Текст книги "Время надежд (Книга 1)"

Автор книги: Игорь Русый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 34 страниц)

Но Лютиков молча, как бы считая, что разговаривать тут не о чем, вытащил из-под лавки новенькие, с ремешками поверх голенищ, на мягкой каучуковой подошве сапоги.

Андрей так же молча натянул их.

– Впору, – заметил довольный Лютиков. – Старые тут оставим. Хозяйке сгодятся на обутки ребятам. Их у нее четверо. Один другого меньше. Только картошкой и перебиваются. Мужик у нее то ли пропал, то ли в лесу с бандитами.

– С какими бандитами?

– Кто их знает? Вчера, рассказывают, за селом наших обстреляли.

Приподняв деревянную бадью, он плеснул остатки мыльной воды в печь. Головешки зашипели, пахнули едким дымом.

Кашляя и смеясь, как напроказившие мальчишки, они выскочили за дверь. Андрею было весело и легко, будто в тесной баньке осталась вся усталость и те чувства, которые испытал на берегу ерика.

Село гудело, точно потревоженное: чавкали на рысях по мокрой дороге копыта лошадей, взревывали моторы штабных броневичков А небо снова заволокло тучами.

У хатки стоял низенький командир в надвинутой до бровей фуражке, плащ-палатка его свисала до земли.

Широкие плечи капитана Самсонова белели в темном проеме раскрытого окна.

– Безобразие! – говорил низенький. – Отвечать не умеете! Да еще такой вид! Распустились! Где лейтенант здесь?

– Вам я нужен? – спросил Андрей.

Тот повернулся к нему, и края плащ-палатки разлетелись в стороны Под большим козырьком фуражки на узком лице двумя точками блеснули глаза.

– Именно.

И неловким быстрым жестом отдав честь, он представился:

– Старший лейтенант Солодяжников. Командир отдельной роты курсантов Вы назначены моим заместителем Приказ члена Воелного совета Рыкова. Явитесь через полчаса Связной укажет, где находимся.

– Есть, – машинально проговорил Андрей.

Старший лейтенант запахнул свою плащ-палатку, повернулся и ушел подпрыгивающей походкой.

– Что? – возмущенно проговорил Самсонов. – Оказывается, только старший лейтенант?.. Сопля на ножках! Я-то думал, генерал какой-нибудь... Стучит, понимаешь, кулаком в окно. Спрашиваю, чего надо?

А этот недомерок командует: "Ко мне! Бегом!.." Ну и фрукт! Хлебнешь ты с ним лиха...

– Отчего же? – засмеялся Андрей.

– Самые вредные, эти мужики-недомерки. В детстве их все колотят, и каждый сверху глядит, бабы вообще отворачиваются Ну и хочется взять реванш.

Андрею стало еще веселее. Полный запоздалого негодования, Самсонов распалялся все больше:

– Ну, каков!.. Эх, не знал, я б ему скомандовал!

И ты заместителем идешь?

– Что же делать? – сказал Андрей. – Приказ... Вот и расстаемся...

Капитан высунулся по пояс из окна, шепотом сказал:

– Зайди .. Она тут спит на лавке.

– Кто? – спросил Андрей, хотя и понял, о ком говорит Самсонов.

– Здесь радистка, говорю. Позвать?

– Нет, – сказал Андрей. – Все равно...

– Значит, уходишь так? – помолчав, сказал капитан. – И дурак... Ты, наверное, философ, лейтенант.

А я принимаю жизнь такой, какая она есть. Кто из нас прав, черт знает. Может быть, еще увидимся, обсудим этот вопрос. Ну, если не увидимся, будь здоров! – И снова шепотом добавил: – А женщины, брат, всегда остаются женщинами, для того созданы... Философам трудно жить, тем паче на войне. Эх, черт! Дай-ка обниму.

Руки Самсонова были теплыми, хранили еще запах другого, горячего тела.

Лютиков появился уже с автоматом и вещмешком.

– Слышь, малый, далеко нам топать? – крикнул он связному.

– Да рядом, – ответил боец.

– Рядом... А чтоб фаэтон людям после баньки дать, нет соображенья?

Молчаливой тенью у порога хатки выросла фигурка Ольги в чужой, длинной, наброшенной на плечи шинели.

– Эх, черт! – повторил Самсонов. – Куда глядишь, лейтенант?

Что-то опять как возле речушки толкнулось у сердца Андрея, но мягко, жалобно.

– Вот, – сказал он ей. – Уходим. Прощайте, Оля.

И, как говорится, не поминайте лихом.

Она молча, как-то совсем отчужденно, глядя поверх Андрея, вытянула из широкого рукава ладонь. Тоненькие пальцы были вялыми, очень холодными...

VII

Невзоров еще затемно вылетел из Москвы.

Для контрудара под Смоленском Верховный главнокомандующий приказал взять три механизированных корпуса и артполки резерва у Юго-Западного фронта. И Невзоров должен был ускорить отправку эшелонов.

Маленький транспортный самолет их приземлился у деревни западнее Киева. Едва Невзоров спустился на землю, как подбежавшие бойцы начали маскировать самолет ветками, обставлять копнами соломы. Откудато волнами докатывался грохот.

– Бомбят на шляху, – пояснил аэродромный механик, вытирая руки о замасленный комбинезон. – С утра бомбят. Тут "мессеры" летали. Чуть не угодили под них.

Он вытер грязным рукавом потное лицо и покатил к самолету железную бочку, покрашенную для маскировки в зеленый цвет. Через поле от села мчался открытый юркий "газик", вихляя, заваливаясь на рытвинах. "Газик" остановился у крыла самолета.

– Слушай, дорогой! – крикнул летчику, поднимаясь с сиденья, невысокий черноволосый капитан с темным лицом и крупным носом. – Кого привез? Привез кого-нибудь?

– Меня он привез, Арутюнов, – сказал Невзоров.

– Костя?.. Ей-богу Костя! – Арутюнов спрыгнул на землю. – Откуда взялся? Ты уже подполковник.

Вах!

И, тряся руку Невзорова, он с быстротой пулеметной очереди выговаривал:

– Сколько лет не виделись? Пять, шесть лет не виделись. И ты уже подполковник! Откуда прилетел, дорогой? А нам звонят: встречайте представителя генштаба.

– Все правильно, – улыбнулся Невзоров. – Это я.

– Ты и есть представитель?

Арутюнов отступил на шаг, вытянулся и, сверкая большими черными глазами, доложил:

– Капитан Арутюнов прибыл, чтобы доставить вас к месту.

– Поехали, Жора, – кивнул Невзоров.

– Все ждал, – говорил Арутюнов, усаживаясь на заднее сиденье. Генерала ждал, кого хочешь ждал, а тебя не ждал. Из нашего училища тебя первого встречаю. И в генштабе теперь!

– А помнишь, как спасал меня?

– Когда ты удрал в самоволку? На свидание? И я три наряда схлопотал. Вот жизнь была! Слушай, ты ведь женился! Аи какая девушка! Я не тебя спасал, я из-за нее готов был и десять нарядов получить. Мой привет ей!

– Дело в том, – сказал Невзоров, – что мы разошлись. Год уже...

– Зачем разошлись? – непонимающе уставился на него Арутюнов. – Не может быть! Как любила тебя!

Все курсанты завидовали. Я завидовал. Не может быть!

– Может, – вздохнул Невзоров. – Оказывается, и это может быть.

– Да-а, – глаза Арутюнова как-то вдруг потухли. – Совсем разошлись?

– Совсем, – глухо ответил Невзоров.

– Да-а, – повторил Арутюнов. – Как сказал один француз: лучший монолог женщины – это ее поцелуй.

И, в отличие от всех других монологов, чем он дольше, тем интереснее.

– Это к чему? – спросил Невзоров.

– Разговаривал, наверное, очень много... Едем, – добавил он, кивнув молодому шоферу в пропотевшей гимнастерке, с румяным, толстощеким лицом. В штаб едем!

Через полчаса Невзоров уже сидел в хатке, где располагался оперативный отдел штаба фронта, и Арутюнов указывал ему по карте движение войск. За стенкой беспрерывно зуммерили телефоны, и охрипшие голоса вызывали штабы армий, корпусов, дивизий, отдавали различные приказы, запрашивали наличие артиллерийских снарядов, боевой техники, выясняли обстановку.

– А здесь их танки прорвались к Житомиру, – говорил Арутюнов. – Теперь они должны где-то еще устроить прорыв. Мы уж знаем. И Ставка отбирает резерв.

– На Западном фронте обстановка еще сложнее, – заметил Невзоров.

– Они там портачат, а мы должны своими корпусами бреши затыкать?

– К Вязьме прорываются две немецкие танковые армии, – сухо ответил Невзоров. – Где ваши корпуса?

– Думали, что задержим? И тебя прислали, – усмехнулся Арутюнов, кивнув на окно. – Слышишь музыку? Еще ночью стали отводить корпуса. Это бомбят дороги. Командующий фронтом у нас точно выполняет приказы.

Тиская ладонью подбородок, он уже снова глядел на карту и последнюю фразу так невнятно проговорил, что трудно было понять: одобряет за это или осуждает командующего.

Помолчав, он спросил:

– А слышал про наши дела, про Вашугина?

– Подробностей только не знаю.

– Подробности такие. Ставка приказывает наступать. Вашугин с КП армии организовывает наступление дивизии. Дивизия прорывается в тыл немцев.

И противник отходит. Но затем ударяет по флангам.

И брешь закрыть нечем... Вашугин такой человек был:

не умел прощать ошибки себе. Доложил он командующему, вышел, чтобы не мешать работе, и застрелился. А все потому, что сил фронту не хватает... У командующего железные нервы. Я бы на его месте ни за что резерв не отдал.

– Поэтому ты не на его месте, – сказал Невзоров.

– Верно, – кивнул Арутюнов. – А помнишь, как в училище мечтали стать лейтенантами?

– И ели халву из посылок твоих родителей.

– Халву я с детства терпеть не мог, – весело блеснул глазами Арутюнов.

– Зачем же ее присылали?

– Отцу написал, что есть у меня друг, который любит халву.

– И сам тоже ел.

– Что не сделаешь ради друга! Нам бы вот еще хоть на три дня задержать у себя артиллерию.

– Ну, брось! Я должен сообщить, как отправляют эшелоны.

– Ладно, – вздохнул Арутюнов. – Теперь знаю, почему тебя любят женщины и начальство.

Хата затряслась от близких тяжелых разрывов.

– Где бомбят?

– Аэродром.

– Тот? – забеспокоился Невзоров.

– Рядом. Из пустых ящиков самолеты устроили.

Веток накидали... Перед этим они склады липовые расколотили. Шесть налетов было. А как догадались, то вымпел сбросили. – Арутюнов из кармана гимнастерки вынул бумажку.

Невзоров прочитал написанное корявыми буквами:

"Сучин сын ты, Иван".

– Отдам члену Военного совета Рыкову на память, – сказал Арутюнов. Его придумка.

И в этот момент у хатки громко застучали о рельс.

– Э-э, – Арутюнов глянул на потолок. – Летят...

Они вышли на крыльцо. Пять "хейнкелей" летели клином. По улице гнали коров. У сруба колодца сгрудились женщины с коромыслами, наверное уже привыкшие к гулу самолетов. На дворе толстая, коротконогая молодуха, выпустив из хлева бычка, пыталась загнать его обратно.

– Тащи за хвост. Иль приласкай, – деловито советовали ей связные, курившие самокрутки, лежа у плетня, возле мотоциклов. – Он ведь мужик, дура баба. Ласку требует...

– Чтоб вам языки перекосило, – огрызнулась молодуха.

Невзоров увидел, как от "хейнкеля", летевшего над селом, отделился большой предмет. Он, кувыркаясь, падал, и вдруг разнесся жуткий визг со скрежетом, будто заползавший под кожу.

– Мама родная! – ахнул часовой, приседая у крыльца.

– Э-э, – свистяще выдохнул Арутюнов. Глаза его округлились.

А вой нарастал. Отпустив бычка, молодка в страхе присела.

– Батюшки! – тоненько вскрикнула она и метнулась к стожку возле хлева, йак-то сразу нырнув головой в сено. Остались видны лишь ее толстый зад и дрыгавшие короткие босые ноги. К этому стожку кинулся пожилой связной, уткнулся возле ее ног.

Невзоров и Арутюнов одновременно упали, растянулись на мокрой еще после дождя земле. Невзоров ждал чудовищного взрыва, но услыхал лишь, как визг оборвался звяканьем.

И потом донеслись голоса:

– Не разорвалась!.. Бочка это... Железная бочка.

С-под бензина. И дырки в ней...

– Пра, обыкновенная... Ну, трясучка их задави!

Штуковину выдумали.

– Ревела-то как, аж в печенках засвербило.

Связной, уткнувшийся в стожок, приподнял голову, рукой вытирая широкое, облепленное сеном лицо. Кося глаза на дергающиеся ноги молодухи, он покрутил носом, сплюнул:

– Тьфу ты, неладная! – И, увидев смеющиеся лица бойцов, добавил: – А нечего рыготать. Все, как тараканы, елозили... Сомлела бабенка...

Рассмеялся и Арутюнов, отряхивая колени:

– Понимаешь, обыкновенная бочка... Идем!

– У меня к тебе одна просьба, – сказал Невзоров. – Лейтенанты Сергей Волков и Андрей Жарковой. Из какой-то десантной бригады.

– Повидать надо?

– Хотя бы адрес узнай.

– Какой разговор! Все узнаю, – пообещал Арутюнов. – Едем на железную дорогу. Там грузятся два мехкорпуса и артиллерийские полки.

– Три мехкорпуса.

Арутюнов посмотрел на часы:

– Третий уже сорок минут, как бой ведет. Что делать? Из боя танки не отзовешь...

VIII

Рано утром Гитлер вызвал к себе начальника абвера и члена ЦК национал-социалистской рабочей партии адмирала Канариса. Дожидаясь приема, адмирал разгуливал в большом холле, обставленном турецкими диванами На журнальных столиках, в чугунных вазах торчали букетики полевых нарциссов, которые у древних римлян были символом победы, а у греков считались хранителями могил безымянных воинов. Шторы с вытканными медью эпизодами тевтонских битв едва пропускали свет хмурого неба. И маленькая, худощавая фигурка адмирала в штатском сером пиджаке как бы терялась на фоне этих громадных, закованных в латы рыцарей.

Адмирал думал о том, что заставило Гитлера неожиданно покинуть ставку и вернуться в Берлин. Его светлые, будто хрустальные, глаза ничего не выражали, а лицо со щеками оливкового цвета, крупным носом, высоким, рассеченным продольной морщиной лбом казалось приветливо-спокойным. Он лишь часто и нервно приглаживал узкой ладонью белые, рано поседевшие волосы. У адмирала было немало завистников среди окружения Гитлера. Этот странный вызов мог означать и крупные неприятности.

"А если службе безопасности удалось нащупать мои тайные контакты? – от этой мысли у него дернулась щека. – Интриги, интриги... Придется выложить свой козырь: досье на шефа службы безопасности Рейнгарда Гейдриха. Начнет ли Гитлер от ярости кусать пальцы, узнав ко всему еще, что в жилах Рейнгарда течет не арийская кровь? Но это уж крайний случай. Проще действовать чужими руками".

Едва заметно покривив губы, адмирал наклонился к букетику цветов, испускавших тонкий аромат увядания.

Характер Гитлера во многом еще оставался для него загадкой. В детстве Адольф был застенчивым, сентиментальным, плакал, когда его сверстники били кошек, и мечтал стать художником.

"Как бы все обернулось, – думал адмирал, – если бы его не выгнали за плохие способности из художественного училища? Если бы он потом не скитался по венским ночлежкам среди философствующих болтунов.

Если бы его не так часто били, доказывая преимущества грубой силы? Если бы не та война и события, когда ефрейтор оказался в немецкой рабочей партии? Наверное, он стал бы учителем рисования..."

В идеалы Канарис не верил. По его убеждению, они годились только для масс. И как древние жрецы управляли от имени богов, так и нынешние политики использовали веру людей в различные идеалы. За столетия менялась форма, а не суть дела... Гитлер избрал идею исключительности немецкой нации. Такое уже было когда-то. Много веков назад придумали тезис избранности одной нации всевышним творцом. Фанатизм исключительности вызывал стремление господствовать над миром, ожесточая другие народы., По какому-то закону, рассуждал адмирал, склонность верить своим особым качествам уживается с хитрой расчетливостью.

Гитлер легко понял, что и двух исключительных наций быть не может. А всякая начавшаяся борьба с ее жертвами придает любой искусственной доктрине реальный характер. Остановиться уже нельзя, как в бегущей толпе, – просто затопчут.

Так же быстро адмирал мысленно перебрал события, которые заставили Германию воевать на два фронта. Когда Гитлер выдвинул концепцию "жизненного пространства на Востоке" – это сразу заинтересовало не только магнатов германской индустрии, но и другие правительства Запада, которые хотели противопоставить немцев России в большой политике. Ему помогли захватить власть. Гитлер сразу подписал договоры о ненападении с Англией, Польшей, Италией и двинул батальоны в Рейнскую область, которую после войны заняла Франция. Мир ждал схватки. Но Канарис знал, что Англия одобрит этот шаг и посоветует французам смириться Гитлеру давали возможность приобрести ореол сильной личности. Вскоре западные страны через британского дипломата Идена, а затем и лорда Галифакса начали тайные переговоры. Гитлеру позволили мирно забрать Австрию, чешские Судеты и вольный Данциг. Но германские войска, заняв Судеты, двинулись к Праге. Это нарушало правила игры. Англия и Франция, чтобы напугать Гитлера, дали Польше военные гарантии. Хитрость состояла в том, что Германия, не имея сырьевых запасов для большой войны, целиком бы стала зависимой от Англии и Франции. А получив европейское сырье, уже делалась опасной.

Но теперь и Гитлер хотел заставить Англию и Францию бояться разногласий с ним. Он предложил России заключить договор. И тут выяснилось, что в Москве разгадали всю игру. Договор был подписан.

Уверенный, что Англия и Франция не рискнут идти на конфликт, Гитлер двинул армию в Польшу. Англия и Франция объявили войну, "странную" войну, когда пушки молчали... Но фронт был теперь с Запада.

Гитлер в ярости швырял книги, разбил хрустальную вазу. "Эти англичане и французы, – кричал он в присутствии адмирала, – эти политические импотенты...

уже ни на что не способны!" И тут же дал приказ о захвате Норвегии и Франции...

Тяжелая дверь кабинета Гитлера бесшумно распахнулась. Оттуда вышел министр экономики и президент Рейхсбанка Вальтер Функ – низенький, с толстым животом, толстой шеей и как бы сливавшимся с шеей подбородком. Раньше Функ был журналистом, и у него осталась привычка, щуря маленькие, под тяжелыми веками глаза, внимательно рассматривать каждого человека. Следом за ним появился любимец Гитлера, основатель национал-социалистской эстетики архитектор Шпеер – высокий, молодой, с густыми, свисающими бровями.

– Рад видеть, адмирал, – сияя белыми вставными зубами, проговорил Функ.

Архитектор по-военному щелкнул каблуками лакированных туфель.

– Можем сообщить, что фюрер утвердил проект нового Берлина. Это грандиозно!

– И обойдется недешево, – усмехнулся Функ.

– Но великое требует грандиозного памятника, – морща нос, отчего длинное лицо его приобрело хищное выражение, ответил Шпеер. – А дешевой рабочей силы у нас будет много.

Адъютант Гитлера в черном эсэсовском мундире нетерпеливым жестом пригласил Канариса войти.

IX

Гитлер стоял у большого дубового письменного стола. На нем был длинный серый китель армейского офицера и черные брюки. Его выпуклый лоб казался бледнее щек, чуть загоревшая кожа туго облегала мышцы скул.

Около стола в мягком кресле затонул доктор философии, рейхсмаршал Геринг. Неизменная приветливая улыбка застыла на его раньше сурово-красивом, а теперь оплывшем жиром лице. Белый с алыми лацканами мундир сверкал разноцветной чешуей орденов.

Слева от Гитлера, возле рояля, за низким столиком перебирала бумаги молодая стенографистка.

– Вы не понадобитесь больше, фройлен Юнге, – сказал Гитлер. Как бы спохватившись, он повернулся на каблуках, взял ее руку и, точно клюнув, поцеловал запястье. Щеки ее, оттененные белокурыми локонами, вспыхнули румянцем. И, пока она шла к двери, Геринг с той же улыбкой смотрел на ее худые ноги.

Словно лишь теперь заметив адмирала, Гитлер вяло приподнял руку и в щелках между его набрякших век остались только лихорадочно горевшие зрачки.

– Как ваше здоровье, адмирал? – тихо спросил он.

– Благодарю, – чуть наклоняя голову, ответил Канарис.

– Я доволен тем, как вы провели операцию, адмирал. Связь между русскими армиями была нарушена по всему фронту за час до вторжения. Их генштаб, заполучив сведения о том, что я решил начать войну, бросил к границам механизированные дивизии.

– А мои летчики колотили их на дорогах, – засмеялся Геринг. – Танки горели, как свечи в рождественскую ночь...

– Теперь перед нами живая сила русских, – сказал Гитлер. – Они фанатично сопротивляются. Необходимо усилить панику в тылах. Диверсии на транспорте, мятежи национальных групп и взрывы мостов создадут впечатление краха режима. Функ предлагает еще забросить туда семьдесят или сто миллиардов фальшивых рублей. Это верная мысль. Быстрый рост цен вызовет общее недовольство. Любой союз наций держится только силой центральной власти. Когда власть прочна, то массы остаются в повиновении. Стоит ей ослабеть – все мгновенно рассыплется.

Канариса всегда удивляло несоответствие выражения глаз фюрера, в которых светилась бешеная энергия, и вялости движений, точно Гитлер никогда не мог хорошо выспаться.

– Я даю вам широкие полномочия. Используйте всё, даже уголовные элементы.

– А русские жулики сами постараются, чтобы их опять не упрятали за решетку, – весело добавил Геринг.

– Наша борьба требует жертв, – сказал Гитлер, – в том числе и нравственных. Любые философские идеи хороши до тех пор, пока они дают основу борьбе нации за самоутверждение, отвечают ее жизненным потребностям. Будущие поколения не станут интересоваться, какими методами, с какими господствующими ныне представлениями мы завоевали для них жизненное пространство. Когда-то германцы завоевали Пруссию, где жили славянские племена, называвшие себя пруссами, и уничтожили всех непокорных, а часть женщин ассимилировали. Пруссия стала германской... Теперь на земле два с лишним миллиарда человек. И пищи ужэ не хватает. Меньшая половина людей ест на том уровне, который отвечает деятельному, эффективному существованию. Другие не могут полноценно развиваться из-за нехватки белков. А через 30 лет население увеличится до трех с половиной миллиардов. Люди будут рождаться, чтобы умереть от голода. Единственный вывод здесь – остановить рост других народов. Народ, который не найдет в себе силы для борьбы, должен уйти со сцены. Остальное просто моральное лицемерие.

Адмирал знал, что у Гитлера была необыкновенно цепкая память – все когда-либо прочитанное или слышанное он запоминал сразу и навсегда, а при нужде, точно из мешка, вытряхивал различные цитаты, сыпал фактами древней истории, удивляя слушателей эрудицией. Как все люди с хорошей памятью, он сам принимал это свойство за превосходство ума. И трудно было понять: действительно ли он сам так думает или просто хочет другим внушить определенную мысль.

– Война была предопределена ходом истории, – говорил он. – Мы должны разгромить восточного колосса сейчас. И у нас в руках окажется неисчерпаемая сырьевая база: железо, хлеб, нефть для нашей дальнейшей борьбы! Я уже приказал часть русских пленных солдат отпустить, чтобы они занялись уборкой хлеба.

Всякая нация, как женщина, сопротивляется инстинктивно, и покорять ее надо так, чтобы сопротивление казалось бессмысленным, но оставляя при этом какуюто надежду.

Гитлер замолчал, потирая кисть левой руки.

– Вы поняли меня, Канарис?

– Да, мой фюрер!

– Что в Иране? – помолчав и как бы собираясь с мыслями, задал тот новый вопрос.

Адмирал ответил, что сам тайно был на днях в этой стране, проинспектировал агентуру и что захват власти намечен там на конец августа, но есть опасность ввода русских и английских дивизий.

Гитлер вяло улыбнулся:

– Тогда они распылят еще больше свои войска. Год назад я приказал остановить танки у Дюнкерка. Англия стояла перед крахом. Если бы Англия рухнула, то в Индии, во всех других зонах Британской империи образовался бы политический вакуум. А я не собирался делать кому-то подарки. Мы придем в Иран, Индию как освободители, через юг России. Это будет смертельный удар и по Англии.

Канарис еще анализировал в уме слова Гитлера, не зная, как оценить их: то ли как гениальный ход в большой политике, то ли как ловкую увертку от допущенного им промаха с Дюнкерком, вызванного надеждой заключить с Англией мир. Остановив танки у Дюнкерка, Гитлер дал тогда возможность англичанам увезти из Франции триста пятьдесят тысяч боеспособных солдат, лучшие войска.

Адъютант подал Гитлеру раскрытую коробочку. Геринг вскочил с необычной для его тучности легкостью, звякнув орденами. Взяв из коробки рыцарский Железный крест, Гитлер приколол его к узелку галстука маленького адмирала.

– Поздравляю, Канарис, от имени Германии, – сказал он. – Теперь я должен покинуть вас.

– А мы обсудим детали, – проговорил рейхсмаршал, выходя следом за Гитлером в холл.

Когда Гитлер и его адъютант ушли, рейхсмаршал засмеялся:

– У фюрера еще одна трудная забота кроме войны.

Надо помирить беднягу Иозефа с женой. Эта дура не хочет верить, что министру искусства следует в интересах нации по ночам бывать у молоденьких актрис...

Да, кстати, адмирал... Из Бельгии мне прислали рыжую таксу. Видеть не могу шавок. А эта еще и обжора. Готов подарить. Но какого дьявола вы находите в них?

– Изучаю характеры, – с улыбкой, которая должна была означать, что это шутка, сказал Канарис.

Геринг оценил шутку и расхохотался, тряся животом.

– Фюрер доволен тем, – проговорил он, – как вы использовали его мысль заставить русских бросить все танки к границе.

"Но это же моя идея", – едва не сказал удивленный адмирал.

Хитрый и настороженный взгляд смотревшего в упор рейхсмаршала как бы спрашивал: "Ну что? Моя шутка лучше? Попробуй не согласись, что все это придумал Гитлер!"

И Канарис ответил соглашающимся, даже благодарным кивком, прикрыв веки, чтобы скрыть недовольный огонек. Он вдруг почувствовал себя так, будто из его кармана вытащили кошелек с деньгами, которые приберегал на черный день.

– И кстати, – сказал Геринг, – фюрер читал вашу записку Кейтелю по поводу жестокого обращения с военнопленными.

– Это мешает вербовке агентов среди них, – ответил Канарис.

– Он так и понял.

"Так вот что и было главной причиной неожиданного вызова", – догадался Канарис.

– А шавку я вам отдам, – Геринг фамильярно хлопнул маленького адмирала по плечу. – Считайте, что она ваша!

– Весьма признателен! – мягко, с нотками искреннего дружелюбия ответил Канарис.

Через полчаса, возвратившись в свою резиденцию на Тирпицуфер, адмирал достал из сейфа большую карту и разложил ее на столе. Множество условных значков, извилистых нитей, как щупальца, покрывали весь мир. Это были резиденции абвера за границей и линии связи. Доверенные люди Канариса находились и среди министров, и штабных офицеров, и руководителей партий. Многие годы абвер помогал им двигаться к власти, устраняя противников, которые становились то жертвами автомобильных катастроф, то любовных интриг, то сами кончали счеты с жизнью, запутавшись в финансовых неурядицах, так и не поняв, отчего возникло банкротство. Это было еще невиданным в истории проникновением разведки к управлению другими народами и стоило миллионы. Гитлер не жалел денег на разведку.

Но еще эта сеть играла определенную роль в тайном замысле адмирала. Частью замысла была и его идея предупреждения о нападении. Это вызывало растерянность: войска спешно бросали к границам, и колонны попадали под удар немецких моторизованных дивизий Так было и во Франции, и в Бельгии, и в Норвегии. Гитлер по договоренности с адмиралом разыгрывал истерики, желая сбить с толку англичан, требовал найти "предателя": он и не догадывался, что тоже выполняет отведенную ему Канарисом роль. И за границей, особенно в Англии, получая через агентов Канариса секретную информацию, уверялись в его надежности. Война истощит Германию, и потребуется человек, с которым западные страны могут договориться. Тогда Канарис выйдет на арену истории...

Адмирал глядел на карту, словно на шахматную доску, где в сложном переплетении боролись разные силы.

"Около пяти миллионов солдат и тысячи самоходных орудий, танков, бомбардировщиков атакуют Россию, – думал Канарис. – По расчетам командования, миллион немецких солдат будет убит лишь в этом году.

Иные, находясь еще дома, радуясь чему-то, строя планы женитьбы, мечтая, уже вычеркнуты из жизни стратегическим замыслом. Но потери там больше запланированных. И если Россия не капитулирует до зимы..."

Канарис обернулся и взглянул на японскую гравюру, висевшую на стене. Эта гравюра, подаренная ему японским послом в Германии Хироси Осимой, изображала человеческое лицо, перекошенное страшной усмешкой. Талантливый художник штрихами выразил и множество других чувств, символизируя фатальность судьбы.

Зашедший в кабинет с докладом помощник решил, что адмирал отдыхает, любуясь своеобразной картинкой.

– Что-нибудь важное? – спросил Канарис, переводя взгляд на его тяжелую челюсть. Суровое, неподвижное лицо помощника всегда действовало как-то успокаивающе, его мозг работал только в определенном направлении, заданном адмиралом, с четкостью хорошо налаженного механизма. И это адмирал ценил в сотрудниках больше всего.

– Барон Ино вернулся, – сказал тот. – Ждет на загородной вилле.

– Отлично! – радостно воскликнул адмирал. – Какие известия с Восточного фронта?

– Наш инспектор, который пропал в зоне 6-й армии с гауптманом Кюном, еще не обнаружен.

– Не могли же они уйти к русским! – проговорил Канарис.

– Это исключается, но, – помощник знал, что адмирал не любит, когда ему дают мысль в разжеванном виде, – там леса и болота.

– Пусть ищут, – хмуро приказал Канарис. – Разве это непонятно?

Помощник молча кивнул.

– Радиоперехват докладывает, что из Берлина опять ведут активные передачи три неизвестные рации.

– Все те же? – спросил адмирал.

– Да. Перехвачено еще тридцать четыре шифровки. Код очень сложный. Разгадать его поручено доктору математики Фауку из Лейпцигского университета. Есть основания думать, что шифровки направляются в Москву.

– Это нахальство! Ведь мы получаем из Москвы гораздо реже информацию, сказал адмирал. – Они работают здесь под носом и, конечно, сообщают не о погоде. Я чувствую, эта ниточка ведет к большевистскому подполью. Вызовите с фронта лучших пеленгаторов. Надо захватить радистов. А остальное предоставим службе безопасности. Гейдрих жалуется, что я избегаю контакта с ним. Что еще?

– В группах армий "Юг" и "Север" приступили к исполнению операции "Шутка".

– Так! – удовлетворенно кивнул адмирал. Эту дерзкую, нарушающую всякую логику войны операцию тоже придумал он. Именно в нарушении логики и был ее смысл: выбрасывать на парашютах захваченных русских офицеров снова к их штабам. Никто, разумеется, там не поверит, что они сброшены без цели.

Страх измены в армии парализует усилия русского командования.

– План операции следует дополнить. Напишите:

формировать группы из уголовников, а главное, из пленных нацменов, имеющих какие-либо основания быть противниками режима. Снабдив их оружием, фальшивыми деньгами, забрасывать в глубокий тыл.

Как думаете, чем это кончится?

– Начиная войну, думают о победе, – осторожно сказал тот.

– Но абсолютных побед не бывает, – заметил адмирал, – как и в отношениях с женщинами. Всегда приходится что-то терять. Абсолютные победы мы рисуем в своем воображении. И если события разламывают воображаемую картину, долго еще видим то, что ей соответствует.

– Получена шифровка из Львова, – сказал помощник. – Националисты формируют правительство, и есть разногласия среди лидеров...

– Сфинкс власти требует жертв. А тому, кто залезет на его спину по трупам бывших друзей, приходится обставлять себя ничтожествами, чтобы выглядеть гигантом, – адмирал проговорил это уже сердито, так как вспомнил ухмылки Геринга. – Для меня загадка: почему русские не ассимилировали эти малые народы?