Текст книги "Впереди — Днепр!"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 34 страниц)
Глава двадцать третья
Прочитав шифровку, генерал Федотов задумался. Его вместе с заместителем по политической части и начальником штаба вызывали на совещание в штаб армии. О чем совещание – не было сказано.
Федотов позвонил командиру корпуса, но тот тоже ничего не знал и, видимо, на всякий случай посоветовал:
– Возьмите с собой все материалы о состоянии и положении дивизии.
О своей дивизии Федотов мог доложить без всяких бумаг. Как давно обжитую, до трещинки на потолке изученную квартиру, знал он шестикилометровую полосу обороны, которую занимала дивизия, перекрывая шоссе между Белгородом и Курском. И все же Федотов развернул обширную схему обороны, обложился бумагами и больше трех часов сидел за столом.
Все было знакомо, все известно, все много раз передумано. Стрелковые полки, опоясав холмы, высоты и лощины траншеями, заканчивали последние работы на тыловых позициях; пушки и гаубицы, закрыв самые опасные и важные участки обороны, могли стремительно переместиться на другие места, где для них уже были готовы запасные позиции; расставленные полковыми саперами минные поля защищали подступы к переднему краю и, все расширяясь, уходили в глубь обороны; сложная паутина телефонных линий связала подразделения и части, как пучок нервов сходясь на командном пункте генерала Федотова; склады, обозы, медпункты и медсанбат зарылись в землю, ожидая начала нелегкой работы.
Все было готово к встрече вражеского наступления. Но чем больше думал Федотов о предстоящих боях, тем тревожнее чувствовал себя. Несомненно, подразделения и части сделали все, что было в их силах, и сделают еще не мало. Но достаточно ли этого, чтобы остановить противника? Обстановка с каждым днем угрожающе осложняется. Даже скупые, явно неполные сведения разведки показывают, что противник если не закончил, то вот-вот закончит подготовку большого наступления. Кончается и весеннее распутье, непролазной грязью сковавшее действия войск. Пройдет еще неделя – полторы и дороги подсохнут, ручьи исчезнут, кручи балок и скаты высот проветрятся, и…
Федотов мысленно видел, как от Белгорода, от Борисовки, заполняя все пространство массой людей и машин, развертывается вражеское наступление, накатываясь на оборону его дивизии. Он видел, как вступают в борьбу его артиллерийские и стрелковые полки, как приходит на помощь поддерживающая авиация, как все яростнее и ожесточеннее развертываются бои. До мелочей продуманные варианты ответных действий на удары противника один за другим повторялись в его сознании. Если противник наиболее сильно жмет на левом фланге, то он, Федотов, сосредоточивает туда огонь всей своей артиллерии, вызывает авиацию, подтягивает резервы. Если главный удар обрушится на полк Поветкина, что наиболее вероятно, тогда все силы стягиваются к нему, привлекаются соседние полки, и, если обстановка усложнится, приходят на помощь корпусная и армейская артиллерия, подвижные отряды заграждений, артиллерийские противотанковые резервы.
Да, но… Но пока все это произойдет, выдержат ли стрелковые полки? С немецкой пехотой они, безусловно, справятся. Любая пехотная атака, сколько противник ни брось сил, будет отбита. Но танки… Сможет ли устоять оборона при массовой атаке танков?
Этот мучительный вопрос даже во сне преследовал Федотова. Он отчетливо понимал, что сделал все для создания противотанковой обороны, но сил было явно мало. Не хватало артиллерии и совсем не было танков. Обещанные штабом фронта новые противотанковые снаряды в дивизию еще не поступили. И новых противотанковых пушек ни одной не поступило. Чем бороться с вражескими танками? Атаку даже полсотни танков дивизия хоть с трудом, но выдержит. А если сотня и больше?
С такими тревожными мыслями ехал Федотов в штаб армии. Всю дорогу по разбитому, залитому лужами проселку он угрюмо молчал. Сидевшие позади замполит и начальник штаба дивизии вначале оживленно говорили, пытаясь вовлечь в разговор и Федотова, но, видя, что генерал занят какими-то своими, видать нерадостными мыслями, смолкли и так же, как и Федотов, настороженно смотрели по сторонам.
В обширном селе, где располагался штаб армии, царила строгая деловитая тишина. На изгибе дороги у разбитого дома Федотова встретил молоденький капитан из оперативного отдела, кратко представился и вполголоса сказал:
– Сбор в большом доме с голубым крыльцом на восточной окраине. Стоянка машин вон в том саду.
Тишина в селе и предупреждающий, негромкий голос капитана сразу же изменили ход мыслей Федотова. Еще не зная, что будет на совещании, он почувствовал приближение чего-то нового и важного, что если не в корне, то серьезно изменит установившееся положение. Это предчувствие еще более усилилось, когда, войдя в указанный дом, Федотов увидел просторную комнату, сплошь заставленную строгими рядами столов, на которых лежали свеженькие, очевидно только что склеенные топографические карты, стопки белой бумаги и коробки цветных карандашей. Над каждым столом темнел четко выписанный на белом прямоугольнике номер корпуса или дивизии. Почти все места были уже заняты генералами и офицерами, но в комнате стояла удивительная, совсем непривычная для таких собраний тишина.
«Как в академии перед государственным экзаменом», – невольно подумал Федотов, отыскивая стол с номером своей дивизии.
Едва Федотов успел сесть на место, как позади послышался гром отодвигаемых стульев и чьи-то решительные шаги. Совершенно машинально, по укоренившейся привычке кадрового военного, Федотов встал и оглянулся назад. Оба невысокие и плотные, шаг в шаг шли Ватутин и Хрущев. За ними – командующий и член Военного Совета армии, командиры корпусов, генералы армейского управления. Подойдя к покрытому красным сукном длинному столу, Ватутин четко повернулся, так же четко, печатая каждое слово, поздоровался и, услышав разнобойный ответ, молча сдвинул брови.
– Отвыкло большое начальство от строевой выучки, совсем отвыкло, – весело рассмеялся Хрущев. – Видать, потренироваться придется.
– Несомненно, – в тон Хрущеву сказал Ватутин, – и не только в строевой выучке, но и во многом другом. Что ж, начнем? Задача, товарищи, следующая, – взмахом руки разрешив генералам и офицерам сесть, продолжал Ватутин. – Сейчас вы получите выписки из оперативной директивы армии, где указаны боевые задачи каждого корпуса и дивизии. Нужно изучить все и принять решение каждому за свое соединение. На все это – два часа.
Та работа, которую начали командиры корпусов и дивизий, не шла ни в какое сравнение с академическим экзаменом, о чем случайно подумал Федотов, входя в эту тесную светлую комнату. И дело было вовсе не в том, что здесь приходилось выступать не перед группой преподавателей, а перед командованием фронта, – перед суровым Ватутиным и дотошливым, вникающим в каждую деталь Хрущевым. Дело было совсем в другом. Там, на академическом экзамене, решалась всего-навсего обыкновенная тактическая задача, где на бумаге действовали условные войска, условный противник, где даже грубая ошибка грозила всего лишь снижением оценки. Сейчас же, едва прочитав выписку из оперативной директивы, Федотов сразу понял, что никаких условностей нет, что принимать решение придется не за какую-то выдуманную дивизию, а именно за свою собственную дивизию, точно такого же состава, какой она имеет, и расположенную на такой же местности, где находится сейчас. Разница, по сравнению с теперешним положением дивизии, была лишь в том, что на усиление вместо одного истребительно-противотанкового артиллерийского полка дивизия получала истребительно-противотанковую бригаду и два отдельных полка, гаубичную, пушечную и инженерно-саперную бригады, танковый полк и три полка реактивных минометов.
Никогда еще – ни во время учебы в академии, ни на многочисленных учениях и маневрах – Федотову не приходилось встречаться с таким огромным количеством средств усиления, придаваемых одной стрелковой дивизии.
Глядя, как под рукой начальника штаба дивизии вырастает длинная колонка цифр танков, пушек, гаубиц, минометов, которые будет теперь иметь дивизия, Федотов невольно покачал головой.
– Что, не верится в реальность таких средств усиления? – услышал он прямо над собой тихий голос Хрущева и хотел встать.
– Сидите, сидите, – остановил его Хрущев.
– Да нет, почему же, – замялся на мгновение Федотов.
– Но все же сомневаетесь? – с заметной иронией сказал Хрущев.
– Вообще-то, конечно. Никогда такого усиления еще не бывало, – сказал Федотов, снова пытаясь встать.
– Сидите, сидите, – опять остановил его Хрущев. – Сомнения ваши, конечно, оправданы. Весь сорок первый, да и прошлый год мы воевали впроголодь, из всех уголков соскребая все, что можно. Но теперь мы не так бедны. Будет у вас точно все то, что записано здесь, – резко, со звоном в голосе сказал Хрущев, – а может и еще кое-что подбросим, если обстановка потребует. А ко всему, что есть, приплюсуйте еще авиацию – бомбардировочную и особенно штурмовую.
«Неужели и в самом деле все это будет? – подумал Федотов, когда отошел Хрущев. – Да если так, то пусть хоть сотни танков пускают».
Он взял у начальника штаба листок с подсчетом общего количества огневых средств, придвинул к себе карту, где уже была нанесена задача дивизии и, глядя на изученное до мелочей цветное поле, задумался.
Да, хоть и ответственна и трудна для обороны полоса дивизии, но с такими силами и средствами можно остановить любого противника. Ему вспомнились бои под Москвой в октябре сорок первого года, когда его дивизия всего с двадцатью шестью пушками и сорока минометами целый месяц отражала яростные атаки немцев и удержала, не отступив ни на метр, одиннадцатикилометровый фронт. И тогда у противника наступали танки, и немало. В одной из атак одновременно участвовало сорок семь машин. А теперь в дивизии не двадцать шесть, а почти полторы сотни орудий и фронт не одиннадцать километров, а всего лишь шесть. Пусть тут, между Белгородом и Курском, местность удобнее для наступления, но зато сколько огневых средств! Нет, это не Подмосковье, не сорок первый год, когда дрожали за каждый снаряд, радовались получению даже единственной «сорокапятки».
Возбужденный этими мыслями, Федотов, шепотом советуясь со своими начальником штаба и начальником политотдела, один за другим решал вопросы организации обороны. Все было просто, ясно и конкретно. Все послушно ложилось на карту и формулировалось в четких пунктах командирского решения.
Федотов так увлекся работой, что даже не слышал, о чем вполголоса говорили переходившие от одного стола к другому Ватутин и Хрущев.
Когда все было решено, нанесено на карту и записано на бумаге, Федотов вытер платком вспотевшее лицо, расправил уставшие плечи и встретился с внимательным взглядом Ватутина.
– Закончили? – посмотрев на часы, спросил Ватутин.
– Так точно! – порывисто вставая, ответил Федотов.
– Что ж, посмотрим, – обернулся Ватутин к Хрущеву.
– Конечно, – согласился Хрущев. – По времени весьма прилично, а вот как по существу…
Пока Ватутин и Хрущев изучали по карте и тексту его решение, Федотов никак не мог сосредоточиться на какой-либо определенной мысли. Все странно и удивительно мешалось и перепутывалось, то вытаскивая откуда-то из самых глубин памяти далекое прошлое, то возвращаясь к тому, что происходило сейчас, то убегая вперед, к тому, что будет, когда эта вот, созданная пока на карте оборона встретит яростный напор врага.
– Что же, с точки зрения штабной, все в ажуре, – с непонятной для Федотова иронией сказал Ватутин.
– Академическая оценка – четыре с плюсом, – так же не без усмешки добавил Хрущев.
– Безусловно! – согласился Ватутин и уже совсем другим, строгим, командирским голосом спросил:
– Как вы считаете: сколько сил противника будет наступать против нашей дивизии?
– Две, максимум три дивизии, из них, вероятно, одна, танковая, – не задумываясь, ответил Федотов.
– Одновременный удар какого количества танков может выдержать ваша оборона? – спросил Хрущев.
– Учитывая состав двух пехотных дивизий и одной танковой, противник одновременно может бросить в атаку до двухсот танков.
– А вам известно, что в районе Харькова и Белгорода стоят такие мощные дивизии, как танковые дивизии СС «Мертвая голова», «Адольф Гитлер», «Райх», «Великая Германия», «Викинг»? – спросил Ватутин. – Каждая из этих дивизий имеет по двести танков.
– Известно.
– И какие вы из этого делаете выводы?
– Эти дивизии, несомненно, сосредоточиваются для наступления.
– Причем на главном направлении, – добавил Хрущев.
– А ваша дивизия находится именно на главном направлении, – подчеркивая слово «именно», сказал Ватутин. – Следовательно, ваш расчет о силах противника весьма не основателен. Оборону нужно строить из расчета максимальных сил врага, а не минимальных и даже не средних. Вы прекрасно знаете, что наиболее опасен первый, массированный удар. Выдержит оборона этот удар – победа, не выдержит – все полетит, все развалится!
Ватутин говорил спокойно, не повышая и не понижая голоса, но каждое его слово поднимало в Федотове острое недовольство самим собой.
Разбор решения Федотова привлек внимание всех генералов и офицеров. Федотов понимал, что все взгляды, сосредоточены только на нем и к своему удивлению не чувствовал ни неловкости, ни стыда, ни обиды.
Ватутин неторопливо, по пунктам разбирал его решение, больше критикуя и только кое в чем одобряя, говорил, как сделать лучше, целесообразнее, и, видимо, сам так увлекся, что торопливо брал карандаш, чертил на карте, переставлял с одного участка на другой полки, батальоны и даже отдельные орудия.
– Понимаете, товарищ командующий, – с трудом проговорил Федотов, когда Ватутин смолк, – на опыт прошлого ориентировался, не учел изменений в ходе войны, в силах противника…
– Опыт прошлого забывать никогда нельзя, – вполголоса сказал Хрущев, – особенно минувших двух лет войны. Этот опыт нам стоил крови, огромных жертв и усилий. Война, товарищи, это не только борьба сил, то есть столкновение людских масс и военной техники, война – это и борьба умов. У нас в народе говорят: «Врага бить – не сено косить, ум надобен!» Природного ума нам не занимать. Но ум без знаний – мотор без горючего. Горючее для ума людей военных – это военные знания, военная наука. Нам нужно всесторонне освоить весь наш кровью добытый опыт, соединить его с теорией и все это претворить в практику. «Набирайся ума в учении, а храбрости в сражении», – молвит старая русская пословица. Пока у нас передышка – все силы на учебу, на подготовку к борьбе в трудных условиях, к борьбе с сильным, опытным и – этого никогда нельзя забывать, – умным противником. То; что сейчас мы проводим с вами, – это всего лишь начало той огромной работы, которая должна охватить всю нашу армию от верхов и до рядового солдата. В итоге этой работы, каждый наш воин – солдат, сержант, офицер, генерал – должен знать, что будет делать при любой обстановке. Мы должны бить противника не числом, а умением, с затратой наименьших жертв и нанесением врагу наибольшего урона.
* * *
«Война это не только борьба сил; война это и борьба умов», – уже сидя в машине, несколько раз мысленно повторил Федотов слова Хрущева.
По разбитой дороге в кромешной тьме весенней ночи ловкий шофер чудом вел машину с потушенными фарами.
Федотов одного за другим вспоминал своих заместителей, помощников, командиров полков, батальонов, некоторых рот, обдумывал все, что знал о их знаниях и способностях, сравнивал их подготовленность с теми требованиями, которые предъявляют им новые задачи, и, к своему удивлению, нашел множество недостатков и пробелов, которые раньше как-то стушевывались общим ходом дел и событий. Нанизываясь одно за другим, в памяти всплывали то слабые знания боевых свойств и тактики артиллерии, то неумение использовать танки, то непонимание особенностей современного боя, то совершенное игнорирование управлением своего тыла.
Да, да. Прежде всего нужно потребовать от всех самостоятельной учебы. Но все ли могут учиться самостоятельно? Конечно, не все. И неумение, и загруженность текущими делами, да и пособий почти нет. Значит, придется что-то вроде лекций проводить, специалистов использовать. Именно специалистов. А их в дивизии достаточно. Но одни знания это еще не все. Главное – уметь применять эти знания в бою. Значит, нужны тренировки, занятия, учения, и все это именно в тех условиях, в которых придется воевать. Мне самому нужно тренировать командиров полков и батальонов; командирам полков – батальонных командиров; батальонным – ротных и взводных…
Приглушенный треск пулеметов оборвал мысли Федотова. Он приказал шоферу остановить машину и выключить мотор.
Теперь уже отчетливо была слышна все нараставшая стрельба. К пулеметным очередям присоединились гулкие, все учащающиеся взрывы. По темному, почти черному небу метались бледно-кровавые всполохи.
– Это у Поветкина, – над ухом Федотова прошептал начальник штаба.
– Да, на участке его полка, – согласился Федотов и отрывисто приказал шоферу:
– Быстро на НП![2]2
НП – наблюдательный пункт.
[Закрыть]
«Вот тебе лекции, вот тебе и занятия, – глядя, как все шире разрастаются отблески взрывов, думал Федотов. – Неужели это начало наступления? Эх, еще бы хоть недельку, хоть пару дней. А может, так что-нибудь, случайная перепалка? Нет! Вот и дивизионная артиллерия вступила, – по совсем близким залпам гаубиц определил он. – Значит, не случайно. Скорее, скорее! – торопил он сросшегося с рулем шофера.
– Темно, товарищ генерал, вспышки ослепляют, ничего не вижу, – с отчаянием прошептал шофер.
– Включай фары и жми, – решился на крайность Федотов.
При свете фар отблески боя заметно сникли, но зато звуки нарастали и нарастали. Отдельных взрывов уже не было слышно, все слилось в сплошную канонаду.
Глава двадцать четвертая
Ирина давно собиралась побывать во втором батальоне, но множество хлопот по оборудованию полкового медпункта, а затем сборы врачей в армии надолго отложили ее намерение. Второй батальон беспокоил ее тем, что давным-давно обещанный фельдшер все еще не прибыл и медпунктом руководила санинструктор Степовых. Женщина она, конечно, сильная, энергичная, прошедшая всю войну, но все же без среднего медицинского образования, закончившая всего лишь краткосрочные курсы санинструкторов.
Отложив все дела, Ирина направилась во второй батальон. Пройдя только что отстроенный саперами мост через игривый, еще не угомонившийся от половодья ручеек, Ирина увидела Степовых. Возвышаясь чуть ли не на две головы над группой застывших в почтительном напряжении солдат, она говорила что-то, очевидно, сердитое и грозное, как настоящий командир, резко жестикулируя руками. Заметив Ирину, она уже совсем строго махнула солдатам рукой и твердой мужской походкой двинулась к ней. Не доходя шагов десять, она одернула и так плотно облегавшую могучую грудь чистенькую гимнастерку, строевым шагом прошла еще несколько метров, и по-военному приложив руку к такой же чистенькой ушанке, густым басом доложила:
– Товарищ военврач третьего ранга! На медпункте второго стрелкового батальона все в порядке. Больных и раненых нет. Проверка санитарного состояния подразделений закончена.
– Здравствуйте, Марфа Петровна, – подала Ирина руку и чуть не вскрикнула от ответного рукопожатия. – Ну, показывайте свое хозяйство.
– Хозяйство в порядке, – отчеканила Степовых. – Индивидуальными пакетами весь батальон обеспечен, медпункт оборудован, медикаменты получены полностью.
– Очень хорошо, – сказала Ирина и кивнула в сторону торопливо уходивших солдат. – А это что, на прием, что ли, приходили?
– Какой там на прием! – возмущенно воскликнула Степовых. – День и ночь воюю с ними. Просто безобразие. Два новых колодца отрыли, вода, как слезинка, так нет – лень им за хорошей водой сходить, все лезут вот в этот ручей, могут желудочные заболевания вспыхнуть. Ну, я их отучу! – погрозила она кулаком в сторону солдат. – Они и дорогу забудут к этому ручью. А вот и наш медпункт, – сказала она, останавливаясь перед землянкой, почти незаметной на фоне крутого ската балки. Только беленький флажок с красным крестом указывал, что темное углубление ведет в медпункт.
Степовых первой по отлогим ступенькам спустилась вниз, распахнула широкую двухстворчатую дверь и пропустила Ирину.
Мягкий, плавно лившийся из двух оконцев свет озарял просторную, всю белую, совсем не похожую на землянку, комнату. Вокруг было так бело, что вначале Ирина не заметила накрытые простынями топчан слева, стол впереди и стоявшую около него санитарку Федько в чистеньком халате и белой косынке.
– Ух, как у вас, – не удержалась от восхищения Ирина, – словно в образцовой амбулатории. Здравствуйте, Валя, – заметив санитарку, подошла к ней Ирина.
– Здрасьте, товарищ… – ломким голоском заговорила было Валя и смущенно смолкла.
– Ирина Петровна, – ободряюще сказала Ирина.
– Здрасьте, Ирина Петровна, – воскликнула Валя, рдея от смущения и робости. – Вот стул, пожалуйста.
– Спасибо, – испытывая почти материнскую нежность к этой тоненькой миловидной девушке, поблагодарила Ирина. – Садитесь, Марфа Петровна, присаживайся, Валя. Это собственно медпункт, а где же вы живете?
– Здесь рядом, – приподняла Степовых простыню на стене, и Ирина увидела совсем крохотную комнатку с бревенчатыми стенами и потолком. По сторонам от небольшого столика стояли два топчана, застланные байковыми одеялами, а над ними висели туго набитые санитарные сумки.
– Замечательно! – похвалила Ирина. – Если бы нам всегда в таких условиях работать и жить! Видно, заботливый у вас комбат, ничего для медпункта не пожалел.
– Очень заботливый, – с внутренней теплотой отозвалась Степовых. – Наш капитан Бондарь для людей на все готов. Посмотрите, какие дзоты, какие блиндажи и землянки у нас в батальоне! Хоромы просто, за всю войну я такого не видывала.
– А вот здесь медпункт, – послышался за дверью глухой голос.
– Наш капитан, – торопливо вставая, прошептала Степовых.
– Разрешите войти, – после стука в дверь раздался уже совсем другой – решительный, чисто командирский толос, от которого Ирина вздрогнула и поднялась со стула. Это говорил Поветкин. Она уже больше недели не видела его и теперь, как тогда, заметив его совсем необычные взгляды и волнение, внутренне сосредоточилась, негодуя на себя.
Высокий, подтянутый, с открытым обветренным лицом, Поветкин приветливо поздоровался и, увидев Ирину, как показалось ей, попятился, но тут же овладел собой и, подавая ей руку, спокойно проговорил:
– Порядок наводите, Ирина Петровна?
– Тут и без меня все образцово, – стараясь не встречаться с ним взглядом, подчеркнуто спокойно сказала Ирина. – Вот так бы все медпункты оборудовать.
– Да, замечательно, замечательно, – осматриваясь, говорил Поветкин. – И место весьма удачное, безопасное, под укрытием ската. Здорово поработали, приказом отметим и другим в пример поставим. Что ж, товарищ Бондарь, про медпункт одно могу сказать: хорош!
– Марфа Петровна постаралась, ее нужно отметить, – глядя прямо на Поветкина, твердо сказал Бондарь и, помолчав, настойчиво повторил:
– Обязательно нужно отметить.
– Что вы, товарищ капитан, – смущенно пробормотала Марфа, – я только законно требовала. Не обижайтесь, пожалуйста, если что в горячке не так сказала. Я же не для себя, для воинов наших…
Бондарь приглушенно вздохнул, опустил голову и вспомнил всю историю оборудования медпункта.
Однажды под вечер, когда у Бондаря было особенно много работы, к нему в землянку ворвалась яростно гневная, с распаленным лицом и возбужденно блестящими глазами Степовых и с ходу зачастила резкими, как удар молота, отрывистыми словами:
– Товарищ капитан, что же такое делается, что творится? Да разве это землянка, разве это медпункт? Курятник, конура собачья, нора кротовая, а не землянка.
– Как это конура? – поняв, что речь идет о новой землянке для медпункта, которую начали строить прошлой ночью, рассердился Бондарь. – Землянка как землянка, всегда такие строили, да и проект есть.
– Дрянь проект, по дурному строили, – еще яростнее закипела Степовых. – Из-за головы неумной, да от бедности.
Такая грубость переходила все рамки воинского поведения, и Бондарь – строжайший поборник воинских уставов – не выдержал, строго приказал Степовых:
– Прекратите ненужные разговоры и отправляйтесь заниматься своими делами. Какую построят землянку, в такой и будете располагаться.
– Есть, заниматься своими делами! – как ни в чем не бывало отчеканила Степовых и, четко повернувшись, ушла.
Эти выправка и умение подчиняться смягчили Бондаря. Он пошел в балку и еще раз осмотрел уже полностью отрытый котлован. Землянка как землянка, не больше и не меньше других.
«Просто капризы женские, – решил Бондарь. – Характер свой показывает».
Но вскоре Бондарь горько раскаялся в столь легкомысленном отношении к Марфе Петровне. На следующий день в батальоне состоялось партийное собрание с обсуждением хода оборонительных работ. Вот там-то и развернулась во всю Марфа Степовых. Едва Бондарь закончил свой доклад, она, не дожидаясь объявления прений, встала во весь свой могучий рост и попросила слова.
– Может, вопросы будут? – спросил председательствовавший Козырев.
– Какие там еще вопросы, – обрезала Степовых. – Дела делать надо, а не вопросиками перекидываться. Мы не на вечере вопросов и ответов, а на собрании партийном и не в клубе где-нибудь в колхозном, а на фронте, на самом передовом крае. И говорить нужно по-партийному и по-фронтовому, не рассусоливать и размазывать, а дельное выкладывать, то, что для войны нужно.
– Правильно, Марфа Петровна, – поддержал ее Лесовых.
– Так вот, – невозмутимо продолжала Марфа, – про одно дело я хочу речь держать. Скажите, – обвела она всех взглядом остро-колючих глаз, – кто из вас ранения не претерпел? Все! – утвердительно кивнула она головой. – А некоторые дважды, трижды, а то и четырежды. И вы знаете, – до горестного шепота понизила она голос, – какие муки мученические раненый испытывает. – Знаете, – на всю землянку громыхнул ее бас, – а сами что делаете? Что вы для медпункта оборудуете, а? Землянку, скажете, – опять понизила она голос. – Конечно, землянка, может, будет как землянка: дождик не намочит, осколок не достанет, да и снаряд не всякий прошибет. А вот медпункту в такой землянке горе горькое. Где тягостнее всего раненому? Под огнем! И так душа с телом расстается, а тут еще снаряды рвутся, мины, осколки шлепаются, пули свистят.
Слушая Марфу, Бондарь не смел поднять головы. Ему казалось, что взгляды всех коммунистов обращены сейчас только на него одного. Она говорила все тише, рассказывая, как нужно было бы оборудовать медпункт, и каждое ее слово болезненным звоном отдавалось в его ушах.
Когда Марфа смолкла, Бондарь впервые поднял голову и увидел ее лицо. Оно было грустное, печальное, с опущенными подсиненными веками и резкими морщинами на впалых щеках.
«Сколько же пережила ты, – пронеслось в сознании Бондаря, – если так остро болеешь за людей».
После собрания он вместе с Марфой пошел в балку, выбрал новое место для медпункта, разметил просторный котлован и приказал командиру шестой роты в две ночи построить землянку. Степовых ничем не выразила ни своего довольства, ни одобрения. Она только по-прежнему басистым голосом, словно невзначай, сказала:
– Хорошо бы досок достать, товарищ капитан, или фанеры. Стены и потолок обшить, а мы бы их побелили. Известь я в селе видела – целая куча.
– Ладно, попробуем достать, – ответил Бондарь, хорошо зная, что доски и фанеру в условиях фронта достать почти невозможно.
Поветкин не знал всей этой истории и смущение могучей санинструкторши принял за обычную скромность.
– Мне кажется, Ирина Петровна, – сказал Поветкин, чтобы ободрить Степовых, – санитарное состояние вообще во втором батальоне лучше, чем в других.
– Да, да, – с готовностью подтвердила Ирина, – и заболеваний у них меньше, и…
Она запнулась, почувствовав на себе взгляд Поветкина, и резко закончила:
– И солдаты на питание не жалуются.
– Ой, Ирина Петровна, – воскликнула Степовых, – какой там не жалуются. Вторую неделю все гречка да гречка без конца. Хоть бы раз картошку сварили, истосковались все по ней.
– Плохо с картошкой, – хмуро проговорил Поветкин. – На месте ничего нет, а подвезти очень трудно – дороги развезло, мосты не восстановлены. Но скоро будет картошка. Машины в Курск ушли, на днях подвезут.
– И белье солдатам полмесяца не меняли, – настойчиво продолжала Степовых.
– Почему? – резко обернулся Поветкин к Бондарю.
И этот поворот и стремительный вопрос Поветкина удивительно напомнили Ирине Андрея Бочарова.
– Стирать нельзя, дожди, сушить негде, – не глядя на Степовых, ответил Бондарь.
– В село пошлите, в хатах организуйте стирку и сушку белья, – все так же строго и отрывисто сказал Поветкин.
– Все дома заняты, ни одного свободного.
– Найдите! – отрубил Поветкин. – Нянек нет, и на дядю не надейтесь. Еще что плохо в санитарном отношении? – повернулся он к Степовых.
– Воду для питья многие из ручья берут, прямо хоть часовым на берегу стой.
«Вот въедливая, – подумала Ирина о Степовых. – Капитан и так сгорает от стыда перед Поветкиным, а она режет и режет».
– Запретить! Категорически! – уже совсем сердито приказал Поветкин. – За каждое нарушение наказывать. Есть же прекрасные колодцы.
– Слушаюсь! Будет запрещено! – густо покраснев, ответил Бондарь.
– И еще, товарищ майор, – не унималась Степовых, – чаю солдатам, побольше горячего чаю. Холодно, сыро, особенно ночью. Тем, кто работает, – хорошо, а вот дежурные в расчетах и наблюдатели замерзают, и согреться нечем.
– Я уже приказал, – опередил Поветкина Бондарь. – Горячий чай будет круглые сутки.
– Время-то как летит, – взглянув на часы, воскликнул Поветкин, – уже вечер. Спасибо за оборудование, за порядок. В таком состоянии и всегда держите, – пожал он руку Степовых, потом Вали и задержался перед Ириной. В его лице опять было какое-то особенное выражение, совсем не такое, как при разговоре с другими. Он несколько секунд помедлил, потом легонько сжал пальцы Ирины и, тут же отпустив, поспешно вышел из землянки. И вновь в его лице, в движениях, в пожатии руки Ирина увидела Андрея Бочарова. Что-то больное и сладкое шевельнулось в ее груди. Она совсем вяло попрощалась с Бондарем, вопреки рассудку радуясь нахлынувшим чувствам к Андрею. Только, когда за Бондарем резко хлопнула дверь, она опомнилась и с раздражением, с досадой мысленно повторила:
«Все кончено, все кончено! И никаких мыслей об Андрее, никаких чувств. Только работа, только дела, и ничего личного!»
– Ну что же, – с напускной бодростью сказала она, – мне тоже пора.
