Текст книги "Время надежд (Книга 1)"

Автор книги: Игорь Русый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 34 страниц)

Русый Игорь Святославович
Время надежд (Книга 1)

Игорь Святославович Русый

ВРЕМЯ НАДЕЖД

Анонс

Это роман о суровом периоде в жизни народа. И.Русый правдиво рисует батальные картины войны и с достоверностью участника событии раскрывает характеры людей в их сложности и много образии.

В романе немало эпизодов и фактов, которые ранее не были отражены в художественной литературе.

Солдатским матерям посвящаю

Автор

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

– ...Да, коллеги, самое удивительное явление вселенной – это разум. Суть и мера познания! И разум не терпит пустоты. Все, что пока неясно, заполняется фантазией. Мы только начинаем познавать себя... Да-да!..

Если пору бытия человечества условно сократить до года, то наша писаная история займет всего две-три последние минуты. И по ним-то обо всем судим. А кто мы такие вообще? – говорил худой, высокий старик.

Его обступили студенты, весело переглядываясь, толкая друг друга. Андрей лишь видел плечи в серой куртке, темную сухую шею и седые, как отбеленные, волосы.

Тополиный пух метелью заносил Александровский сад, лепился к темным зубцам старой кремлевской, теперь как будто заседевшей от лихолетья веков, стены.

И, как снежную порошу, ветерок сметал пух в канавки, трещины истертых камней, где весной, если не стопчут, не унесет бурный снеготал, по извечному ходу жизни эти семена дадут новые, молодые ростки.

Рядом с Андреем, на чугунной скамье у грота, сложенного из обломков московских звонниц, взорванных французами, сидел хмурый Сережка Волков. Он рисовал щепкой по земле линии границ Европы.

– Кто мы такие? – повторил старик. – Откуда есть?

– Но вы же, профессор, читали курс лекций, – заметил толстощекий студент в очках, напоминавший мудрого филина.

– Magister dixit! [Так сказал учитель! (лат)] – взмахнул длинными руками старик. – Но где истина? К ошибкам в науке и в жизни – да, да, и в жизни! – нас приводит стремление все объяснить единой причиной. Так ведь объяснять проще.

А я хочу напомнить: переходного вида от обезьяны к homo erectus [Человек дикий (лат.)] никто не разыскал. Допустим, его просто не было.

– Был рамапитек, – возразил другой студент.

– Несомненно, коллега, – отозвался профессор. – Известно, что пять миллионов лет назад эти существа уже передвигались на двух конечностях. Примерно два миллиона лет назад были созданы каменные орудия.

И лишь около пятидесяти тысяч лет назад явился человек с таким физическим складом, как мы. А где переходный вид?

– Значит, вы опровергаете?..

Тот быстро повернул голову, и Андрей увидел на его худом, длинном лице, под кустиками седых бровей, неожиданно молодо блеснувшие глаза.

– Опровергать, батенька, легко, труднее найти истину! Многие виды обезьян умеют использовать палку как дубину. Да, да, именно как дубину. И ловко разбивают камнем скорлупу орехов. То есть мыслят в определенных рамках! Но их цивилизация, если позволите мне вольно трактовать, не движется. И все панически боятся огня, вернее, недоступной еще рассудку стихии...

Хм!.. Кстати, миф о герое, добывшем людям огонь, был у разных племен и на всех континентах. Не скрыт ли в нем подлинный эпизод случившегося до того, как наши предки стали расселяться по земле?..

Андрей толкнул Волкова локтем:

– Ты послушай... Сережка.

Он лишь неопределенно хмыкнул.

– Мне бы их заботы... Сколько ты намерен ждать?

– Позвонил же ей, – сказал Андрей. – Обещала...

– Ну, ну...

– Допустим, – говорил профессор, – когда-то в лесах жил род обезьян, слишком крупных, чтобы скакать по веткам деревьев, и не таких сильных, как, например, гориллы, чтобы вести борьбу с тигром или леопардом.

И шерстка едва прикрывала их кожу. Хищники с удовольствием лакомились ими. Вероятно, съели бы постепенно всех. Но часть, инстинктивно спасаясь, бежала на равнину...

Увлеченный своими мыслями, он и не замечал, как люди, гулявшие по аллейкам сада, останавливались и тоже слушали.

– В незнакомой местности равнины этим существам пришлось заново учиться жизни. Ходить на задних лапах по густой траве было удобнее. Палками и камнями на равнине легче отгонять хищников. А отсутствие плодов заставляло разнообразить меню птичьими яйцами, даже грызунами. Обратите внимание, я еще не называю их homo erectus. Хм, да!.. Много страданий доставлял холод, и они забирались в пещеры, грелись у лесных пожаров, конечно, издалека, и подходили ближе, думается мне, когда огонь затухал. Возле пожарищ было много обгорелых птиц – и это стало пищей. За сотни поколений выработался такой уклад жизни. Лишь сам огонь еще вызывал страх. Но, допустим, как-то молодой проказник, выхватив горящую ветвь, начал бегать за ужаснувшимися сородичами. Ему, конечно, не простили. Сородичи хорошо намяли этому проказнику бока и, вероятно, даже кинули на съедение зверям. А он-то и был первым homo... Между прочим, и ныне у людей после испуга как обратная реакция возникает необузданный гнев... И когда гнев сородичей прошел, фокус этого проказника начали повторять другие. Произошла, так сказать, революция в сознании: животный страх к огню исчез. И возник начальный опыт использования сил природы. Огнепоклонничество было и первой религией у всех народов, заселивших материки...

– Как же тогда объяснить деление на расы? – спросила девушка в цветастом узбекском платье.

– Извольте! – кивнул профессор. – Отличия возникали, когда люди расселились по земле. И не сразу, а за тысячелетия. Организм приспосабливался к условиям среды. Например, в степях от яркого света разрез глаз стал уже. Красота, видите ли, тоже условное понятие. Хм!.. Еще полагаю, что в первые далекие странствия на поиски лучших угодий отправлялись особи мужского пола. И там они захватывали самок для себя в стадах местных обезьян. Это давало свой отпечаток...

– У-уф! – шумно выдохнул кто-то из студентов.

– Разделяю ваше негодование, – отозвался профессор. – Люди больше верят тому, что им приятно знать о себе...

– Это гипотеза, однако, – проговорил студент в очках, – несколько... м-м... расходится с общепринятым мнением...

– Напомню, – живо заговорил профессор. – Общепринятым мнением было сотворение человека из глины.

И это потому, что люди тогда научились делать горшки. Каждая эпоха налагает свое...

– Извините... но и я напомню: тем, кто не разделял общепринятого, во все эпохи... м-м... хорошо мяли бока.

– Об этом я и говорю! – рассмеялся профессор. – Об этом и говорю. Per aspera ad astra! [Сквозь тернии к звездам! (лат.)] Предки жили эмоционально, то есть дрались частенько, уже не только из-за добычи, но и потому, что иным не хотелось допускать новшеств. Страх к неизведанному таился в инстинктах. А пробудившийся разум требовал свое. Кто знает, сколько проломили черепов и выбили суставов, для того чтобы поклонялись уже не огню, а головешке, которая обгорела так, что формой напоминала самих представителей разумного вида... Хм!.. В истории есть моменты, когда человечество взрослеет на столетия, хотя осознает это гораздо позже. И о тех, кто делал первые шаги, слагали затем легенды. А мифы не просто сказки. Так лишь мы понимаем их. Вполне реально, что спустя тысячу лет и наша писаная история будет казаться весьма забавной сказкой... Да-с! Но пора идти.

Я думаю, на раскопках проверим еще одну гипотезу.

Очень интересная стоянка...

И, продолжая говорить, он вместе со студентами направился к чугунным воротам сада.

– Мне бы их заботы, – повторил Волков, указывая на свою рисованную карту. – Гляди... Немцы захватили стратегический плацдарм в Европе. Фланги у них обеспечены. И японцы наступают в Азии...

Андрей смотрел на грозные зубцы кремлевской стены, на кружившийся пух, на луковицы куполов храмов, уткнувшихся в синь июньского неба, думая, как трудно разгадать прошлое, а еще труднее знать будущее.

– Сюда гляди, – произнес Волков. – Вот где интересно.

– Да, – вздохнул Андрей, наклоняясь. – Обидно, что летние каникулы у нас пропали.

– Балда вы, лейтенант, – произнес Волков, раздувая тонкие ноздри.

– Балда, – согласился Андрей. – Если б ты не уговорил заняться парашютом, давно бы экзамены сдали...

– Мой отец, – перебил Волков, – тоже полагает, что армии созданы для лентяев и тупиц.

Андрей улыбнулся, представив себе отца Волкова, тщедушного бухгалтера, который любил говорить о политике длинными, витиеватыми фразами, но умолкал сразу под взглядом жены – немногословной внучки генерала, воевавшего еще с Наполеоном. Сыну достались характер матери, а внешность отца: угловатые плечи, запавшие щеки, крупный, нависающий лоб.

Они учились на втором курсе университета, но весной их призвали в армию для ускоренной подготовки командиров, и теперь еще надо было стажироваться у западной границы.

– Вообще-то... – начал Андрей.

– Вообще, какого черта сидим!

– Между прочим, – сказал Андрей, – и ты был неравнодушен.

– Я? – Волков резко сдвинул ноги в серых брюках и спортивных тапочках. – Меня тошнит, когда писатели расписывают эту любовную чепуху. Он любит, она не любит. Вот проблема! Для какой же надобности голова?.. Есть вещи интереснее. Смотри!.. Бросили десант и на Крит. Это же репетиция для захвата островов Англии через Ла-Манш. Понял?.. Или с территории Норвегии. А может быть, одновременно...

Чья-то быстрая тень легла на всю его карту.

Андрей вначале увидел туфли: маленькие, белые.

И стройные, загорелые, оцарапанные до колен травой ноги.

– Ну, вот... Марго.

– А-а... Маша Галицына, – с деланным равнодушием проговорил Волков.

II

Она была в коротком, легком сарафанчике. Темные, отливающие бронзой мокрые волосы закрывали ее левое плечо. Позади стоял Мишка Шубин, тоже их одноклассник, коротконогий, с выпуклой грудью, близорукими глазами, держа в руках мохнатое полотенце, зонтик и дамскую сумочку.

– Ух, ребята!.. Сила! – заговорил Шубин. – А мы с пляжа...

– Нет, как это называется? – перебила его Марго. – За три месяца ни строчки! Как это называется? И нет вам прощения!

Ее широко раскрытые светло-зеленые глаза стали темными и почти черными; брови сдвинулись, но улыбка выдавала, что ей приятна встреча и то, как восторженно смотрит Андрей, а сердится она лишь на Волкова, который даже отвернулся, вынимая из кармана папиросы.

– Вчера не могли приехать? У нас был концерт.

Я играла сонату Моцарта. И завтра...

– Сегодня опять уедем, – сказал Андрей.

– Как это сегодня? – Марго посмотрела на Волкова, ломавшего спички одну за другой.

– Три часа осталось. Еще домой сбегать надо, чтобы надеть военную форму.

– Значит, вы уже генералы?

– Лейтенанты, – улыбнулся Андрей. – Только не простые, а десантных войск.

– Сила! – завистливо вздохнул Шубин.

– Я всегда путаю, кто лейтенант, а кто генерал, – смешливые искорки блеснули в глазах Марго.

– Как живешь, Шуба? – закурив наконец, спросил Волков.

– Михал Михалыч у нас гений, – сказала Марго. – Открыл новую звезду. Эта звезда будет называться моим именем. Понятно?

– Вот уж, – Шубин смутился и, густо краснея, локтями поддернул изношенные, лоснившиеся брюки. – Ничего я не открыл. Ну, рассчитал, что должна быть звездная масса согласно тяготению. Элементарно...

– Ну да, элементарно, – смешливые искорки в ее зрачках разгорелись ярче. – Целая звезда, и вокруг нее планеты. Когда-нибудь улечу... Михал Михалыч говорит, что там обязательно живут люди: вроде спрутов или ящериц, но зато все умные.

– А ты все такая же, – сказал Андрей, чтобы выручить простодушного Михал Михалыча, над которым обычно подсмеивались и которого звали по имени и отчеству с первого класса. Он явился тогда в школу, нарисовав для солидности большие усы въедливой несмываемой краской.

– А все мальчишки, – засмеялась она, – как подрастут, делаются скучными. Или хвастают, или выдумывают комплименты. Только Волков ни разу не сказал мне что-нибудь приятное...

– Я не терплю вранья, – хмуро проговорил он.

– Что другим приятно, у тебя называется враньем.

Да? – обиженно сказала Марго.

– Ребята, может, холодного пива? – предложил Шубин. – Холодное пиво сила! Мы факультетом ночью баржи грузили. Лишняя тридцатка есть.

– Ни в коем случае, – решительно запротестовала Марго. – Через мой труп. На эти деньги купи себе новые штаны. И гениям нужны штаны!.. А сейчас идем ко мне. Нянька рыбный пирог испекла.

Шубин вздохнул, глядя на нее, как язычник на божество.

– Мы ведь уезжаем, – напомнил Волков.

– Хоть на десять минут. Если не приведу вас, то нянька загрызет. Что ты молчишь, Андрей?

– Если недолго... Успеем ведь?

– Ладно, – помолчав, сказал Волков.

Они вышли из сада на площадь. К вечеру на улицах стало людно. По-субботнему веселые москвичи потоком шли мимо Кремля и Лобного места, где когдато рубили головы усомнившимся в справедливости власти или догмах веры; затем через мосты к парку, где уже вспыхивали хвостатые фейерверки. Тополиный пух летал и здесь, опускался на лица, плечи. Марго, все больше оживляясь, лукаво поглядывала на хмурого, как бы недовольного уличной толчеей Волкова.

– А помните, как задачки у Михал Михалыча на школьных экзаменах списывали? – говорила она. – И что вам еще расскажу... Как-то уговорила Волкова проводить меня домой. Идем, а он молчит. Пришли к дому – он тоже молчит. Я разозлилась и спрашиваю:

"Сережка, ты умеешь целоваться?" Знаете, что сказал он? "Больно мне нужно еще обмусоливаться..."

Шубин и Андрей рассмеялись.

– Тогда мы учились в пятом или шестом классе? – делая невинное лицо, спросила Марго у Волкова.

– Не помню, – буркнул тот.

Они свернули к набережной. У каменного барьера в наступивших сумерках вырисовывались редкие парочки влюбленных.

– А знаете, в Москве ночью камни поют, – сказала Марго.

– Любое тело, – кивнул Шубин, – при охлаждении издает звук.

– Все тебе понятно! – грустным тоном вдруг сказала Марго. – Будто важно отчего, а не что. Так и жить неинтересно.

Шла она упругой, легкой походкой, словно в такт музыке, которая была в ней самой.

III

Дверь им открыла старая нянька.

– Ах ты господи, – всплеснула она короткими, испачканными мукой руками. – Живые, здоровые?..

Невысокая, кругленькая, опоясанная цветастым фартуком нянька точно была пропитана вкусным запахом каких-то соусов, жареного лука, теста. И лицо ее, покрытое густой сеткой морщинок, темневшее несходящим загаром, как у всех старых русских крестьянок, светилось доброй улыбкой.

– Да что ж это вы стоите у порога? Забыли наш дом?

– Мы уезжали, Гавриловна, – сказал Волков.

– Они теперь лейтенанты, – прибавила Марго.

– А я все допытывалась, где наши кавалеры?

И выросли-то... Уж рада, что зашли!

– Известно, кто у няньки любимец, – проговорила Марго, скосив глаза на Волкова.

– Ты-то молчала бы, – рассердилась вдруг нянька. – Стрекоза!..

В этой большой прихожей все было знакомым Андрею еще со времени, когда бегали из школы. Капитан торгового флота заезжал домой редко. Но вещи его будоражили воображение джунглями восточных стран, морскими штормами. За стеклом шкафа таращили глаза свирепые драконы, виднелись прозеленью корешки старинных лоций. Как и раньше, у двери скалило зубы чучело тигра, на стене висели африканская маска и боевой щит из кожи носорога. По краю этого щита Сережка химическим карандашом записал их мальчишескую клятву: "Будь сильным или умри, но не скули..."

А Галицыну, тогда нескладную, худую, с общипанными косичками, дразнили Машкой-заваляшкой...

– Это что, – ворчала нянька. – Другие гости-то час ждут.

– Девчонки?

– Кто ж! – ответила нянька. – И еще... С цветами...

Ладонью трогая задубелую кожу щита, Волков усмехнулся.

– Сладу нет, – жаловалась нянька. – Маленькая хоть угла боялась. Погоди-ка, выйдешь замуж...

– Да я и не выйду, – рассмеялась она. – Михал Михалыч, ну объясни, что женщина теперь свободна...

– Элементарно, – кивнул Шубин.

– А-а, – махнула рукой нянька. – От чего это она свободна? Ныне, гляжу, строгости в девках поменьше.

А семья-то испокон века бабьим умом держалась!..

Хотя говорила она сердитым тоном, сердитым было и лицо, в глазах светились добрые огоньки. Марго, смеясь, обняла ее, звонко поцеловала в щеку.

– Ну, будя, – сразу отмякла та. – Чего тут? В комнаты идите.

Марго широко распахнула дверь гостиной. На диване сидели ее подруги в одинаковых белых платьях.

Одна худенькая, как тростинка, с большими серьезными глазами, светлыми локонами вьющихся волос, другая – плотная, широкая в кости, с гладкой прической.

И если у первой легкое платье только подчеркивало хрупкость, то у второй оно делало заметнее крупные черты лица, не по-женски сильные плечи. У вестермановского массивного рояля стоял майор с красивым молодым, чуть одутловатым лицом и пухлыми губами.

Бежевую гимнастерку, словно вылитую по его стройной фигуре, стягивала новенькая портупея.

Огромный букет цветов лежал на черной крышке рояля.

– Это мне, да? – воскликнула Марго. – Какие розы!..

– Ждем больше часа, – проговорил майор тоном, каким взрослые упрекают напроказивших детей.

И у Марго сразу вытянулись губы, точно она хотела расплакаться. Андрею было знакомо это ее свойство мгновенно и так естественно подлаживаться к настроению других, что нельзя было понять, когда оставалась сама собой, а когда играла роль. Лицо ее теперь выражало и отчаяние, и детское недоумение.

– Честное слово, я не виновата, – проговорила Она. – Везде стараюсь успеть и везде опаздываю. Ну как быть?..

И в следующее мгновение глаза у нее опять приобрели задорно-лукавое выражение.

– Что вы молчите?.. Знакомьтесь!.. Это Костя...

Майор снисходительно развел руками, как бы извиняя такое пренебрежение к его чину.

– Невзоров, – сказал он, чуть наклоняя голову.

"Хорошо, что мы без формы, – думал Андрей. – Пришлось бы еще вытягиваться перед ним". Ладонь у майора была сухая, толстая. Он сразу не понравился Андрею и уже казался глуповатым, хотя ничего глупого в его лице не было.

Худенькая девушка, протягивая руку Андрею, сказала неожиданно басистым для ее фигурки голосом:

– Елена Горюнова, – и взглянула на него так строго, будто хотела еще добавить: "Вот я знакомлюсь с вами, а хороший ли вы человек?"

– А я Наташа, – улыбнулась ему другая, очевидно зная, что улыбка идет ей.

– Костя, садитесь на диван, – потребовала Марго. – И рядом с Леночкой!

– Подчиняюсь, – ответил Невзоров. – Единственно приятное для всех подчинение. Хитрые британцы не случайно держат на троне королев...

– Хитрых британцев теперь бьют, – кривя губы, сказал Волков.

– Да? – улыбнулся Невзоров, как бы показывая своей улыбкой, что ему-то уж это лучше известно. – А это меняет суть?.. Если вы учили историю, то должны согласиться, что на земле война, по сути, не кончается. Где-нибудь всегда стреляют. И право, женщины мало виноваты, сколько бы ни уверял Фрейд...

– А вот... Ну, элементарно, – проговорил Шубин. – Если для планеты возникнет угроза извне. От иных миров. Тогда пришлось бы землянам объединиться?..

– Увольте, – рассмеялся Невзоров. – С фантастикой, ей-богу, не в ладах...

– Существует же вероятность! – настаивал Шубин. – Теоретически...

– Войну теоретики называют искусством, где мерой способностей полководца бывает реалистичность оценки...

– Наполеон считал главным интуицию, – буркнул Волков.

– Правильно, – добродушно согласился Невзоров. – Чем же, кроме интуиции, после разгрома оправдывать свою гениальность? Обстоятельства, значит, сильнее таланта.

Марго, достав из букета розу, поглядывала на всех, едва удерживая серьезность лица. И Андрей, который хотел уже высказать свое мнение и поспорить, заметив этот ее взгляд, подумал о том, как часто люди бессмысленно спорят лишь для того, чтобы казаться умнее или привлечь к себе внимание.

– Любопытно заметить, – добавил Невзоров, – судьбы великих полководцев и завоевателей напоминали чем-то путь современных им художников. Победивший готов Велизарий был ослеплен и засажен в темницу, Македонского, после самых крупных побед, отравили, Цезаря закололи в сенате... Но это иная сторона дела. Право, мы увлеклись.

– А что такое счастье? – подняла голову Леночка. – И вообще жизнь?

– Жизнь? – сразу откликнулся Шубин. – Элементарно... С точки зрения физики все живое является открытыми системами. Ну, значит, действует лишь в постоянном обмене веществ. Как говорят, без обеда не попляшешь.

– И я? – испуганным голосом произнесла Марго. – Тоже открытая система?.. – она засмеялась. – Нет, лучше догадывайтесь, что буду играть.

Присев к роялю, она слегка тронула клавиши. Мягкие, робкие звуки наполнили гостиную. Что-то знакомое и полузабытое, солнечное, – так бывало в детстве, если утром за городом выбегал на опушку леса, – чудилось Андрею в этих звуках. Он улыбнулся, радуясь возникшему чувству... И вдруг ураган неистово-мрачных аккордов смял эти радостные звуки. Как будто гремел уже марш победы... И снова пробились те начальные звуки. Неистовый ураган ломал их как что-то живое, трепетное, и оно восставало против стихии.

Неожиданным глиссандо Марго смешала все звуки так, что рояль будто охнул, жалобно простонал.

– Угадали?

– Это превосходно, – сказал Невзоров.

– А что? – воскликнула Марго. – Что играла? Не угадали!.. Так вы же темные люди. К этой музыке Бетховен дал эпиграф: "Я схвачу старуху-судьбу за горло и сломаю ее".

– Но играла как? – заметила Леночка. – Очень быстрый темп...

– А теперь вальс, – крикнула Марго. – И приглашают дамы!

Андрею вдруг захотелось, чтобы его пригласила танцевать Леночка. И та действительно встала, как бы спрашивая его глазами: "Я верно угадала?"

Но в дверях появилась нянька.

– Успеете еще напрыгаться. Пирог-то остынет.

– Ну-у, – вздохнула Марго.

Стол был накрыт в соседней комнате. Андрей увидел громадный с золотисто-розовой аппетитной корочкой пирог и вокруг тарелочки с ломтиками балыка, маринованными грибами, зеленью салатов, красной икрой.

– Ух ты! – восхищенно проговорил Шубин. – Сила... Это да!

IV

Оставалось пять минут до третьего звонка. На перроне усилилась толкотня. Все громко разговаривали, перебивая друг друга. Около Андрея толстяк в белом костюме сонно моргал глазами, а жена его торопливо говорила, чтобы не ел зеленых фруктов, не купался в холодной воде.

– Бе-ерегись! – кричали носильщики.

– Эскимо!..

– Пирожки горячие!

В этой сутолоке Андрей увидел Марго. Она была теперь в узком зеленом платье. И когда поворачивалась, разглядывая людей, то в глубоком, чуть ли не до пояса вырезе мелькала загорелая кожа спины. Андрей окликнул ее, замахал рукой.

– Ну вот, – подбегая, сказала она. – Думала, что не успею... А тебе идет военная форма. Даже стал интереснее.

Глаза Марго, обведенные широкими мазками синей туши, будто занимали половину лица, губы выделялись кричащим пятном.

– Что ты с собой сделала? – удивленно проговорил Андрей.

– А что?

– Сережку позлить еще хочешь?

– Ну да! – засмеялась она. – И в метро тетка одна рычала: "Эту молодежь надо пороть..." А где он?

– Ушел папирос купить.

Пассажиры оборачивались, глядели на Марго. Сонный толстяк вдруг очнулся. Но жена подтолкнула его:

– Иди, Ванечка. Иди в купе!

– Иду, – вздохнул он.

– Но как ты гостей бросила? – спросил Андрей.

– Михал Михалыч и Невзоров еще выясняют, каким бывает счастье. И я решила погулять. Только не думай, что из-за вас.

– Понятно, – улыбнулся Андрей. – Слушай, а этот Невзоров, что?..

– Любовь до гроба, – она лукаво наморщила нос. – И за год уже третья! Но как только лучше узнают мой характер, сразу женятся на других. А главное, бывают счастливы. Все, наверное, ценится в сравнении. И мне тоже приятно делать счастливыми людей.

– Кто поймет вас, женщин, – засмеялся Андрей.

– Никто! – быстро ответила Марго. – Мы сами себя редко понимаем. Но это ужасный секрет.

– Напишу тебе письмо, ладно? – сказал Андрей.

Марго помолчала, щуря глаза, точно вокзальная суета раздражала ее.

– Твоя мама будет жить совсем одна? Пиши ей чаще... Я вот не помню свою. Помню, что дарила мне большие коробки конфет. И все. Как-то нашла старые письма. У нее был другой. Понимаешь? Отец знал это, но все равно любил. Знал и любил! Даже теперь всегда отвозит цветы на могилу. А я не могу этого понять!

Андрей был удивлен тем, как внезапно изменился учнее голос.

– Возьму и правда выйду замуж! – глаза ее озорно сверкнули. – Отец рассказывал, что в Индийском океане есть остров Тимор, и на нем... Вот на нем, когда женщина изменяет мужу, такого мужчину секут публично розгами. Здорово, да?

– Да-а, – неуверенно качнул головой Андрей.

– И справедливо! Если мужчины захватили право выбирать себе жен, то и расплачиваться за ошибки должны. Справедливо?

– Граждане, садитесь, – торопил усатый проводник. – Две минуты осталось. Не распрощаются, будто навек едут...

– Где Сережка? – оглянулся Андрей.

К вагону быстро шагал тот самый худой, высокий старик профессор, которого видели на аллейке сада. За плечами у него висел тугой рюкзак. Следом шел Волков.

– Ну, сейчас едем, – проговорил Сергей, без удивления глядя на Марго и, казалось, озабоченный лишь тем, как рассовать папиросы.

– Тебе понравилась Леночка? – вдруг потускневшим голосом спросила она у Андрея. И странным был ее взгляд: точно действительно сейчас не знала, что происходит в ней самой.

– Танцует хорошо, – уклончиво заметил Андрей. – Сережка, и этот профессор едет...

– Откапывать неандертальцев, – усмехнулся Волков – Через полминуты тронемся.

– Ни пуха ни пера, – сказала Марго.

– К черту, к черту, – буркнул он и следом за профессором вошел в вагон.

Андрей вскочил на подножку, когда уже заскрипели колеса.

– Вы пишите! – крикнула Марго.

В тамбуре вагона, глядя, как медленно уплывают за окном фонари, Волков сказал:

– Поехали. Всё...

– Балда, видимо, не я, а ты, – сказал Андрей. – И то, что принимаешь за легкомыслие... это гораздо сложнее.

– Чепуха, – ответил Волков. – Размалевалась, будто кукла. Сложности выдумывают, чтобы оправдать глупость.

– Ты думаешь?

– Кто и как думает, неважно, – сказал Волков. – Важно, как поступают.

Они пошли в свое купе. Там раскладывали постели широкоплечий парень в белой косоворотке и его пухленькая, миловидная жена.

Достав из чемодана халатик, она вопросительно глянула на мужа.

– Идем покурим, – сказал Андрею Волков.

В коридоре вагона толстяк с сонными глазами, почесывая журналом щеку, пояснял другому пассажиру:

– Любопытная статья. Американцев проблема секса волнует. Дискуссии целые у них об этом. Ха-ха...

И джаз герлс в моде. А? Девушки там себя показывают...

– Куда жены-то глядят? – сказал другой.

– Проблема. Жена вроде строгой диеты, когда и заглянуть в меню острых блюд не разрешается.

Стоявший у открытого окна профессор обернулся:

– Не думаю, что проблема именно такова!

– Вот, пишут! Дискуссии целые.

– Не думаю, не думаю. Дискуссии? Хм! Иногда то, что на виду, лишь скрывает обратное явление цивилизации.

– Ка-ак? – удивился толстяк.

– А так, батенька. Вы замечали, как много начинают говорить про острые соусы те, у кого испорчен желудок? Или как усердно причесываются, если мало остается волос.

– Что? – багровея, произнес толстяк, редкие волосы которого аккуратно скрывали лысину.

– Я имею в виду проблемы, – ответил профессор, взмахнув жилистой рукой. – Мнимые проблемы и настоящие.

– Па-азвольте, – вмешался другой.

– Ну, спать, – зевая, сказал Волков.

В купе их соседи уже легли. Андрей и Волков молча забрались на верхние полки. Размеренно стучали колеса. Через приоткрытое окно врывались запахи травы, леса.

Шепотом говорили соседи внизу. Он сердился и недоумевал, почему жена вспомнила какую-то разбитую чашку.

– Да-а, – протянула она. – Зачем еще разглядывал ту московскую красулю на перроне? У нее глаза хуже кошачьих.

– Э-э, – засмеялся он. – Да лучше тебя на свете нет...

Андрей стал размышлять о жизни. И представлялось, что все будет хорошо, и люди казались по-своему чудаковатыми, но добрыми. Он пытался разобраться в самом себе: ему нравилась всегда беспечная Марго, а теперь вроде нравится и Леночка с серьезными глазами, хотя ничего еще о ней не знал...

И будто задремал он лишь на минутку, а кто-то уже грубо толкал его.

– Быстрее!.. Ну? – торопил Волков.

Яркий дневной свет бил в окно. Радуясь такой неожиданности, Андрей засмеялся:

– Который час?

– Скорее поднимайся!

Волков, одетый, перетянутый ремнем, был чем-то возбужден, и за дверью купе слышались взволнованные голоса.

– Да что случилось?

– Война идет!..

– Какая война?

– Утром бомбили города, – сказал Волков.

V

Как будто ничего не изменилось. Только сразу опустели вагоны. На разъездах, полустанках суетились толпы людей. Голосили бабы, цепляясь за рукава мужей, надрывно играли гармони, в обнимку с девушками гуляли парни.

На каждой станции Волков пытался узнать, как развертываются события. По радио сообщалось, что атаки немецких войск отбиты. А слухи были разноречивыми. Некоторые уверяли, что наши армии гонят немцев, другие говорили о прорывах немецких танков.

– Ни черта не разберешь! – хмурился Волков. – Надо искать бригаду. Если застрянем тут, могут и не пустить дальше. Отправят куда-нибудь тыловые щи хлебать...

На третьи сутки добрались они к месту. Перед станцией горели обломки разбитого эшелона. И полуденную духоту наполнял какой-то еле уловимый тошнотворный запах.

– Освободите вагоны! – кричали проводники хриплыми голосами.

Андрей и Волков спрыгнули на покрытую щебенкой насыпь. В двух метрах чернела глубокая бомбовая воронка.

Андрей увидел девушку на прибитой траве. И рядом, обняв ее, лежал парень.

– Что это? – засмеялся Андрей и тут же осекся, поняв, что это убитые. Легкая белая юбка девушки сбилась, а ноги присыпала земля. Видно, парень закрывал ее собой в последнюю минуту и держал так крепко, что взрыв не раскидал их.

– Идем, идем, – говорил Волков. – Отсюда уже в тыл не загонят!

Мимо станции по дороге шли люди. В клубах пыли двигались телеги, запряженные быками, лошадьми. На одной, последней, молодка, выпростав тугую грудь, кормила ребенка. И Андрея поразили ее отрешенные, будто ничего не видящие, счастливые глаза. Надрывно, тяжело, где-то за станцией, бухали пушки. Возле дороги стоял танк с желтым крестом на броне. Порванная гусеница примяла стебли пшеницы.

Из окопа у низеньких, запыленных кустов сирени выскочил младший лейтенант.

– Стой! Документы...

Под козырьком его фуражки с зеленым околышем торчал облупившийся нос, левая скула была испачкана копотью. Еще не читая документов, только глянув на их пустые, без наганов кобуры, он спросил:

– На фронт бежим, а?

– Это не ваше дело! – буркнул Волков. – Что за разговоры, младший лейтенант?

– Меня и поставили для того... Все на фронт бегут. А здесь малиной не кормят.

– В направлении указано, куда мы едем, – сказал Андрей.

Прочитав документ, младший лейтенант кивнул.

– Да-а... Из Москвы, ребята? Выходит, земляки.

Я на Плющихе жил. Ну, все же сходим к коменданту.