерпеливо крутили пуговицу френча, едва заметно вздрагивая.
– Подготовка нашего наступления затянулась. Русские же успели создать оборону. Окружить их крупные силы сейчас не просто. Наших войск недостаточно. Танки, танки, больше нужно танков. И время для этого. Отложить операцию. Усилить группировки, – скороговоркой, едва слышно бормотал он и вдруг, окинув взглядом мутных непроницаемых глаз Клюге и Манштейна, резко спросил:
– Ваше мнение?
– Я считаю доводы генерала Моделя предвзятыми, – спокойнее, но с заметной злостью на Моделя, заговорил Клюге. – Если мы отсрочим операцию, мы упустим выигрышный момент, мы упустим инициативу.
Гитлер нетерпеливым кивком головы остановил его и обернулся к Манштейну.
– Я тоже считаю отсрочку наступления нецелесообразной, – заговорил Манштейн, чувствуя все нараставшую тяжесть от неотрывного взгляда Гитлера. – За то время, пока мы получим пополнение танками, противник тоже пополнится. Русская промышленность ежемесячно выпускает не менее 1500 танков. И все они могут оказаться под Курском. Кроме того, советские войска еще не полностью оправились от зимних потерь. Они сейчас спешно пополняются. Каждый день отсрочки наступления наращивает силу противника. И с каждым днем его оборона становится все прочнее и прочнее.
– Численное превосходство русских в танках, если они его добьются, – не ожидая, пока смолкнет Манштейн, сказал Гитлер, – мы вдвойне, втройне компенсируем техническим превосходством наших «тигров», «пантер», «фердинандов». Мы усилим броню средних танков. Это наше преимущество, и я его полностью использую. Для обеспечения надежного успеха необходима отсрочка начала наступления. Впрочем, – помолчав, громко и резко закончил он, – я еще подумаю. Вы свободны, господа. Приступайте к своим обязанностям.
11 мая 1943 года Гитлер отдал приказ об отсрочке операции «Цитадель» до середины июня.
