Текст книги "Время надежд (Книга 1)"

Автор книги: Игорь Русый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 34 страниц)

– "Голубка"... "Голубка"... Я "Коршун"... Поснули там, черти! Слушай, "Голубка"!..

Желудев забрал у него трубку.

– Тихо еще у тебя, "Голубка"?.. Завтракают, наверное... Как роты окопались? Ну что ж, и у меня за весь штаб один лейтенант работает. На левый фланг пулеметы выставил? Тогда можешь спать...

Подошел и остановился рядом запыхавшийся уполномоченный контрразведки старший лейтенант Комзев.

– Где пропадал? – спросил, глядя на него, Желудев и добавил в трубку: Не тебе это... Ложись спать.

– Иди-ка погуляй, – сказал Комзев телефонисту. – – Подыши свежим воздухом.

Хотя он говорил спокойно и даже весело, его круглое молодое лицо, разрумянившееся от предутреннего холодка, было озабочено.

– В чем дело? – нахмурился комбриг.

– Разрешите присесть? Всю ночь топчусь...

За эти дни Волков уже изучил манеру контрразведчика говорить туманно, не спеша, заставляя собеседника теряться в догадках и высказывать непродуманные суждения.

– Садись! – разрешил Желудев. – Так что?

– Непорядочек, – проговорил Комзев, сдвигая к животу деревянную кобуру маузера и опускаясь на землю. – Иду мимо кухни, а там пленного как дорогого гостя угощают: один хлеб сует, другой чай подливает. Русской шинелькой укрыли, чтоб не замерз. Ох, добрый же мы народ... Ну, я поглядел на него, поглядел и сам папиросу дал.

Он качнул головой, как бы удивляясь теперь самому себе, и было видно, что это совсем не тот непорядок, который заботил его.

– Ты о деле говори, – приказал Желудев.

– Лейтенанта с десантом отправили?

– Отправили. А что? – насторожился комбриг. – У тебя что-нибудь есть?

– Когда будет, то и говорить нечего, – весело играя глазами, ответил Комзев. – Мое дело раньше предусмотреть...

– А-а, черт! – успокоение сказал Желудев. – Кого же мне было посылать? Тебя, что ли?

– Я знаю лейтенанта, – произнес Волков.

Комзев повернул голову. Было что-то располагающее в его открытом взгляде и широкой заразительной улыбке, но манера говорить и держаться так, будто он знает то, чего еще никто не знает, порождала у Волкова неприязнь.

– Андрей и немецким языком владеет, – сказал он.

– Вот как? – продолжая улыбаться, заметил Комзев. – Свободно шпрехает?

– Я тоже владею, – сказал комбриг. – Что же, потвоему?..

– Вы этот язык учили, – засмеялся Комзев, – с января тридцать девятого по ноябрь сорокового. И молодая учительница помогала. В халатике, по-соседски бегала...

– Слушай, Комзев! – резко проговорил Желудев. – Ты господа бога не думаешь заменить?

– Я ведь говорю, что того лейтенанта мало знаю.

– А мало знаешь, так не болтай!

– Чей это? – указывая на котелок с борщом и, видимо, стараясь перевести разговор на другую тему, спросил Комзев.

– Ешь! – отозвался Желудев.

Старший лейтенант взял котелок, но, заметив, что Желудев еще пристально смотрит на него, вздохнул:

– Такая уж моя работа...

Едва он поднес ложку ко рту, как за лесом бухнули взрывы. Желудев схватил трубку:

– "Голубка"! Что у вас?.. Как?

Шея комбрига вытянулась, брови сошлись к переносице. Волков понял, что случилось неожиданное, совершенно непредвиденное.

– Лейтенант Волков! – сказал Желудев, держа еще трубку около уха Комбат-два убит. Приказываю заменить его... Бегом!..

XI

Снаряды рвались часто, заволакивая берег дымом.

Волков бежал не пригибаясь. В рытвинке он наткнулся на лежащего возле телефонного провода бойца.

– Связист? – крикнул Волков, но боец не шевельнулся И тогда лишь Волков увидел розовый пузырь около глаза, неподвижные руки, стиснувшие концы провода. Волков не думал о том, что и его так же сейчас могут убить. Его заботило лишь то, как он покажет себя, командуя батальоном, и как будет громить врага.

Пробежав еще метров двадцать, Волков свалился в окоп командного пункта батальона, где побывал ночью. Рядом теперь зияла воронка. Мертвый комбат лежал на бруствере окопа Старшина в каске, с запыленным лицом, измазанный глиной, сидел в окопе, положив ногу, обмотанную бинтами, на телефонную катушку. Два бойца курили, третий наблюдал за рекой.

На дне окопа валялись шинели, фляги, остатки соломы, перемешанной с землей.

– Сидите! – махнул рукой Волков, потому что бойцы намеревались встать.

– А вас уже спрашивали, – доложил старшина, отодвигая раненую ногу, чтобы дать место лейтенанту. – Комбриг звонил.

Старшина говорил неохотно, искоса поглядывая на Волкова, точно удивляясь, как могли этому лейтенанту доверить батальон.

– Ну, что тут? – отдышавшись, спросил Волков, подражая комбригу.

– Батальонного убило сразу, – ответил старшина. – А меня вот царапнуло. Принимайте хозяйство...

Упираясь локтем в нишу для гранат, он встал на здоровую ногу и начал рассказывать, где чьи позиции.

Справа и слева, ближе к реке, в дыму, в клубах пыли тонули окопы, кое-где на секунду появлялись, будто из-под земли, кругляки касок. Дальше темнела полоска воды.

Командный пункт был ходом сообщения связан с другим окопом Там стоял пулемет.

"Вот оно... вот настоящая война, – думал Вслков. – Тут не штаб... Узнаю, чего я стою".

Все эти незнакомые люди в окопах и даже неприветливый старшина заранее нравились ему. Он испытывал к ним признательность, даже какую-то странную любовь оттого, что все находившиеся здесь и в других окопах теперь были связаны его волей и жизнь их зависела от его решений.

– В ротах по тридцать человек осталось, – докладывал старшина. – Один взвод комбат держал в резерве. Такое у нас хозяйство...

– Зачем же наверх положили? – спросил лейтенант, имея в виду тело комбата.

– Осколки теперь ему не повредят... А небо любил.

Всегда, бывало, ляжет и в небо смотрит. Так и убило его.

– Сызнова гудит там, – проговорил наблюдательбоец с юным лицом и длинными, точно наклеенными, выгоревшими на солнце ресницами. – Чему бы гудеть?..

– Знамо что! – отозвался снизу другой. – Без толку разве загудит? Машины гудят або танки...

– Где телефон? – спросил Волков.

Боец откинул полу шинели, которой был накрыт телефонный ящик.

– "Коршун"... "Коршун", – зашептал он в трубку. – Давай первого. Явился к нам "Сизарь"... Не понимаешь? Кого ждали, явился!.

За окопом разорвался снаряд. Волков от неожиданности присел, и старшина ухмыльнулся. Комья земли шмякнулись о бруствер.

– Нагнитесь, старшина, – резко приказал Волков. – И так людей мало!

– Есть первый, – доложил телефонист. – На линии.

Прижав к уху трубку, Волков различил хрипловатый голос комбрига. И вдруг подумал, что и его слова сейчас пройдут через мертвые пальцы связиста, лежащего в рытвине.

– Лейтенант? Принял батальон? Что у тебя? – спрашивал Желудев.

– Танки! – сдавленно закричал наблюдавший боец. – Танки вижу! Идут на нас!

– Танки! – повторил Волков.

– Много? – спросил комбриг.

Волков приподнялся, чтобы сосчитать эти танки.

Но увидел сперва редкий ежик волос мертвого комбата, а потом и танки за рекой. Левее, где находились окопы соседнего батальона, земля пузырилась фонтанами разрывов. Клубы дыма висли над рекой.

– Лейтенант, – звучал в трубке голос комбрига, – куда ты пропал?..

– Четыре машины! – доложил Волков.

– Только четыре? – удивился Желудев. – Ну, держись! Гранатами их...

Поблизости разорвалось несколько снарядов, и трубка умолкла.

– "Коршун"! – закричал Волков. – "Коршун"!

– А?.. Что? – испуганно встрепенулся боец. – Нету связи?

– Связь!.. Быстрее! – приказал Волков, глядя на растерянное, сразу осунувшееся лицо телефониста, на его побелевшие губы. Икнув, он передал недокуренную цигарку товарищу, схватил винтовку и, медля еще, посмотрел на реку, через которую, бурля воду, ползли танки Затем выпрыгнул из окопа, свалив большой ком рыхлой глины ..

Танки с налипшими водорослями уже медленно выползали на этот берег, их пушки часто выплескивали желтоватые снопики огня. И тут же следовали оглушительные взрывы. Земля качалась, дождем сыпалась в окоп.

"Противник разведал оборону и действует уверенно, – лихорадочно соображал Волков. – Что я могу?..

Если бы артиллерия ударила с фланга..."

– Связь! – крикнул он. – Есть связь?

– Нету... не дошел, верно... А роты на проводе. Будете говорить?

В пальцах боец еще держал недокуренную дымившую цигарку телефониста и не решался бросить ее, словно надеясь, что тот вернется. А в телефонной трубке звучали голоса командиров рот:

– ...Два танка подбили! Два уже...

– ...А этот умный, стерва... Отошел! Не достать гранатой...

– Отсекайте пехоту! – крикнул Волков.

– Да нету пехоты... Одни танки.

– Как нет? – удивился Волков.

– А хрен ее знает, – пробурчал голос в трубке. – Нигде не видно.

Тупой удар отшвырнул Волкова к стенке, чем-то мокрым, горячим залепило глаза, едкий дым накрыл окоп. Боец, который первым увидел танки, молча свалился около Волкова. Рядом кряхтел отброшенный взрывом старшина. А сверху за бруствером нарастал лязг гусениц.

"Гранаты!.. Гранаты!.. – пронеслось в мыслях Волкова. – Иначе раздавит..."

Он в нише холодеющими пальцами нащупал связку гранат.

Танк был метрах в десяти, его широкий, искаженный черно-зеленой налепью ила и водорослей срез брони между крутящимися гусеницами и черный глазок пушки надвигались ужасающе быстро. Мертвый комбат все так же лежал на бруствере, лицом кверху, и, казалось, смотрел открытыми неподвижными глазами в небо. Черный муравей карабкался по его синеватой, выбритой на рассвете щеке...

Сознание Волкова лишь какими-то отдельными, не связанными между собою деталями запечатлевало происходящее: этого черного муравья, наползающие гусеницы танка, рыжий цветок бессмертника на кривом стебельке, уцелевший как-то чудом после взрыва и который он заметил лишь сейчас, и черный зев пушки, хищно уставившийся прямо на него...

Левая гусеница взрыхлила бугорок, и ствол пушки дрогнул, изрыгнув огонь. Сухой, жаркий вихрь пронесся над головой, опалил шею, будто кто-то сыпанул раскаленным песком. Волков швырнул связку, целясь под левую гусеницу. И новая жаркая волна опахнула его лицо. Волкову показалось, что за этим установилась мертвая тишина, похожая на ту, которая наступает после того, как, заткнув пальцами уши, ныряешь в реку на большую глубину. Он почувствовал острый, как от неразведенного уксуса, запах пота мертвого комбата и ощутил тяжесть крови в голове. Потом уже начал различать трескотню беспорядочных выстрелов и чьито крики...

Танк остановился шагах в четырех от полузасыпанного окопа. Синевато-желтый огонь клубочком трепетал на дуле пулемета. И остро визжавшие пули, веером проносясь над головой, рыли землю позади окопа.

У края порванной, вытянувшейся по земле гусеницы качался невредимый бессмертник. И Волков подивился живучести этого колючего рыжего цветка, что издревле славянские матери зашивали в рубахи сыновей, отправляя их биться с чужеземцами, твердо веря, что бессмертник убережет и от острого меча, и от других напастей.

Из соседнего окопа выпрыгнул пулеметчик. Он деловито влез на танк, прикладом ударил по стволу пулемета. Гимнастерка его на спине была разорвана, лицо покрыто копотью, сверкали только крупные, как у лошади, зубы и белки глаз.

– Хвёдор, гранату тащи!

– А нету...

– Огонь давай. Мать их!.. Зараз выкурим...

Внутри танка щелкнули один за другим три пистолетных выстрела.

– Гляди-ка! – удивился боец. – Не схотели...

Он прыгнул на землю и направился к окопу, усталый, недовольный, словно после тяжелой бесполезной работы.

– Куда?.. – крикнул старшина, навалившись грудью на бруствер. – Зажигай его, поганца!

Впереди, где окопались роты, чадили еще два танка. Четвертый уполз за реку.

"Все... Отбились!.. Но почему танки шли без пехоты? – думал Волков, и, опережая эти мысли, роились еще другие. – Я остановил их! Мой батальон... Вот победа! "

Прямо на окоп выбежал худенький боец с перекошенным лицом. Из носа у него текла кровь.

– Стой! – крикнул Волков. – Стой! Назад!

– Чего ж? – боец махнул рукой. – Вон уж где...

А мы чего же?..

– Э-э, – выдохнул старшина.

Левее, вытянувшись колонной, через реку двигались танки с пехотой. Волков сразу как бы окаменел и не слышал, о чем еще говорил боец, только смотрел на эти неторопливо ползущие машины.

"Да, это конец, – билось у него в мозгу. – Здесь лишь отвлекали внимание. И я ничего не могу сделать..."

От чувства невыносимой жалости к себе, от чувства бессилия ему хотелось умереть сейчас, в эту минуту, чтобы ничего больше не видеть, ничего не знать... И, как сквозь вату, начал доходить к нему голос откуда-то появившегося связного, который объяснял, что его уже третьего посылают с распоряжением отойти батальону к лесу.

– Надо идти, комбат, – проговорил старшина, впервые называя так лейтенанта, как бы утвердив его и для себя в этой должности, не по приказу свыше, а здесь, на поле боя. – Мы свое исполнили...

Волков не двинулся, и старшина, обхватив его за плечи, тряхнул.

– Давай! – закричал он бойцам. – К лесу.

Остатки бригады скапливались на полянке леса.

Железный шквал все искорежил, перемешал здесь: и сучья деревьев, и разбитые кухни, и амуницию. В луже борща елозил пленный с залитым кровью лицом, раненный теперь еще осколком немецкого снаряда. У пня телефонист бинтовал голову неподвижно лежащему комбригу. Тут же стоял и Комзев.

Верхом на обозной лошади, смачно, заковыристо ругаясь, кружился по поляне заместитель комбрига майор Кузькин:

– В богородицу... душу... Воинство разэтакое!

И как бы на эту ругань из леса выбегали бойцы.

Слышались уважительные голоса:

– Во дает!.. Не поперхнется.

– Генерал, что ли, братцы?

– Да майор наш обозный...

– Иди ты!.. Крепкое словцо, инда винцо...

Шагая около Волкова, худенький боец с разбитым носом громко жаловался:

– Я-ак дасть мэни в сопатку. Аж зирки побачив...

– Зачем подставлял? – буркнул опиравшийся на его плечо старшина.

– Из танки выскочил... руки ж задрав. А посля мэни в сопатку... Упокоил его лопаткой... Чи то по правилу?..

Позади катил свой "максим" пулеметчик с разорванной на спине гимнастеркой, шли другие бойцы

– Стройся! – закричал майор, прыгнув с лошади. – Что?.. Навоевались?

– Побьют здесь всех, – сказал кто-то.

– Побьют?.. У кого в штанах мокро, того побьют,– – ответил Кузькин, бросая слова раздельно, точно вбивая гвозди. – А если ты не боишься, тебя, может, и убьют, но не побьют.

– Обходят же... А, Иван Егорыч? – тихо сказал пулеметчику второй номер.

– Не мельтеши. Два раз еще никто не помирал.

Сколько патронов-то?

– Две коробки есть.

– Лейтенант! – окликнул Волкова майор и заговорил с ним приглушенным голосом: – Неподалеку старые траншеи. У болота займем круговую оборону. Так и полковник думал...

XII

Старая траншея, отрытая еще перед войной для каких-то учений, заросла мать-и-мачехой и лопухами.

Позади траншеи начиналось болото. Волков смотрел, как бойцы, тащившие Желудева и других раненых, уходили в густой подлесок.

– До темноты бы здесь продержаться, – майор взглянул на солнце. Оно дрожало в небе желтым кругляком, а чуть ниже, казалось, распластав крылья, парил коршун.

– До темноты не продержимся, – отозвался Волков.

Кузькин с трудом повернулся в узкой траншее, достал большой носовой платок и стал отирать лицо.

– А что предлагаешь, лейтенант? – спросил он, и настороженный взгляд его как бы говорил: "Не думаешь ли ты сдаться?"

– Прорываться, – ответил Волков.

– Это по-моему, – согласился майор. – Если уж помирать, так с музыкой.

– Пулемет на бугре установить, – посоветовал Волков. – Огнем их прижать с фланга и затем атаковать.

– д если танки пустят? – заговорил молчавший до этого старший лейтенант Комзев.

– Танки здесь не пустят, – ответил Волков. – К чему?.. Приперты мы к этому болоту, точно к стенке.

И они знают, что у нас артиллерии нет.

– Соображаешь, лейтенант, – одобрительно кивнул майор.

Тесно стоявшие в траншее бойцы зашевелились.

В километре от траншеи, у опушки леса, появились грузовики. Было видно, как на землю прыгали солдаты.

– Пулеметчик! – торопливо окликнул майор.

Боец в обгорелой гимнастерке протиснулся к нему.

– Холмик видишь? Занимай оборону. Ползком...

Контратаковать будем. А ты их огоньком! Да только когда мы начнем. Раньше не стрелять!

– Есть! Это можно, – сказал боец.

– Звать как? – спросил его Комзев.

– Назаров Иван. Второго – Федор Гуляев...

– Сибиряки, что ли?

– Мы кержацкие. С одного села. Ежели что... Отпишите в село Никольское...

– Целы будем, – перебил его Кузькин, – сам отпишешь. А с того света, милок, письма не ходят.

– Ну да. Это, конечно, – усмехнулся боец. – Давай, Федь, выкатывай "максимку".

Они поползли к бугру. А немецкие солдаты у опушки разворачивались в цепь.

– Успеют доползти, – сказал Кузькин. – Патронов лишь маловато... А жизнь все-таки штука веселая Я, бывало, если гулял, то со звоном...

– Это верно, – подтвердил Комзев, – что было, то было.

– Только одно, – майор вздохнул как-то по-детски протяжно и тихо. – Всю жизнь собирался нарисовать картину: голубое высокое небо, и степь, и ковыль ветерком чуть прибитый... Даже снилось это каждую ночь...

Еще далекая цепь автоматчиков на зеленом фоне казалась расставленными в одну неровную строчку восклицательными знаками.

– Как на параде идут, – скрипнув зубами, проговорил Комзев. – Было бы десяток пулеметов...

– Ну покурим еще разок, – сказал майор. Вытащив золотой портсигар, он угостил Комзева и Волкова папиросами, затем кинул его в широкие загрубелые ладони, подставленные бойцом.

– Дальше передавай.

Волков затянулся дымом, не чувствуя крепости и запаха табака.

– Подпустить бы автоматчиков на двадцать шагов, – сказал он. – Тогда минометы не страшны. Накроют и своих.

– Ты, лейтенант, голова, – ответил Кузькин. – Черт, неужели прорвемся? Эх и колотить буду!

– Вы же добрый человек, – усмехнулся опять старший лейтенант, посмотрев на громадные кулаки майора.

– Я-то? Я добрый, а жизнь злая... Не стрелять, братцы! Штыками возьмем!

И команду его шепотом бойцы передавали друг другу.

Цепь автоматчиков поравнялась с бугром и вдруг остановилась. Из цепи вышел худощавый офицер с белым платком в руке. Махая платком, он теперь один шел вперед.

– Это зачем? – удивился майор. – Говорить, что ли, хочет?

– Не стреляй! – крикнул офицер по-русски. – Я буду вам делать предложение.

– А что, можно поговорить, – сказал Кузькин. – Ребятки на бугре за это время лучше устроятся.

– Не хитрость ли какая? – спросил Комзев.

– Хитрость невеликая, – усмехнулся майор. – Думают целенькими нас взять. На бога взять!

– Мне нужен ваш командир! – крикнул офицер.

Осыпая песок, майор взобрался на бруствер. Офицер

подошел ближе, вскинул два пальца к козырьку фуражки.

– Обер-лейтенант Винер... Германское командование делает предложение. Воевать здесь не имеет смысла.

– Это почему? – спросил Кузькин.

– Наши танки далеко на востоке. Здесь можете только умирать. – Сухой, подтянутый, с бледными щеками, лет двадцати пяти, обер-лейтенант говорил спокойно и улыбался, только платок в его руке чуть приметно дрожал. – На вашу солдатскую честь не будет пятно. Вы дрались очень хорошо... Можете размышлять десять минут. Потом выходить без оружия. Мы даем вам жизнь. Это все... Надеюсь, сейчас не будут стрелять мне в спину?

– Иди, милок, иди, – почти весело сказал Кузькин.

Обер-лейтенант щелкнул каблуками, опять вскинул два пальца к фуражке.

XIII

Майор спрыгнул в траншею и покачал головой:

– А не трус. Один пошел к нам... Слыхали? Дает нам жизнь. Вот расщедрился! – Он повернулся к бойцам: – Кто шкуру спасти хочет? Подходи сюда.

Никто из бойцов даже не шевельнулся.

– Не иначе этот обер-лейтенант какой-то специалист по пленным, хмыкнул майор. – У меня ездовой один раньше был мастером засолки сельди. Так он и генералов лишь на жирность отличал... Ну, еще десять минут погодим.

– Через десять минут будет поздно, – сказал Волков, наблюдая за обер-лейтенантом, который подошел к цепи автоматчиков и скрылся за их спинами. – Тогда ударят минометы.

– Пожалуй! – согласился Кузькин. – Чуток раньше начнем.

– Я бы не ждал, – сказал Комзев.

– Зачем спешить? – усмехнулся Кузькин. – Вон стоят как на параде. А коленки у них с минуты на минуту больше трясутся. Нервы тоже есть. И начнем выходить, будто решили сдаться.

Передав это распоряжение бойцам, он взглянул на часы.

– Как раз... Двинулись!

Майор неторопливо выбрался из траншеи, оставив на бруствере винтовку. За ним поднялись остальные.

В этот момент с высотки ударил пулемет. Быстро нагнувшись, Кузькин схватил винтовку:

– За мной!

Немецкие солдаты падали в траву. За треском автоматных очередей, частых выстрелов и стука пулемета Волков не услыхал собственного крика. Майор обогнал его тоже что-то выкрикивая... Две цепи сшиблись и распались на клубки. Волков увидел перед собой солдата и с размаху ткнул его штыком. Тот даже не застонал.

Черной дырой открылся рот на искривленном от боли молодом лице. И опять Волков увидел майора Кузькича. Приподняв офицера, Кузькин швырнул его, точно мешок... Чем-то сильно обожгло бок Волкова. Он присел, так и не выдернув штык из груди хрипящего солдата.

"К лесу! – билось в мозгу. – Еще немного..."

По траве катались сцепившиеся люди, мелькали ножи, приклады. Длинными очередями стучал на бугре пулемет. Как шмели, жужжали пули. Теперь пулеметчики стреляли в немцев, бегущих от дороги. Выхватив из кобуры наган, Волков тоже выстрелил...

До леса оставалось пробежать метров пятьдесят, когда на опушку выполз бронетранспортер.

Волков упал, заполз в яму под кустом. Бронетранспортер, лязгая гусеницами, промчался в десятке метров от него. Многим ли удалось пробиться к лесу, он не знал. Гимнастерка на боку взбухла от крови, ладони его тоже были в крови. Постепенно голоса и выстрелы отдалялись, лишь на бугре по-прежнему стучал пулемет Там рвались мины, стелился белесый дым. Когда мины накрывали бугор, пулемет смолкал и опять начинал работать экономными, короткими очередями. Затем гулко простучала скорострельная пушка бронетранспортера...

Волков решил ползти к лесу, но совсем близко услышал голоса. Немцев было двое. Они шли метрах в пятнадцати за кустами. Волков осмотрел свой наган. В барабане остались пустые гильзы.

"Все, – думал он. – Это конец... А может быть, не заметят..."

– Der Oberleutnant experementierte. Die alten Romer sagten ja: "Toten heijt; noch nicht besiegen..." [Обер-лейтенант экспериментировал. Римляне говорили "Убить – это еще не значит победить" (нем.)]

Простучала короткая автоматная очередь.

– Das ist schon der vierte Iwan, den ich heute ins Jenseits befordert habe. Das werde ich abends meiner Paula schreiben Ich schreibe ihr jeden Tag [Сегодня отправил на тот свет четвертого ивана Вечером напишу об этом Пауле. Я пишу ей каждый день (нем).].

Затаив дыхание, Волков ждал, когда они уйдут, надеясь, что яма скрыта густой травой и его не заметят.

Но трава прошелестела у самой головы. Он увидел заляпанные желтой глиной широкие раструбы сапог.

Щелкнул затвор автомата.

"Сейчас выстрелит, – устало подумал Волков. – Как просто .."

– Halt, Richard! [Стой, Рихард! (нем )] Другой, унтер-офицер, шагнул к Волкову, стал расстегивать карман его гимнастерки. Под каской было молодое лицо с упругими, чисто выбритыми щеками На груди блестели какие-то медали. Он вытащил удостоверение Волкова и, коверкая русские звуки, прочитал:

– Люй-тэ-нант Воль-ков...

И мигнув одним глазом Волкову, как давнему знакомому, сказал:

– Aufstehen! [Встать! (нем.)] А солдат, приземистый, с широким ртом и тяжелым подбородком, что-то быстро проговорил. Унтер-офицер кивнув, ответил, с интересом глядя на русского.

Волков понял, что его сейчас должны убить. Холодная испарина проступила на лбу. И страшнее всего казалось то, что убьют не в бою, а лежащим на земле, как охотники добивают раненое животное, без всякой злости к нему, совершенно равнодушно. Стиснув зубы, чтобы не застонать от резкой боли, упираясь ладонями в мягкую траву, он приподнялся.

– Gut, – засмеялся унтер-офицер. – Ich habe doch gesagt, das dieser Russe stur ist [Хорошо.. Я же юворил, что этот русский с упрямым характером (нем).].

И немцы и деревья качались перед глазами Волкова, он даже не чувствовал собственного тела, ощущал дикую боль и хлюпающую в сапоге горячую влагу.

"Это кровь... Сколько крови у человека? Пять литров".

Ему стало вдруг смешно оттого, что вспомнил, как мать приходила в ужас, если он нечаянно обрезал палец.

– Vorwarts! [Вперед! (нем)] – крикнул солдат.

Унтер-офицер показал рукой на холм, где стоял теперь бронетранспортер.

"Хотят расстрелять там", – подумал Волков.

Кругом лежали трупы. Они застыли в неестественных позах, истыканные штыками, убитые пулеметной очередью, с проломленными черепами, иногда друг на друге, сцепившись мертвой хваткой. Немцы ходили, подбирали своих и оттаскивали к грузовикам. Волков будто сейчас заметил необычную ярко-синюю прозрачность воздуха. Невидимые с земли, где-то в синей дымке звенели жаворонки, как бы напоминая, что у живых всегда остаются их заботы.

А немцы шли рядом, продолжая говорить и снова вспоминая какую-то Паулу.

Волков тоже почему-то вспомнил Машу Галицыну и то, как один раз провожал ее из школы домой и она вдруг сказала: "Хочешь... если ты смелый, поцелуй меня". А затем стукнула его портфелем и убежала...

Он облизнул губы, сухие, воспаленные и шершавые.

– Halt!.. – проговорил унтер-офицер, склоняясь над убитым. – Mein Gott... Karl! [Стой!.. Мой бог... Карл! (нем)]

– Du? – замахиваясь кулаком, прорычал солдат.

– Пошел к черту!

– Was? [Что? (нем.)] – заорал немец и поднял автомат.

Волков почувствовал, как где-то у затылка толчками бьется кровь.

Унтер-офицер напряженно, изучающе глядел на русского лейтенанта.

– Komm! [Иди! (нем.)] – сказал он и толкнул Волкова.

Длинная черная легковая машина с открытым верхом, за нею бронетранспортер проехали к холму. Когда Волкова туда привели, немецкие солдаты уже выстроились в каре. У холма группой сидели пленные. Все они были ранены. И теперь старались перевязать друг друга лоскутами рубашек. Унтер-офицер доложил что-то розовощекому, с тонкими усиками офицеру. На холме солдаты копали могилу.

– А из наших все ж пробились некоторые, – тихо сказал Волкову раненый боец. – В лес ушли... Да вы сядьте, лейтенант. Еще стоять перед ними...

Резко прозвучала немецкая команда, и шеренги словно окаменели. Несколько солдат подняли на винтовках тела двух убитых здесь пулеметчиков и медленно понесли к могиле.

– Хоронят, что ли? – сказал боец. – Ну дела! Пулеметчиков наших хоронят. А думали, нам ямку откопали...

С сиденья легковой машины встал пожилой длиннолицый немец. Он громко и сердито бросил несколько коротких фраз застывшей шеренге.

– Так и есть, хоронят, – удивился боец. – Они ж их не меньше сотни побили! Во чудо! Энтот старик, должно, генерал их. Кабы знать, чего сказал...

XIV

Над лесом тяжело гудели "юнкерсы". Гул моторов доносился и от шоссе.

– Надо передохнуть, – сказал Власюк. – Теперь мы, что иголка в стогу.

Радистка устало села на пень.

– Может, ошиблись летчики? – спросил Власюк.

Андрей развернул карту и покачал головой.

– Здесь...

– Каких ребят потеряли! – вздохнул сержант. Грубоватое, точно вырубленное из камня и не отделанное резцом лицо его было хмурым, на поцарапанной веткой шее запеклась кровь.

– Возможно, исправим рацию? – спросил Андрей.

– Тут ничего не исправишь, – проговорила радистка.

– Утиль, – махнул рукой Лютиков. – Де-факто, утиль!

– Гудит как... Танки, должно, идут по шоссе, – заговорил Власюк. – Что сейчас в бригаде?

– Известно что, – оживился вдруг Лютиков, как-то боком усаживаясь на землю. – Сейчас обед раздают. По точным сведениям: борщ, гречневую кашу и компот.

– Насчет этого у тебя всегда были сведения, – хмыкнул Власюк.

– Как же, – согласился Лютиков.

– Ну-ка, доставай сухари! – перебил его Власюк и, покосившись на радистку, беззвучно зашевелил губами.

– Об этом и речь, – невозмутимо кивнул ему Лютиков. – Теория есть: когда чувства громко не выскажешь, характер портится.

– Высказывайте чувства как угодно, – проговорила радистка.

Она сняла шлем и тряхнула головой. Смуглые тонкие пальцы быстро задвигались, поправляя волосы.

Была в ее движениях какая-то сдерживаемая порывистость, а тонкие ноздри подергивались, и диковато блестели глаза.

– Почему вас отправили? – спросил Андрей. – Других радистов, что ли, не было?

– Не было!..

– Эх, малявка, – хмуря как бы двойные, белесые сверху и темные ниже, широкие брови, вздохнул сержант. – Разве это женское дело? Угодила бы в плен. Что тогда?

– Я не малявка, – вздрагивающим голосом проговорила она. – И так больше не зовите! Я младший сержант.

– Узнали б отец и мать! Ремня еще всыпали, – усмехнулся Власюк.

– Они давно умерли... Вообще плакать некому, – тряхнув опять головой, сказала радистка. – Ну, что еще интересует? Что? Думаете, я боюсь?

– Так одно дело в штабе сидеть, а здесь другое, – примирительным тоном и несколько обескураженный ее дерзостью сказал Власюк. – Здесь либо ты убьешь, либо тебя. Ие для женщин это... Родом-то будешь откуда?

– Из Мурома... Городок на Оке. Илья Муромец там жил Слыхали?

Высыпая сухари из мешка, Лютиков поглядывал на радистку с затаенным интересом, двигая хрящеватым носом, будто принюхиваясь к каждому ее слову.

От шоссе плыл тяжелый гул. И, казалось, работала громадная, плохо смазанная машина. Все созданное тысячами заводов Европы для уничтожения людей и разрушений катилось, двигалось сейчас к востоку по пыльным дорогам. И лес, точно прислушиваясь, стоял недвижимо, запятнанный косыми столбами мягкого света.

– Куда пойдем, лейтенант? – спросил Власюк.

Андрей и сам уже мучительно размышлял о том, что им делать, где искать потерявшуюся дивизию.

– Куда? – проговорил он, стараясь, чтобы голос звучал тверже. – Здесь хутора есть. Выясним у жителей... была ли дивизия.

– Ребят бы еще отыскать... иль захоронить.

Власюк ладонью протирал немецкий автомат, солнечный зайчик игриво бегал на вороненом металле.

– А по мне, если моритура случится, так начхать, где лежать. Пусть хоть мухи жрут, – выпячивая грудь и явно бравируя, заявил Лютиков.

– Удовлетворим, – сердито пообещал Власюк. – Да и мухам в тебе жрать нечего. Одни кости, а в голове лишь язык болтается...

– Опять же разговор, – Лютиков многозначительно выгнул брови. – Зачем солдату голова?.. Полковник скажет– "Кричать "ура". Интендант думает: "Он, сукин сын, этой штуковиной ест". А вообще-то голова нужна для усов.

"Нет этот Лютиков совсем не прост, – видя, как грозно зашевелились усы сержанта и как дергаются губы Ольги, подумал Андрей. – Ему палец в рот не клади".

– Сколько раз ты нужники чистил за эти байки? – спросил Власюк. – И все тебе мало. Уродится же такое! – Он покрутил головой, тронул пальцем свои усы и, не выдержав засмеялся. Улыбка делала лицо Власюка мягким и юным. И Андрей понял, что усы он вырастил для солидности, надеясь казаться старше своих двадцати лет.