Текст книги "Впереди — Днепр!"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц)
– Гранатами бить в гусеницы, бутылками – в моторную часть, – тревожным шепотом напоминал Чалый. – Только не психовать, не суетиться, а все делать спокойно, точно, с расчетом.
«Из-за чего психовать и суетиться? – осуждающе подумал Алеша. – Что особенного! Танки, ну и пусть танки, стукнем и – будь здоров!» – сам не замечая, самодовольно повторил он любимое изречение Гаркуши и спокойно, с твердой уверенностью в своих силах, прислонился к стенке траншеи.
– Да где же они, что же не идут? – нетерпеливо пробормотал Ашот.
– Нэ торопись пэрэд батьки в пэкло, – съязвил Гаркуша. – Придуть да як навалются, як начнут гусеницами утюжить, и нибо помэркне.
– Прекратить разговоры! – яростно прикрикнул Чалый.
Гаркуша смиренно потупился и лукаво подмигнул Алеше, неповторимо копируя рассерженного командира расчета. Алеша фыркнул от смеха и вдруг всем телом вздрогнул, прижимаясь к стене траншеи. Неизвестно откуда налетевший шквал звуков задавил все, и только через минуту Алеша понял, что это взревели танковые моторы, воровато оглянулся и, убедясь, что никто не заметил его испуга, неторопливо переложил болванки. Гул моторов постепенно становился ровнее и тише, но вдруг снова взвихрился до предела и послышался металлический лязг гусениц. Не то лейтенант, не то сержант прокричал какую-то команду, но Алеша не расслышал и вопросительно посмотрел на невозмутимо спокойного Гаркушу.
Сержант опять что-то крикнул, и только по движению губ Алеша понял: «Не волноваться! Не спешить!»
«А я и не волнуюсь, – мысленно сказал Алеша, – и спешить не буду. Ударю точно, без промаха».
Едва подумав это, он сразу увидел вынырнувшие из-за желтого бугра три танка. Средний шел прямо на Алешу. Неуловимо быстро мелькали его отполированные гусеницы. Черный кружок поднятой пушки угрожающе перемещался то вправо, то влево. Серая, с темными пятнами броня холодно отблескивала под лучами солнца. Вся тяжелая, сотрясающая землю громадина шла, казалось, с невероятной скоростью. Алеша пытался сообразить, сколько же пройдет времени, пока танк приблизится к траншее, но рука сама по себе потянулась к болванке, сжала ее и, взмахнув, опустилась. Болванка бессильно шлепнулась почти на самом бруствере траншеи. Еще не поняв, какая грозила опасность, если бы вместо деревянной болванки была настоящая граната, Алеша схватил вторую болванку, потом третью и метнул их, казалось ему, в самый танк. Но когда болванки упали на землю, то до танка было еще метров сто. От горечи и обиды Алеша чуть не закричал, встряхнул пустую гранатную сумку и рывком склонился к Ашоту, надеясь взять у него болванку. Но тот, так же расшвыряв весь запас, растерянно опустил руки и пугливо осматривался по сторонам. Израсходовал свои болванки и Гаркуша. Только один Чалый, пригнувшись, как перед стремительным прыжком, держал по болванке в каждой руке.
Лейтенант Дробышев взмахнул красным флажком, и танк, подойдя к траншее, остановился.
– Эй, матушка-пехота, – высовываясь из люка, прокричал курносый танкист в неуклюжем шлеме, – что мажешь. Ни одной гранатки не добросили. Если так воевать будете, фрицы вас, как курят, передавят.
– Не форси, сазан пробензиненный. Ты иди-ка вот сядь, а я на тебя поеду, – с перекошенным от злости лицом, отругивался Гаркуша. – Герой против деревяшек, а ты вот пошуткуй, как я настоящую возьму.
– Давай попробуем, – отпарировал невозмутимый танкист. – Только раньше письмо прощальное своей милахе накатай. Да по-честному все пропиши: «Погиб, мол, я дурья башка, из-за неумения гранаты швырять, подыскивай другого себе, который половчее да языком поспокойнее».
Взбешенный таким отпором, Гаркуша хотел что-то выкрикнуть, но лейтенант Дробышев строго взглянул на него и махнул флажком.
– Ну, вояка, – на прощанье крикнул танкист, – прячь душу за голенище, а то без смерти на тот свет улетит.
– Давай, давай, вобла копченая, – пробормотал Гаркуша и грузно полез собирать свои болванки.
Во второй заход танк двинулся еще быстрее. Намереваясь первым же броском сразить его, Гаркуша схватил болванку, злобно сжал губы и, упираясь ногой в ступеньки траншеи, выполз на бруствер.
– Гаркуша убит, – крикнул Дробышев.
– Як так убит? – огрызнулся Гаркуша.
– Пулей танкового пулемета, – спокойно ответил лейтенант и строго приказал:
– Укрыться!
Гаркуша, кряхтя, сполз в траншею и тайком от лейтенанта погрозил танкистам волосатым кулаком.
Или отвлеченные выходкой Гаркуши, или от волнения Алеша и Ашот опять побросали свои болванки раньше, чем танк приблизился к траншее. Дробышев резко махнул флажком, и танк вернулся на третий заход.
Опустив глаза и от стыда боясь поднять голову, Алеша собрал болванки и расслабленной походкой вернулся на свое место. Весь интерес к тому, что происходило, совершенно пропал, и он равнодушно смотрел на унылый бугор, за которым скрылся танк. Ему захотелось, чтобы с танком случилось что-нибудь, и он не смог бы вновь двинуться к траншее, так противно шлепая гусеницами и ревя мотором.
– Самое главное в бою – выдержка, спокойствие, – прервал его оцепенение неторопливый голос лейтенанта. – Поспешность, один опрометчивый поступок могут стоить жизни.
«А вы-то откуда знаете, тоже на фронте, говорят, совсем недавно», – неприязненно подумал Алеша и, взглянув на лейтенанта, густо покраснел. На четко облегавшей грудь гимнастерке Дробышева блестел на солнце новенький орден Красного Знамени. Алеша вспомнил, что Дробышев и Чалый были награждены орденами за подвиг под Воронежем, где они вдвоем подавили четыре фашистских пулемета и спасли от гибели целый батальон.
– Гранаты бросать нельзя бессмысленно, – встав между Алешей и Ашотом, вполголоса говорил Дробышев. – Нужно выбрать место, куда вы сможете добросить гранату и ждать. Как подойдет к этому месту танк, тогда и бросайте. Мы же с вами отрабатывали это на фанерном макете, так что же вы сейчас спешите, бросаете преждевременно?
«И в самом деле отрабатывали, – мысленно ахнул Алеша, и все вокруг сразу посветлело. – Нужно выбрать точку прицеливания и ждать. Так это же проще простого. Мои гранаты падали вон там, у той ямки с кустом полыни, значит, и бросать нужно, когда танк подойдет к этой ямке. Это будет наверняка».
Он стиснул болванку в руках, весь напрягся и, совсем не слыша грохота вынырнувшего танка, всем телом подался вперед.
– Спокойно, спокойно, – как сквозь сон, доносился тихий голос лейтенанта. – Не спешить, помнить, что промах – гибель, нужно бить точно, без промаха.
«Ударю, не промажу! – не сводя взгляда с наползавшего танка и сизого куста полыни, беззвучно шептал Алеша. – Гранатой остановлю, а бутылкой подожгу».
Руки все так же мелко вздрагивали и невольно тянулись назад, но Алеша, стиснув зубы, пересилил себя, выждал и со всей силой метнул болванку, когда танк правой гусеницей почти наехал на куст полыни. Он отчетливо видел, как, мелькнув в воздухе, прямо на гусеницу упала его болванка, как под второй гусеницей и рядом с ней легли еще две гранаты, брошенные Гаркушей и Ашотом. Словно пораженный в самом деле, танк резко остановился, и на его броню упали еще три болванки. Только через секунду Алеша сообразил, что одна из трех болванок была его условная бутылка с горючей смесью.
– А-а-а-а! Бензин с керосином, – махая третьей уцелевшей болванкой, кричал Гаркуша. – Угомонился. Ну, двинься только, двинься, у нас боезапаса вдосталь!
Курносый танкист высунулся из башни и опять задиристо прокричал:
– Представление еще не окончено. Сейчас утюжить будем, держись, пехота!
– Не икри, не икри! – парировал Гаркуша. – Сам нос не расквась, барабулька чумазая!
В новый заход танк ринулся на огромной скорости, вздымая клубы пыли и грозно ревя мотором. Но сколь ни стремителен был его натиск, весь расчет Чалого еще метрах в сорока от траншеи забросал его болванками, а уж совсем близко ударил условными зажигательными бутылками, и, лишь когда тяжелая машина, сотрясая землю, надвинулась на траншею, Алеша и Ашот, не выдержав напряжения, упали на дно, ничего не видя, что делалось над ними. Гаркуша и Чалый только пригнулись, и когда танк промелькнул над траншеей, послали ему вслед еще по одной болванке.
– Молодцы! – вдохновенно прокричал Дробышев. – Так и надо действовать! Отлично!
Ошеломленный и запорошенный землей, Алеша приподнялся и никак не мог понять, к кому относились слова лейтенанта. Лишь взглянув на довольное, расплывшееся в улыбке лицо Гаркуши, он понял что похвала взводного командира относилась к нему и, видимо, к сержанту, который невозмутимо смотрел, как невдалеке танк развертывался для нового захода.
– Пропустить танк через траншею, бить в моторную часть! – скомандовал лейтенант.
Пропустить – значит укрыться в траншее, а потом ударить, – вспомнил прошлые занятия Алеша. – Это делают, когда танков много, а пехота от них отстала и их нужно разъединить, а потом бить по отдельности».
Это мгновенное воспоминание того, что учили и отрабатывали раньше, вернуло ему прежнюю уверенность. Весь сжавшись, казалось, в один комок, он слезящимися глазами неотрывно смотрел на стремительно наползавший танк. Алеша инстинктивно вжал голову в плечи, пригнулся, когда танк уже почти наполз на траншею и, совсем оглохший от рева и грохота, распрямился и, отчетливо видя зад танка, что было сил метнул в него одну за другой все три болванки.
– Есть, товарищ лейтенант, есть! – закричал Алеша, увидев, как его болванки упали точно на сетку, прикрывавшую мотор.
– Замечательно! – так же взволнованно и по-мальчишески гордо воскликнул взводный. – И вы, Карапетян, действовали чудесно! Вот так и в бою нужно! Тогда никакие «тигры» и «пантеры» не страшны.
Еще дважды танк на полной скорости перескакивал траншею, и теперь уже не цепенея, не врастая в землю, Алеша встречал и провожал его точными ударами болванок.
– Выползай, браток, из своей раковины, – крикнул Гаркуша вылезавшему из башни курносому танкисту. – Покурим, побалакаем. Землячок, может?
– Конечно, землячок, – весело отозвался танкист. – Ты сам-то откуда родом?
– Одессит коренной, – стукнул Гаркуша кулаком в свою эффектно выпяченную грудь.
– Точно, земляки! – важно подтвердил танкист. – Ты одессит, а я пензенский.
– Тю, – разочарованно протянул Гаркуша. – У вас там в Пензе и курице утонуть негде, а у нас простор черноморский. Ну, ладно, все равно на одной земле родились, – снисходительно уступил он. – Давай знакомиться, что ли, коль ты меня в землю втоптал, а я тебя пять раз подбил и трижды сжег. Наводчик станкового пулемета, – приосанясь, важно протянул он руку, – рядовой Гаркуша Потап Потапович.
– Командир танка, – встряхнув руку Гаркуши, в тон ему ответил танкист, – гвардии лейтенант Малышев Антон Андреевич.
От неожиданности Гаркуша попятился, выдергивая свою руку из руки лейтенанта, потом вдруг озорно улыбнулся, взмахнул свободной рукой и по своему обыкновению задористо воскликнул:
– Ах! Рядовой, лейтенант – все равно бойцы одной армии!
– Верно, пулеметчик, – в ответ хлопнул его рукой по плечу танкист. – Не в званиях дело, а в умении фрицев бить наповал. А бить, видать, ты мастак, чуть мне башню своей болванкой не разворотил. Кройте так же фрица, чтобы, как говорят, и дух из него вон, и кишки на телефон.
– Уж будьте уверены, промаху не будет! – важно заверил Гаркуша. – Мы этих «тигров» и «пантер», как котят, передушим и в землю вобьем на веки вечные!
Глава восемнадцатая
Возвращаясь с Ниной из Орла, Васильцов сразу же заметил необычные изменения в партизанском лагере. Наружные посты наблюдения и охрана стояли не как всегда в глубине леса у просек и полян, а были выдвинуты далеко вперед, на опушку и к самому большаку. От этих постов до оврагов, где ютились землянки партизан, то и дело встречались секреты, дополнительные посты, парные патрули, которые раньше если и назначались, то лишь по ночам и в случаях серьезной опасности. Да и сам лагерь был совершенно неузнаваем. Из землянки в землянку сновали партизаны, женщины и дети, одетые по-дорожному, с узлами, свертками и явно чем-то встревоженные. В самой глубине на поляне виднелись запряженные в сани лошади, двумя кучками грудились уцелевшие коровы и овцы, в разных местах отчаянно визжали свиньи.
В распахнутом полушубке и надвинутой почти на глаза лохматой шапке Перегудов, резко жестикулируя руками, что-то настойчиво втолковывал окружившим его партизанам. Увидев подходивших Васильцова и Нину, смолк и торопливо пошел им навстречу.
– Провал? – сжимая руки Нины и вглядываясь в ее лицо, вместо приветствия проговорил он. – Ясно. Я догадывался, что стряслась какая-то беда. Ну, ладно, голубушка, сейчас не до разговоров, иди-ка отдыхай, потом обстоятельно потолкуем. Кленов, – крикнул он молодому, в лихо заломленной кубанке партизану, – скажи: пусть подлечат, если нужно, и создадут условия для отдыха.
– Да я… – пыталась заговорить Нина, но Перегудов мягко остановил ее:
– Ничего, ничего. Сил потребуется еще много, и отдыхать без разговоров. Зайдем ко мне, – сказал он Васильцову и размашисто зашагал к штабной землянке.
– Да-а-а, – выслушав доклад Васильцова, сжал он ладонями усталое лицо. – Провалились наши орелики. Ах, как они работали, как работали… Замучают теперь…
Он понуро опустил лысеюшую голову, сутуло сгорбился и с ненавистью проговорил:
– И нас кругом обкладывают. – Да, – встрепенулся он, вчитываясь в листок Нины, где бисерным почерком были изложены добытые разведчиками сведения, – это сейчас же передадим в Москву. Пока еще рация действует. Может, это последняя передача. Питание у радистов кончается, и надежд на получение никаких.
Совсем необычное, возбужденное и явно встревоженное состояние всегда спокойного Перегудова взволновало Васильцова. Забыв про усталость, он нетерпеливо ждал, когда вернется ушедший на рацию Перегудов, и пытался представить, что же произошло.
– Еле-еле хватило батарей на передачу донесения, – рукавом полушубка вытирая вспотевший лоб, изнеможенно проговорил Перегудов. – Оборвалась наша последняя ниточка. Ну, ладно, – встряхнул он головой, – не хныкать нужно, а дело делать. Так вот, Степан Иванович, положение-то у нас, – разложил он на столе старенькую карту, – можно сказать, отчаянное. Фашистское командование решило нас подчистую уничтожить. Всякая там полиция, жандармерия и охранники разные – чепуха! С этой сволочью мы бы запросто разделались. Войска, войска регулярные брошены против нас: пехота, артиллерия, танки и даже авиация. Лыжников из Альп и из Финляндии притащили. Вот как мы им поперек горла встали. Третий день наступают. От штаба бригады мы отрезаны, от соседей тоже. Одни-разъединственные остались. А против нас, смотри: здесь батальон пехоты, шесть танков и целый дивизион артиллерии; тут, между нами и штабом бригады, лыжники вклинились, с легкими минометами. Так шпарят – житья нет. Здесь вот еще батальон пехоты, девять танков и не меньше двух десятков минометов. К большаку придвигаются пять, а может, шесть рот пехоты, опять же с танками, с минометами и даже с гаубицами, а у нас ни танков, ни пушек, а только винтовки, автоматы, два минометишка, да и боеприпасов голодному на одну закуску. Но не в этом, собственно, беда-то, – помолчав, воскликнул Перегудов. – Жители, жители мирные, – вот кто сковывает нас по рукам и ногам. Больше двух тысяч женщин и детишек из окрестных сел скрываются у нас. Не бросишь же их фашистам на съедение. Спасать нужно. А где тут спасать, когда со всех сторон каратели наседают.
– Придется в глубь лесов уходить, – не отрывая взгляда от карты, проговорил Васильцов.
– Единственный выход, – согласился Перегудов. – Только не просто уходить, а драться. Вывести женщин и детишек, а всем, кто способен оружие держать, драться. Вот что, Степа, – положив руку на плечо Васильцова, продолжал Перегудов, – только без всяких разных обид и умозаключений. Ты поведешь жителей и всех наших больных, раненых в самую глушь лесов, а я со всеми партизанами прикрывать буду. Это единственный выход.
– Да, – невольным вздохом ответил Васильцов, – иного не придумаешь…
* * *
Четвертые сутки, отбиваясь от наседавших с трех сторон фашистских карателей, партизанский отряд Перегудова отходил в глубины брянских лесов. Как назло, стояли яркие солнечные дни и высветленные звездами погожие ночи. Ослепительно-чистый, девственный снег на просеках, полянах и свободных от леса прогалинах предательски выдавал каждый шаг партизан. Только дремучий сосняк и густые дубравы спасали от оптических глаз непрерывно бороздивших воздух вражеских самолетов.
Степан Иванович Васильцов вел колонну больных; раненых и спасавшихся в лесах местных жителей. Странная, горестно-скорбная была эта колонна. Полторы сотни розвальней с людьми, скудным запасом продуктов и кое-каким домашним скарбом уныло тянули отощавшие лошаденки. Между ними, утопая в рыхлом снегу, брели женщины и дети повзрослее, жалостно мычали продрогшие и голодные коровы, кое-где виднелись одинокие фигуры вооруженных мужчин. Ни смеха, ни громких выкриков и оживленных разговоров. Только приглушенный хруст снега, тяжелое дыхание людей и животных да редкие возгласы понукавших лошадей ездовых тревожили унылую глушь бескрайних лесов.
В первую ночь с трудом удалось пройти всего лишь менее десяти километров. Позади, на востоке, где остались главные силы отряда, то замирая, то вновь разгораясь, глухо рокотали отзвуки боя. Едва уловимо доносилась стрельба и с севера и с юга.
К утру вконец измученные лошади уж не подчинялись ни уговорам, ни кнутам. Не пройдя и половины намеченного пути, пришлось остановиться на дневку.
Васильцов рассыпал подводы среди угрюмых и безмолвных вековых сосен, выслал во все стороны дозоры и отправил донесение Перегудову.
Стрельба на востоке не утихала. Вернувшиеся от Перегудова лыжники привезли Васильцову коротенькую записку.
«Не задерживайся ни на секунду! – писал командир отряда. – Уводи колонну еще хоть километров на пять. Каратели жмут отчаянно. Держимся с трудом. Много убитых и раненых. Боеприпасов осталось совсем мало».
– Еще хоть пять километров, – повторил Васильцов, – в бледном свете раннего утра осматривая беспорядочный табор. От жующих последние остатки сена лошадей и коров валил белесый пар. В разных местах дымили костры, и вокруг них грудились женщины и дети. Дымилась и единственная во всем отряде, захваченная у немцев походная кухня.
– Сварилась каша? – спросил Васильцов чумазого повара с деревянным протезом вместо правой ноги.
– Еще бы малость подварить, да вот, – морща одутловатое лицо, показал повар на окружавших костры людей, – того и гляди поуснут – и не поднимешь.
– По малому черпаку хватит на всех?
– Должно хватить.
– Ну, быстро выдавай сначала детям, раненым, а потом остальным. Через полчаса тронемся.
– Тронемся? – удивленно округлил покрасневшие глаза повар. – Они же и с места не сдвинутся, враз попадают.
– А как же иначе, – кивнул Васильцов головой в сторону неутихавшей стрельбы.
– Воздух! – донеслось из глубины леса.
– Гаси костры, – прокричал Васильцов.
– И ты заливай топку, – бросил он повару. – Наверняка «раму» черти несут.
Над лесами и в самом деле плыла осточертевшая и солдатам на фронте, и партизанам в лесах «рама» – двухфюзеляжный немецкий разведывательный самолет. Пока «рама» кружилась вдали, все костры были погашены и в сосновом бору замерла прогорклая дымом настороженная тишина.
– Сюда, сюда прется, – отчаянно прокричала какая-то женщина, и все люди, не сговариваясь, словно по единой команде бросились к стволам деревьев. Только раненые партизаны невозмутимо лежали на санях да Васильцов с поваром стояли у погасшей кухни.
– Вот неразумные, – беззлобно упрекнул повар женщин и детишек, – вроде, как страусы: голову спрятали, а хвосты наружи. Да в таком лесище – будь у него хоть сто глаз – ни черта не рассмотрит.
В этом был уверен и Васильцов, но когда «рама» прогудела над бором и повернула на второй заход, он невольно шагнул в сторону ближней сосны.
«Фу ты, наваждение какое-то. Как мальчишка не смышленый», – мысленно выругался он и, выждав, когда разведчик отлетел к северу, приказал повару:
– Раздавай, только быстро.
Первыми к походной кухне прибежали санитарки, за ними потянулись детишки, а женщины с удивительным спокойствием и даже, как показалось Васильцову, безразличием продолжали стоять под деревьями, не глядя даже в сторону кухни.
От Перегудова прибежал еще один лыжник.
– Уводите скорее, командир приказал, – задыхаясь от поспешного бега, прохрипел он. – Фрицы танки пустили. Один подбили, остальные напролом лезут. Только и можем удержать, что за ручьем с оврагами. А овраг-то вот он, почти рядом.
Васильцов ждал, что сразу же после команды строиться в колонну начнутся жалобы, стоны, роптанья, но все подводы уже вытянулись между деревьями, а никто не проронил ни слова. Все молча, с каким-то упрямым ожесточением и настойчивостью делали свои дела. Притихли даже самые неугомонные мальчишки, безмолвно помогая запрягать лошадей и выводить подводы в общий строй.
Опять, перемежаясь с неумолкающей стрельбой, поплыл среди величавых сосен монотонный скрип снега, приглушенные всхрапы лошадей, тяжкий шорох множества шагов.
Разведчики далеко ушли вперед, но какая-то смутная, сосущая сердце тревога охватила Васильцова. От вытащил из саней лыжи, взял с собой двоих разведчиков и решил сам выскочить вперед колонны.
– Степан Иванович, – окликнула его в голове колонны Нина, – Степан Иванович, я же совсем здоровая, сильная, что же я буду с больными, ранеными… Я же лыжница, не раз первой на соревнованиях приходила, стрелять умею… Дайте оружие, я тоже в охранение пойду.
Нина была так взволнована, что на бледном лице ее выступили красные пятна.
– Дайте хоть наган какой-нибудь, не могу я так, без дела, – продолжала она, умоляюще и требовательно глядя на Васильцова.
– Степан Иванович, – вступился за девушку сопровождавший Васильцова Кленов, – и в самом деле, что ей прозябать тут, когда она воевать может. У нас там есть еще в запасе и лыжи одни и карабин с целым подсумком патронов.
Васильцов хорошо знал презрительное отношение к женщинам вихрастого, часто озорного и буйного отчаюги разведчика Артема Кленова и немало удивился его столь горячей защите почти незнакомой ему девушки.
– Да вы не глядите, не глядите на меня так, – рассердился Кленов, поняв мысли Васильцова. – Это же не какая-нибудь неженка или хлюпалка мокроглазая. Это же Найденова Нина, – гордо вскинул он голову, дерзко скосив на Васильцова цыганские глаза, – та самая разведчица, про которую мы, не зная ее имени, целый год легенды слышали.
Нина смущенно потупилась, что-то невнятно пробормотала и, взглянув искоса на Кленова, с обидой проговорила:
– Выдумываете несуразное.
– Ладно, ладно, – строго остановил ее Кленов, – скромничание интеллигентское совсем ни к чему. Так я в один момент и лыжи, и карабин организую, – сказал он Васильцову и, не ожидая его согласия, умчался к саням разведчиков.
– В самом деле, Степан Иванович, – оправдываясь и, видимо, защищая Кленова, проговорила Нина, – ну, честное слово, тошно без дела тащиться. Воюют все, а я, как инвалид.
– Ну, хорошо, хорошо, – впервые за последние сутки улыбнулся Васильцов, – согласен. Только куда же направить тебя: к разведчикам или в охранение?
– Какое там охранение, – возмущенно воскликнул вернувшийся Кленов. – Она же разведчица и будет с разведчиками. Вот, – подал он Нине лыжи и палки, – из нашего резерва. Последние, самые последние, – с напускной серьезностью заверил он Васильцова, – хоть все наше барахло переройте.
– Верю, верю, – усмехнулся Васильцов, зная известную всему отряду запасливость разведчиков.
– А вот и автоматик, – вынырнул из-за спины неразлучный друг Кленова Сеня Рябушкин, низенький, курносый паренек лет восемнадцати с удивительно голубыми и чистыми глазами.
– Немецкий, правда, нашего не нашлось, – словно оправдываясь, поглядывал он то на Васильцова, то на Нину, – но это лучше. Патрончиков всегда вдосталь.
– А гранат что же, позабыли? – подзадорил Васильцов разведчиков.
– Никак нет. В полном порядочке, – лихо отрапортовал Рябушкин и ловко перекинул через плечо Нины брезентовую сумку с гранатами.
От радости Нина ничего не могла сказать, только улыбалась растерянно, торопливо прилаживая лыжные крепления.
– От це друга справа, как говорит наш Иван Кечко, – с гордостью воскликнул Кленов, когда Нина, щелкнув затвором автомата, взяла его наизготовку. – А вы ее, Степан Иванович, в обоз записали.
– Только смотрите, – погрозил пальцем Васильцов, – беречь ее, как собственный глаз.
– Ни боже мой! И пылинке сесть не дадим, – торжественно заверил Рябушкин.
– Ну, теперь вперед! – скомандовал Васильцов.
Он сильно оттолкнулся палками, с удовольствием ощущая, как плавно скользят лыжи.
«Эх, если бы не раненые да не женщины с детишками, и помотали бы мы карателей этих по лесам брянским, по чащобам да болотам», – думал он.
Все так же вздымая высоко к небу иглистые макушки, величаво проплывали медностволые сосны. Казалось, дремучему бору не будет ни конца ни края. Но километров через пять бор вдруг резко оборвался, потянулось неказистое мелколесье, и открывалась ослепительно светлая, словно специально выбеленная, чистая прогалина.
– Стой! – крикнул Васильцов. – Маскируйся!
Над прогалиной назойливо кружила «рама».
– Да-а, – оглядываясь по сторонам, с досадой протянул Кленов. – И вправо и влево ни куста, ни холмика, да и вперед до леса километра, наверное, полтора. Вот бы влопались, если всей колонной на эту пустоту выползли.
– Где же разведчики, я троих послал, – возмущенно проговорил Васильцов.
– Вот лыжня, – прокричал Рябушкин. – Вправо опушкой поехали.
– Обход, конечно, искать пошли, – защищая друзей, пояснил Кленов.
– Значит, они вправо пошли, – задумчиво повторил Васильцов. – Тогда вы, – махнул он Кленову и Рябушкину, – так же по опушке влево проскочите. Далеко не уходите, километров пять и назад, я здесь буду. А вы, Нина, быстро к обозу. Как дойдет до края бора, стоп и – рассредоточиться.
Отправив разведчиков и девушку, Васильцов с ненавистью взглянул на хищно кружившую «раму» и присел под куст. Отзвуки боя, казалось, приблизились вплотную. В лучах солнца предательски ярко сверкал снег на чистой прогалине. О переводе колонны через эту прогалину днем нельзя было и думать. «Рама» сейчас же вызовет бомбардировщиков и тогда… Единственный выход – ждать темноты. Но сдержат ли партизаны натиска карателей до наступления ночи? У них же много убитых и раненых, к тому же кончатся боеприпасы.
Стиснув зубы, Васильцов обхватил голову руками и несколько минут сидел в безмолвном оцепенении. Все сделанное для спасения изможденных пленных из лагеря и обреченных на смерть женщин с детишками, сейчас могло быть перечеркнуто одним налетом немецких бомбардировщиков или ударом какой-то паршивенькой роты фашистских автоматчиков.
«Нет, – резко вставая, скрипнул зубами Васильцов, – этого не допустим! Выход должен быть! Все равно уйдем от фашистов!»
Оборвал раздумья Васильцова легкий шум на вершинах сосен. Подняв голову, он заметил, как под напором порывистого ветра иглистые ветви, качаясь, склонялись к юго-западу.
«Дымом, дымом закрыть прогалину, – мгновенно осенила Васильцова догадка, – создать видимость лесного пожара и замаскировать колонну от наблюдения с воздуха. Да, – тут же усомнился он, – а если пожар и в самом деле разольется по всему лесу? Ну и пусть! – решительно возразил самому себе Васильцов. – Зимою, да при таком снеге пожар далеко не разойдется. А если и раскинется вдоль этой прогалины, то мы успеем проскочить, а каратели будут отрезаны. Потерпи, батюшка брянский лес, ради спасения людей советских, – умоляюще посмотрел он на шумевшие под ветром сосны.
Вернувшиеся Кленов с Рябушкиным доложили, что лесной прогал обойти никак нельзя. Он тянулся далеко в стороны, а затем переходил в пойму речушки и бескрайнее поле с видневшимся далеко на горизонте селом.
– Ну, хлопцы, – сурово сказал Васильцов окружившим его разведчикам, – готовь костры, да побольше, помощнее, чтобы все дымом сплошь покрылось. Сейчас доложу командиру и за дело!
– Будьте уверены, – воскликнул, сразу же поняв мысль Васильцова, Артем Кленов, – такое отчудим, что у фрица глаза на лоб вылезут!
* * *
Перегудов одобрил решение Васильцова, и через час густая полоса дыма поползла по лесной прогалине. В воздухе все так же назойливо гудела «рама», но ее не было видно, и колонна Васильцова двинулась в соседний массив леса. Изможденные лошади и тощие коровенки, словно понимая опасность, торопливо месили натруженными ногами снег, стремясь поскорее преодолеть эту задымленную полосу гибельной пустоты.
Пропуская колонну, Васильцов увидел на санях Круглова, до самого подбородка закутанного одеялом.
– Как самочувствие, Паша? – весело окликнул его Васильцов.
Круглов, жалобно глядя тоскующими глазами, пытался улыбнуться, но вместо улыбки криво сморщился и глухо пробормотал:
– Ничего вроде. Ноги вот только ломит и в грудях скрипит чтой-то.
– Потерпи, – ободрил его Васильцов, – осталось немного. Вот отскочим от карателей, прилетит самолет, и мы тебя на большую землю переправим. А там подлечишься в госпитале и домой к семье.
– Спасибо, Степан Иванович, – прошептал Круглов и, когда Васильцов отъехал, про себя добавил: «Дай то, бог, дай то, бог! Поскорей бы только».
