Текст книги "Впереди — Днепр!"
Автор книги: Илья Маркин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 34 страниц)
Увидев Бондаря, они хотели было встать, но он движением руки остановил их и, обращаясь к Дробышеву, спросил:
– Как у вас, все в порядке?
– Так точно, – с готовностью ответил Дробышев и, видимо, считая, что сказанного недостаточно, добавил:
– Все люди на местах, раненых и убитых нет, пулеметы целы.
– Товарищ майор, вас командир полка к телефону, – догнав Бондаря, просипел к удивлению всех простудившийся в такую жару телефонист.
Бондарь всегда, бросая все, стремглав бежал на вызовы командира полка, но сейчас ему не хотелось уходить от пулеметчиков и он неторопливо пошел в свой окоп.
Поветкин расспросил о положении в батальоне, о противнике, посоветовал сменить огневые позиции пулеметов, которые больше других вели огонь и в заключение вдруг мягко, с какой-то неожиданной радостью в голосе спросил:
– Где Чернояров?
– Здесь, недалеко от меня, – ответил Бондарь, недоумевая, чем вызваны изменения в голосе командира полка.
– Пошлите за ним, – сказал Поветкин и уже совсем другим тоном продолжал:
– Чернояров назначен командиром первого батальона. Пулеметной ротой пусть командует Дробышев.
– Командиром первого батальона?! Замечательно! – не выдержав, воскликнул Бондарь.
– Да, это очень хорошо. Как, Дробышев справится?
– Несомненно, – ответил Бондарь и со вздохом добавил, – к тому же пулеметов-то в роте всего четыре.
– Разрешите? – хрипло прогудел над Бондарем бас Черноярова.
– Пожалуйста, Михаил Михайлович, вас командир полка, – подал Бондарь трубку Черноярову.
– Слушаю, – присев на корточки, заговорил Чернояров.
Глядя на его, как и у всех в эти дни, серое с синью под глазами, лицо, Бондарь ожидал, что он смутится или обрадуется своему назначению комбатом, но Чернояров спокойно выслушал Поветкина, своим обычным басом невозмутимо повторяя:
– Ясно. Понимаю. Будет сделано. Так точно. Сейчас же.
Только когда, поговорив с Поветкиным, Чернояров встал, суровые глаза его повлажнели и лицо словно просветлело.
– Поздравляю, Михаил Михайлович, – сжал его руку Бондарь, – от всего сердца.
– Спасибо, Федор Логинович, – дрогнувшим голосом ответил Чернояров, – спасибо за душевное отношение в это… в это… в это горькое для меня время, – нашел он наконец нужные слова. – Я всегда это чувствовал и это… это… Это очень мне помогло.
Он смолк, силясь еще сказать что-то, беззвучно пожевал губами и, вдруг улыбнувшись по-детски искренне и просто, совсем не своим, тоненьким голоском, сказал:
– Как замечательно все! Вот расколотим фрицев, и такой праздник закатим. Правда? Ну, разрешите пойти передать все Дробышеву и – на свое место, – опять твердо и решительно сказал Чернояров.
– Да что передавать, он и так все знает.
– Нет, – возразил Чернояров, – я хочу с пулеметчиками проститься. Мы же столько вместе пережили.
Проводив Черноярова, Бондарь почувствовал удивительную легкость. Он привалился на бруствер окопа и всмотрелся в истоптанное ржаное поле впереди. Уцелевшие пятна высокой, склонившей колосья ржи нежно переливались зеленовато-золотистыми отсветами, резким контрастом выделяясь среди развороченной взрывами опаленной земли. Казалось, сама жизнь неудержимо рвется из этих, чудом уцелевших картин столь милой сердцу простой, самой обыкновенной ржи. Особенно мил и привлекателен был ближний кусок уцелевшего поля, со всех сторон стиснутый черными пятнами воронок. Бондарю хотелось пойти туда, лечь среди стеблей на спину и, вдыхая нежный аромат, бездумно смотреть на плывшие по небу перистые облака. Искушение было так сильно, что Бондарь приподнялся и чуть было не вышел из окопа.
«Что ты, как мальчишка», – сердито одернул он самого себя и весь сжался, услышав нараставший вой снарядов. Долгий опыт войны подсказал ему, что эти снаряды летят не правее, не левее, а именно туда, где сидел он сам. Инстинктивно пригнувшись, он хотел было перебежать в соседний окоп, но над землей пронеслась волна горячего воздуха, и страшный грохот погасил сознание. Он не помнил, сколько продолжалось это небытие, и когда, опомнясь, привстал, впереди, на месте живительной куртины ржи, дымились черные язвы воронок.
– Товарищ майор, – сквозь нестерпимый звон в ушах, услышал он испуганный голос Дробышева, – вас ничего, не задело?
– Вроде, не задело, – ответил Бондарь, глядя на обугленные воронки.
Снаряды и мины рвались все учащеннее и гуще. Бондарь силился рассмотреть позиции своих рот и не мог: совсем рядом ахавшие взрывы заставляли его то и дело нырять в окоп.
– Идут, товарищ майор, – как из-под земли донесся до Бондаря голос стоявшего совсем рядом Дробышева.
Бондарь рывком высунулся из окопа и замер. От совхоза «Комсомолец» широченной стеной с промежутками всего в несколько метров между машинами, на ходу стреляя из пушек и пулеметов, ползли «тигры». Впереди них, расчищая дорогу, клокотала, передвигаясь к совхозу «Октябрьский», сплошная волна огня и дыма. Метрах в двухстах за «тиграми» так же почти сплошной стеной двигались средние танки и позади них мелькали каски пехотинцев в кузовах бронетранспортеров.
«Все раздавят, ничего не уцелеет», – невольно подумал Бондарь, определив, что лавина огня и стальных громадин захватила часть и его батальона. Фланговые «тигры» были так близко, что Бондарь отчетливо видел масляные потеки на их грязных бортах. Стоявшая позади наша противотанковая батарея уже била по крайним «тиграм», но они, словно заколдованные, не снижая скорости, невредимо шли и шли. В первое мгновение Бондарю показалось, что в атаку шли одновременно не десятки, не сотни, а тысячи танков. И в это же мгновение Бондарь почувствовал страшную тяжесть во всем теле и неодолимое желание врасти в землю. Только собрав все силы, он с огромным трудом выпрямился, крикнул Дробышеву «Огонь по бронетранспортерам!» и побежал к артиллеристам.
– Куда вы бьете! – отчаянно закричал он. – Огонь по средним танкам! «Тигров» встретят другие батареи!
Выскочивший из окопчика артиллерийский лейтенант ошалело взглянул на него и метнулся к своим пушкам. Вразнобой все четыре пушки ударили по средним танкам, и сразу же вспыхнули три крайних машины.
– Вот так-то, так, – кричал Бондарь, – бейте по бортам, по гусеницам.
Словно опомнясь от растерянности, пушки били все чаще и ожесточеннее. Застыли на месте еще два танка, и сразу же на батарею обрушился шквал вражеского огня. Бондаря сильно толкнуло в грудь, и, падая, он увидел, как от строя «тигров», отделились четыре машины и с фланга ринулись на батарею. Кто-то из артиллеристов отчаянно закричал и побежал назад.
– Стой! – вскакивая, что было сил, крикнул Бондарь. – Спокойно! Без паники!
Он подбежал к ближнему орудию и, встряхнув за плечо склонившегося за щитом усатого наводчика, показал на подползавших «тигров».
– Бей прямо!
Наводчик стремительно заработал механизмами, а Бондарь бросился ко второму орудию и приказал расчету бить по соседнему танку. Командиры третьего и четвертого орудий, видимо, сами догадались, куда бить, и взяли под обстрел два дальних «тигра».
В грохоте выстрелов и взрывов Бондарь не рассмотрел, как распластав на земле гусеницу, закрутился на месте самый ближний танк. Он заметил только второй, вспыхнувший дымным пламенем, «тигр», и упал, потеряв сознание.
Когда он опомнился, все тело полыхало нестерпимым жаром. Особенно больно жгло левое плечо и правую ногу. Открыв глаза, он увидел искаженное болью лицо склонившегося над ним Дробышева.
– Сейчас, товарищ майор, сейчас, я санитаров вызвал, – побелевшими губами шептал Дробышев.
«Зачем санитаров?..» – с удивлением подумал Бондарь, пытаясь привстать, но острая боль сковала все его тело.
– Командуйте батальоном, – то теряя, то вновь видя лицо Дробышева, шептал он. – Четвертая рота, кажется, вся раздавлена. Пятой и шестой старшины командуют… Вы… Вы только… офицер в батальоне остались.
* * *
Федотов видел, как ринувшаяся из совхоза «Комсомолец» лавина фашистских танков смяла нашу оборону и устремилась к совхозу «Октябрьский».
– Куда направлять штурмовиков, товарищ генерал? Где немцы, где наши? Все перепуталось, – возмущался Столбов.
Положение действительно создалось настолько сложное, что, даже хорошо видя весь район, где прорвались фашистские танки, невозможно было разобраться, что происходит. Перед головными фашистскими танками дрались наши отдельные орудия и группы стрелков. Отдельные орудия и группы стрелков оставались и внутри полосы вражеского прорыва, отчаянно сопротивляясь противнику, наседавшему на них со всех сторон.
– Бросай штурмовиков на тылы прорвавшихся танков. Не допусти ввода в прорыв новых сил противника, – сказал Федотов, убедясь, что ударом по самому району вражеского прорыва можно поразить и свои подразделения, – а я бросаю свою артиллерию на фланг прорыва.
– «Орел», «Орел», я, – «Чайка два», я – «Чайка два», – кивком головы ответив Федотову, заговорил по рации Столбов.
Прорвавшиеся в совхоз «Октябрьский» фашистские танки пока еще стремились к Прохоровке, не пытаясь распространиться в стороны флангов. Этим воспользовался Федотов и на фланг выбросил четыре противотанковых батареи. Грузовики с пушками на прицепе под огнем противника выскочили почти вплотную к фашистским танкам. От столь лихого и смелого броска у Федотова захватило дыхание.
– Молодцы! Молодцы артиллеристы! – проговорил он, глядя, как тут же развернувшиеся пушки почти в упор ударили по фашистским танкам.
В это же время от Прохоровки поднялась широкая полоса пыли и волной устремилась к совхозу «Октябрьский». Вскоре в бинокль Федотов увидел, что пыль вздыблена перешедшими в контратаку советскими танками. У совхоза «Октябрьский» разгорелись встречные танковые бои.
– А где же? Где штурмовики? – спросил Федотов Столбова и тут же смолк. С севера уже неслись, распластав крылья, большие группы «Илов».
Вытирая взмокшее лицо, Федотов облегченно вздохнул. Дальнейшее продвижение фашистских танков к Прохоровке было остановлено. Теперь нужно было только надежно прикрыться от противника, узким клином прорвавшегося из совхоза «Комсомолец» в совхоз «Октябрьский». На помощь развернувшимся противотанковым батареям Федотов бросил две роты противотанковых ружей и все станковые пулеметы, оставшиеся в полку Поветкина.
– Удержались, товарищ генерал, а? – проводив отбомбившихся штурмовиков, радостно воскликнул Столбов.
– Удержались, вроде, – в тон ему ответил Федотов.
– А времени-то, времени, всего двадцать минут второго, – взглянул на часы Столбов, – до темноты-то, ой-е-ей, что может случиться еще. Теперь нужно ждать удара с воздуха. Да вот они, кажется, уже идут, – встревоженно добавил Столбов, хватая шлемофон.
На этот раз фашистские бомбардировщики шли широким фронтом, захватывая всю полосу прохоровской равнины между железной дорогой и рекой Псел. Вражеской авиации было так много, что Федотову показалось будто небо сплошь закрыто самолетами. Не выдержав напряжения, он схватил Столбова за плечи и сильно встряхнул.
– Сейчас, сейчас, – успокоил его Столбов, – всех, что есть поблизости истребителей, бросаем.
Более получаса кипела невообразимая борьба в воздухе. Чудом разбираясь, где свои, где фашистские самолеты, Столбов командовал истребителями, направляя их то на одну, то на другую группу фашистских бомбардировщиков.
Еще не утихли бои в воздухе, как на всем фронте от реки Псел и до железной дороги, фашистские танки и пехота бросились в атаку. Стиснув кулаки, Федотов видел, что происходило перед фронтом и на левом фланге его дивизии, и от ярости скрипел зубами. Сейчас он ничего не мог сделать. Все зависело от выдержки подразделений и частей, схлестнувшихся с противником. Почти целый час нельзя было разобрать, что происходило на фронте.
Чтобы хоть как-то облегчить положение на земле, советские штурмовики и бомбардировщики ударили по вражеским тылам и по путям подхода к фронту. Несмотря на упорство советских истребителей, не прекращала действия и фашистская авиация. Особенно настойчиво бомбила она подступы к Прохоровке и села на берегу реки Псел.
А еще через час Федотов узнал, что противник узким клином прорвался по берегу реки и захватил припсельские села: Козловку, Васильевку, Михайловку. Создалось исключительно сложное положение. Два глубоких вражеских клина – один от совхоза «Комсомолец» до совхоза «Октябрьский» и второй вдоль берегов реки Псел – разъединили оборонявшиеся под Прохоровкой советские войска, поставив их под угрозу окружения.
Федотов отчетливо понимал, что сейчас положение его дивизии, оказавшейся в самой глубине территории, отрезанной прорвавшимся противником, было, как никогда, тяжелым. С двух сторон на нее наседали фашистские танки и пехота. Вражеская артиллерия из совхоза «Октябрьский» и из сел Васильевка и Михайловка насквозь простреливала все тылы и подступы к фронту. Никогда еще Федотову не приходилось испытывать столь отчаянного положения. Все, что было в дивизии, уже находилось в бою. У Федотова не осталось не только резервов, но даже надежной охраны собственного командного пункта, к которому почти вплотную подошли фашистские танки. Он приказал начальнику штаба собрать всех людей и занять круговую оборону. Все штабы полков давно уже дрались вместе с подразделениями. На своих местах оставались только командиры.
– Ну, дружок, надежда только на тебя, – сказал Федотов удивительно спокойному Столбову. – Все, что у меня есть, брошено в бой. Еще один натиск и…
Федотов резко взмахнул рукой и бессильно опустил ее. Столбов сурово нахмурил сросшиеся брови:
– Сила, сила адская прет, черт бы их позабирал на тот свет. Ну, ничего, – взмахнул он кулаком, – мы еще всыпем им горяченького до слез. Сейчас вызываю группы штурмовиков и будем непрерывно, до самой темноты штурмовать и бомбить фрицев. И носа не дадим сунуть дальше тех районов, куда они прорвались.
Раздумывая о дивизии, Федотов видел только один выход из отчаянного положения: вывести части из этого мешка между вражескими клиньями. Он уже приготовился доложить это командиру корпуса, но тот позвонил; сам и приказал начать отход к селу Прелестное, что западнее Прохоровки.
– Хоть бы дождь ливанул, что ли, – закончив разговор с командиром корпуса, воскликнул Федотов.
– Ни боже мой, – сузив красные от напряжения глаза, возмущенно проговорил Столбов, – это же скует авиацию, а без наших штурмовиков и бомбардировщиков вас фрицы, как яичную скорлупу, раздавят.
В другое время Федотов обиделся бы на столь самонадеянное и нелестное для наземных войск заявление, авиатора, но сейчас он понимал, что Столбов был прав.
– Давай, давай штурмовики, – умоляюще сказал он авиатору, – только действуйте непрерывно. Нужно сковать противника и дать нам возможность хоть немного оторваться, выйти из боя.
– Все, как по нотам, разыграем, – воскликнул Столбов, – будьте спокойны, товарищ генерал! Прикажите только обозначить ракетами свой передний край, чтобы нам бить точно и не поразить своих.
Все дальнейшее произошло действительно, как разыгранное по нотам. Одна за другой группы советских бомбардировщиков ударили по тылам и огневым позициям артиллерии гитлеровцев, а «Илы», также одна группа сменяя другую, непрерывной бомбежкой и штурмовкой сковали фашистские танки и пехоту. Под столь мощным прикрытием авиации все советские части к вечеру вышли из мешка между вражескими клиньями и заняли оборону у села Прелестное.
Глава тридцать девятая
Командующий 11-й гвардейской армией Западного фронта генерал-лейтенант Баграмян, прикрыв опухшими веками усталые глаза, терпеливо ждал, когда Бочаров закончит разговор по телефону «ВЧ». Смуглое лицо» его с крохотными усиками казалось совершенно бесстрастным, но едва Бочаров попрощался с Решетниковым, командарм склонился к нему и полным нескрываемой тревоги глухим голосом отрывисто спросил:
– Что?
– Трудно там, – в тон ему, так же глухо и тревожно проговорил Бочаров, – противник отчаянно рвется к Прохоровке с двух сторон: с юго-запада и юго-востока. На юго-западе наши войска отошли километров на шесть, но все же противника остановили. На юго-востоке сложнее. Более двух немецких танковых дивизий узким клином прорвали нашу оборону и угрожают тылам главной группировки Воронежского фронта. Генерал Ватутин для ликвидации прорыва вынужден был бросить в бой часть войск пятой гвардейской танковой армии. А это же главная сила в завтрашнем контрударе.
– Плохо, очень плохо, – сурово нахмурился Баграмян. – Ротмистров пришел кулаком бить, а его раздергивают и туда и сюда.
– И часть армии Жадова уже введена в бой, – добавил Бочаров.
– Совсем плохо, – резко встряхнул крупной наголо обритой головой Баграмян, – не завидую Жадову и Ротмистрову. Положение у них никудышное. Завтра бить надо, каждый солдат дорог, а тут отвлекайся. Неприятная обстановка.
– И все же утром контрудар под Прохоровкой состоится, – желая успокоить генерала, сказал Бочаров, – и контрудар мощный, решительный.
– А был бы еще мощнее. И как это не удержались, а? – осуждающе развел руками Баграмян. – Держались, держались и – пожалуйста, в самый решительный момент не выдержали.
– Это неверно, товарищ генерал, – с обидой проговорил Бочаров.
– Как, то есть, неверно?
– Противник прорвался не потому, что наши войска не выдержали, не смогли устоять.
– А почему же? Может в ловушку его, в капкан заманивали? – насмешливо спросил Баграмян.
– Только потому, что противнику на какой-то момент всего на одном единственном участке удалось создать подавляющее превосходство в силах, – выдержав настойчивый взгляд командарма, по-академически четко сказал Бочаров, – это и решило все. А наши войска дрались героически.
– Эх, полковник, полковник, – шумно вздохнув, задумчиво сказал Баграмян. – Я прекрасно понимаю, что там произошло и не менее прекрасно знаю, что в этом никто не виноват. Война есть война, и если судить командующих и солдат за каждый вражеский прорыв, то и командовать и воевать будет некому. Но тут, тут вот, – гулко постучал он кулаком по своей обширной выпуклой груди, – сосет, дорогой, нудит, как при какой болезни – не могу, никак не могу спокойным быть, когда слышу, что противник опять где-то прорвался. За два года эти прорывы душу, всю душу истерзали.
Выразительное, кавказского типа, лицо Баграмяна нахмурилось, и длинные подвижные пальцы торопливо пробежались по бумагам на столе.
– Ну, ничего, – вскинув брови, весело улыбнулся он, – пошел в горы, обрыва не пугайся. У всякого обрыва хоть какой-нибудь карнизик есть. Зацепиться все равно можно. Только сердце нужно орлиное и нервы стальные. Погоди минутку, – протянул он руку к мелодично зазвонившему телефону, – спешит кто-то, беспокоится.
– Слушаю, – гулко ответил он, прищуренными глазами глядя на крохотную лампочку походной электростанции, мягко озарявшую просторную землянку, – минутку, минутку. Повтори, пожалуйста. Так, так. Понимаю. «Русские перешли в решительное наступление, натолкнулись на нашу сильную оборону и, не сумев прорвать ее, остановились». Понятно. Так и сказано: «В решительное наступление? Остановились?» Очень хорошо!
Окончив телефонный разговор, командарм долго молчал, чему-то весело улыбаясь.
– А мы как раз это самое и ожидали, – в такт словам резко жестикулируя рукой, горячо и взволнованно заговорил он, – понимаешь, полковник, о-жи-да-ли! Тогда еще, два месяца назад, когда планировали вот это сегодняшнее наступление отдельными батальонами, мы с товарищем Соколовским так и рассчитывали: ударим авиацией, дадим мощную артподготовку и – будь здоров, – противник посчитает, что мы бьем не отдельными батальонами, а главными силами. Вот так оно и получилось.
Баграмян вышел из-за стола и зашагал по землянке.
– Перешли в решительное наступление? – Вполголоса говорил он. – Натолкнулись на сильную оборону, а? Вот, пожалуйста, вам, – остановился он напротив Бочарова. – Это мои разведчики перехватили доклад штаба немецкого армейского корпуса своему командованию о сегодняшнем бое.
– Это очень важно, товарищ генерал, – взволнованно проговорил Бочаров, сразу же поняв, какое огромное значение этот факт может оказать на весь ход борьбы на орловском и курском участках фронта, – надо сообщить об этом командованию Воронежского фронта.
– Погоди! Не спеши! Доложишь. Это еще не все, – нетерпеливо остановил его Баграмян и, склонясь к Бочарову, понизил голос:
– Оказывается, удар наших отдельных батальонов так переполошил немецкое командование, что оно не решилось продолжать наступление на Курск со стороны Орла. Не решилось! – воскликнул он, резко взмахивая рукой. – И даже более того: из ударной группировки, что била на Курск, Модель начал выводить целые дивизии и подтягивать их сюда, к участкам наступления 63-й и 3-й армий, к Болхову, против 61-й армии. В Орел маршируют 36-я моторизованная и 292-я пехотная немецкие дивизии, в Болхов идет 12-я танковая дивизия. По всем дорогам с курского направления на север движутся артиллерия, танки, пехота, специальные части.
– Значит, конец наступлению противника на Курск? – жадно ловя каждое слово Баграмяна, спросил Бочаров.
– Пока, может, и не конец, – в раздумье ответил Баграмян и резким, полным радости голосом воскликнул:
– Но утром завтра, когда ринемся на них главными силами, можно сказать, что начнется конец. Да, – помолчав, с напряжением и тревогой продолжил он, – под Курском-то легче станет, а вот у нас… Сюда же, к нам, он тянет эти дивизии из группировки, наступавшей на Курск. Нам с ними драться придется. Ну, ничего, – мгновенно переменил он и тон речи и выражение лица, – главное-то сорвать их наступление на Курск. А это, вроде, уже сделано. Садись-ка, дорогой полковник, пиши шифровку. Надо порадовать и Николая Федоровича Ватутина, и Никиту Сергеевича Хрущева, и всех товарищей под Курском. Пиши, отправим и спать, спать. Нынче были цветочки, а завтра ягодки начнут вызревать.
* * *
Наступила душная, темная, полная тревожного напряжения ночь на 12 июля. Сгущая мрак, с востока поплыли редкие грозовые тучи. Бледная россыпь звезд то исчезала, скрываемая тяжелыми водянистыми облаками, то вновь скупо мерцала, бросая на землю холодные отблески. Между Белгородом и Курском и ночная тьма не приглушила все разгоравшихся боев. Последние сведения, что удалось получить Бочарову от Решетникова, были мало утешительны. Прорвавшиеся северо-восточнее Белгорода немецкие танковые дивизии узким клином продолжали надвигаться на Прохоровку с юга. Вдоль линии железной дороги от Белгорода на Прохоровку под угрозой окружения оказалась большая группа советских войск. Командование Воронежского фронта приняло решение отвести эту группу к Прохоровке.
С каждым часом росла угроза Прохоровке и с запада, где готовились к новому удару немецкие танковые дивизии СС «Адольф Гитлер», «Райх», «Мертвая голова» и «Великая Германия». А из Харькова к Белгороду уже двигались колонны танковой дивизии СС «Викинг» и еще двух немецких танковых дивизий.
Бочаров стоял в узеньком окопе командного пункта 11-й гвардейской армии Западного фронта и тревожно смотрел на юг. Временами ему казалось, что сквозь эти три с лишним сотни километров, что разделяли незаметную высотку на лесистом просторе северо-западнее Орла и охваченную огнем сражения Прохоровку между Курском и Белгородом, он отчетливо слышит противный скрежет танковых гусениц, угрожающий рев моторов и неумолчную пальбу. Когда минутная стрелка на цифре «12» обогнала часовую, Бочаров уловил отдаленный гул моторов. Сняв фуражку, он настороженно прислушался. Сомнений не оставалось: действительно где-то далеко, все усиливаясь, глухо, монотонно гудели моторы.
– Наши, наши пошли! Тяжелые бомбардировщики дальней авиации, – взволнованно проговорил кто-то в соседнем окопе, и Бочаров сам едва удержался от радостного крика.
Да это было начало большого наступления ударных группировок Западного и Брянского фронтов на орловский плацдарм немецко-фашистских войск!
Бочаров выпрыгнул из тесного окопчика, распахнул китель и, не чувствуя ночной сырости, смотрел в темное небо. Гул тяжелых, машин все нарастал, растекался вширь, приближаясь сюда, к северо-восточной оконечности Брянских лесов, где в бесчисленных траншеях и окопах приготовились к броску на врага гвардейцы генерала Баграмяна. Это шли первые вестники решающих событий, которые через несколько часов вихрем разольются северо-западнее, севернее и восточнее Орла, захватывая в свой неудержимый поток сотни тысяч людей и оказывая свое решающее влияние на ход войны не только здесь, в районе Орла, но и под Курском, Белгородом и на многих других участках фронта. Эхо этих событий несомненно прокатится не только по всему советско-германскому фронту, но и неудержимо разольется по всей земле.
«Сообщить, немедленно сообщить в штаб Воронежского фронта, что здесь началось авиационное наступление, – решил Бочаров, – это поможет там, под Прохоровой. Нет, – тут же отверг он свою мысль, – рано, еще рано. Вот разгорится артиллерийское наступление, тогда можно. А пока все это еще тайна».
Первая партия тяжелых бомбардировщиков уже подходила к линии фронта. В расположении противника испуганно взметнулся белесый луч прожектора, скользнул по небу и уткнулся в черное брюхо грозовой тучи. Там, где поднялся луч, разнобойно, не в лад, ударили немецкие зенитки и сразу же обвальный грохот поглотил их лающие хлопки. Закрывая темный горизонт, по земле широкой полосой плеснулись взрывы, мерцающим багрянцем вспыхнуло небо, и опять в разных местах забухали взрывы тяжелых бомб.
А вверху все продолжали неторопливо и ровно гудеть авиационные моторы. К мощным звукам тяжелых, высоко летевших машин присоединились дерзкие стрекотания вездесущих «кукурузников», и взрывы в расположении противника приблизились почти к самому переднему краю.
– Как полковник, ничего? – услышал Бочаров бодрый голос Баграмяна, – это пока еще прелюдия. На рассвете начнем увертюру, а потом уж вступят в дело и наши главные музыканты – стрелки и танкисты. Да, увертюра, – глуше, с заметной тревогой в голосе, продолжал генерал. – А каково музыкантам нашим и главным исполнителям! Пока что зритель помалкивает, а вот начнет аплодировать, да в ответ с земли и с воздуха швыряться…
Баграмян смолк, вслушиваясь в гул самолетов, и подозвал кого-то из офицеров своего штаба.
– Проверьте еще раз, чтобы ни стрелков, ни танкистов пока не беспокоили, – строго сказал он, – пусть отдыхают, им впереди самое трудное.
На востоке едва уловимо начало светлеть. Все яснее и отчетливей вырисовывались низкие холмы, где проходил передний край, скрытая белесым туманом долина реки Жиздры, призрачные очертания дымчатых лесов и рощ. Гул самолетов все усиливался. В мощные перепевы тяжелых бомбардировщиков и беззаботное стрекотанье легкокрылых «У-2» вплелись свистящие, катившиеся сверху вниз раскаты «Петляковых». Частые взрывы бомб почти сплошь покрыли все ближнее расположение противника. Еще минут сорок гудели самолеты. Исчезли звезды, и легкой синевой неуловимо наливалось небо. Можно уже было видеть нырявшие к земле и взмывавшие в поднебесье мощные силуэты пикировщиков.
И почти разом все стихло. Только, удаляясь к северу и к востоку, облегченно гудели моторы самолетов. Зыбкая тишина на несколько минут замерла над фронтом. В расположении противника в разных местах что-то горело. Над Жиздрой еще гуще поднимался туман. В наших траншеях и ходах сообщения изредка мелькали каски, фуражки, пилотки. У орудий и минометов хлопотливо суетились расчеты.
«Сейчас начнется артподготовка», – взглянув на часы, подумал Бочаров и сразу же вздрогнул от обвального грохота, прокатившегося по всему опоясанному лесами и Жиздрой пространству. Он долго не мог понять, откуда и сколько било артиллерии. Казалось, каждый кусок земли вокруг грохотал, извергая в сторону противника пламя и дым.
Баграмян стоял около рогатой стереотрубы и неотрывно смотрел вперед. Смуглое лицо его словно окаменело. Крупные руки недвижно лежали на мокром от росы бруствере. К нему то и дело подходили офицеры штаба и что-то докладывали. Он в ответ только едва заметно кивал головой, все так же сосредоточенно и напряженно глядя на дым и пламя, бушевавшие на позициях противника. Только когда сообщили, что начали артподготовку и армии Брянского фронта, он облегченно вздохнул и присел на земляной выступ окопа.
– Сообщи, дорогой, своим, – тихо сказал он Бочарову, – мы начали.
Томительно долго телефонисты «ВЧ» дозванивались до штаба Воронежского фронта. От нетерпения Бочаров курил одну папиросу за другой, слушая, как над тяжелым накатом блиндажа все так же неумолчно бьют артиллерия и минометы.
Когда, наконец, телефонист подал трубку, Бочаров услышал заметно усталый, но бодрый и сильный голос Ватутина.
– Очень хорошо, – выслушав доклад Бочарова, сказал Ватутин, – передайте Ивану Христофоровичу и всем товарищам наши самые горячие пожелания успехов. У нас положение пока сложное, но через пару часов и мы стукнем. Вас, Андрей Николаевич, еще раз прошу: внимательно изучить организацию наступления и ход боевых действий. Скоро, очень скоро их опыт потребуется нам.
«Через пару часов. Через пару часов»… – выйдя из блиндажа, повторял Бочаров. Над землей уже ослепительно сияло июльское солнце. Артиллерия и минометы смолкли, и над вражеской обороной властвовали советские штурмовики. Из ближних и дальних траншей, из окопов и ходов сообщения уже выскакивали стрелки. Позади них виднелись выдвигавшиеся танки, противотанковые орудия, группы минометчиков, расчеты пулеметов и противотанковых ружей. Начиналось то, что на военном языке именуется выходом на рубеж атаки. Много раз Бочарову приходилось видеть атаку, но то, что сейчас наблюдал он, превосходило все им виденное. Казалось, здесь, в излучине реки Жиздры и речушки Вытебеть у Брянских лесов, накопилось столько гневной силы, что никакие преграды не смогут удержать и остановить ее. А там, в полусотне километров юго-восточнее, у города Болхов уже наступает вторая ударная группировка – 61-я армия Брянского фронта, еще полусотней километров юго-восточнее, прямо на Орел, поднялась в атаку третья группировка – 63-я и 3-я армии Брянского фронта. Всего восемь суток назад немецко-фашистские войска, начав наступление на Курск со стороны Орла и Белгорода, посеяли ветер. Теперь же начиналась вызванная этим ветром буря!
* * *
Весь день в наспех вырытом котлованчике, прикрытом сверху двумя плащ-палатками, Ирина обрабатывала раненых. Теперь, когда в полку осталось так мало людей, не было ни ротных санитаров, ни батальонных медицинских пунктов. Все уцелевшие санитары и санинструкторы собрались вокруг Ирины и доставляли раненых к ней прямо с передовой. Помогали Ирине Марфа и Валя. Фельдшер Пилипчук и двое санитаров, сразу же после обработки, забирали раненых из котлованчика и отправляли в медсанбат дивизии.
