Текст книги "Время надежд (Книга 1)"

Автор книги: Игорь Русый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

"Русский талант – это вдвойне муки и мужество, оттого что, как бы ни хвалили другие, себе не умеет врать".

– Что ж, Павел Алексеевич, – заметил официант, – всякий нож мякоть режет, а не всякий кость берет.

– Это насчет кого?

– О людях...

Официант раскупорил бутылку и, точно любуясь шипучей, искрящейся струей, медленно наполнял вином запотевшие от холода фужеры.

– Так что мы закажем? – повторил Невзоров.

– Картошку и черный хлеб, – ответила Марго.

– С шампанским? – засмеялся Невзоров.

– Гастрономия любит парадокс, – заметил серьезно, без улыбки, официант.

– А мы парадоксов не любим, – усмехнулся какимто своим мыслям художник и поднял рюмку: – Ваше здоровье!

Допив свою водку, он сказал:

– Ты, Михеич, как?

– Как условились, Павел Алексеич. Войско-то где наше собирается?

– Ополчение, Михеич... Как в смутные годы на Руси при князе Пожарском. Для настоящего войска мы с тобой не годны. А записывают у Петровских ворот.

Тот кивнул и вопросительно глянул на Невзорова.

Невзоров стал заказывать икру, осетрину, фрукты, шоколад.

– Ну и картошку в мундире с черным хлебом, – прибавил он, улыбнувшись.

Официант побежал выполнять заказ, а художник встал.

– Благодарю за компанию. Надоел, поди, вам?

Когда художник отошел, Невзоров тихо засмеялся:

– Сообразил...

Тонкий слух Марго улавливал слабые голоса летчиков за другим столиком:

– Рядом с подполковником. Видишь?

– А косы, братцы... Эх!

– Да. На таран здесь не возьмешь.

Марго задумчиво улыбнулась, Невзоров положил руку на ее локоть.

– Я хочу сказать... Давно хочу.

– Костя, – быстро сказала она, угадав по тону, о чем хочет он говорить. – Костя, помните Волкова?

– Волкова? Кто это?

– Сережка... Помните, был у меня? И я вас знакомила.

– А-а... Сердитый юноша, – кивнул Невзоров.

– Он лейтенант. Я видела его мать. – Румянец, оттого что соврала, выступил у нее на щеках. – И Андрей лейтенант. Они уехали тогда в Киев, а писем нет.

– Можно узнать, – сказал Невзоров. – Запишу имя, отчество, год рождения.

– Да, пожалуйста, Костя.

Официант подошел, держа на вытянутых руках большой поднос, уставленный судками, хрустальными вазочками с фруктами. Он был какой-то возбужденный и растерянный.

– Бои возле Смоленска, – проговорил он. – Минуту назад по радио известили.

XXV

9 июля головные части танковой армии Клейста, форсировав реку Случь, прорвались к Житомиру. Тут начиналась лесистая равнина.

В тылу этих прорвавшихся частей еще шли жестокие бои– русские отходили медленно. Клейст торопился втянуть в прорыв основные силы армии. По широкому грейдеру двигались танковые колонны и грузовики, набитые солдатами. Дрожала, гудела земля...

к веренице грузовиков пристроился бронетранспортер и катился, не отставая. Вероятно, солдатам, ехавшим на грузовиках, казалось необычным, что у пулемета стоит молодой обер-лейтенант в каске и широковатом для него парадном кителе, затем они перестали обращать внимание: мало ли бывает необычного, когда идет война.

Еще утром в ящике, под сиденьем, Лютиков обнаружил эти немецкие парадные мундиры, и комдив приказал всем надеть их. Сам комдив тоже натянул узкий китель ефрейтора.

Запыленные регулировщики флажками указывали дорогу В небе кружились патрульные "мессершмитты". Несколько раз бронетранспортер обгоняли штабные "мерседесы" и "опели". В одной длинной, блестевшей лаком и никелем машине с откинутым верхом Андрей увидел генерала. У него было худое лицо и розовые, как пасхальные яички, щеки. Воротник серого мундира плотно облегал его длинную шею. Тяжелым, колючим взглядом из-под набрякших старческих век генерал окинул бронетранспортер и Андрея, должно быть, удивился парадной форме обер-лейтенанта, приподнял руку, но тут же опустил. То ли он спешил, то ли не хотел задерживать движение.

Когда эта машина и сопровождающие мотоциклисты проскочили мимо, Андрей наклонился к Голикову, сидевшему за рулем.

– Думал остановит... руки даже вспотели.

– Здесь в такой форме, – проговорил комдив, – может быть один человек. Ото Рундштедт.

"Рундштедт? – мелькнуло в голове Андрея. – Это фельдмаршал... И ничего не стоило убить его: лишь нажать гашетку пулемета".

– И у меня руки вспотели, – усмехнулся Голиков. – Едва удержался, чтобы не таранить. А сейчас ценнее карту довезти.

Грейдер круто сворачивал вправо, и там, за поворотом, Андрей снова увидел длинную черную машину фельдмаршала, который даже не подозревал, что жизнь его зависела от хода мыслей человека, сидящего в бронетранспортере.

На дороге становилось все теснее. Громыхали танки, медленно ползли самоходки. Мощные тракторы волокли громадные пушки. Обочь дороги запыленные автоматчики вели группы пленных бойцов. И Андрей, стиснув зубы, глядел на их мрачные лица.

В бронетранспортере Ольга щелкала переключателями немецкой рации.

– Слыхать? Нет? – спрашивал у нее Лютиков.

И она только качала головой.

Кюн с заткнутым портянкой ртом ворочал налившимися кровью глазами. Власюк лежал на подостланных немецких шинелях. Он дышал трудно, с хрипом.

Проехали деревню, почти целиком сожженную, где на подворьях валялись раздутые трупы коров.

– Сколько жили, добра наживали, – вздохнул кривоносый боец, поправляя немецкую каску – И все разом... вонь теперь одна. – Наклонившись к Власкжу, он добавил:

– Пожгли село. И яблони, как угли... У меня дома тоже сад.

– А-а? – слабо протянул Власюк.

– Трясет?

– Ничего, – сержант облизнул сухие губы. – Воды бы холодной.

– Нельзя воды, – сказала Ольга. – Не надо разговаривать.

За деревней, где раньше была какая-то ферма, стоял танк и около него пленные. Два офицера в черной форме медленно шли вдоль строя. Упирающегося человека вытолкнули из шеренги, и солдат поволок его к грузовику.

– Э-э!– хватая автомат, выговорил кривоносый.

– Отставить! – глухо бросил комдив. – Лейтенант, посмотри карту, где мы находимся.

Бронетранспортер, замедлив ход, стал отставать от колонны грузовиков.

– Скоро будет река, – доложил Андрей.

Бронетранспортер свернул на проселочную дорогу.

И, проехав еще километра два, остановился у стога ржаной соломы. Когда заглушили мотор, стали явственно слышны раскаты орудийной пальбы.

– фронт, братцы! – заговорили бойцы. – Ей-богу, фронт...

– Москву удалось поймать? – спросил комдив.

– Только немцы кричат, – ответила радистка. – Что-то кричат и бьют в барабаны.

Она передала наушники Андрею.

Сквозь треск и шум Андрей различил голос берлинского диктора.

– Передают военную сводку.

– Ну-ка, ну-ка? – заинтересовался Голиков. – Что там?

– ...На севере, – переводил Андреи, – занят Псков.

Танки генерал-полковника Гепнера форсировали Двину взяли много пленных... На Центральном фронте, в районе Белостока и Минска, завершен разгром окруженных армий. По предварительным данным, захвачено более трехсот тысяч русских солдат, несколько генералов, более трех тысяч танков... тысяча восемьсот орудий. Маршал Тимошенко улетел самолетом.

Лицо комдива будто окаменело, шрам побелел.

– На южном крыле, – говорил медленнее Андрей, – русские войска под угрозой охвата с флангов бегут к Днепру. Сегодня утром фюрер заявил, что русские проиграли войну...

Кюн подскочил, двигая губами, стараясь выплюнуть кляп, глаза его восторженно расширились.

– Ну, ты, – Лютиков кулаком ткнул гауптмана в шею. – Что он, пророк, твой Гитлер? Мне еще поп толковал, что и все пророки брехуны.

– Мы ж воевать лишь начали, – добавил боец с перебитым носом.

Комдив молча, должно быть прислушиваясь к орудийной пальбе, глядел на сжатое поле, на одинокий дуб, как бы подпиравший могучими ветвями полинялое небо. Земля после жатвы казалась истомленной, точно после родов. И солнце лениво, как бы сделав свое главное дело, скатывалось за поле. А по грейдеру на восток двигались танки.

– Может, завтра будем дома, – проговорил Андрей. Он сказал это, чтобы разрядить гнетущее молчание, а про себя думал, что на северном и центральном участках огромного фронта та самая укрепленная линия, где надеялись остановить немецкие армии, уже прорвана. Это, наверное, и заставило побледнеть комдива. И еще думал о том, что, когда взял наушники, радистка не отодвинулась. Мягкие волосы Ольги касались его лица. Он слушал резкий, захлебывающийся крик диктора, приглушаемый скрежетом катившихся по грейдеру танков, но почему-то важнее того, что слышал, казались эти едва ощутимые прикосновения волос девушки. Ольга не смотрела на него, и только щека ее почему-то залилась румянцем.

Андрей отдал ей наушники, придвинулся к Власюку.

– Ну что, сержант, легче?

Лицо Власюка было спокойным, даже как бы умиротворенным, только резче обозначились его скулы и нос.

Он приподнял веки.

– Как уходить будете, гранату мне дайте.

– Куда уходить? – спросил Андрей.

– Тащить меня – обуза.

– Глупости, – сказал Андрей. – Дождемся вечера и поедем.

– Мальчонкой я рыб удить любил, – с укоризной глядя на Андрея, проговорил сержант. – А в школе учи

тель спрашивает: что добываем из земли? Я и бухнул:

червяков... За эту святую правду он меня выгнал.

– А ты гвоздь ему в стул не забил? – поинтересовался Лютиков.

– Эх, токо бы выбраться, – сказал кривоносый боец.

Он достал из кармана прорезиненную обертку санитарного пакета, развернул ее и показал фотографию.

– Жена, что ли? – спросил его Лютиков.

– Жена.

– Красивая, – похвалил Лютиков.

– Друг мне перед самой войной отписал, будто хахаля завела. Ну, только бы выбраться!

– Послал бы ты... этого друга, – возмутился Лютиков. – И брешет он! Друг бы молчком хахалю голову свернул.

– Лейтенант, – позвал Андрея комдив, – давай карту. Посмотрим, где тут мост.

XXVI

К ночи движение по грейдеру совсем прекратилось, гул пушек на востоке усилился. Андрей вначале решил, что они приближаются к фронту, но потом загромыхало справа. Зарницы разрывов охватили весь горизонт.

Комдив, сосредоточенный, молчаливый, часто останавливал бронетранспортер, прислушивался к звукам боя.

Проскочив темную, без единого огонька деревушку, бронетранспортер едва не врезался в хвост колонны грузовиков. Впереди мелькали лучи фонариков, громко, озлобленно кричали солдаты. Оттуда тянуло сыростьк и прохладой.

"Переправа, – догадался Андрей. – Здесь все решится для нас".

– Кто-то подбежал к бронетранспортеру.

– Nicht stehenbleibenu Uberholen Sie doch diese Zummel [Не задерживаться. Объезжайте этих болванов (нем.).].

Бронетранспортер, объезжая грузовики, сползал по косогору к переправе. Один грузовик здесь лежал на боку, другой врезался в него Десятка два солдат облепили машины, пытаясь столкнуть их в воду. Кто-то фонариком стал указывать бронетранспортеру путь. Под гусеницами заскрипел шаткий деревянный настил.

А метрах в тридцати, левее, вырисовывались исковерканные взрывом пролеты моста. И вдруг там, за этим мостом, послышался рокот самолета. Черная груда машин на берегу зашевелилась, стала расползаться.

С другого берега вытянулись яркие лучи прожекторов.

Два из них скрестились, и Андрей увидел там серебристую точку. Гулко простучали зенитки. Вокруг самолета елочными блестками сверкнули разрывы снарядов.

– Наш, – проговорил Лютиков. – Ей-богу, наш.

Самолет летел к переправе.

"Почему не уходит? – думал Андрей. – Ведь собьют".

Шаткий мост кончился. Два прожектора стояли на бугре, за кустами.

– Огонь! – выкрикнул комдив. – Глуши прожектора!

Андрей надавил гашетку. Дробно застучал крупнокалиберный пулемет, отлаженный, видно, механиком так, что не требовалось усилий, лишь трясло руки, а стреляные гильзы со звоном сыпались у ног.

Лучи прожекторов качнулись, упали на реку и пробили в темной воде яркие дыры. И после длинной очереди на том берегу в плотной массе грузовиков плеснулись изжелта-голубые языки огня.

– Ага! – выкрикивал кривоносый боец, стрелявший рядом из автомата. Лупи их, братцы!

Бронетранспортер выехал на дорогу и сбил какую-то легковую машину. О борт начали щелкать пули.

Андрей стрелял, пока деревья не заслонили цель, и лишь тогда поднял голову. Охваченный пламенем самолет напоминал большой метеорит, несущийся под косым углом. Он упал на переправу, и там вздыбился столб огня и розового дыма.

Бронетранспортер кидало из стороны в сторону. Лютиков тормошил у ног Андрея кривоносого бойца.

– Ранен, что ли?

– Да, в голову попало, – сказал боец с обожженным лицом. – Не видишь... Легкая смерть досталась.

Ольга придерживала стонущего Власюка. Генерал вел бронетранспортер напростец, через неубранные хлеба. Впереди темнел лес. И опять попалась дорога. Потом у леса обозначилось село. Три человека бежали от крайней хаты.

– Halt!.. Russen! [Стой!. Русские! (нем.)] Кто-то из бойцов пустил длинную автоматную очередь. И тут же вслед бронетранспортеру застрочил немецкий пулемет. Трассирующие пули свистнули над головой. Андрей наклонился к генералу:

– Этот солдат крикнул, что впереди русские.

– Да .. Линия фронта, – ответил комдив.

– Теперь могут свои ударить, – проговорил Андрей. – Бронетранспортер же немецкий.

Голиков не ответил, вглядываясь через прорезь щитка в темноту.

– Неужто выскочили? – спрашивал боец с распухшим лицом. – Где тут фронт? И не видать!

– Засветят снарядом в лоб, тогда увидишь, – пообещал ему Лютиков.

Кругом было тихо, пустынно. Лишь ровно гудел мотор бронетранспортера. Хрипло выкрикивая что-то непонятное, бредил сержант. И медленно занимался рассвет. Узкая полевая дорога тянулась в густой зелени льна. Небо хмурилось, клубилось тучами. Андрей поглядывал то на дорогу, то на радистку, сидевшую около Власюка. Она, закусив губу, молчала и старалась не видеть Андрея, точно между ними произошла размолвка.

Все сбросили немецкую форму, и теперь парадные мундиры с крестами и разноцветными медалями валялись под ногами.

– Где ж мы есть? – пытался угадать Лютиков. – Ни души.. Прострация!

У самой дороги чернела бомбовая воронка, рядом с нею лежал убитый конь.

– Под вечер кинул, – заметил боец с распухшим лицом. – Коня-то не вздуло. Днем бы от жары спортился.

– А может, ночью?

– Дурак он тебе, ночью в поле бомбы кидать...

Объезжая воронку, бронетранспортер гусеницей завалился туда, и мотор заглох.

– Все, – проговорил комдив, – горючее кончилось.

Он устало выбрался из кабины, разминая затекшие ноги, обошел бронетранспортер.

– Разгружайсь!

В утреннем свете щеки генерала, покрытые щетиной, казались бело-синими, а шрам выделялся фиолетовым рубцом. Лютиков открыл заднюю дверцу, и бредившего Власюка на шинели спустили на землю. Какой-то настороженностью веяло от земли, от серых низких тучек.

Метрах в десяти, среди густого льна, чернела еще одна бомбовая воронка. Комдив приказал тут захоронить убитых.

На холмик положили три солдатские каски. Стоя перед этой братской могилой, Андрей думал, что холмик размоют дожди, каски заржавеют, и все они давно числятся пропавшими без вести.

Бойцы молча подняли Власюка. Ольга тоже ухватилась за край шинели помогая нести раненого. Андрей пошел рядом с комдивом.

Какая-то вялость была теперь в его движениях. Он загребал носками сапог дорожную пыль и горбился больше обычного.

– Что молчишь, лейтенант? – вдруг спросил Голиков.

– Думаю, – ответил Андрей. – Я боялся, что свои накроют огнем Увидят бронетранспортер и накроют.

– Могло случиться и так, – согласился Голиков. – Хуже нет, когда свои бьют.

– Вам приходилось?

– Приходилось, – криво усмехнулся комдив.

Он замолчал и, будто сожалея о том, что сказал, покачал головой. Андрею тоже почему-то стало неловко Морща высокий лоб, Голиков снял фуражку и провел ладонью по слипшимся волосам.

– Собственную глупость оценить всегда трудно Если бы люди не боялись признаваться в своей глупости, тс чаще могли избегать ошибок. Но все бывают довольны своим умом.

По обочинам дороги белели рассыпанные листовки.

Андрей подобрал одну из них. Цветное фото запечатлело, как толпа осаждает балкон, где стоял Гитлер, и матери протягивают к нему своих детей.

– Фальшивка, наверное? – спросил Андрей.

– Это не фальшивка, – взяв у него листовку, сказал комдив. – Это хуже.. У людей не исчезла потребность одно божество менять на другое. И от нового кумира всегда ждут чуда... Кто ж виноват? Глупость нередко уничтожала все, что не способна понять.

Он стиснул кулак, будто хотел смять, раздавить вместе с листовкой еще что-то.

Впереди, сгибаясь от тяжести, бойцы тащили Власюка. Ноги его свисали, волочились, оставляя на пыли две мелкие борозды. Кюн шел сбоку, покачивая связанными руками, низко опустив голову.

– Дождю быть, – переговаривались между собой тащившие Власюка бойцы.

– То-то с утра парит... А земля здесь, как сухомол.

У нас от земли медовый дух идет...

Два "мессершмитта" вынырнули из-за тучки Бойцы остановились.

– Нахально ходят, – зло проговорил комдив – Не могу на них смотреть.

Один истребитель развернулся к дороге.

– Ложись!

Бойцы, тащившие раненого, кинулись в сторону.

Андрей увидел быстро несущуюся тень и, падая в колючий, пахнущий мятой лен, оглянулся. На дороге остался только комдив. Он подался вперед, точно готовился к прыжку.

"Что же он?" – успел подумать Андрей.

Как ржавым цепом хлестнула по земле очередь крупнокалиберного пулемета, мелькнуло желтое, будто срезанное крыло "мессершмитта" и за колпаком смеющееся лицо пилота.

Андрей тут же вскочил. Комдив лржал на спине, фуражка его откатилась. По разодранному, тлевшему кителю, будто вскипая, пузырилась кровь. Глаза комдива были открыты. Андрей присел, стараясь расстегнуть китель.

– Вот как, лейтенант, – прохрипел он – Карту в штаб фронта... И передай: ударить по флангу.

Подбежали другие бойцы. Комдив остановил взгляд на лице Ольги:

– Хорошо... что живы...

Крупная дрожь сотрясла тело, и он замер с раскрытыми глазами.

– Все, – сказал боец. – Не умел кланяться пулям.

И когда прорывались., залегли мы. А он бежит в рост.

Ну и мы тогда... Если бы не он, все полегли, до одного.

"А летчик смеялся, – думал Андрей. – Смешно было ему, что из нагана целятся по самолету. И отчего всякая смерть кажется безвременной или нелепой..."

– Похоронить надо, – сказал он. – Что же делать?

У обочины дороги бойцы ножами выкопали неглубокую яму, перенесли в нее тело генерала и прикрыли шинелью. Затем на холмик сухой комковатой земли Андрей положил фуражку.

– Пошли, – сказал он.

– Шагай, турист! – с неожиданной злобой толкнул Кюна в спину Лютиков.

Они долго шли молча. Только бормотал что-то непонятное Власюк. А за тучками гудели "мессершмитты".

– Никак не обвыкну, – вздохнул боец с распухшим лицом, то и дело задиравший голову. – Пуля иль снаряд еще так сяк... От самолета ж все нутро киснет.

Хоть штаны мочи...

– Так веревочкой завяжи, – хмуро ответил ему Лютиков, покосившись на Ольгу.

XXVII

Дорога сошлась у кургана еще с одной. На этом перекрестке стояла каменная баба с плоским лицом, тяжело обвислыми плечами и вздутым животом. Дожди и ветры за тысячелетия сделали камень рыхлым, пористым. Но что-то грозное, величественное было в ней.

Пустые глазницы видели и пляски скифов вокруг добычи, и визгливых конников в лисьих шапках, гнавших толпы светловолосых рабов, и яростные сечи, после которых земля дымилась от крови, и блеск штыков, и дымные шапки взрывов – все это накатывалось, уходило, как волны, а поле каждую весну снова зарастало буйной зеленью. Пустые глазницы бесстрастно смотрели на метавшегося в бреду Власюка, на немца со связанными руками, на усталых солдат. Лютиков обошел вокруг бабы и колупнул ногтем ее живот.

– Скучно, поди, одной. Все-таки мадама.

Ольга присела на уродливую каменную ступню.

"Когда-то, – думал Андрей, – люди поклонялись этим фигурам. И мы уже не знаем почему. В Азии, Европе, Америке их находят. Быть может, древние поклонялись символу женщины – вечной продолжательницы человеческого рода?"

– Бей! – хрипел Власюк. – Гранаты... О... о... о!..

Мать...

– Не надо... не надо, – кусая губы и наклонившись к нему, шептала Ольга. – Потерпи... Слышишь?

Какая-то извечная глухая материнская печаль была в ее тихом голосе.

– Братцы, машина идет, – сказал Лютиков. Андрей тоже услышал слабый, как стрекот кузнечика, шум мотора. По дороге, таща за собой хвост пыли, катился грузовик.

– Наш вроде. Рази ганс в одиночку поедет? А все ж...

Власюка на всякий случай оттащили за каменную бабу. Машина приближалась.

– Стой! – закричал, размахивая наганом, Андрей.

Скрипнули тормоза, пыль, налетев сзади, окутала грузовик и стала оседать. Из кабины выпрыгнул на землю перетянутый ремнями высокий капитан с ручным пулеметом. А над исцарапанным бортом старенькой полуторки оказались два лица: молодой белокурой женщины с любопытными глазами, ямочками на пухлых щеках и старушечье, узкое, отрешенное, как на иконе, под черным платком.

– Какая часть? – спросил капитан, не опуская пулемета.

– Воздушно-десантная бригада, – отмахиваясь от пыли, сказал Андрей.

– Ого! Целая бригада? – засмеялся капитан и, шагнув к Андрею, протянул руку: – Я Самсонов.

Он проговорил так уверенно, словно лейтенант и все здесь должны были хорошо знать его фамилию. И такая же уверенность была в его взгляде, в горбоносом длинном лице, во всей прямой, сильной длинноногой фигуре.

– Эхма! – глаза капитана вдруг округлились, уставились на Кюна. – Это что? И с ним возитесь?.. Ну-ка, ставь его к той бабе!

– Нельзя! Что вы? – Андрей схватил его за руку. – Нельзя, капитан. Мне сейчас в штаб фронта необходимо.

– "Язык", что ли?

– Да, – кивнул Андрей. – Вы не знаете, где штаб фронта?

– Чего захотел! – ответил Самсонов. – Тут хоть какой-нибудь штаб разыскать. Ладно, полезай в кузов, десант. Прокачу с ветерком. Ты, лейтенант, садись в кабину. Разговор есть.

Когда уложили Власюка, Андрей помог забраться в кузов Ольге и подивился, до чего она была худенькой:

ладони его почти обхватили ее узкую талию.

– Кто есть хочет, бери арбузы. Там их много, – крикнул с подножки капитан.

Андрей забрался в кабину и увидел пятна засохшей крови на сиденье, а тонкая жесть над головой была издырявлена, как решето. Самсонов достал из кармана гимнастерки две папиросы.

– Я не курю, – покачал головой Андрей.

– Ну?.. И водку не пьешь, и женщин не любишь, только воюешь? сощурился тот. – Где "языка" прихватил?

– Там... Далеко отсюда, – Андрей посмотрел в заднее оконце кабины. Лютиков уже резал большой арбуз тем же финским ножом, которым недавно копал могилу.

– Ясно, – усмехнулся Самсонов. – А я, понимаешь ли, в отпуске был, когда война началась. Приехал – ни батальона, ни дивизии на месте нет. Двинул прямо сюда. Пристроился к части. С двумя ротами переправу закрывал. Немцы со всех сторон меня обложили. Кричат: "Сдавайся, капитан Самсонов!" А мы им: "На-ка, выкуси!" Потом ко мне боец дополз с распоряжением отойти. Ночью вырвались. Меня первым делом спрашивают: "Кто таков?" Показал документы. Командир полка говорит: "Воевал ты, Самсонов, хорошо, и документы правильные, но кто тебя знает? Для порядка и в расход можно, а совесть не велит. Ищи-ка свою часть". Снова я, как перст, остался. На дороге эту полуторку нашел с арбузами. Убитого шофера вытащил и поехал с комфортом.

– Что у вас за пассажиры? – спросил Андрей,

– Рассмотрел! – оживился капитан. – На дороге встретились. Старуха чокнутая малость, а блондиночка... О-го-го!.. Дай бог каждому. Теперь вместо наблюдателя. Как "мессера" появляются, сворачиваю в поле.

За каждой машиной, черти, гоняются. Ну и кутерьма...

Штаб фронта будешь искать? Мне-то все равно, какой штаб найти. Главное, отметиться, что прибыл. А то числюсь еще на курорте. Вот дела... Ты до войны кем был?

– Учился, – ответил Андрей. – Недоучившийся студент. Из Москвы.

Дорога убегала вперед, сливаясь у горизонта с наползавшей тучей. Как столбики, между тучей и дорогой замаячили фигурки людей.

– Еще кого-то бог послал, – сказал Самсонов. Он выставил пулемет и сбавил газ. Это были саперы, минировавшие деревянный мостик через овраг. Внизу, около болотца, паслась раненая лошадь.

– Топай, дура, – кричал, размахивая хворостиной, один сапер. – Жить, что ли, не хошь?

У перил мостика стоял худенький, невысокий старшина в очках, с заячьей губой. И казалось, что он улыбается. Руки этот старшина почему-то держал за спиной.

– Езжайте, езжайте, – сказал он.

Андрей спросил, где разыскать какой-нибудь штаб, но старшина только пожал плечами:

– Утром пехота шла, и больше никого. Вы, наверное, последние.

– Это уж точно, – засмеялся Самсонов. – Арьергард. Давай команду и лезь в кузов.

– Мы еще подождем. Вчера один мост рванули. Затем, смотрим, артиллерия идет. Две пушки утопли.

Майор из реки вылез и с наганом ко мне. Хорошо, что у него патроны отсырели. Вот и думай.

– А ты не думай, – засмеялся капитан. – Помирать один раз. И растяпой не будь. Вдруг бы мы оказались переодетыми немцами? Тогда что?

– Тогда? – Старшина, оттопырив заячью губу, вынул из-за спины руки, показал две зажатые в кулаках бутылочные гранаты.

– Серьезный мужик! – удивился капитан. – Студент?

– Нет, – покачал головой старшина.

– Ну, прощай, – махнул ему рукой Самсонов. Грузовик медленно переполз горбинку моста.

– У меня в тех двух ротах, что самозванно командовал, тоже студенты были, – проговорил Самсонов. – Вежливые, наподобие этого старшины, а дрались как черти.

"Если бы мы ехали на немецком бронетранспортере, – подумал Андрей, – то взорвались бы на мосту...

Но почему, кроме саперов, здесь никого нет?"

И все-таки то, что теперь позади остался, хоть и жиденький, заслон, успокаивало. Веки Андрея начали слипаться, он с трудом раздирал их. Голос капитана доносился точно издалека:

– Вот, лейтенант, что называется маневренной войной. Едешь целый день, и где свои, где чужие, хрен разберешь, – говорил Самсонов.

– Да, – вздохнул Андрей.

– А в блондинке что-то есть... Заметил?.. Нина Владимировна. Ниночка! Муж у нее полковник – это я выяснил. Интендант какой-то. Спишь, лейтенант?

– Нет, – пошевелил губами Андрей. Он уже видел где-то в пелене туч вспышки танковых выстрелов, потом мелькнул черный крест самолета, и перед ним встала во весь рост сутулая фигура комдива с иконописным, строгим лицом старухи, плечами каменной бабы и тонкими, как у мальчишки, руками старшинысапера.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

I

Волков торопливо сбросил лямки парашюта и встал.

Безветренная тихая ночь окутала все кругом.

Мысль о собственной счастливой судьбе, хотя и непонятной, никак не объяснимой здравыми суждениями, родилась у него еще час назад, когда привезли его на аэродром, дали парашют и затолкали в бомбовый люк "юнкерса".

"Ну вот, – подумал он. – Я здесь..." И нагнулся, трогая ладонью сухую, покрытую мелким репейником землю, рассмеялся от внезапно нахлынувшей радости, потом двинулся наугад, все ускоряя шаги. А мысленно еще он перебирал то, что было. Несколько дней его продержали в темном сарае около аэродрома. По утрам часовой, открыв дверь, передавал ему кружку воды, ломоть пшеничного хлеба. Тогда он видел пленных, засыпавших воронки, купавшихся в пруду солдат и "мессершмитты", идущие на посадку.

"Значит, не судьба еще быть убитым, – думал он. – Не судьба..."

И, повторяя это много раз слышанное по разным поводам слово, даже не старался разобраться в его значении.

А то, что называют судьбою, всего-навсего зависимость человека от действий и помыслов других людей, про которых он может ничего не знать. Эти помыслы, действия сплетаются в запутанный клубок жизненных обстоятельств. И потому, как невозможно бывает предугадать все обстоятельства, человеческая судьба полна таинственности.

Минут через десять он вышел к окраине городка Здесь точно сразу оборвалась и нить, связывающая его с недавним прошлым.

Домики окраины утопали в садах. Ему почудилось, будто какая-то тень метнулась от крайнего домика, но, сколько ни приглядывался, ничего не увидев, только взлаяли собаки. Он решил переждать где-то до утра, а потом идти в комендатуру. На ощупь отыскав калитку, толкнул ее, и почти сразу отворилась дверь хаты. В желтой полоске света возникла фигура женщины.

– Ты, Матвей? – крикнула она, прикрывая свечу ладонью И узкая ладонь сразу порозовела, как раскаленная Заметив стоящего у калитки человека, она тревожно спросила – Да кто это?

– Нельзя ли у вас переночевать? – сказал Волков – Мне только до утра.

– Переночевать Отчего ж нельзя? Тут во всех хатах военные ночуют Заходите!

Невысокая, стройная, в наброшенном на плечи казакине, стуча большими, впопыхах надетыми мужскими сапогами, хозяйка провела гостя в комнату, перегороженную пузатым комодом и занавеской.

– Тут вам и постелю Может, покушать хотите? О-ой, да что с вами? разглядев пятна засохшей крови на его гимнастерке, спросила она.

– Просто, – махнул рукой Волков, – царапина.

– Господи! Да вы садитесь.

У нее было худощавое лицо, седеющие волосы, черные глаза с близоруким прищуром.

– Мамо! Батя приехал? – радостно выкрикнул сонный молодой голос за комодом. И оттуда, видно соскочив с кровати, показалась девушка, босая, в одной тонкой рубашке. Коса была перекинута через плечо. Девушка терла кулаком глаза, и с левого плеча рубашка сползла, наполовину открыв смуглую маленькую грудь.

– Как ты? – проговорила мать – Не батя то, не батя Чужой человек Закройся хоть!

– Ой! – испуганно вскрикнула девушка.

– Одно наказание – дети, – пожаловалась хозяйка, словно Волков был таким же умудренным опытом и долгими годами жизни, как она, и мог оценить, что это за наказание – Еще придумала на войну идти санитаркой. Хоть бы вы ее угомонили. И садитесь, чего стоять-то? Чай, намучились Может, доктора кликнуть?

– Не надо, – сказал Волков.

– Тогда яишенку зажарю Катруся, – добавила она в сторону занавески Отцовскую бутыль неси. Муж-то еще на работе. А я вот его ждала.

Девушка вышла уже в широкой юбке, сделавшей ее старше и толще, в вышитой украинской кофточке, неся оплетенную свежими ивовыми прутьями бутыль. Через минуту Волков узнал, что хозяйку зовут Дарьей Кузьминичной, муж ее работает грузчиком, а дочь окончила школу и хотела стать актрисой. Ему было хорошо в этом уютном, гостеприимном доме, и казалось, не было плена, подвала с крысами, рева моторов самолета, отчаянной пустоты в душе. Обжигаясь, Волков ел шипящую глазунью. Две пары глаз восторженные, блестящие, как маслины, и поблеклые, скорбные, под набухшими веками, смотрели на него. По взгляду Катруси он чувствовал – девушка видит в нем, в его запятнанной, простреленной одежде что-то необыкновенное и героическое.

Дарья Кузьминична подливала в стакан кислого вина и рассказывала, что многие уезжают из городка, ходят слухи, будто германцы близко, а днем они бомбили вокзал.

– Солдат-то побили! Все молоденькие Жить бы еще да жить, – вздыхала она.

– А вы их убивали? – спросила Катруся.

– Убивал, – Волков отодвинул сковородку, допил яблочный сидр – Конечно, убивал.

– На что только эта война? – вздохнула опять Дарья Кузьминична, тяжело грудью налегая на стол.