Текст книги "Время надежд (Книга 1)"

Автор книги: Игорь Русый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Женщина, принимавшая телеграммы, даже не глянув на него, выписала квитанцию Выйдя снова на улицу, он разорвал эту квитанцию, бросил в железный ящик с песком и направился к дому Тюхина.

Шор еще лежал на своей кушетке.

– Ну как? – равнодушно поинтересовался он.

– Можно было и не ходить, – сказал Волков.

– Давай тогда спать. Завтра пораньше встанем.

Шор повернулся к стене и вскоре захрапел.

В другой комнате что-то неразборчиво бубнил Тюхин, очевидно ругая жену.

Ночью Волков проснулся от легкого шороха. Луна торчала в окне углом свежевьгструганной доски, и мерцающий свет падал на кушетку Федора. Но его там не было. Дверь осталась приоткрытой, и слышался храп Тюхина. Босиком, чтобы не греметь сапогами, Волков пробрался на кухню: если заметят, можно объяснить желанием напиться. И вторая дверь была открыта.

– ...Феденька, что же мне?.. – донесся слабый говор. – Измаялась я... Мочи нет. Семь лет маюсь, хотела и руки наложить. Девчонкой ведь замуж пошла. Голод был... А теперь с постылым как жить?

– Ты погоди еще немного, – отвечал Шор.

– Я и в армию уйду. Стирать буду. Прачки в армии нужны. А смерти не боюсь. И смерть приму.

– Настасья! – вдруг крикнул из глубины дома проснувшийся Тюхин.

– Здесь я, – ответила с крыльца она. – К скотине выходила.

– А чего холода напустила? – проворчал Тюхин. – Иди сюда.

Волков пробежал в комнатку и улегся на свою лежанку.

XV

На станцию Волков шел мимо почты, однако его никто здесь не ждал. Только у вокзала какой-то человек обогнал его, задев локтем. Лицо этого человека в брезентовом плаще и рваной шапке показалось Волкову знакомым. И, как бы для того, чтобы Волков мог лучше разглядеть его, тот остановился, прикуривая.

"Это же Комзев, – узнал его Волков. – Старший лейтенант..."

В памяти его на миг всплыли осыпавшиеся траншеи, ломаная цепь автоматчиков, стук пулемета, разрывы гранат и атака...

А Комзев подмигнул ему одним глазом, точно хотел сказать: "Удивился, брат?"

Не оглядываясь, Волков пересек вокзальную площадь, где стояло много повозок. На перроне толпились мобилизованные, все остриженные наголо, но еще в своей домашней одежде. Это были уже не молодые парни, а степенные пожилые люди. Молча, с закушенными губами, стояли жены. Лишь некоторые всхлипывали, что-то тихо говорили напоследок мужьям.

Волков нырнул под состав открытых платформ, нагруженных станками эвакуированных заводов, обгорелыми танками. Из другого подошедшего состава выпрыгивали бойцы с котелками, торопясь набрать воды.

Комзев догнал Волкова. Они присели у товарного вагона, сброшенного с насыпи.

– Что не удивляешься? – весело играя глазами, спросил Комзев.

– Я теперь ничему не удивляюсь, – ответил Волков. – Значит, вы тогда пробились?

– Четверо... И комбрига дотащили.

Комзев мало изменился: та же широкая заразительная улыбка, румянец во всю щеку. Лишь одет иначе, а вместо щегольских сапог на ногах какие-то грязные ботинки, перетянутые шнуром.

– Меня с фронта отозвали две недели назад и говорят: "Лейтенанта Волкова из десантной бригады помнишь? ." "Помню, – отвечаю. – Убит на моих глазах".

"Тогда, – говорят, – надо встретить мертвеца". "Есть, – отвечаю. Когда двигаться на тот свет?" "Пока немного ближе", – говорят А вчера телеграмму приносят. .

Дома у тебя все живы, здоровы. Папаша из газет сводки аккуратно вырезает. Решил подсчитывать, сколько фрицев ухлопали. На его счетах война через месяц должна кончиться. А мамаша грозилась тебя выпороть, как домой заявишься. Мамаше надо бы полководцем стать. Ну, вообще беспокоятся... Как тебя называть?

– Виктор Никифоров, – сказал Волков.

– Ясненько.

– Что-нибудь известно про лейтенанта Жаркового?

– Жарковой?

– Его выбрасывали тогда с группой на парашютах.

– Дружок твой, – вспомнил Комзев. – Нет... О нем ничего не знаю. Четвертый месяц воюем, а сколько всего было.

Волков оглянулся. Два железнодорожника шли мимо них.

– Ты не беспокойся, – сказал Комзев. – Наблюдают. Если появится любопытный, аккуратненько уберут.

Ну, давай рассказывай.

Он записал имена, которые сообщил Волков,

– Можно брать их сегодня, – добавил Волков. – Надоело мне уже...

Комзев хмыкнул:

– В этом районе передатчик действует. Шифровки лупит ночью. И отыскать его не могут. Шор, конечно, тут не один. Возможно, и не он руководит. Я думаю, с тобой генерал захочет повидаться. Когда бы лучше?

– Лучше завтра, – ответил Волков. – Неизвестно, что будет потом.

– Пожалуй, – согласился Комзев. – А сейчас двигай в Раменск, как тебе приказано. Мы что-нибудь организуем. И все аккуратненько Шору доложи. По непроверенным данным, войска отводят с фронта на пополнение. Чтобы проверить, надо еще съездить разок.

Понятно? Завтра, как вернешься, тут буду ждать. Теперь расходимся...

К Раменску Волков доехал на товарняке. Станцию ночью бомбили. В тупике догорал санитарный поезд.

Мокрый снег кружился над разбитыми дымящимися вагонами, над глубокими воронками, над зенитками, у которых стояли, накрывшись плащ-палатками, бойцы.

Купив газету, Волков узнал, что немцы подошли к Можайску. Их наступление развертывалось по всему фронту тремя гигантскими уступами.

На станции из вагонов поезда, прибывшего из Москвы, высаживали старух и детей. Шумливая суета, крики создавали паническую неразбериху. Подальше разгружался воинский эшелон: с платформ скатывали гаубицы, из теплушек по дощатым лазам выводили коней. Два молодых артиллерийских лейтенанта в новеньком обмундировании уговаривали девушку с миловидным лицом, измазанным паровозной копотью, и масленкой в руках, назначить им свидание.

– Утром здесь проезжали, – говорил один из них, – думали, уже на фронт. И вернули oj Москвы.

– Неразбериха, – сказал другой.

Волков подошел к этой девушке и спросил, когда будет поезд на Коломну.

– Вот, – кивнула она на состав. – Разгрузят – и уйдет порожняком.

Оба лейтенанта с недовольным видом уставились на Волкова.

– А ну шагай отсюда! – проговорил один, у которого из-под сдвинутой набекрень фуражки выглядывал рыжий чуб.

– Человеку же ехать надо, – заступилась девушка, рассматривая Волкова голубыми, какими-то очень ясными на чумазом лице глазами.

– Шпаки гражданские еще ходят, – сказал лейтенант. – Эшелон воинский.

У состава выкрикнули команду.

– Адрес, Надя, адрес, – проговорил другой лейтенант. – Эх, не успел записать...

И оба побежали к пушкам.

– Знакомлюсь каждый час, – вздохнула девушка, – на три минуты. Вы глядите, поезда тут долго не стоят. Ночью бомба прямо на вагон с ранеными упала.

Вчера и днем бомбили...

– А вы тут живете?

– Я из Москвы, училась в консерватории, – ничуть не удивляясь его любопытству, ответила она.

– И Машу Галицыну знаете?

– Галицыну?.. Конечно. Вы дружили?

– Нет, – сказал Волков. – Так просто.

– Мне Галицына всегда не очень нравилась. Гордячка... Ой, – тихо проронила она, глядя уже мимо Волкова. – Ленька опять удрал...

Мальчишка лет двенадцати в больших не по росту сапогах и большом картузе шмыгнул за вагон.

– Помогите догнать его. Третий раз на фронт убегает. Мать же с ума сойдет.

– Рискну, – улыбнулся Волков, представив, как "немецкий агент", выполняющий опасное задание, ловит сбежавшего из дому мальчишку.

Ленька притаился у колеса и осторожно выглядывал, рассудив, должно быть, что для него-то главная опасность исходит от масленщицы. Не проявил он беспокойства и когда Волков схватил его за руку.

– Пусти... Чего ты?

Но, увидев бегущую девушку, сразу захныкал:

– Большой, да? Справился. Ма-амке скажу!

– Как тебе не стыдно, Ленька! – проговорила Надя. – Мать расстраивается, а тебе не стыдно. Опять хотел убежать? Вот нашлепаю тебя... Горе от этих мальчишек!

– Все равно убегу, – насупился Ленька.

– А убьют, что матери делать?

Ленька засопел, презрительно вытянув губы. Должно быть, понятие "убьют" казалось ему столь нелепым, что и разговор вести об этом попусту.

– Беда от этих мальчишек. Одна беда...

В этот момент клацнули буфера и заскрипели вагоны состава.

– Ой, поезд уходит, – сказала она.

Волков догнал тронувшийся состав, вскочил на подножку тамбура, где уже сидело несколько беженцев.

Холодный, мокрый ветер с заснеженных подмосковных лугов бил в лицо. У переезда остановились тягачи с гаубицами и колонна пехоты. На бойцах истрепанные, прожженные шинели. Пушки были исцарапаны осколками, дула закопчены.

"Хватит, – подумал Волков. – Завтра скажу, что хватит. И тоже на фронт..."

Вечером Шор подробно расспрашивал о воинском эшелоне на станции Коломна, о том, сколько пушек сгружали в Раменске, о калибре гаубиц на переезде Досаду вызвало у него то, что Волков не сумел узнать ни одного номера части.

– И так видно, что потрепанные части, – говорил Волков, – с фронта отвели. Артиллерийские дивизионы в Раменске были свежие, но пушки допотопные.

Каким-то остановившимся, тяжелым взглядом Шор посмотрел на него:

– Это все неточные сведения. Мало чего ты узнал В голосе не было угрозы, но холодные зрачки под набухшими веками давили беспощадной жестокостью Так, наверное, сытый удав мог смотреть на пойманного кролика, раздумывая, что с ним делать. И казалось, вся его физическая сила концентрировалась в этом взгляде.

– Попробую узнать, – сказал Волков, делая судорожное глотательное движение. – Попробую еще завтра...

Шор отвернулся.

– Чем смелее действуешь, тем у людей меньше подозрений... Ночевать я сегодня буду в другом месте А ты останешься и завтра утром езжай в Раменск.

На следующий день Волков опять поехал в Раменск Он толкался среди беженцев, слушая разговоры о грабителях, называющих себя "Черной кошкой", узнал, что в подошедшем эшелоне батальоны дивизии, отведенной из-под Можайска на формирование.

– Это двадцать шестая? – наугад спросил Волков у одного бойца.

– д зачем тебе? – подозрительно уставился на него тот.

– да брательник письмом сообщил, что едет, – ответил Волков – Он из двадцать шестой.

– Не, мы восемьдесят первая.

Снова разгружались и артиллеристы, которых он видел здесь вчера. Лейтенант с казацким чубом узнал его, сам окликнул:

– Эй, парень, а где она?

– Кто? – спросил Волков.

– Масленщица эта... Надя.

– Откуда я знаю? – ответил Волков.

А из репродуктора доносилось: "Наши войска, ведя упорные оборонительные бои в районе Харькова, за истекшие сутки..."

Назад он возвращался с эшелоном беженцев.

Не доезжая Коломны, он спрыгнул и пошел к опрокинутому вагону. Там уже сидели Комзев и пожилой рабочий в замасленной спецовке.

– Это Волков, товарищ генерал, – сказал Комзев. – А теперь Виктор Никифоров.

– Здравствуйте, – кивнул тот, не вставая.

– Ну, что в Раменске? – спросил Комзев.

– Восемьдесят первая дивизия из-под Можайска.

И артиллеристы. Они возмущаются, что гоняют тудасюда.

– Правильно, – засмеялся Комзев. – Через три дня сильнее возмущаться будут. Между прочим, там еще один человек крутился. И сюда он приехал раньше тебя.

– Шор? – спросил Волков.

– Шор не такой дурак. Видимо, поручил следить за тобой.

– Хорошо, что вспомнили кличку Рыба, – сказал генерал. – Перед войной еще искали, а он сидел в тюрьме как уголовник. Настоящее имя этого человека Вальтер Штрекер. Офицеры абвера называют его "железный Вальтер"... Летом на Украине был захвачен гауптман Кюн и немного рассказал о своем друге Штрекере, уверенный, что тот находится в безопасности.

Отец Вальтера Штрекера директор крупных заводов.

Сыну легко перебраться на теплое местечко в Берлине. А он предпочитает риск... Говорю это, чтобы знали, с кем имеете дело. Арестовать Шора просто, но тогда мы упустим большие возможности. Я думаю, вас, лейтенант, считают надежным, если отправили к Штрекеру. История с мостом, вероятно, была проверкой. Задумано ловко. Мы бы наверняка усилили охрану, и все тогда им стало бы ясно...

– Мне и в голову не пришло, – усмехнулся Волков.

– Теперь относительно ваших поездок... Немецкий генштаб очень интересуется нашими резервами, – сказал генерал, и усталое лицо его с плохо выбритыми щеками, аккуратной бородкой нахмурилось. – А сколько еще агентов здесь? Это меня интересует. И главное, радиопередатчики... Через несколько дней вы "завербуете" Комзева. Предположим, он дезертир. Как лучше сделать, еще обдумаем.

– Разрешите? – спросил Комзев. – Если мне выйти на Тюхина...

– Инициативу надо бы оставить Шору, – подумав немного, сказал генерал. Он как бы решал в уме сразу несколько задач и в то же время сгребал пальцами мокрый снег, лепил из него фигурки неуклюжих зверюшек.

Договорились, что Волков намекнет Шору о слухах, будто в лесу появились дезертиры. Теперь, казалось, все пойдет по строго намеченной логической нити. Но в этот же вечер случилось то, чего никто бы не мог предугадать и где самая неумолимая логика бессильна.

Волкова арестовали у дома Тюхина. Потом из дома вывели Шора. Их с наручниками отправили в камеру предварительного заключения.

– Взяли субчиков, – говорил усатый милиционер, хлопая окованной жестью дверью. – Эх, бандюги!

Стрелять бы вас на месте!

Стены и низкий потолок камеры были заплеваны, исписаны ругательствами.

– Кто бы мог думать, что он такой идиот! – угрюмо сказал Шор. Проломил Настасье голову и сам явился в милицию.

– Тюхин? – догадался Волков. – А почему забрали нас?

– Оружие успел выбросить? – спросил Шор.

С растерянностью на лице и думая о молчаливой Настасье, Волков только покачал головой.

– Ладно, – усмехнулся Шор. – Осудят Шорина и Никифорова за грабеж лет на десять. А из тюрьмы выходов много.

– Какой грабеж?

– На дорогах. Можешь накручивать уголовные легенды. Когда человек говорит о себе плохое, ему верят больше. Сейчас подробности обговорим...

XVI

Шора увели на допрос. Когда он вернулся, то успел шепнуть:

– Очная ставка...

– Выходи, Никифоров, – торопил усатый милиционер.

Кабинет следователя находился рядом. Тюхин, понурившийся и бледный, сидел на табуретке у зарешечённого окна. Худощавый молодой следователь что-то писал. Возле его руки лежали очки.

– Знаете этого человека? – спросил он, указывая карандашом на Волкова.

– Знаю– ответил Тюхин. – Про него и говорил.

– Минуточку, – следователь надел очки. – Будете отвечать только на мои вопросы. Итак, вы его встретили у железнодорожной будки?

– Федор это просил.

– Допустим. А отчего именно у будки?

– Раньше они так сговорились.

Тюхину разговор, видно, казался бессмысленным, ненужным, и мысли его были заняты другим, поэтому отвечал совершенно механически, одеревенелым голосом.

– Никифоров, где вы познакомились с Федором Шориным?

– В поезде, – сказал Волков.

– Раньше знали его?

– Нет.

– А вы, Тюхин, знали?

Из вопросов следователя и ответов Тюхина как бы постепенно развертывалась картина его жизни и трагедия Настасьи – заурядная, нехитрая в сравнении с теми огромными, происходящими на земле событиями, которые занимали Волкова.

...Когда-то в Москве убили ювелира. Тюхин сам не участвовал в этом, но прятал ценности. Он купил дом, женился на оставшейся без родных Настасье и много лет пребывал в страхе, что его арестуют или вернутся из тюрьмы налетчики. Постоянный страх расплаты делал его жестоким и мнительным. Он выходил из дому редко и Настасью держал в постоянном страхе. Он любил с тем мучительным, отупелым чувством, которое из боязни потерять любимую оборачивалось ненавистью. И, сознавая инстинктивно, что этим порождает у нее отвращение, все больше любил и больше ненавидел. Шорин появился как-то утром и сказал, что налетчики простят долг, если он возьмет квартирантов...

– А вы говорили, что с Шориным познакомились недавно? – обратился следователь к Волкову.

– Что Настасья-то? – вырвалось у Тюхина.

– Пока жива, – ответил следователь. И Тюхин вдруг беззвучно разрыдался.

– Для нее же все. Копил, берег! А сказала, что уйдет... что не люб.

– Нельзя любить ни того, кого боишься, ни того, кто тебя боится. Это говорил еще Марк Тулий Цицерон, – заметил следователь и повернулся к милиционеру – Уведите обвиняемого.

Милиционер тронул Семена Григорьевича за плечо:

– Ты бы раньше каялся. Все каются посля, ан дело уже сделано...

– Итак, Никифоров, – проводив Тюхина взглядом из-под очков, заговорил следователь. – Ясная картина?

Можно обмануть других, но нельзя обмануть себя Нечистая совесть будет всегда и неотступно ходить, как мрачный призрак.

"Так вот для чего понадобился и разговор с Тюхиным", – отметил Волков.

– Это уже из Достоевского, – усмехнулся он. – Кстати, Цицерон говорил: "Чем честнее человек, тем менее подозревает других в бесчестности..."

Следователь даже не мог скрыть оторопелости Должно быть, в институте профессора толковали ему, что преступления связаны с умственной отсталостью людей, а когда возрастает умственный потенциал, является стремление к полезному труду.

– Вы читали Цицерона?

– Афоризмы легко запоминаются, и поэтому кажется, что в них уйма мудрости, – сказал Волков.

– Н-да, – задумчиво протянул следователь – Где вы достали пистолет?

– Купил, – ответил Волков.

– Предположим. И участвовали в действиях так называемой "Черной кошки"?

– Об этом и не слыхал.

– Все ложь, Никифоров, ложь!

– Конечно, – подтвердил Волков.

– То есть вы лжете и еще сознаетесь? – тонкая, будто просвечивающаяся от частых недоеданий кожа его лица задергалась мышечными спазмами, а глаза стали круглыми и по-детски удивленными. Это был уже не многоопытный, с проницательным взглядом человек каким он держался раньше, а мальчишка, обманутый в лучших намерениях. Видно, ему очень хотелось сейчас поколотить подследственного. А Волков размышлял: не сказать ли, кто Шор, – уж очень интересно посмотреть, какое тогда будет лицо у этого юриста.

– Нелегкая это работа, – насмешливо проговорил он – задавать вопросы. И сколько бы вопросов мы ни задавали, опять возникнут другие, на которые еще труднее отвечать.

– Вы просто циник, Никифоров, – сразу как-то успокоился тот, довольный, очевидно, найденным ключом раскрытия характера и строя в уме новую логическую цепь допроса. – Будем иначе говорить...

Однако говорить ему не удалось. Зашел седой подполковник милиции, а с ним еще двое. Это были генерал и другой, незнакомый Волкову пожилой человек в одинаковых штатских пальто, надетых поверх военной формы. У подполковника милиции и у этого человека вид был такой, словно им дали хороший нагоняй.

– Из Московского управления, – объяснил коротко подполковник следователю. – А вас к телефону...

Когда следователь и подполковник милиции вышли, генерал расстегнул пальто.

– Наломали дров... Клопы едят?

– Да, – улыбнулся его шутке Волков.

– Что Шор?

– Спокоен как будто. Надеется устроить побег.

– Хм... Это мысль неплохая, – генерал потер ладонью щеку и засмеялся. Мы тоже об этом думали.

Бежать вам надо, когда Шор совсем успокоится.

– Обоим? – растерянно спросил Волков.

– Именно, – подтвердил генерал. – Вероятно, и фронт переходить с Шором будете.

– Но я... – проговорил Волков и запнулся.

– Что молчите?

– Я совсем забыл. Ковальский просил это .. Легенда о золотом руне...

– Легенда?..

Генерал, удивленно приподняв брови, слушал его рассказ.

– Да, – хмыкнул генерал. – Ковальский неисправимый лирик. Что же он там? Легендами еще увлекается? Придется выговор дать. А ты запиши, где брали это руно. Чем черт не шутит.

Генерал помолчал, хрустнув пальцами рук, и задумчиво прибавил:

– Все же странно... Почему вокруг Коломны набросали много агентов? Что вы думаете, лейтенант?

– Леса кругом. Удобно, – сказал Волков.

Никто еще не мог знать, что именно здесь, у Коломны, по разработанному плану немецкого генштаба должно было сомкнуться кольцо танковых армий вокруг Москвы. И на карте фельдмаршала фон Бока синие стрелы уперлись в этот городок на берегу Оки.

XVII

Шор и Волков бежали ночью. Когда их повели в тюрьму, Шор ударом кулака оглушил милиционера.

По темным улицам Коломны они вышли к железной дороге и прыгнули на товарный состав. Поезд, груженный углем, без остановок шел к Москве. Уже за Раменском они спрыгнули, перебежали в лес.

– Теперь пусть ищут, – усмехнулся Шор, пряча за голенище наган милиционера. – Следователь думал, что я раскололся. Для убедительности адресок настоящих грабителей ему выдал. Он меня чаем поил и жаловался, какой ты негодяй.

– Без документов никуда не уйдем, – хмуро сказал Волков.

– Документы будут, – Шор присел на лесную кочку. – Садись, отдохнем.

Далеко, в предрассветной мути неба, лопались красные блестки. Стук зениток наплывал эхом, а лучи прожекторов над Москвой раскачивались, будто их трепал порывистый ветер. Лес был мокрый, холодный.

– Неподалеку, в Малаховке, – говорил Шор, – живет человек...

– С меня хватит, – качнул головой Волков. – Откуда я знаю, что там нет ловушки?

– Это проверенный человек.

– И Тюхин был проверенный, а влипли... Почэму следователь кончил допросы?

– Потому, что я искренне каялся, выдал своих дружков-грабителей. Логика юриста.

– Только ли? – усомнился Волков.

– Что-нибудь заметил? – насторожился Шор.

– Если бы заметил, то не спрашивал...

– А я начинаю тебе верить, – сказал Шор.

– Поздновато.

– Нет, – засмеялся Шор. – Такова игра. Хочешь побывать в Москве?

– И еще у черта в зубах, – кривя рот, буркнул Волков.

– Спокойно, – процедил Шор. Он втянул шею и стал похожим на японского божка, оставленного кемто на лесной кочке Рот его темнел широким провалом. – Жаль, московские рестораны закрыты, а то бы съели в "Арагви" шашлычок. Не люблю пресной жизни... Гад же Тюхин, угрохал Настасью... Да. Каждому приходится выбирать из двух возможностей: быть лучше или жить лучше? Здесь и вся философия. – Шор коротко усмехнулся. – Большинство людей точно мокрицы у горячей кастрюли, суетятся, а забраться в нее не могут. Идет внутренняя борьба между "хочу" и "могу".

Только у сильного человека "хочу" означает и "моту".

Остальные признают его силу, так как это их собственный, недостижимый идеал. Понял?

– Нет, – сказал Волков.

– Кого называют великими? Чингисхан или Наполеон, допустим... Этих парней ничто не останавливало.

Устраивали мясорубку для целых народов, и аппетит их не портился. За что уважать людей, если они глупы?

"Что с ним? – подумал Волков. – Или в нем шевельнулась жалость к Настасье? Как его разгадать?"

Шор подтянул голенища сапог. Лишь теперь Волков заметил, что рука его все время была там, куда сунул наган.

– Идем, – сказал он.

Зеленую еще траву покрывали опавшие листья, напоминая крупную ржавую чешую. Всегда шумные, полные дачников, эти места будто вымерли. Попадались консервные банки, желтели обрывки газет.

У Москвы стреляли зенитки. Темное небо расцвечивали оранжевые вспышки.

– Железную дорогу бомбят, – сказал Волков.

Вдалеке наклонно пронесся к земле огромный факел.

– Сбили!

– Черт! – выругался Шор.

На опушке рощи стояли танки. Заметили это неожиданно и оба упали. Но когда пригляделись, то стало ясно: это лишь фанерные макеты, грубо окрашенные, замаскированные увядшими ветками. Корявые бревна изображали стволы орудий. А на земле валялись обрезки досок, стружка. Никто не охранял макеты, расставленные так, чтобы из окон проходивших поездов были видны их контуры среди деревьев. Шор насчитал девяносто фанерных танков.

– Дали работку плотникам, – без улыбки сказал он. – Чуть ли не танковый корпус.

Возле дачной станции Малаховка они увидели тот поезд, на котором ехали. Насыпь темнела воронками, хаотично грудились обломки платформ, блестел рассыпанный уголь. Женщины в спецовках очищали путь.

Шор и Волков подошли ближе.

– Чего гуляете? Помогли бы! – крикнула одна.

– Поможем, – отозвался Шор.

Он плечом налег на платформу и сдвинул ее.

– Вот бугай, – удивилась женщина.

– И кровь горячая, – подмигнул ей Шор.

– Ходят без дела, – отгребая лопатой уголь, сказала другая, в брезентовых штанах и синем платке, повязанном так, что скрывал ее щеки, лоб. – Твою бы силушку на фронт.

– А уже!.. – меняя игривость голоса на лихую беззаботность, выпалил Шор. – Последний нонешний денечек... Завтра любимым оставим наказ: "Жди меня, и я вернусь или похоронная".

Как-то вдруг это изменило ее настороженное отношение к ним.

– Так шли бы домой, – сказала она. – Чего надрываться? Управимся и без вас.

Затем, выпрямившись и откинув платок, тихо добавила:

– Если Антипова Юрия там встретите... на фронте.

Муж это. Давно писем нет. Если встретите...

– Антипов? Ладно! – толкая платформу, отозвался Шор.

И Волков шепотом сказал этой женщине:

– Позвоните в Москву быстрее. Очень важно... Никому не говорите здесь.

Он дважды повторил номер телефона, который при первой встрече дал ему Комзев, и громко добавил:

– Фронт большой. Мало надежды кого-нибудь увидеть.

– А верно, – отряхивая телогрейку, повернулся Шор. – Домой надо идти.

– Да идите, идите, – скрывая волнение, отозвалась женщина в платке.

– И так помогли! – заговорили другие. – Вон как углем испачкались!

– Отмоемся, – балагурил Шор. – Главное, чтоб совесть иметь чистой. А трудовая грязь почетная.

Когда отошли немного, Шор вдруг спросил:

– Что ты говорил ей?

– А-а... Сказал, что вряд ли увидим ее мужа. Зачем обманывать напрасно?

Из-за поворота дачной улицы вышел патруль: трое бойцов и командир. У пожилого младшего лейтенанта ремни висели, как ослабленные подпруги, а выражение лица было точно у старой, заскучавшей от надоедливой работы лошади.

Посмотрев на них, младший лейтенант остановился, видно раздумывая, спросить ли документы. Но Шор сам направился к нему.

– Ребята, закурить есть? Без курева с утра пухнем.

Долбанули нас фрицы.

– А-а, – участливо кивнул младший лейтенант.

Испачканные угольной пылью рабочие не вызывали подозрений.

Низкорослый боец вытащил кисет и отсыпал в ладонь Шора щепоть махорки.

– Эшелон там сильно разбили? – спросил он, поправляя ремень автомата.

– Да нет... Задние платформы только. А видали, как самолет факелом пошел над лесом?

– "Юнкере" это, – объяснил боец. – И летчика уже поймали. Шесть крестов на груди. Асом такой называется.

– Вот гад! – удивился Шор. – Спасибо за махру, браток А важный кисетик у тебя. Зазноба вышивала?

– Кури на здоровье! – сказал боец, довольный тем, что обратили внимание на кисет.

XVIII

В низкой мансарде, под крышей, пахло лекарствами и застарелой плесенью. Если даже никто не ходил по комнате, все равно тихонько, будто жалуясь, поскрипывали стены. О том, что в маленькой, старой дачке живет аптекарь Чардынцев, извещала медяшка, прибитая на калитке. Еще утром Шор куда-то послал хозяина Теперь он сидел возле открытого занавешенного окна Волков слушал последние известия. Репродуктор хрипел, и диктор точно заикался: "...После упорных боев наши войска оставили города Юхнов, Мосальск Атаки противника в районе города Малоярославец отбиты с большими для него потерями в живой силе и технике Зэ истекшие сутки уничтожено более восьмидесяти немецких танков, сбито двадцать четыре самолета..."

Шор приподнялся, чуть отодвинул занавеску И Волков тоже глянул в окно. У дачки между соснами вилась тропинка. Четверо мальчишек окружили поставленное кверху дном ведро. Из ведра торчала палка, очевидно изображавшая пушку, а на ржавой жести мелом были нарисованы кресты. Мальчишки что-то укладывали под это ведро, затем потянули от него бечевку.

Спрятавшись за деревом, они подожгли бечеву. Огонек медленно пополз к ведру.

– Чертенята, – усмехнулся Шор. – Придумали же игру!

На тропинке появились две женщины: одна толстая, в не сходившейся у живота кацавейке и сапогах, другая повыше, худая, в брезентовом плаще. Обе несли бидоны, полные молока, видно, из соседней деревни.

Увидев их, мальчишки забеспокоились.

– Тетеньки, ложитесь! – крикнул один, высовываясь из-за дерева.

– Ну-ка, я вас! – отозвалась толстуха. – Сейчас прут разыщу.

– Ишь безотцовщина! – добавила худая.

– Взорвется! – отчаянным голосом уже крикнул мальчишка.

Что-то грохнуло, подкинув дырявое ведро. И толстуха, уронив бидон, застыла с открытым ртом, а худая испуганно присела. Все произошло за долю секунды. Ведро упало и катилось на женщин. Должно быть, ведро испугало толстуху больше, чем взрыв. Нервы ее сдали. Она плюхнулась в лужу молока.

– У-убили!

Мальчишки по-своему расценили громкость ее вопля и бросились к забору. Трое перескочили, а четвертый, самый маленький, повис на руках, дрыгая ногами.

Шор давился от смеха, и всегда холодные глаза его как-то потеплели.

– Эти глупые бабы, – сказал он.

Подбежали запыхавшиеся бойцы с младшим лейтенантом.

– Окаянные! – крикнула уже яростным голосом толстуха – Молоко-то...

– Ироды! – фальцетом вторила ей худая.

Младший лейтенант сапогом ткнул пустое ведро, а боец, угощавший махоркой Шора, снял карабкавшегося на забор мальчишку.

– Других-то, других убивцев ловите! – требовали женщины.

Шор занавесил окно и подошел к столу, где лежали малосольные огурцы, хлеб, а в бутылке оставался неразбавленный аптечный спирт.

– Теперь мальчишек отведут к родителям и высекут, – снова бесцветным голосом, в котором нельзя было уловить эмоций, заговорил он. – Всякие идеи оцениваются результатом, а не хорошими намерениями.

Люди думают, как подсказывают эмоции. И в этом смысле червяк отличается лишь тем, что не думает.

Он с хрустом переломил отурец.

"На нем будто многослойная скорлупа", – думал Волков, глядя, как Шор ложкой выковырнул сердцевину огурца, налил до краев туда спирта и все это стал медленно жевать, не поморщившись.

Волков тоже разломил огурец.

– Может быть, человеческое как раз и заключается в том, чтобы уметь подавлять дурные эмоции, – сказал Волков.

– Скрывать? – усмехнулся Шор. – Можно и болезнь от других скрывать, но этим ее не вылечишь.

Волков почувствовал, что уже ввязывагтся в спор с ним, хотя запретил себе это делать, и, чтобы не отвечать, откусил огурец.

– Спирта налей, как я, – посоветовал Шор, выковыривая ложкой сердцевину другой половинки.

Громко заскрипела внизу дверь.

– Какое беспокойство, товарищи? – послышался низкий, услужливый басок хозяина дачки. – Заходите ради бога...

– Один живете? – спросил голос младшего лейтенанта из патруля.

– Один как перст. Жену схоронил десять лет назад А сейчас в Москву ездил, там еще остались родственники. Что это у вас?

– Сода, – ответил младший лейтенант. – Язва желудка замучила.

– Ай-яй-яй!.. Как фармацевт, рекомендую березовый сок пить. Целительная сила в русской березке. Химия одно лечит, другое калечит. А в природе, как в материнском молоке для младенца, все лекарства есть.

Стаканчик вот берите.

Шор спокойно жевал огурец. За то время, что знал его Волков, он еще ни разу не проявил беспокойства или волнения. Наоборот, близкая опасность всегда на него действовала как-то живительно. И сейчас в глазах появился блеск.

"То ли привык чувствовать опасность, – думал ВолКОВ) – и это уЖе СТало как наркотик. Бывает ли такая наркомания?"

Младший лейтенант внизу поблагодарил хозяина и ушел. Опять громко заскрипела дверь, щелкнул замок.