Текст книги "Впереди — Днепр!"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 34 страниц)
Уйдя в раздумья, Поветкин не заметил, как подошел Лесовых и встал рядом с ним. Ночная тьма понемногу редела. Звезды, казалось, опустились ниже, ласкаясь к истомленной земле. Потянул легкий ветерок, разгоняя: пороховую гарь и обдавая свежим, уже напоенным росой, воздухом.
– Вернулись команды сбора раненых, – тревожно проговорил Лесовых. – Нашли двоих раненых, одного убитого. Василькова нигде нет.
– Погиб Васильков, – с трудом выговорил Поветкин, – только передай, чтоб пока родным не писали. Сами напишем. И еще вот что: бери всех писарей и пиши листовку о подвиге Василькова. К утру чтобы каждый солдат знал об этом. О том, что он погиб, не пиши, расскажи, как он один четыре атаки отбил, как даже «тигр» не смог его раздавить, и в конце добавь, что Васильков представлен к званию Героя Советского Союза. Завтра напишем представление.
– Ясно, – ответил Лесовых и, положив руку на горячее колено Поветкина, попросил:
– Сергей, ложись спать. Завтра еще труднее будет, силы беречь надо.
– Нет, – спрыгнул в траншею Поветкин. – В эту ночь не до сна. Видишь, тьма какая, всякое может случиться. А вот в подразделениях отдых организовать нужно.
Одного за другим он вызвал по телефону командиров батальонов, дивизионов и батарей, выслушал их доклады и приказал до утра каждому человеку дать возможность поспать не менее двух часов.
– Что там в батальонах, что противник? – выждав, когда Поветкин закончил переговоры, спросил Лесовых.
– На переднем крае спокойно. Из глубины доносится сильный шум моторов. Да вот, слушай.
Они плечом к плечу опустились на бруствер и замерли. С юга из низины наплывал едва уловимый не то шорох, не то гул, то стихая и обрываясь совсем, то вновь вырастая до отчетливых звуков работающих моторов.
– И все же ты иди, хоть часок усни, – настойчиво потребовал Лесовых. – В такой темноте наступать танками они не рискнут. Я здесь буду – чуть что, сразу же разбужу.
– Хорошо, – чувствуя, как от усталости слипаются веки, согласился Поветкин, – сейчас одиннадцать, не позже часу ночи разбуди. Пусть ничего не случится, пусть тишина – все равно буди!
Сняв ремень и расстегнув ворот гимнастерки, он лег на топчан, закрыл глаза и, стараясь ни о чем не думать, решил немедленно заснуть. Уставшее за трудный день тело расслабло, в висках ощутимо пульсировала кровь, в голове туманилось, и горькая тошнота подступала к горлу.
Он уже совсем было задремал, как вспомнил, что не успел проверить, пришла ли из дивизии машина с боеприпасами.
«Сейчас не пришла, утром подойдет. Боеприпасов хватит», – успокоил он себя и опять решил немедленно заснуть. Один за другим мелькали обрывки мыслей. Он не отгонял их, надеясь, что сон все переборет. Вновь вспомнились боеприпасы. Хорошо, что утром приказал как можно больше передать их в подразделения, а остальные разделить на две части. Сегодня немцы били артиллерией и бомбили так плотно, что если и завтра будет так, то какой-нибудь склад наверняка взорвется. Лучше было бы разделить боеприпасы не на две, а на три или даже четыре части. А как в подразделениях? Нервничают люди, волнуются. Конечно, нервничают. Сегодня за каких-то четыре часа боя почти сто человек ранено, а завтра что будет? Хорошо, что Ирина Петровна догадалась всех раненых отправить в медсанбат. Какая она ловкая, никогда еще раньше я не видел, чтобы так быстро обрабатывали раненых. И он увидел ее ясные, серые с крохотными крупинками голубизны, смотревшие прямо на него глаза. Они, все приближаясь, увеличивались и росли. Темные зрачки расширялись, излучая удивительно мягкий свет. Серовато-голубое окружье светлело, также лучась нежным сиянием. Длинные, совсем черные ресницы едва уловимо дрожали, и под ними светлели крохотные слезинки. Они подобно зрачкам росли и увеличивались, сползая вниз. Поветкин хотел было достать платок, вытереть слезинки, но руки не подчинялись ему. Он весь напрягся, силясь поднять руки, но не смог, и самая крупная слезинка, величиной с большую горошину, упала на его лицо. Он вздрогнул, как от ожога, и… проснулся.
Вокруг было темно и тихо. Поветкин резко встряхнулся, чиркнул спичкой и посмотрел на часы. Было без двадцати час. Он торопливо поднялся, подпоясал ремень, застегнул гимнастерку и вышел из землянки. Прохладный воздух бодрящей волной приятно ударил в лицо. В небе все так же безмятежно мерцали звезды. Где-то справа глухо перестреливались.
– Ты, Сергей?.. – выйдя из укрытия НП, спросил Лесовых. – Почему так рано встал?
– Освежился немного, и хватит. Теперь твоя очередь. Что противник?
– Минут двадцать назад шум моторов утих. Началось какое-то движение в траншеях. Слышен говор, иногда металлические стуки. Дважды в первом батальоне вспыхивала перестрелка. Как выяснилось, все случайно. Первый раз немцы начали, а наши ответили. А вот совсем недавно наши переполошились. Показалось им, что немцы подползают к проволоке, и застрочили.
– Листовку о Василькове написал?
– Написал, размножил и во все взводы разослал.
– Теперь иди спать.
– Полежать полежу, устал очень, – послушно согласился Лесовых, – а заснуть едва ли удастся.
– Ничего. Закрой глаза и считай до тысячи, – посоветовал Поветкин и, вспомнив свой сон, сердито добавил:
– Ну, иди, иди. Каждую секунду использовать нужно.
Отправив Лесовых, Поветкин спустился в блиндаж, посмотрел в едва заметные просветы всех амбразур и, присев на ступеньку, закурил. Болезненный шум в голове постепенно утих, и мысли опять потекли спокойно и ровно.
В два десять по плану должна начаться контрподготовка. Общий сигнал: серия красных ракет над командным пунктом дивизии и слово «шквал» по телефону. Первыми бьют реактивные минометы. За ними вся артиллерия с закрытых позиций, батальонные и ротные минометы. А немцы шумят на переднем крае. Значит, пехота исходное положение для атаки занимает. А как начнется сама атака?.. Напором танков, или сначала они бросят на прорыв пехоту с небольшими группами танков?
– Приполз, приполз! – обрывая мысли Поветкина, закричал невидимый в углу блиндажа телефонист.
– Кто приполз? – решив, что телефонист задремал и прокричал это спросонья, рассердился Поветкин.
– Он приполз… Наш телефонист… Майор Бондарь, – захлебываясь словами, бессвязно выкрикивал телефонист.
– Куда майор Бондарь приполз? Какой телефонист? Говорите толком!
– Наш телефонист… майор Бондарь говорит, Саша Васильков приполз.
– Васильков?!.. Быстро Бондаря вызывайте… Что с Васильковым, где он? – услышав голос Бондаря, спросил Поветкин.
– Васильков сам приполз в первую траншею, – доложил Бондарь. – Ранен осколками в руку и в плечо. Ранение не тяжелое, но сам он очень сильно контужен. Ничего не слышит и почти не может говорить.
– Немедленно носилки и на полковой медпункт. Что противник?
– Совсем затих. Ничего не слышно и не видно.
– Поговорив с Бондарем, Поветкин хотел было позвонить на медпункт, но, вспомнив сон, положил трубку.
– Будете еще с кем говорить? – предупредительно спросил телефонист, видимо озадаченный странным молчанием Поветкина.
– Да, да. Вызывай первый батальон, потом гаубичный и минометный дивизионы, истребительные батареи и танковую роту.
В телефонных разговорах Поветкин скорее по тону голосов, чем по словам командиров подразделений уловил немного нервное, но бодрое и уверенное настроение, царившее в полку, и ощутимо почувствовал те незримые нити, которые связывали его со всеми этими людьми.
Уточнив положение в подразделениях и узнав, что ничего нового о противнике нет, он позвонил своему начальнику штаба, приказал подготовить донесение в штаб дивизии и проверить, пришла ли машина с боеприпасами.
Время приближалось к двум часам. Над землей все так же висела зыбкая тьма, озаряемая только мерцанием звезд. До начала контрподготовки оставались считанные минуты. Вот-вот над высотой у развилки дорог, где располагался наблюдательный пункт генерала Федотова, взовьются красные ракеты, и разом загрохочет вся наша артиллерия, заливая огнем и сталью позиции гитлеровцев.
Как и всегда перед началом большого дела, Поветкину думалось, что время остановилось на месте. Казалось, прошла уже целая вечность, а часы показывали всего лишь без десяти два.
– Вас, сам генерал, – тревожно прошептал телефонист, протягивая Поветкину трубку.
– Не спите? – спросил Федотов. – Немного отдохнули? Это хорошо. Противник и перед вами затих? Это совершенно понятно. Затишье перед бурей. Ничего, ждите. Скоро будет сигнал.
Разговаривая отрывочно, полунамеками, Поветкин отчетливо понимал все, что хотел ему сказать генерал, и чувствовал, что он также понимает каждую его мысль. Эта особенность незримой связи между командиром и подчиненным всегда ободряюще действовала на Поветкина. Он чувствовал в такие моменты огромную силу окружающего его коллектива, и все беспокойное, тревожное исчезало куда-то, заменялось нараставшей уверенностью, что все будет хорошо и именно так, как нужно.
– Ну, Сергей Иванович, – прощаясь, сказал генерал, – смотри в оба! И главное, не теряйся и помни, что рядом с тобой и позади огромные силы.
– Ясно, товарищ генерал, все ясно! – взволнованно воскликнул Поветкин и, отдав трубку телефонисту, вышел из блиндажа.
Звездная россыпь как будто побледнела, хотя небо по-прежнему было бездонно-чистое. Весь фронт лежал безмолвно, словно затаясь перед надвигавшейся грозой. Длинная стрелка наползала на цифру двенадцать. Еще десять минут и…
Поветкин не успел додумать, ослепленный множеством бледных вспышек далеко в расположении противника. С глухим рокотом донеслись отдаленные раскаты, и сразу же, сотрясаясь, засвистел, застонал воздух, потом все раскололось множеством вспышек там, где оставалось наше боевое охранение.
– Опередили нас, – с отчаянием прошептал Поветкин и нырнул в блиндаж.
Вой и грохот все нарастали. С трудом поймав телефонную трубку, Поветкин вызвал Бондаря.
– Что, что делается?
– Бьет по боевому охранению, – яростно кричал Бондарь, – немного задевает передний край. Из немецкой траншеи выскакивают пехотинцы. Сквозь разрывы вижу танки. Они развертываются, движутся к нам.
– Спокойно, – в ответ ему, напрягая весь голос, кричал Поветкин, – не спешить открывать огонь! Подпустить танки ближе, бить только в упор. Кто перебивает? – услышав чей-то посторонний голос крикнул Поветкин.
– Телефонист я, – ответил голос, – с ЦТС[3]3
ЦТС – центральная телефонная станция.
[Закрыть]. По линии передали «шквал».
– Замечательно! Молодец! – кричал Поветкин. – Повторяй по всем линиям. Повторяй без конца!
Шумно дыша, он оторвался от телефона и выскочил из блиндажа. На всем пространстве, насколько хватало глаз, бледно-кровавое небо прорезали огненные полосы реактивных мин. Позади, справа, слева полыхали залпы батарей, дивизионов, целых артиллерийских полков и бригад. Выстрелы и взрывы смешались в один сплошной ревущий гул. Вся широченная полоса холмов, лощин и высот по ту и другую сторону от нейтральной зоны полыхала сплошным разливом бесчисленных взрывов.
– Что случилось? – тряс Поветкина за руку прибежавший Лесовых.
– Фашисты артподготовку начали, – прокричал ему на ухо Поветкин, – а наши сразу же ответили контрподготовкой. Видишь, что творится. Теперь кто кого!
С каждой секундой грохот и пламя взрывов все ширились и нарастали. Среди низких вспышек далеко за передним краем противника взвился в небо огромный столб пламени и, повисев мгновение, рассыпался каскадом огненных брызг.
– Горючее взорвалось! – крикнул Поветкин. – Смотри, смотри – второй взрыв.
Теперь уже в разных местах по всему расположению противника полыхали пожары. Прошло уже более двадцати минут яростной дуэли, но сила огня с той и с другой стороны все нарастала, ни на секунду не снижаясь. Только в волнах дыма заметно побледнели отблески взрывов и почти совсем погасли звезды.
– Сдают, сдают фрицы! – воскликнул Лесовых. – Видишь, все реже и реже рвутся их снаряды.
Впереди, где только что бушевало огненное море, и в самом деле затихло, а дальше, за нейтральной зоной, там где змеились вражеские траншеи, все так же полыхали взрывы и неумолчно грохотало. Когда сила огня начала снижаться, небо вновь прорезали огненные хвосты реактивных мин, сплошным разливом пронеслось по земле пламя взрывов, и сразу же все замерло. Опять густая тьма свалилась на землю. Только далеко на юге, в стане противника, все еще кровавили небо неутихавшие пожары.
Глава тридцать вторая
Казалось, после столь сокрушительного удара советских артиллерии и минометов по вражеским позициям, немецко-фашистские войска не только сегодня утром, но и вообще не смогут перейти в наступление. Так думал вначале и Поветкин, но чем больше разгоралась утренняя заря, тем убедительнее понимал он ошибочность этого мнения. Верно, позиции гитлеровцев, озаряемые наплывшим с востока мягким светом, выглядели сейчас совсем не так, как вчера. Бесконечная россыпь темных пятен от взрывов наших снарядов и мин густо покрывала холмы, лощины и высоты. Многие участки хорошо видных теперь траншей и ходов сообщения были разрушены. В разных местах среди темных ворохов земли торчали обломки бревен и досок, совсем недавно прикрывавших землянки и блиндажи. Но в траншеях и ходах сообщения было людно и оживленно. А когда брызнули на землю первые лучи солнца, Поветкин в бинокль отчетливо рассмотрел знакомые силуэты танков, разбросанных и по лощине, сразу же за передним краем, и в редком кустарнике, и в разбитом селе, где еще дымились пожары. Поветкин хотел было позвонить генералу и попросить снова ударить артиллерией по вражескому расположению, но далеко на юге послышался нараставший гул авиационных моторов, и вскоре показались большие косяки фашистских бомбардировщиков.
– Передай во все подразделения, – приказал Поветкин телефонисту, – укрыть людей, оставить только дежурных!
Наступало самое трудное время. Как и обычно, фашистские самолеты выстроились в круг и, круто пикируя, обрушились теперь не на боевое охранение, а на главную полосу обороны. Минут двадцать продолжалась яростная бомбежка, и только приход советских истребителей ослабил силу ударов. В воздухе закипел яростный бой, а на земле вновь загудели немецкие артиллерия и минометы.
– Ужасная сила огня, – только по движению губ понял Поветкин вскочившего в блиндаж Лесовых, – нужно отвечать, сопротивляться!
Поветкин отрицательно покачал головой и, склонясь к Лесовых, прокричал ему на ухо:
– Отвечают дивизионная, корпусная и армейская артиллерия, авиация. А наше дело силы беречь для отражения атаки.
Лесовых безнадежно махнул рукой, прильнул к амбразуре и тут же отстранился, с искаженным от злости лицом что-то крича Поветкину.
– Танки, танки выдвигаются, – понял, наконец, Поветкин и схватил бинокль.
Впереди, за волнами дыма на залитых солнцем холмах и высотах, справа и слева от свинцово-серой ленты шоссе в бесконечную цепь развертывались фашистские танки. Передние, словно для парада, медленно переползая, выравнивались в линию, а из лощин, из разбитого села, из рыжих под солнцем кустарников выползали все новые и новые танки, догоняя передние и растягиваясь во вторую, такую же бесконечную линию.
«Впереди явно «тигры» и «пантеры», – определил Поветкин, – это их таран, а за ними средние и легкие танки для развития успеха. Значит, главное – остановить первую волну, – мгновенно решил он, – это и определит все дальнейшее».
«Но как, чем остановить? Их же так много, – нахлынули сомнения. – Командиры батарей и орудий знают, куда бить, но могут поспешить, ударят рано. А надо подпустить – и в упор».
– Передай командирам батальонов и батарей, – не отрываясь от бинокля, крикнул он Лесовых, – без моей команды огонь по танкам не открывать. Сигнал – зеленые ракеты.
Сила огня фашистских артиллерии и минометов заметно стихла. Сразу же первая волна танков дрогнула и, плавно изгибаясь то в одном, то в другом месте, поползла к нейтральной зоне. Перед ней широкой полосой вспыхивали взрывы нашей артиллерии, но танки, не убыстряя и не замедляя хода, все так же ровно, словно нехотя, катились вперед. Теперь уже отчетливо доносился монотонный гул их моторов. Гул все нарастал, надвигался, заглушая все другие звуки. Поветкин стиснул руками бинокль, чувствуя, как деревенеет тело. Прошла, казалось, целая вечность, а окутанная дымом волна черных громад только подползала к нейтральней зоне. А позади нее темнели пятна средних и легких танков, длинных бронетранспортеров и перебегавших групп пехотинцев. Впереди же, все нарастая, метались взрывы заградительного огня наших гаубиц и тяжелых пушек. Правее шоссе вспыхнули два танка, потом задымил еще один, но остальные, словно в парадном строю, сомкнулись и все так же неторопливо покатились в лощину. До нашего переднего края оставалось всего метров четыреста.
– Бить надо, бить, – тряс Поветкина за плечо Лесовых.
– Рано, – стиснув зубы, процедил Поветкин и, отложив бинокль, схватил ракетницу.
Танки уже вползли на то место, где вчера стояло наше боевое охранение, замедлили вдруг движение, и резкий, металлический треск танковых пушек шквалом прокатился по всему фронту, и почти одновременно у нашего переднего края полыхнула волна взрывов. Рев моторов возрос до предела, опять полыхнули из края в край кровавые вспышки, и фашистские танки, словно соревнуясь в быстроте, с огромной скоростью ринулись вперед.
– Да бей же, бей!.. – простонал Лесовых. – Сомнут все.
– А минные поля, ты забыл про них? – зло прокричал Поветкин, с трудом пересиливая желание нажать курок ракетницы.
Лесовых испуганно и удивленно взглянул на искаженное до неузнаваемости лицо Поветкина и отошел к телефонисту.
Стиснув зубы и давя нараставшую во всем теле дрожь, Поветкин впился глазами в узенькую, ничем не приметную полоску земли, к которой катилась танковая лавина.
– Только бы сработали, только бы взорвались, – непослушными губами прошептал он.
«А вдруг не сработают? – мелькнуло в сознании. – Тогда, тогда…»
Вдруг на той самой узенькой, ничем не приметной полоске земли, куда с надеждой и отчаянием смотрел Поветкин, в разных местах один за другим вспыхнули взрывы, и сразу же запылали восемь костров. В стороне от них крутились на месте еще три танка. Остальные, словно наткнувшись на невидимую преграду, замерли, выбрасывая частые дымки выстрелов.
– Огонь! – что было сил прокричал он, и раз за разом четырежды выстрелил из ракетницы.
Еще не успела отгореть первая ракета Поветкина, как вся наша оборона ахнула единым залпом. Вокруг фашистских танков вскипел разлив взрывов, взметнулись черные фонтаны. Резкие удары противотанковых пушек и обрывистые хлопки бронебоек задавили, смяли рев танковых моторов. Фашистские танки скрылись в сплошной пелене дыма и пыли.
– Стой!.. Прекратить огонь! – крикнул Поветкин.
Но пушки, бронебойки, пулеметы и автоматы все продолжали бить, словно стремясь с лихвой отплатить за то нечеловеческое напряжение, которое испытали люди, глядя на катившуюся волну фашистских танков. Только многократно повторенное приказание прекратить огонь остановило наконец ожесточенную пальбу.
Когда дым немного рассеялся, перед самым передним краем нашей обороны фашистских танков уже не было. Только буйно полыхали в разных местах еще десятка полтора пожарищ и между ними темнело много навеки замерших машин с длинностволыми пушками.
Поветкин схватил поданную Лесовых флягу с водой, жадно пил, захлебываясь, а сам все смотрел на юг, куда, догоняя уходящие фашистские танки, били наши гаубицы и тяжелые пушки.
– Прикажи, пожалуйста, командирам подразделений доложить результаты боя, – допив последнюю коду из фляги, расслабленно сказал он Лесовых и обессиленно прислонился к стене траншеи.
Пелена тяжелого тумана заволокла сознание, и Поветкин на мгновение совершенно забыл, где он и что с ним. Открыв глаза, он удивленно осмотрелся. Справа и слева от шоссе было совсем тихо. В нежных лучах поднявшегося солнца призрачными островами лениво плавали волны дыма. Среди бесформенных пятен вздыбленной земли нежно зеленела еще сизоватая от росы трава. В траншеях, в ходах сообщения, в окопах и котлованах виднелись люди – в касках, в пилотках, с непокрытыми головами. И над всем этим лучилось бездонное, сияющее голубизной утреннее небо.
Поветкин снял фуражку, расстегнул ворот гимнастерки и дышал всей грудью, чувствуя, как молодеет, наливается силой все тело. Он хотел взмахнуть руками, размяться, но, взглянув на юг, где, разбрасывая искры, догорали фашистские танки, сурово сжал губы и взял бинокль. В светлом круге окуляров отчетливо вырисовывалась лощина с кустарником и остатки разбитого села. Внимательнее всмотревшись, Поветкин увидел, что и в кустарнике, и в селе, и на поле стояли фашистские танки, а вокруг них суетились танкисты.
«Опять к атаке готовятся», – подумал Поветкин и, вызвав по телефону командира гаубичного дивизиона, приказал открыть огонь по танкам. Сразу же ударила и фашистская артиллерия. Первые ее снаряды взорвались кпереди НП. Второй залп прошел дальше.
«Сейчас накроют, – тоскливо подумал Поветкин. – Ракеты зеленые заметили. Теперь начисто сметут все».
Он хотел перебежать в нишу, но не успел. Нарастающий вой снарядов оборвался, тупой удар страшной силы потряс блиндаж и – все померкло. Новый удар обрушился с еще большей силой и отрезвил Поветкина.
– За мной, на запасной НП, – крикнул он Лесовых и радисту с телефонистом и бросился в ход сообщения.
Когда, отбежав метров сто, Поветкин оглянулся назад, на месте его НП темнела истекающая дымом бесформенная груда земли.
– Быстрее связь, – вбежав в новый блиндаж, приказал Поветкин телефонисту и повернулся к Лесовых.
– Сейчас, наверняка, снова бросятся в атаку. Ты держи связь с командирами подразделений и докладывай обстановку командиру дивизии, а я наблюдать буду.
Но прошло больше часа, а противник в атаку не переходил, продолжая методически бить артиллерией и минометами.
«Может потери у них столь велики, что и наступать нечем?» – с затаенной радостью подумал Поветкин. Однако радость его была преждевременной. К восьми часам сила огня фашистской артиллерии возвысилась до шквала, и из кустарников, из лощины, от разбитого села танки вновь ринулись в атаку. Но шли они совсем не так, как в первой атаке, не сплошной, занявшей весь фронт волной, а отдельными группами, часто останавливаясь, стреляя из пушек и вновь продвигаясь вперед.
Поветкин сосредоточивал огонь своей артиллерии то по одной, то по другой группе танков, заставляя их увертываться, менять курс, отходить назад и вновь повторить попытки прорваться вперед.
Он, не отрываясь от бинокля, следил за ходом боя, скорее инстинктом, чем сознанием определяя, что происходит и что нужно делать. Лесовых на лету ловил его короткие приказания и сразу же по телефону передавал командирам подразделений. Одновременным ударом двух истребительных батарей и гаубичного дивизиона удалось остановить и заставить попятиться фашистские танки перед первым батальоном. Поветкин стремительно сосредоточил огонь всей своей артиллерии перед вторым батальоном, где вражеские танки подошли вплотную к первой траншее. Минут тридцать шла ожесточенная борьба, и, когда уже противник левее шоссе начал откатываться назад, Поветкин увидел, как перед самым центром второго батальона из крохотной, почти невидимой лощины выскочили штук пятнадцать танков и на бешеной скорости ринулись вперед. Поветкин перенес туда огонь одной, потом второй истребительных батарей, но танки, все убыстряя скорость, ломились напролом. Поветкин сосредоточил туда огонь и гаубичного дивизиона, окутались дымом еще два танка, но тут же артиллеристы прекратили огонь. Стрелять больше было нельзя. Фашистские танки ворвались в оборону батальона Бондаря.
* * *
Оглушающий грохот совсем близких и дальних взрывов, шквальный накат автоматных и пулеметных очередей, гул множества моторов на земле и в воздухе перемешались в сплошной хаос звуков, который, казалось, навсегда перечеркнул обычные понятия о жизни. Пристроясь в углу дзота, Алеша никак не мог представить, что творилось вокруг, и завидовал Ашоту, уже второй раз убежавшему на патронный пункт. Командир расчета сам встал за наводчика, Гаркуша помогал ему, а Алеша с самого начала наступления противника томился от безделья.
– Что там, наверху-то? – спросил он мокрого, взъерошенного Ашота, притащившего целую связку коробок с пулеметными лентами.
– И-и-и! – крутнул головой Ашот, сузив покрасневшие глаза. – Пальба кругом, танки ползают…
Алеша пытался подробнее расспросить Ашота, но тот крутил лишь головой, махал руками и бросал несвязные, сбивчивые слова.
– А-а, эх, – простонал вдруг Чалый и оборвал стрельбу.
– Что, ударило? – встревоженно спросил Гаркуша.
– Пулей, кажется, – морщась, совсем спокойно сказал Чалый. – Встань на мое место, я перевяжусь. Бей туда вон, по выходу из лощины. Не давай им головы поднять.
Алеша и Ашот бросились к Чалому, но сержант отстранил их, стянул с себя уже намокшую гимнастерку и с треском разорвал нательную рубашку. Все его плечо и часть левой руки были залиты кровью.
– Товарищ сержант, я за санитаром сбегаю, – стараясь подавить нервную дрожь, совсем не своим голосом проговорил Алеша.
– Не надо, сам перевяжусь, – отмахнулся Чалый. – Становись к пулемету!..
Едва успел Алеша занять свое обычное место помощника наводчика, как что-то огромное ударило в землю и с невероятной силой тряхнуло ее.
Когда Алеша опомнился, было удивительно светло. Вместо привычного наката бревен, над головой плавали грязные клочья дыма. В воздухе пахло приторной гарью и едким чадом. Первым, что осознанно различил Алеша, были воспаленные, в упор смотревшие на него глаза сержанта Чалого. Голый до пояса, с пропитанным кровью бинтом на плече, он стоял около пулемета и что-то, видимо, сердитое говорил ему, Алеше.
– К пулемету! – только через несколько секунд понял Алеша команду сержанта и привычно схватился за рукоятки. Прямо впереди, у самого края лощины извилистой цепью бежали фашисты. То, что это были враги и что до них оставалось всего каких-то метров двести, Алеша сообразил сразу же и не раздумывая, длинной очередью ударил из пулемета. Знакомый ритмичный стук и привычная дрожь рукояток пулемета вернули ему сознание. Теперь уже было отчетливо видно, как атакующая цепь гитлеровцев, редея, остановилась, а потом побежала назад. Перед выходом из лощины остались только лежавшие вразброс темные бугорки.
Упругий, режущий звук сдавил воздух, и, блеснув ржавым пламенем, перед самым пулеметом ахнул оглушающий взрыв. Невольно пригнувшись, Алеша услышал, как просвистели над головой тяжелые осколки и с мягким шелестом посыпалась земля.
– Нащупали, гады, теперь житья не будет, – с натугой прохрипел Чалый.
Новый удар ахнул справа, потом слева, опять справа. Все сотрясая, взрывы следовали один за другим. Выли, стонали и шлепались осколки, едкий дым сдавливал дыхание, песок и пыль хрустели на зубах, в горле нестерпимо першило, и саднили воспаленные губы.
Прижавшись спиной к стене раскрытого взрывом дзота, Алеша вначале вздрагивал при каждом взрыве, потом, когда удары снарядов участились и слились в сплошной грохот, перестал вздрагивать, чувствуя только, как онемело и расслабло все тело и по лицу из-под каски катятся струи пота.
– Хлебни водички, – по движениям губ понял он Чалого и, отстегнув флягу, припал губами к прохладному горлышку. От теплой, удивительно вкусной воды сразу же стало легче и светлее в глазах. Взрывы все так же беспрерывно ухали то ближе, то дальше, то совсем рядом. Но теперь Алеша чувствовал себя совсем по-другому. Он поудобнее устроился в углу полуразбитого дзота, вытер пот с лица и впервые осмысленно посмотрел на Чалого. Сержант, поджав ноги, сидел в углу и поправлял окровавленную повязку на левом плече. Черное лицо его было спокойно, только запекшиеся губы что-то шептали.
– Помогу, товарищ сержант, – потянулся было к нему Алеша.
– Сиди, сиди, – остановил его Чалый. – Не высовывайся и духом не падай. Сейчас они опять в атаку бросятся. Только стреляй экономнее, патроны береги, поднести-то некому.
«А где же Ашот? – подумал Алеша, только сейчас сообразив, что в развалинах дзота остались они вдвоем с сержантом. – Где Гаркуша?»
Он хотел спросить об этом Чалого, но, взглянув на выход из дзота, увидел распростертого на дне Ашота и склонившегося над ним Гаркушу.
– Ашот, Ашотик, что с тобой? – одним рывком подскочив к Ашоту, прошептал Алеша.
Маслянисто-черные с розовыми белками глаза Ашота горели лихорадочным блеском, темные скулы заострились, мальчишески неокрепшая грудь судорожно и часто вздымалась.
Увидев Алешу, Ашот скривил посинелые губы, яростно сверкнул глазами и с нескрываемой болью прошептал:
– Фашист лезет, а я лежу, совсем, как чурбак, лежу… Нога осколком, рука осколком, и другой рука осколком… Зачем так, – резко возвысил он голос, – все наши бьются, все воюют, а, я лежу.
– Ничего, ничего, – мягко сказал Гаркуша, – и ты еще навоюешься. Вот подлечишься в госпитале и опять в строй.
– Подлечишься, подлечишься, – по-детски обидчиво бормотал Ашот. – Фашист бить надо, воевать надо, а не в госпиталь.
– Вот, берите пулеметчика нашего, – крикнул Гаркуша показавшимся в ходе сообщения санитарам.
– Нельзя берите! Я тут буду! – отчаянно закричал Ашот. – Никуда не пойду! С пулеметом останусь!
– Нельзя дорогой, нельзя, – заговорил пришедший вместе с санитарами Козырев.
Умоляюще взглянув на парторга, Ашот всей грудью вздохнул, послушно лег на носилки и, глазами подозвав Алешу, прошептал:
– Будь здоров, Алеша, я скоро… Совсем скоро… Вместе воевать будем.
Алеша щекой прижался к воспаленному лицу Ашота и, поцеловав его горячие губы, с трудом ответил:
– Будем, Ашот, обязательно будем. Возвращайся скорее, лечись хорошенько.
– А как остальные? – проводив санитаров с Ашотом, спросил Козырев.
– Мы, вроде целые, – указывая на Алешу и на себя, ответил Гаркуша. – А вот сержанта нашего пулей в плечо ударило. Крови столько вытекло, а он не уходит.
Очередной снаряд взорвался совсем рядом, и взвихренная пыль закрыла стоявшего у пулемета Чалого. Когда Козырев, а за ним Гаркуша и Алеша, пригибаясь, подошли к Чалому, он искоса взглянул на них, потом повернул голову в сторону противника и, резко махнув рукой, с каким-то странным воодушевлением проговорил:
– Сейчас опять рванутся и наверняка впереди себя танки пустят.
– Немедленно на медпункт, – строго сказал Козырев.
– На медпункт?! – насмешливо щуря глаза, вызывающе переспросил Чалый и взмахнул черным кулаком:
– Нет! Я никуда не уйду, пока сполна с ними за семью не поквитаюсь!..
– Какую семью? – с тревогой глядя на искаженное горем и злобой лицо Чалого, спросил Козырев.
– Мою, мою семью, – стремительно, словно торопясь куда-то, сказал Чалый. – Мать, дочку, жену и сестренку. Всех они, гады, – задыхаясь и глядя на Козырева полными слез глазами, выкрикнул Чалый, – всех на восьмой день войны в Белоруссии в хате спалили. Живыми спалили! – отчаянно прокричал он и, вздрагивая окровавленными плечами, беззвучно зарыдал.
