Текст книги "Время надежд (Книга 1)"

Автор книги: Игорь Русый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 34 страниц)

– Наверное, скоро опять нас пошлют. Увидимся еще.

– Отчего ж не увидеться? – ответил Крошка.

– Будете в наших краях, заходите! – шепотом, но весело проговорил Митька.

– Насчет связи там обговорите, – добавил Крошка. – Здесь можно целый батальон собрать. Взрывчатку бы еще дали. Это совсем хорошо.

Тихонько чертыхаясь, Солодяжников прыгал на одной ноге, стягивая узкую штанину. Наконец раздевшись, облегченно вздохнул и, стыдливо закрывая брюками низ живота, позвал:

– Крошка! Если удастся, перебазируйте Звягина.

Мальчик ведь он еще.

– Ясно! – ответил Крошка. – Постараемся.

То, что Солодяжников говорил ему строго, повелительно, а сам на тоненьких, кривых ножках, узкобедрый, дрожавший от холода, напоминая ощипанного петушка, выглядел действительно крошкой по сравнению с младшим лейтенантом, развеселило Андрея. Он тихо засмеялся. И поняв, чем вызвано это веселье, Солодяжников резко оборвал:

– Что за смех? Прекратить! Бегом в воду! И вы тут, младший лейтенант, не задерживайтесь.

– Мы немного задержимся, – скрывая улыбку, возразил Крошка. – Если патруль набредет, огоньком прикроем.

Лютиков зашел в воду, подняв одной рукой автомат и одежду.

– Привяжи к голове, – сказал ему Андрей, – легче будет.

– Я ж Енисей переплывал, – хвастливо отозвался Лютиков. – А это что за река? Воробей не утонет... Двинулись?

Стоило окунуться, как вода уже не казалась холодной. Чернота ее раздалась, матово просвечивали белые тела. Лунная дорожка блестела, как усыпанная раздавленным стеклом мостовая. И по ней круглыми поплавками двигались головы.

Уже на середине реки, где ходили легкие волны, отфыркиваясь, Лютиков проговорил:

– Гран мерси. Житуха!

Солодяжников плыл рядом.

– Должны бы заметить наши, – сказал он.

– Блаженствуют черти... – отозвался Лютиков. – Спят. Ну и мы отоспимся...

Берег позади казался черным, изломанным массивом среди воды и неба. И эта чернота хлопком выдавила яркую ракету. Смутно обозначились головы плывущих, а затем высветились два силуэта в немецких касках у берега, и сразу там застучали автоматы.

– Э-эх! – пробормотал Лютиков и, выпустив из руки одежду, бурля ногами воду, чтобы удержаться на поверхности, вскинул автомат и длинной очередью как бы повалил эти силуэты. Ракета, шипя, угасла. В загустевшей тьме на берегу, отдаваясь эхом по реке, шла перестрелка. Гулко бил пулемет Крошки, рассыпалась дробь немецких автоматов. Несколько пуль шлепнулись, точно лягушки, в воду близко от Андрея. Плывший впереди курсант нырнул, остальные быстрее замахали руками.

– Стой! Кто идет? – донеслось с кручи берега.

– Свои, свои! – откликались курсанты.

– Стрелять буду, ложись!

– А в морду не хошь? Я те дам стрелять! Я те... – кто-то из курсантов длинно и смачно выругался.

– Ей-богу, свои! – обрадовались там, и прежний голос добавил: Подходи!..

В неглубоком окопчике, под кустом сидели два бойца. Один пожилой, с усами, второй – белобрысый, юный. Его каска, полная густого пшенника, лежала на бруствере.

– Э-э, да вас много! – удивился он. – Вон сколько...

Из окружения, что ль?

– Ходили туда, – пояснил Андрей.

– Ишь чего... Мы-то думали, опять его разведка.

А потом, как стрелять зачали, успокоились.

Курсанты прыгали, толкая друг друга, чтобы согреться, выкручивали мокрые гимнастерки и брюки, надевали их на себя. Только Лютиков, совершенно голый, поджав одну ногу, с автоматом на груди, растерянно поглядывал вокруг.

– Вот гад, – бормотал он. – Из-за него все утопил...

– Возьми хоть мою гимнастерку, – предложил Андрей.

– Что толку? Она ж мне лишь до пупа.

– Не шумите, ребятки, – просил усатый боец. – Дома, что ли? Так горланите. Вот зачнет сюда пулять минами.

На другой стороне Днепра еще потрескивали автоматы, но уже где-то в отдалении.

"Лес прочесывают, – догадался по удалявшимся звукам выстрелов Андрей. Крошка, значит, ушел".

Усатый боец вытащил из окопа и бросил Лютикову плащ-палатку.

– Обернись, малый... Хозяина убило вчера, значит, лишняя стала. А нагишом-то как идти?

Солодяжников, уже одетый, подошел, застегивая пряжки ремней:

– Вас что же, тут лишь двое?

– Зачем? – привстал усатый. – Редко сидим

– Скучно.

– Разве тут заскучаешь? – сказал молодой боец. – Котелки и то осколками побило. Днем-то из минометов шпарят. А ночью либо наши, либо он переправу устроят.

– В гости, значит, ходят?

– Еще как! – подтвердил боец, стараясь, видимо, убедить незнакомого командира, что им вовсе тут не скучно. – Дня три назад было, подале от нас. Разведка его приползла. И наши-то не углядели Двое тоже было... Одного забрали. А другого прикладом стукнули.

Тащить, видно, не схотели Портки скинули... сигару вставили и ушли. А тот очухался, хвать – сигара торчит... из неположенного места.

– И что? – поинтересовался Солодяжников.

– А ничего, – засмеялся боец. – Скурили. Чего добру пропадать! Табачок ядреный.

Усатый боец, воспринимавший эту историю, судя по всему, иначе, без юмора, даже не улыбнулся и озабоченно поглядывал на другой берег Днепра.

– Могут и вас утащить, – сказал Андрей.

– Не... Мы теперь приспособились. Капитан у нас головастый. Додумался в песок натыкать гранат, а веревочки – сюда. Потянешь – и от разведки мокрота будет.

– Вот начнет мины кидать, – сказал усатый боец. – Шли бы к селу. На селе и капитана застанете. Он, как есть, все обскажет.

– Пошли, – приказал Андрею Солодяжников.

XII

Сразу за кустами, росшими по крутому берегу Днепра, начиналось поле, изрытое мелкими, но широкими воронками. Хлеба здесь убрали. Лютиков, кутаясь в плащ-палатку, осторожно ступал босыми ногами по колкому жнивью. Курсанты добродушно подшучивали над ним:

– Школу танцев пройдешь... И воздушные ванны медицина одобряет... Лютиков, мы скажем, что ты балерина...

– Не балерина, темнота, – отозвался Лютиков. – Грация!.. Такие красотки нагишом бегали... Мне только ботинки жалко. Сорок пятый размер, где найдешь?

Но чем ближе подходили к селу, тем больше лицо его выражало беспокойство.

Курсанты смеялись:

– Лютиков, мотню застегни, чтоб в обморок бабы не попадали .. Каску навесь...

– Гы, гы! – огрызался Лютиков. – А когда ракета повисла, не гоготали.

Начинало светать. В крайней мазанке окна были выбиты, глиняные стены исковыряны осколками.

– Незачем всей ротой идти, – обернулся к Андрею Солодяжников. – Вид у нас аховый. Добегите, лейтенант. Спросите хоть, где штаб этой дивизии?

За третьей мазанкой Андрей увидел кухню. Повар в белом грязном фартуке, сидя на опрокинутом ведре, чистил картошку.

Около этого дома ходил часовой.

– Почему не окликаете? – спросил Андрей.

И тот вдруг, щелкнув затвором, крикнул:

– Стой!

– Ну вот, – засмеялся Андрей. – Где комбат?

– Спят! – ответил боец. – Приказали не тревожить.

– А другие командиры?

– Спят... Целую ночь по окопам лазили. У нас так...

У нас командиров-то на батальон трое осталось...

Из хатки, нагибаясь под притолокой, вышел человек без гимнастерки, обеими руками тиская заспанное лицо. Андрей даже растерялся, узнав капитана Самсонова.

– В чем дело? – спросил тот и, взглянув на Андрея, чуть присел – Ба, лейтенант!.. Где тебя носило?

Не ты на берегу шумел?

– Мы, – кивнул Андрей.

– Вот это встреча! А?.. Я же сказал – увидимся!

Жив-здоров? Ну входи, гостем будешь!

– Нас много, целая рота, – сказал Андрей – Бродили в тылах противника.

– Целой ротой по тылам? Лихо! Постой, а тот маленький старший лейтенант... И он здесь?

– Здесь, – улыбнулся Андрей, вспомнив, как отчитывал Солодяжников капитана.

– Вот не знал, – удрученно всплеснул руками Самсонов. – Я бы его заставил попрыгать на берегу. Мне с КП звонили, докладывали: окруженцы выходят.

– А мы лишь двух бойцов там видели.

– Эх, – мрачнея, вздохнул капитан, – дивизия на этом участке стояла, а теперь один батальон. Где-то севернее прорыв, и дивизию туда бросили. Вот какие дела! Ну, давай заходи, чего стоишь?

– Я лишь на минутку, – проговорил Андрей, входя за ним в хатку. Глиняный пол был чисто выметен, на окнах висели занавески, а в углу спал кто-то, накрывшись шинелью.

– Мой начштаба, – кивнул Самсонов. – Первый раз на этой неделе уснул. Рассказывай, как живешь?

– На войне, как на войне, – ответил Андрей.

– Да, – хлопнул его по плечу Самсонов. – И надо выпить за встречу! Тут, понимаешь, фрицы у меня бойца утащили. Я рассвирепел из в следующую ночь переправился, двух Гансов цапнул... Записку оставил, что был капитан Самсонов. Ну и трофей прихватил, – он взял со стола флягу, обшитую желтым сукном. – Коньяк... Ей-богу, рад тебя видеть, философ! А главное, что ты жив. И еще один человек будет рад тебя видеть!

Он тихонько стукнул пальцем в дверь каморки и позвал:

– Нина, ты спишь?

Дверь тут же открылась. Нина Владимировна шагнула навстречу Андрею. Солдатская гимнастерка и зеленая юбка обтягивали ее похудевшую фигуру, волосы были коротко подстрижены, и она точно помолодела.

– Наверное, забыли меня? – спросил Андрей.

– Что вы?.. С Ольгой много говорили про вас.

– Она здесь? – вырвалось у Андрея.

– Нет, – понимающе улыбнулась Нина Владимировна – Еще тогда говорили... Хорошая девушка.

– Наверное... Мне как-то все равно, – сказал Андрей, наклоняя голову и чувствуя, как румянец заливает щеки.

– Как это все равно?! – теперь возмущенно проговорил Самсонов – Когда человеку все равно, и жить не стоит... Давай рассказывай, как там.

– Обычно... Штаб вашей дивизии где?

– Ты погоди про штаб... Нина, так мы?.. – Самсонов тряхнул флягой и замолчал, перехватив ее укоризненный взгляд.

– Лейтенант, кажется, не пьет, – сказала она.

– Человек Днепр переплывал. И за встречу надо, – просительно уже заговорил Самсонов.

– Может быть, вы действительно замерзли? – спросила она, взяв из рук Самсонова флягу.

– Нет, спасибо, – удивляясь ее власти над отчаянным капитаном, сказал Андрей. – Я только хотел узнать, где штаб дивизии. Меня ведь ждут.

– Так хоть позавтракай. Роту заодно прикажу накормить. Пусть и этот сморчок, этот недомерок...

– Алексей, – с легкой укоризной тихо проговорила Нина Владимировна. И Андрей опять удивился, как Самсонов покорно изменил тон:

– Ну, этот старший лейтенант твой пусть завтракает.

– Нельзя... Торопимся.

– Ну вот... – огорченно вздохнул Самсонов.

Андрей попросил у Самсонова какую-нибудь одежду для Лютикова.

– Найдем. Каптерка у меня рядом, – пообещал тот.

Когда они вышли, Самсонов проговорил:

– Что, брат, не ожидал?

– Не ожидал, – засмеялся Андрей.

– То-то... Я и сам не ожидал. Это, брат, как весенняя гроза... Пришлось ее зачислить телефонисткой. Любовь на войне по штатному расписанию не предусмотрена. Вот какие дела!.. Эх, жаль, что мы с тобой не выпили... Знаешь, отчего бог сперва мастерил Адама и затем Еву? Чтоб работать советами не мешала! Ну, ладно, выпьем в другой раз. Вот обстановка у нас здесь, скажу тебе, непонятная. Паршивая обстановка! Дивизия тебе для чего?

– Узнать, где штаб фронта.

– Так бы и говорил. Штаб фронта в Киеве.

XIII

Возле арки, на которой большими буквами было написано: "Добро пожаловать в Киев", окапывали пушки. Маленький броневичок стоял на дороге. Широкоскулый, высокий, с нависшими черными бровями генерал-майор в помятом кителе, держась рукой за дверцу броневичка, говорил вытянувшемуся перед ним седому полковнику-артиллеристу:

– За невыполнение прикажу вас расстрелять как изменника. Самовольничать не позволю! Чтобы сегодня же!..

Длинное тонкое лицо полковника выражало растерянность, его пенсне немного съехало, и надо было поправить, но полковник не решался и только двигал мышцей левой щеки, чтобы оно не упало.

Затем генерал, взглянув на остановившуюся роту курсантов, на подбежавшего Солодяжникова, хмуро выслушал его и переспросил:

– Так что вам надо?

– Штаб фронта, – ответил Солодяжников, держа руку все еще у козырька.

Генерал подвигал бровями.

– Документы!

Проверив документы, он сказал:

– Штаба фронта нет в Киеве.

Он сел в броневичок, захлопнув дверцу, и машина покатилась к городу.

Близкий пригород, тонувший меж садов, был залит солнцем, блестели позолоченные купола древних соборов, но какая-то необычная мертвая тишина висела там. А с юга и с севера доносилась непрерывная канонада.

– Ну как это понять? – вздохнул полковник. – Дают распоряжение установить пушки. И, с моей точки зрения, правильное распоряжение. Я тороплю всех. .

А потом делается наоборот. И меня отзывают.

– Где же искать штаб фронта? – проговорил Солодяжников.

– Идите на Прилуки, – сказал полковник, – там, я думаю, узнаете... Что-то непонятное творится.

И, махнув рукой, как бы подчеркивая этим жестом, что творится действительно непонятное, он зашагал к пушкам.

– Значит, в городе нам делать нечего, – сказал, поворачиваясь к Андрею, Солодяжников. – Только время потеряем. Как думаете, лейтенант?

Андрея после встречи с капитаном Самсоновым не покидала мысль о том, что люди, взрослея, как будто прикрываются от других какой-то маской и настоящий характер скрывают под ней. И, думая о себе, человек представляет себя иным, чем другие, которые видят лишь ту маску и судят о человеке по ней. И сам Андрей вдруг обнаружил, что говорит и поступает зачастую, исходя из того, как подумают о его словах и оценят поступок другие, а не так, как сказал бы или поступил, будучи предоставлен сам себе... И глядя с этими мыслями на генерала, который только что уехал, Андрей заметил: при всем его грозном виде он был растерян и напуган. Полковник-артиллерист же, с виду растерянный, лишь не мог понять бессмысленного крика, испытывал неудобство за грубость другого, а это и воспринимается порой как слабоволие...

– Двинемся на Прилуки, – ответил Андрей.

– Вот еще один интеллигент на войне, – сказал Солодяжников, разворачивая карту, но локтем указав на пушки, где полковник отдавал команды. – Вместо того чтобы быстро выполнить новый приказ, он рассуждает, правильный ли, с его точки зрения, этот приказ... Русский интеллигент обо всем должен иметь собственное мнение.

– Разве плохо иметь собственное мнение? – стараясь защитить полковника, возразил Андрей. – Вы тоже рассуждаете, даже теперь...

– А кто говорит, что я из другого теста? – сердито буркнул Солодяжников. – О том и речь идет... И до Прилук больше ста километров. Ну что ж, в дороге какой-нибудь попутный транспорт найдем.

– И уточним, где штаб фронта, – сказал Андрей.

– Ро-ота, марш! – прокричал Солодяжников. – Идти вольно. А ну-ка песню!

Кто-то в переднем ряду запел "Крепка броня...".

– Не то. Не то, – проговорил Солодяжников и вдруг сам запел тонким голосом потешные солдатские напевки, которые распевали еще гренадеры времен Суворова на дорогах Европы, острыми словечками повергая в ужас и бывалых маркитанток.

Лютиков, одетый в узкую гимнастерку, в ботинки, которым пришлось отрезать носы, чтобы втиснуть ноги, устроивший из плащ-палатки что-то вроде длинной юбки, приплясывал на ходу, изображая кокетливую девицу, робевшую от нескромных взглядов курсантов.

– Эх, выспимся нынче, – говорил Иванов, с которым Андрей тогда полз к водокачке. – Эх и выспимся!

Как, лейтенант, дадут нам хоть сутки?

– Не меньше трех, – уверенно сказал Андрей.

И никто не думал, что вместо отдыха придется уже сегодня опять вести тяжелые бои, и многие, кто в эту минуту наслаждается ласковым солнечным теплом, надеясь скоро отоспаться, еще до ночи будут убиты.

Уже две недели, как танковая армия под командованием генерал-полковника Гудериана, ранее нацеленная на Москву, неожиданно повернув к югу, стремительно двигалась, охватывая полукольцом войска ЮгоЗападного фронта, заходя им на триста километров в тыл А танковые дивизии генерал-полковника Клейсга форсировали Днепр ниже Киева, прорвались к Полтаве и завернули навстречу Гудериану.

Все резервы командующий Юго-Западным фронтом стянул, чтобы удержать проход для своих армий из намечавшегося котла. Но Ставка еще не давала приказа отходить.

Полки, удерживающие этот проход, редели под ливневым шквалом снарядов, под ударами танков. Кирпонос распорядился штурмовать колонны танков дальней бомбардировочной авиацией Четырехмоторные неповоротливые самолеты, предназначенные для Иных целей, с оглушительным ревом проносились над землей, сыпали тяжелые бомбы, пулеметным стрекотом отбивались от наседавших "мессершмиттов" и, вспыхивая огромными клубками, падали среди разбитых танков.

Ожесточение было предельным, казалось, земля и небо полыхают невиданным пожаром...

И в это утро танковые клещи сомкнулись.

XIV

Дым заволакивал горизонт со всех сторон. И позади и левее шагавших по дороге курсантов теперь громыхали пушки. В воздухе появились желтобрюхие "юнкерсы". Они заходили над лесом, пикировали. Казалось, воздух, скрученный взрывами там в жгуты, долетал сюда и медленно раскручивался, наполняя окрестность грохотом. Пыль заслонила солнце.

– В одно место долбают! – удивлялись курсанты. – Что ж там есть? Полсотни бомбардировщиков одну точку клюют.

– Аэродром, – взглянув на карту, сказал Андрею Солодяжников. – Но почему севернее такая канонада?

Роту нагнали и промчались мимо, обдав пылью, штабные машины, а затем грузовики с набитыми мебелью кузовами. Они ехали к аэродрому.

В той стороне "юнкерсы" уже каруселью летали над самой землей, под облаками вились шесть или семь "мессершмиттов", гоняя маленький тупоносый истребитель. Он был едва виден, но вот от него потянулся дымный шлейф, и, быстро разрастаясь, этот шлейф с огненной точкой впереди скользнул к земле. А с запада подлетала большая группа самолетов, толстых, неуклюжих.

– Гляди, братцы! – закричали курсанты. – Гляди, парашюты...

– Это ведь десант! – остановился Солодяжников. – Какая наглость!

Множество белых куполов, плавно снижавшихся, внесли что-то мирное, спокойное в картину задымленного неба. Андрей невольно как-то ощутил беспомощность, испытанную раньше, когда болтался на стропах, и это чувство было со злым торжеством – каково парашютистам выпрыгивать днем и сколько их мертвыми упадет на землю!

– Какая наглость! – повторил Солодяжников. – Бегом!..

Курсанты на бегу сдергивали с плеч винтовки, автоматы.

Два грузовика, обогнавшие их, стояли на обочине.

Шоферы вылезли из кабин, поглядывая в ту сторону, где приземлялись десантники и отчетливо слышались уже винтовочные залпы, треск автоматов.

– Чьи машины? – крикнул Солодяжников. От быстрого бега ротный запыхался, на лбу блестели капли пота.

Человек среднего роста, в военной форме, но без знаков различия, с круглым животом, перетянутым широким ремнем, как будто этим ремнем удерживался спрятанный под гимнастеркой большой арбуз, который при каждом движении мог выскользнуть, торопливо ответил:

– Я управляющий Госбанком. Это мои машины...

– Разгрузить! – приказал Солодяжников.

– Не имеете права! – почему-то хватаясь за свой живот, закричал тот, багровея и проглатывая букву "р". – Вы ответите! У меня государственное имущество... Это произвол!

Курсанты вмиг облепили кузова машин. На землю с глухим стуком начали падать обитые кожей диваны, тяжелые ковры, чемоданы.

– Быстрей, быстрей! – торопил Солодяжников.

Как бы пораженный тем, что дорогие вещи швыряют в пыль, управляющий застыл с раскрытым ртом и только вздрагивал, будто чемоданы, ударяясь о землю, причиняли ему боль. Но когда над бортом кузова подняли туго набитый брезентовый мешок, маленькие черные глаза его округлились.

– Не трогайте! – взвизгнул он, подняв над головой сжатые кулаки. – Там банковские документы!

– Ладно! – махнул рукой Солодяжников. – Не помешают. За остальным барахлом вернетесь.

– Меня ждет самолет! Здесь, на аэродроме. Специально меня ждет. А вы ответите! – прокричал управляющий и, схватив какой-то чемодан, полез в кузов, где были эти мешки.

– Давай! – крикнул Солодяжников шоферам. – Гони!

Андрей вскочил на подножку грузовика. Шофер этой машины, дергая рычаг, ухмыльнулся.

– Так и надо. Барахло ему дороже. На кой хрен теперь барахло! Пригнись, лейтенант, а то веткой глаза вышибет.

Андрей наблюдал, как парашютисты опускались за деревья, а иные купола белого шелка вспыхивали или лопались, пробитые снизу пулями, и десантники камнями падали на землю.

– Добавь газа, – просил он шофера. – Быстрее!

Транспортники, высадившие десант, улетели. "Мессершмитты" крутились, то снижаясь, надрывно гудя моторами, треща скорострельными пушками, то опять взмывая к редким облачкам.

Пулеметная стрельба шла за лесочком, окаймлявшим аэродром. На краю поля дымными кострами горели так и не взлетевшие истребители, среди травы белели парашюты. Андрей видел и убитых десантников, не отцепивших лямки. Управляющий банком сидел на мешках, лицо его было серым от страха. Навстречу грузовикам выбежал летчик в широком комбинезоне, с планшетом, болтающимся у колена.

– Куда?.. Куда черт несет! Ослепли? – закричал он, размахивая пистолетом, и, вспрыгнув на подножку к Андрею, просительно добавил: Машины под деревья загоняй. Лупанут сейчас из пулеметов.

Безусое мальчишеское лицо его было испачкано копотью, комбинезон местами прогорел, кисть левой руки обмотана парашютным шелком.

– Большой десант? – спросил Андрей.

– Черт их разберет! Высыпали, как горох. Сначалт отутюжили бомбами, а затем высыпали...

Попа курсанты соскакивали на землю, он торопливо рассказал, что десантников удалось выбить с летного поля, но они засели в бетонных укрытиях для самолетов.

– Помогайте, ребята. У нас только аэродромная охрана и зенитчики.

– А самолеты? Мой самолет где? – спросил управляющий.

– Какой еще твой! – отмахнулся летчик. – Помогайте, ребята, иначе труба.

– Где они засели? – остановил его Солодяжников – Вон... Триста метров. Укрытия бетонные. Не подойдешь. Людей у нас мало. Крошат из пулеметов. Чегз взять? Помогайте!

– Но меня должны отправить. Где ваш начальник? – словно еще не понимая того, что здесь произошло, возмущенно говорил управляющий, перегнувшись через борт грузовика.

– Зенитки хотели тащить, – летчик даже не повернул к нему головы. – Да "мессеры" их разбомбили А укрытия, как доты... Два раза в атаку ходили – и никак. Хоть плачь! А, ребятки?

Совсем близко десяток голосов нестройно закричали "ура", но тут же, дробя эти голоса, сметая их, рявкнули пулеметы.

– Вот, опять... Давай, ребята! – летчик со всхлипом, сквозь зубы, втянул воздух и побежал туда.

– За мной! – крикнул Солодяжников, округлив попетушиному левый глаз.

XV

Рано утром, когда было получено сообщение, что танки Гудериана и Клейста прорвались к станции Лубны и там замкнули кольцо вокруг армий Юго-Западного сЬронта, Невзоров дежурил в генштабе. Стоя у окна, он несколько раз перечитал это сообщение, хотя сразу уяснил его смысл.

Последние недели и на других фронтах складывалась трагично-напряженная обстановка, но больше всего Ставка уделяла внимание именно событиям на юго-западе. Туда бросали резервы и во фланг повернувшей от Смоленска танковой группы Гудериана нанесли удар.

Многие не понимали упорства Верховного главнокомандующего, требовавшего держать киевский выступ, а иные вслух говорили, что если разрешить армиям Юго-Западного фронта отойти, то можно сберечь их, затем двинуть в наступление. Невзоров никогда не возражал и не высказывал своего мнения, лишь многозначительно улыбался, как бы давая понять, что знает это так же хорошо, но знает и еще что-то другое. Он давно запретил себе открыто сомневаться в правильности суждений тех, кто стоял выше по должности. Если же приходилось сталкиваться с разными суждениями, он отмалчивался, делая вид сочувствующего и тем и другим.

Сейчас, в кабинете маршала, он переставлял флажки на большой карте с расположением войск по фронту, тянувшемуся от Заполярья до Черного моря. У этой карты он часто мысленно управлял ходом боев, исправляя допущенные ошибки. Выходило просто: если иначе расположить армии, своевременно подтянуть резервы, нанести удар, то каждая неудача оборачивалась бы успехом.

Киевский выступ резко изгибал всю линию флажков на запад И выступ этот перестал существовать. Невзоров, знавший войну больше по рассказам появлявшихся в Ставке генералов, еще вчера убежденный, что здесь, у Киева, и начнут громить немцев, теперь размышлял о том, как получилось, что не смогли предотвратить назревавшую катастрофу. А следующая мысль: "Где же мудрость Верховного, если допущен такой просчет?" – заставила взглянуть на раскрытое окно.

В чистой небесной лазури блестели тросы воздушного заграждения и, как бы окутанные паутиной, висели серые неуклюжие аэростаты.

Маршал Шапошников любил свежий воздух и работал с открытым окном, не поднимаясь даже во время налетов бомбардировщиков, хотя рядом, в подземной станции метро, был оборудован командный пункт Но сейчас маршала куда-то вызвали.

Захлопнув окно, Невзоров подошел к карте, воткнул синий флажок в то место, где была обозначена станция Лубны.

В этот кабинет начальника генштаба, к невысокому столу, покрытому бордовым сукном, заваленному стопами карт, разведдонесений, сходились нити управления войной. Обстановка менялась непрерывно: то там, то здесь появлялись глубокие "дыры", и надо было за всем уследить, перебросить резервы, понять замысел врага. Ежедневно фронты требовали пополнения бойцами, командирами, требовали полмиллиона снарядов, десятки миллионов патронов да еще миллионы килограммов хлеба, тысячи вагонов сала, крупы, махорки По железным дорогам шли сотни эшелонов с грузами, чтобы все уцелевшее при бомбежках на следующий же день было съедено, искурено, выстрелено А к зиме надо еще изготовить, подвезти миллионы пар валенок, теплых портянок, брюк, гимнастерок. Днем и ночью, связываясь по телефону с фронтами, Шапошников кого-то мягко упрекал за неудачную атаку, кому-то приказывал стоять насмерть, звонил в десятки разных городов торопил с подвозом боеприпасов, интересовался, сколько танков выпущено заводами, как идет формирование новых дивизий, – и все ровным, спокойным голосом, точно беседуя о воскресных прогулках, о заготовках огурцов, а уж когда совсем дело обстояло плохо, хмуря высокий лоб, спрашивал: "Что же вы, голубчики, так опростоволосились?.."

Дверь кабинета раскрылась, и вошел быстрыми шагами Верховный главнокомандующий, одетый в китель стального цвета, такие же брюки, обутый в мягкие сапоги, а за ним Шапошников. Точно и не заметив вытянувшегося молодого подполковника, Сталин остановился у карты. В его гладко зачесанных, темных, с рыжим отливом волосах часто пробивалась седина, усы слегка отвисли книзу, осунувшееся, с крупными чертами лицо было сосредоточенно застывшим, на лбу пролегла глубокая поперечная морщинка – и всей невысокой фигурой, наклоненной вперед, с прижатым к талии локтем правой руки, в которой держал трубку, он словно хотел шагнуть вперед, но что-то удерживало его.

Шапошников был в маршальском мундире, и его худое, удлиненное лицо выражало нервное беспокойство, а сомкнутые тонкие губы большого рта подергивались, и казалось, что он вот-вот закричит.

– У Гудериана слишком большой перевес в танках, – негромко сказал Шапошников, видимо продолжая начатый еще по пути сюда разговор. – И конечно, стремительность маневра. Поэтому все случилось быстрее, чем ожидали...

Узкая ладонь Шапошникова легла на карту около флажка, недавно воткнутого Невзоровым.

– И здесь они проиграли, – резко бросил Сталин.

Таким странным показалось Невзорову услышанное, что он не мог понять, кого Верховный главнокомандующий имел в виду; если немцев, то разве можно считать проигрышем их явный, самый большой успех в этой войне? Сталин обернулся, и в прищуре век сверкнули темные, словно примороженные изнутри глаза.

– Надо, Борис Михайлович, задержать еще несколько дней этого Гудериана, – добавил он.

– Сделано, что было возможно, – мягко ответил Шапошников.

Невзоров и раньше заметил способность Шапошникова в разговорах с людьми делать так, будто его мысли исходили от них, сам же он лишь затем развивал это, уточнял. И возможно, потому Сталин как бы выделял его из всех, называл по имени-отчеству, а других только по фамилии.

Достав из кармана брюк, заправленных в высокие голенища сапог, коробок спичек и продолжая глядеть на карту, Сталин молча раскурил трубку.

– Осталось еще выиграть войну! – проговорил он.

Трубка Сталина погасла, он опять начал ее раскуривать.

– Можно разрешить Кирпоносу прорываться на восток? – проговорил Шапошников. – Заслон у противника еще слабый.

Сталин молчал, казалось целиком увлеченный своей трубкой, лишь на виске его вздулась синеватая жилка, затем негромко произнес:

– Еще бы несколько дней... Боями надо сковать здесь противника. Мы должны выиграть!

Он взглянул на собственный портрет в тяжелой бронзовой раме, где художник удачно схватил черты его лица, и только лоб был выше, а голова массивнее.

– В этом человеке с усами народы видят свои надежды. Народы верят, что этот человек никогда не ошибается...

Легкой усмешкой в голосе он как бы расчленял себя на две половины: на вождя, который руководствуется жестокой логикой борьбы, и на человека, который по своей сущности иной раз и сожалеет о необходимости тяжких жертв и, может быть, не всегда бывает согласен с другой своей половиной, готов даже рассердиться на нее, а при случае и пошутить над ее величием, бескомпромиссностью и непререкаемостью авторитета Это как-то не увязывалось с тем, что знал и что думал Невзоров о Верховном, который сурово наказывал командующих армиями или фронтами, не выполнивших его приказов, даже когда при менявшейся ситуации все делалось невыполнимым.

– Эта война– не только столкновение государственных систем, – задумчиво добавил Сталин, – это еще один этап борьбы интернационализма и национализма.

Проиграть – значит на сотню или две сотни лет отодвинуть решение вопроса.

И Невзорову показалось, что говорит он сейчас не только и не столько о нынешних событиях, а имея в виду те многие жертвы, которые уже принесены и еще будут.

– Раскройте окно, голубчик, – сказал Невзорову маршал.

И Невзоров, распахнув окно, вышел из кабинета.

XVI

– Тебя! – сказал Невзорову адъютант, дежуривший у телефонов, протягивая ему трубку.

Невзоров услышал в трубке отдаленный женский голос, едва различая отдельные слова:

– ...аю... Костя... ишно...

– Кто? – переспросил он, уже сообразив, что говорила Марго, так как лишь ей на всякий случай он дал номер этого телефона.

Генерал, ждавший, когда его примет начальник штаба, отложил газету и вздохнул:

– Связь не только у нас на фронте барахлит, а здесь тоже. Ох, эта связь!

Из кабинета появился Сталин и за ним Шапошников, более хмурый, с красными пятнами на лице. Генерал вскочил и замер не дыша, отчего у него как бы раздулась шея.

– Что? – спросил маршал, увидев в руках Невзорова телефонную трубку. Какой фронт?

Сталин тоже обернулся и вопросительно глядел на подполковника.