Текст книги "Время надежд (Книга 1)"

Автор книги: Игорь Русый

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц)

Он и направит.

– Это немецкий танк? – спросил Андрей.

– Чей же? – опять кивнул младший лейтенант. – За бугром еще штук пятнадцать разбитых. Вчера сюда прорвались. И наши танкисты подоспели. Рубка такая была, что небу жарко...

– А бомбили когда?

– Да часто. Эшелон подходит, и они летят. Сообщают им, что ли? Вот! Уже летят...

Нараставший прерывистый гул будто смел с дороги беженцев, только пыль медленно оседала бурыми клубами. Гулко ударили зенитки, белые облачка разрывов лопались вокруг желтобрюхих самолетов.

– "Юнкерсы", – сказал Волков. – Тонна бомб у каждого...

– Второй день пересчитываю их, как галок. А я не счетовод, – с обидой на какое-то начальство, приказавшее ему быть здесь, а не там, где жарче, где настоящий бой, вздохнул младший лейтенант. – Ну, прыгайте в окоп. Курево у вас есть?

В окопе сидели два бойца в касках. Младший лейтенант, как бы демонстрируя презрение к самолетам, остался на бруствере и, только нагнувшись, взял двумя пальцами у Волкова папиросу.

– Укрылись бы, – сказал ему один из бойцов. – Раз минуло, а тут глядь и зацепит.

– Хоть одного сбить, – процедил младший лейтенант сквозь зубы. – Я б ему растолковал.

– Вон те, – сказал боец, указывая на мертвую девушку и парня, – они в канаве легли. Зовем сюда, и аккурат бомба. Младший лейтенант к ним побег, и вторая шарахнула...

– Если б не кричал, – сказал второй, – может, и ничего...

– Так лучше хотели сделать. Поди узнай... Вон, кинул!

Режущий визг придавил Андрея к земле. И будто все у него внутри сжалось, вытеснив к затылку кровь.

Потом земля качнулась с оглушительным грохотом.

– Это мимо, – весело проговорил боец. – Иль уронили чего, лейтенант?

Чувство жгучего стыда заставило Андрея поднять голову. Он увидел рябое от вспышек небо и косо падающий "юнкере". Среди пшеницы вскидывались черные фонтаны земли.

– Есть! – крикнул младший лейтенант. – Горит!

Падающий "юнкере" уже тянул хвост дыма, и затем над полем раскрылся белый купол парашюта. В парашютисте Андрей угадал опытного спортсмена. Он подтягивал стропы, и купол, точно сдуваемый ветром, наклонно, быстро скользил к роще.

– Уйдет, – заволновался младший лейтенант. – Пшеница такая, что ищи-свищи...

Надвинув фуражку, он вскочил и побежал, не обращая внимания на жесткий визг бомб.

– А, черт! – досадливо сказал Волков, имея в виду его безрассудство, и, мотнув головой, как бы не желая уступать, сам полез наверх. Андрей выбрался следом, еще испытывая неловкость перед бойцами. Он разглядел в дыму около эшелона фигурки артиллеристов, деловито откатывавших пушки, бегающих санитаров.

И визг, грохот бомб уже не казались такими страшными, потому что люди там ходили между разрывами...

Летчик приземлился на кладбище. Старое, заброшенное, оно издали было похоже на дубовую рощу.

Меж посеченных осколками деревьев чернели широкие воронки, валялись кресты, разбитые надгробья.

– Теперь не уйдет! – выкрикнул младший лейтенант. – Я с ним потолкую... Ага!

Парашют сморщенной тряпкой завис на чугунной оградке. Рядом лежал пилот в голубом комбинезоне.

– Стой! – закричал младший лейтенант и выстрелил в воздух. Поднимайся, говорю...

Нога летчика в шнурованном высоком ботинке конвульсивно дернулась. Когда его перевернули, на смуглом, тонком лице с едва пробившимися усиками дрогнули, приоткрылись веки.

– Wie schmerzt es... [Как это больно... (нем.)] – едва слышно проговорил он. По комбинезону на груди расплывалось темное пятно крови.

– Говорит, что ему больно, – перевел Андрей.

– Ну, то-то, – младший лейтенант нагнулся, посмотрел в тускнеющие глаза. – То-то... Усек?

Четверо солдат бежали с другой стороны кладбища.

Андрей увидел синюю окантовку их пилоток.

– Сережка, это десантники, – проговорил он. – Здесь бригада...

VI

Фронт был где-то прорван. Армия отходила на восток. Измотанная в пограничном сражении десантная бригада прикрывала катившуюся по шоссе лавину войск. У обочин дороги валялись сожженные грузовики, брошенные армейские повозки, раздутые трупы коров и людей. Пыль, словно раскаленная зола кострища, жгла ноги через подошвы сапог, клубилась, липла к заскорузлым, окровавленным повязкам бойцов. А из-за пелены дыма, от горящих сел выплывали бомбовозы...

И, прижимаясь к сухой земле, Андрей испытывал одновременно какое-то чувство жути, любопытства и удивления, так как все происходило иначе, нежели в книгах. Смерть выла кругом тупо, бессмысленно, в невыносимо жарком грохоте.

Волков стал еще молчаливее. На хмуром грязном лице его появлялось ожесточение.

– Что делают? – цедил он сквозь зубы. – Если враг прорвался, надо контратаковать с флангов. А мы отходим.

Комбриг держал их пока в резерве штаба. А весь штаб состоял теперь из нескольких человек, остальные были ранены или убиты.

Вечером двадцать восьмого июня бригада подошла к узкой, илистой речушке Стырь.

Командир бригады, полковник Желудев, без фуражки, с бритой округлой, точно бильярдный шар, головой, в запыленной, пропотевшей гимнастерке стоял у моста, отдавая приказания резким, хриплым голосом:

– Обоз, вперед! Не задерживаться... Артиллеристы! Развернуть пушку за мостом! Быстрей, быстрей!

Первый батальон, марш!

Его левая рука, задетая пулей, была обмотана тряпкой. Возле него стоял уполномоченный контрразведки старший лейтенант Комзев – еще совсем молодой, с веселыми глазами и чисто выбритым подбородком. Он где-то умудрился пришить свежий подворотничок на грязную гимнастерку, и белая полоска как бы отделяла крепкую, загорелую шею и голову от всей фигуры.

Пальцами он барабанил по деревянной плоской кобуре маузера.

– Что там на мосту? – крикнул Желудев, увидев, что повозка застопорила движение. – Лейтенант! Сбросить в реку!

– Есть! – отозвался Волков и побежал туда.

Подъехала санитарная двуколка, на которой лежал раненный осколком во время недавней бомбежки комиссар бригады. Он был высоким, сутулым человеком, и Андрей удивился тому, как его большое тело поместилось теперь в коротком ящике двуколки. Комиссар хрипло дышал, забинтованная грудь его часто вздымалась. Русые с проседью волосы слиплись на лбу.

Увидев комбрига, он хотел приподняться.

– Что? – спросил Желудев.

– Как же ты? – медленно заговорил комиссар. – Батальоны-то... меньше роты... И две пушки осталось...

Как ты без артиллерии?.. Наклонись, Алексей Владимирович.

Желудев склонился, и он что-то прошептал ему.

– Ты о чем думаешь? – строго проговорил Желудев. – Ты ранбольной, в госпиталь едешь.

– Ну... теперь давай попрощаемся, – хмуря густые брови, сказал комиссар. – Может, потом... и не успеем...

– Танк идет, – проговорил Комзев, глядя на опустевшую дорогу.

Андрей посмотрел туда же: в километре на бугор у дороги выползал немецкий танк, и около него появились мотоциклисты.

– На мост! – приказал ездовому Желудев, и тот, пригибаясь, сразу вскачь погнал лошадей.

Комзев присел, а Желудев, расставив короткие ноги, будто врос в землю.

– Артиллеристы, черт!.. Медлят... Ро-ота, занять оборону... Гранаты!

Бойцы замыкающей роты, которая только что подошла к мосту, залегли у дороги, а с того берега реки вдруг залпом ударили пушки. Разрывы снарядов подняли вихри земли чуть левее танка, и он отполз, скрылся за бугром, исчезли в пыли и мотоциклисты.

– Ушел, собака, – нервно засмеялся Комзев. – Драпанул... Вот и ахтунг панцир!

– Это разведка, – хмуро проговорил Желудев. – На мост!.. Отходить всем!

Когда перешли реку, саперы взорвали мост.

Батальоны начали окапываться у реки. Суетливо бегали телефонисты, разматывая катушки проводов.

Таскали воду котелками для раненых санитары. Кухни расположились в лесу. Заместитель командира бригады по тылу краснощекий, неповоротливый, грузный майор Кузькин уже отчитывал поваров:

– Война войной, – гудел его бас, – а кашу должны готовить! И чтоб не горелую... Смотри у меня!

Неподалеку бойцы копали могилу, чтоб похоронить комиссара.

Андрей хотел переобуться и уселся на кочку. Ноги, казалось, были налиты чугуном, все тело деревенело от усталости.

"Тут, наверное, задержимся, – думал он. – Успеть бы хоть высушить портянки... И где Сережка?"

У леса раньше, очевидно, был аэродром, и за деревьями еще стоял прикрытый ветками двухмоторный транспортник. Обломки других самолетов лежали среди травы и бомбовых воронок.

– Лейтенант, – крикнул запыхавшийся связной. – Полковник вас... бегом требует.

– Зачем? – спросил Андрей.

– Пакет был из штаба фронта, – таинственно проговорил связной. – А зачем? Это вам скажут...

Андрей встал и пошел за связным.

Командир бригады Желудев сидел на пеньке без сапог и грыз черный сухарь. Волков что-то говорил ему, держа развернутую карту. Здесь же устроился телефонист.

– Ладно... Приказ надо выполнять! – сказал полковник и, кивнув Андрею, добавил: – Подходи, лейтенант. Вот что...

Он помолчал, запястьем руки, в которой был сухарь, тронул припухшую щеку. И не столько даже хмурое лицо, покрасневшие от бессонницы глаза выдавали его беспокойство, сколько толстые, будто ошпаренные пальцы ног, как-то быстро шевелившиеся в жухлой листве.

– Что получается, – сказал комбриг. – Не выдернул раньше зуб, все откладывал и откладывал... Так вот, лейтенант. В тылу немцев бродит наша дивизия.

Связи нет. Приказано разыскать ее.

– Ясно! – кивнул Андрей.

– Что ясно? Прыгать будешь вслепую!.. Тебе сколько лет?

– Девятнадцать, – торопливо ответил Андрей. – Ясно, что прыгать вслепую.

Желудев отшвырнул сухарь и, щуря левый глаз, качнул головой не то из-за боли, не то думая: годится ли для опасного задания этот вытянувшийся перед ним сероглазый худенький мальчик?

– Ну, так и решим! Возьмешь десять бойцов! А радиста из штаба фронта пришлют! Вот так! Это первый десант. Наверное, первый за войну.

Волков молчал, щеки у него запали, часто подергивалась одна ноздря, точно хотел улыбнуться Андрею и не мог.

– Комбат-два просят, – доложил телефонист.

Здоровой рукой Желудев быстро схватил трубку.

– Что у вас? – крикнул он. – Мотоциклисты? Хотят оборону прощупать. "Языка" возьмите... Что? Я тебе дам наступление. И "языка" тихо бери.

Желудев отдал трубку, коротко усмехнулся:

– Наступление! И чертов зуб еще... Приказываю, лейтенант, беречь там себя! Главное, установите связь дивизии со штабом фронта.

Он встал, невысокий, почти квадратный, в широких кавалерийских галифе.

– Вот еще что... Командир этой дивизии мой товарищ. В Испании были. Документ я тебе выдать не могу.

А вместо пароля: "Сыны гибнут, когда отцы лгут..." Это часто говорил наш общий друг в интернациональном полку.

– Сыны гибнут, когда отцы лгут, – повторил Андрей.

– Запомни, – кивнул Желудев.

VII

Ночь пахла полынью. Тишину изредка вспарывали пулеметы, отдаленно и глухо вздыхали пушки. Летчики уже прогрели моторы транспортника. Под его крылом вырисовывались горбатые от мешков силуэты бойцов.

Андрей лежал на земле, прислонясь щекой к стволу березки. Теплая шершавость коры сейчас напоминала ему ладонь матери. Как-то иначе, острее чувствовались и горьковатые запахи ночи, и звон ошалевших комаров, и бесконечность нависающей мглы.

Звезды мерцали, будто помаргивая, и казалось, тысячеглазый мир с удивлением разглядывает происходящее на маленькой планете. Андрей вдруг почувствовал себя беспомощной частичкой в этом необъятном просторе вселенной.

"И в чем же назначение разумного человека тут, – думал он, – среди бесстрастного скопища неведомо суровых миров?"

Бесшумно вынырнул из темноты Волков, присел возле него.

– Ты? – обрадовался Андрей. – Куда?

Тот неопределенно махнул рукой, и огонек зажатой в кулаке папиросы вычертил кривую линию.

– А мы радиста ждем...

– Знаю!

– Сережка, – шепотом проговорил Андрей, – как ты думаешь, что это? Все отступаем и отступаем.

– Думаю, готовят стратегический мешок, – ответил ему Волков. – Заманим к намеченному рубежу, а потом... удар с флангов. Я бы так сделал!

– А говорят о предательстве...

– Слабонервные болтуны... Вчера какой-то из приставших говорил... Комиссар его в сторону отвел и шлепнул, не интересуясь фамилией... Понял?

– Да...

– А тебя зря Кидают.

– Что ты имеешь в виду?

– Ребенку понятно: если немцы окружили дивизию, то не будут ею любоваться. Я и Желудеву это сказал, – он засопел, втянул голову в плечи и напоминал теперь большого нахохлившегося воробья. – Помнишь, Магарычу кота в портфель засунули?

– Ну и что? – улыбнулся Андрей. Магарычом в школе за лиловый нос прозвали учителя физики, который отличался рассеянностью и часто забывал где-нибудь свой портфель, набитый пожелтевшими письмами с мелким женским почерком, бутылками из-под простокваши, грязными носовыми платками. И мальчишки не упускали возможности засунуть туда шляпку классной руководительницы или директорские калоши.

Магарыч, стоя перед разъяренным директором, лишь недоуменно пожимал плечами. А затем, посмеиваясь, как бы невзначай говорил: "Взрослые люди, по существу, те же мальчики и девочки, лишь обремененные житейским опытом, разными науками, поэтому думающие, что стали большими". Но когда из портфеля выскочил худой, ошалевший кот, Магарыч пришел в ярость, даже лысина его залиловела... Сейчас все это было далеким, точно случившимся в другой жизни.

"Значит, по мнению Сережки, я вроде того кота..."

– Бес-смыс-лица!.. – раздельно произнес Волков. – Ну, я в батальон. Пленного там захватили.

Обычно Волков уходил не прощаясь, говоря, что на всякие добрые пожелания люди попусту теряют время.

А сейчас он медлил.

– Давай лапу!

В цепком пожатии его сухой руки Андрей уловил невысказанную тревогу.

– Будь! – проговорил еще Волков и тут же встал, сразу исчез в темноте.

Затихла перестрелка у реки. От леса наползал холодный туман. И в этой предутренней тишине яснее звучали голоса бойцов.

– ...А я скажу, – шепелявил один, – лучше нет баб, чем волжанки. На любовь они злые. Ну и в ревности, что ведьмы. Оттого без зубов хожу. Наши рыбачки веслом, как скалкой, действуют. Раз они вдвоем сговорились и застукали меня...

– Сатрап ты, Прохоров, – вмешался другой, хрипловатый голос. – Сатрап, говорю, отсталый человек!

Мало тебе одной было?

– Эх-ха! – засмеялся Прохоров. – У бабы насчет отсталости свое понятие... Ты, Лютиков, верно, и не целовался еще?

– Как же, – отозвался Лютиков. – Еще как!

Андрей усмехнулся. Лютиков был нескладным, худым, точно жердь, с длинным носом и рыжий до того, что глаза его отливали бронзой.

– Как же! – громче сказал Лютиков. – Первая красуня на заводе. Что называется, амур...

– Кто?

– Амур, темнота. По-итальянски значит пальчики оближешь!

– Да ну?

– Вот тебе и "ну"!

– Врет, братцы, ей-богу, врет!

– Не мешай! – проговорил басом сержант Власюк, и Андрей мысленно увидел его: коренастого, плотного, точно сделанного из железа, с изрытым оспинами лицом и пшеничными усами под широким носом.

– Рассказывай, Лютиков.

– А чего тут рассказывать? – Лютиков значительно откашлялся. – Подходит она ко мне... Давай, говорит, поцелую тебя, только нагнись...

– Сама? – весело спросил Прохоров.

– Ну да! Взяла за уши и поцеловала. Целый день все из рук у меня валилось. Потом слышу, она подругам толкует: Лютиков еще что... на спор я и дохлого мерина бы поцеловала...

Бойцы задвигались, всхлипывая от смеха.

– Эх, Лютиков... Ну дает!

– Уморил, черт рыжий!

– Да-а, – протянул кто-то. – Шестой день воюем...

– Поп мне один рассказывал, – вставил Лютиков, – на шестой день бог человека сотворил. А уж он такое натворил, что и бог к чертям отправился... Веселый был поп. Жуликов в карты чистил и вместо божьей матери к тюремным нарам деваху из журнала повесил. Телеса ей обрисовал, чтоб пудов на семь выглядела. Коль, говорит, бога нет, возрадуемся делам земным и греховным...

– Лютиков, хватит байки травить! – сказал Власюк и добавил мягче: – А ты бы, Климов, стихи почитал.

– Да не знаю что... Вот, если понравится, – отозвался Климов. И Андрей сразу как бы увидел этого застенчивого, голубоглазого, с длинными ресницами бойца. Негромко, медленно Климов читал:

Можно ль ветру сказать: успокойся,

Можно ль сердцу сказать: не люби!

Я возьму тебя, только не бойся.

Ведь нельзя уронить запах ранней зари,

Запах нив и лугов, где ложится туман...

"Интересно, – подумал Андрей. – Чем-то стихи похожи на Климова".

VIII

Над острыми зубцами леса выплывала рогулина месяца, и туман стал пестрым от черных теней деревьев.

Среди этих теней Андрей увидел фигуру комбрига. За ним шагал еще кто-то пониже ростом.

– Начинайте посадку! – издали крикнул Желудев. – Черт знает сколько времени теряем!

– Власюк, – сказал Андрей, – быстро!

Желудев подошел и, оглядев лейтенанта, кивнул на спутника:

– Твой радист.

Это был щуплый, в обвисшем комбинезоне паренек с тяжелой рацией за узкими плечами. На тонком лице диковато блестели широко открытые, испуганные глаза.

– Ладно... знакомиться будешь потом. В трех соснах они плутали целый час, – язвительно добавил Желудев. – А ночь короткая, до рассвета бы успеть... Власюк!

– Я, – откликнулся сержант.

– Водку получили?

– Три фляги, – доложил Власюк. Он стоял у трапа и поторапливал бойцов.

– Ну, лейтенант, – Желудев крепко здоровой рукой стиснул локоть Андрея. – Ни пуха ни пера! Тут мы не задержимся. С юга уже обошли нас. И непонятно, куда целят главный удар. Дальше соображай по обстановке... Все!

Он махнул рукой высунувшемуся из оконца кабины пилоту:

– Готово!

Андрей пропустил вперед радиста и на трапе уже оглянулся. Командир бригады стоял, расставив ноги, сгорбившись, будто на плечи ему вдруг свалился тяжелый груз.

– Не упади, лейтенант, – протягивая руку из темноты люка, сказал Власюк. Андрей протиснулся в чрево транспортника, и штурман захлопнул дверцу. Глухо ревели моторы.

– Садись, лейтенант, – говорил Власюк. – Кто тут?

А ну подвинься!

Все молчали, пока самолет делал разбег; лишь когда оторвался от земли, Власюк сказал:

– Поехали...

Глаза Андрея привыкли к темноте. Бойцы сидели тесно, как патроны в обойме.

К Андрею привалился Власюк. От его большого тела веяло какой-то уверенной силой, жесткие усы пахли табаком и лесом. И его крепкое плечо вибрировало, словно дюралевая обшивка транспортника. Правым боком Андрей теснил худенького радиста. Он видел его бледную, детски нежную щеку, которой еще не касалась бритва. Что-то детское было и в том, как радист шевелил пухлыми губами.

– Зовут как? – спросил Андрей. – Фамилия?

Тот едва слышно проговорил, и в гуле моторов нельзя было различить: то ли Корень, то ли Корнев.

"Трусит, видно, – подумал Андрей. – Желудев и злился, что мальчишку прислали..."

Хотя у самого Андрея возникал щемящий холодок от неизвестности, рядом с этим юнцом он чувствовал себя увереннее.

Старенький, видавший виды транспортник надрывно гудел моторами, трясся, будто телега на плохой дороге.

В иллюминаторы начал пробиваться дрожащий свет.

– Земля горит, – сказал кто-то.

Андрей прижался носом к стеклу иллюминатора.

Далеко внизу расстилался огонь. И языки его, как багровые волны моря, уходили в неземную черноту.

– Хлеб это горит, – пояснил Власюк.

Неожиданно самолет тряхнуло. Фиолетовые и зеленые нити мелькали кругом, а небо, точно река в грозовую ночь, отражало молнии.

"Зенитки!" – понял Андрей.

Самолет, накренившись вдруг, стал падать вниз, как в черный, глубокий омут. Кто-то вскрикнул. И тут же моторы загудели сильнее. Вспышки снарядов мелькали уже где-то позади, словно толкая машину вперед и слабо на миг освещая застывшие лица. – Ушли будто, – сказал Власюк. – А кто голосил?

– Лютикова зацепило! Стенку пробил осколок... Где бинт?

– Что щупаешь? – отбивался Лютиков. – Я ж не курица!

– Ну, хреновина! – выругался сержант. – Как быть, лейтенант?

– Пусть возвращается, – сказал Андрей.

На дверце кабины пилотов мигнул тусклый синий фонарь. Власюк застыл, повернув голову. Андрею стало нестерпимо душно, хотелось разорвать ворот гимнастерки, но пальцы странно обмякли.

– Приготовились! – крикнул он и собственный голос услышал как бы издалека.

Штурман выбежал из кабины, открыл люк. Тугая струя воздуха окатила Андрея.

– Давай, ребята! – крикнул штурман.

– Ну, лейтенант, – Власюк сдавил руку Андрея, – я пошел. Там встретимся.

Он шагнул к люку и, не то сказав штурману что-то, не то шумно вздохнув, упал головой вниз. Вторым был Прохоров.

– Второй! Третий!.. – отсчитывал Андрей, стараясь увидеть там, в черной бездне, падающих десантников, но они сразу исчезали. Андрей ощутил новую меру времени, и секунды казались неизмеримо длинными.

Седьмым шел Климов. Он улыбнулся Андрею:

– Люблю ночью прыгать. Звезды и земля! А ты между ними...

– Давай! – хлопнул его штурман по спине.

Затем радист, присев у люка, глянул туда, отшатнулся и боком, неумело вывалился, лишь мелькнули его ботинки.

– Восьмой! Девятый!.. – машинально отсчитывал Андрей. Зажав вспотевшей ладонью кольцо парашюта, не дожидаясь, когда штурман хлопнет по плечу, уже не думая ни о чем, торопливо шагнул, провалился в звенящую гулом моторов темноту...

Темнота крутилась, упруго била по щекам. С хлопком раскрылся парашют. И, качаясь на стропах, Андрей засмеялся.

"Все просто и обычно, – подумал он. – А страшным кажется то, что еще не наступило... И красота удивительная. Вот где красота!"

Далеко, у края неба, высвечивая округлость земли, мерцал бледно-изумрудный свет и наполнялся то сиреневыми, то розовыми лучами. А с другой стороны еще лежала тьма. Гул самолета быстро удалялся. Внизу покачивались затуманенные неровности леса. И там будто начали торопливо ломать сухие ветки.

IX

Земля накатилась туманом, холодными от росы ветками. Андрей свалился в мягкий куст. Едва он успел расстегнуть лямки парашюта, как что-то жарко взвизгнуло над ухом. И резко протрещала автоматная оче

редь. Прямо на Андрея бежал человек. Его ноги скрывала молочная пелена тумана, и поверх, казалось, плыл обрубок фигуры в каске.

– Sie sind da!.. Russen sind da! [Они здесь!.. Русские здесь! (нем.)] прокричал он, вскидывая автомат.

Непослушными, точно замерзшими, пальцами Андрей дернул наган из кобуры, выстрелил. Фигура немца медленно повалилась в туман, а сверху бесшумной тенью упал десантник, и парашют накрыл обоих.

"Я был последний, – мелькнуло у Андрея. – Кто же это?"

Из-под кипы шелка выбрался, чертыхаясь, Лютиков. Где-то поблизости снова затрещал автомат. Как лохматый оранжевый клубок, блеснуло пламя разрыва гранаты, высветив корявые стволы деревьев.

– Ложись! – громким шепотом приказал Андрей – Эт-т да! – упав рядом и задыхаясь от волнения, произнес Лютиков. – Хотел меня, как гуся...

В той стороне, где разорвалась граната, ухнул филин.

– Наши это, – Лютиков приподнялся, коротко свистнул.

Из черноты леса появился Власюк. Согнувшись, он тащил кого-то. Андрей заметил ноги в маленьких ботинках, ящик рации.

– Что?.. Радист?..

– Влипли... Я гранатой.

Издали послышались выкрики немцев. Стал бить пулемет короткими, частыми очередями. Пули, ударяясь о землю, лопались, брызгали яркими искрами.

– Разрывными лупят, – присев и держа на спине радиста, хрипел Власюк. Грузовики там. Целая колонна... Уходить надо!

Пробежав метров тридцать, Андрей остановился.

Словно прислушиваясь к чему-то в глубине земли, лежал десантник. Рот его был приоткрыт, и тускло поблескивал металлический зуб, а возле уха запекшейся кровью чернело пулевое отверстие.

– Прохоров, – узнал его Лютиков.

– Давай, давай! – проговорил Власюк. – Убит, не видишь?

Минут через двадцать они спустились в заросший дикой малиной овражек. Лес медленно просыпался. На верхушках деревьев трепетал розовый отсвет зари.

Власюк, с трудом переводя дыхание, опустил радиста на землю, бросил немецкий автомат.

– И трофей захватил... Живем, лейтенант. Ушли!

– А если бегут следом? – оглянулся Лютиков.

– Такой лес чесать и дивизии мало... Штаны подмокли, стратег?

Власюк отстегнул ремни на груди радиста и, приподняв его, снял рацию. Сумка была издырявлена, внутри что-то звякнуло.

– Жив? – спросил Андрей, глядя на бледное лицо радиста.

– Оглушило, – сказал Власюк, – Радист у нас того, лейтенант...

– Что?

Власюк молча стянул с головы радиста шлем, и длинные светлые женские волосы рассыпались по траве.

– Эт-т да, – вытаращил глаза Лютиков.

– Я уж тут понял, – сказал Власюк. – А тащил и не мог угадать, чего в карманы гимнастерки напихано.

Вроде бы мячики тугие.

– Как же теперь? – вздохнул Андрей. – И где остальные ребята?

– Живые найдутся... А тебя куда чмокнуло? – спросил Власюк у Лютикова.

– Да вот, – Лютиков часто заморгал веками, оттянул порванную сзади штанину. – Жигануло малость.

– Чего ж орал в самолете?

– Так припекло...

Власюк отстегнул флягу. Зубами выдернув пробку, он сдавил пальцами щеки девушки так, что губы ее приоткрылись. Как бы для пробы, торопливо глотнув из фляги, он стал медленно лить булькающую жидкость ей в рот. Она дернулась, поперхнулась и раскрыла глаза.

– О-ой, – темные зрачки ее вдруг испуганно расширились. – Где я?

– В лесу...

Рукой она быстро ощупывала ворот комбинезона.

– Чего ты? – усмехнулся сержант. – Все на месте.

– Фу? – радистка сморщилась, видно, лишь теперь ощутив во рту вкус и запах водки.

– Это не фу, а горилка.

– А рация... Где рация? – опять испуганно заговорила она, шаря ладонями по траве.

– Ты глянь, – сержант подвинул к ней ящик рации.

Едва открыв сумку, радистка закусила губу.

– Испортили... Все разбито.

– Повезло, – сказал Власюк. – Иначе б осколки тебе достались.

– Как вы? – спросил Андрей. – Можете идти?

– Ну? – кивнула она и ладонью тронула свой подбородок. Нижняя губа у нее была толще, и это придавало лицу выражение обидчивого, упрямого ребенка.

"Еще заплачет сейчас, – подумал Андрей. – И глаза у нее косят... Ну, как теперь быть, что с ней делать?

Соображали там, в штабе, когда посылали, или обалдели все?.."

Радистка натянула шлем и опять стала похожа на мальчишку.

– Меня зовут Ольгой, – тихо проговорила она.

– А меня зовут лейтенант! – с накипевшим раздражением бросил Андрей. Пошли, Власюк!

– Как же теперь без рации? – спросила Ольга.

Андрей не ответил, думая о том, что из одиннадцати человек уцелело четверо, рации нет, и ни комбриг, ни сам командующий фронтом больше ничего не прикажут, не посоветуют. Все теперь надо решать самому.

Они выбрались из кустов малины и пошли на юг.

Радистка слегка прихрамывала.

– Может, других в сторону унесло, – сказал, оглядываясь, Лютиков. Прохорова только видели.

– Тебя никуда не унесло! – рассердился Власюк. – Гитлер знал, в какое место осколок влепить, чтоб соображение было.

– Нет в тебе шарману, сержант. – Лютиков покосился на радистку и вздохнул.

С востока далеким глухим рокотом изредка накатывалась война. Лучи солнца, точно узкие полосы раскаленного добела железа, пробивали сырой холодок, застоявшийся в сумраке густой чащи. Посвистывали, радуясь тихому утру, птицы – им не было дела до беспокойно озиравшихся людей, бредущих куда-то и не замечавших красоты жизни.

"Да, влипли, – размышлял Андрей. – Сережка был прав... И девчонка еще здесь. Без комбинезона, наверное, она совсем хрупкая. С ней хорошо танцевать...

Фу, черт, какие дурацкие мысли лезут!"

Под ногами мягко шуршали прошлогодние жухлые листья.

X

Желудев стоял у пенька, когда бойцы притащили на шинели пленного.

– Кладите здесь, – распорядился Волков.

Телефонист ложкой выскребывал что-то из котелка. Другой котелок стоял на пеньке. Аппетитный запах борща висел над полянкой.

– Кто он такой? – спросил Желудев. – Документы есть?

Волков отдал комбригу солдатскую книжку.

– Та-ак... Ганс Хааге. Разведывательный батальон 6-й армии.

Упираясь ладонями в землю, солдат приподнялся.

Обмотанные бинтами ноги лежали, как два толстых полена, глаз его заплыл фиолетовым кровоподтеком, на худом лице, под носом и в уголках распухших губ, запеклась кровь.

– Эка разделали! – сказал Желудев.

– Да царапался, – разъяснил боец. – Стреляного уже взяли, а царапался, что кошка.

Желудев наклонился, вглядываясь в лицо пленного.

– Werden Sienun spreehen? [Говорить будете? (нем.)] – спросил он.

– Ja, ja... [Да, да... (нем.)] Господин... оберет... – запинаясь, отвечал солдат, увидев его петлицы. – Я... Вена.

– Австриец? – удивился Желудев. – Гитлер оккупировал Австрию, и за него теперь деретесь?

Солдат, видно, не понял это.

– Гитлер?.. Ja, ja... Австрия...

Комбриг заговорил по-немецки, вставляя и русские слова. Пленный отвечал также наполовину немецкими, наполовину исковерканными русскими словами.

И Волков улавливал смысл разговора.

Когда Желудев спросил, много ли немецких танков здесь, пленный умолк.

– Есть солдатский честь, – выдавил он, а потом глухо спросил, расстреляют ли его. Комбриг молчал, и пленный добавил, что русским завтра "сделают котел".

Австрийцу было трудно сидеть, он задыхался, голова клонилась набок.

– Чего толкует? – спросил, подходя ближе, майор Кузькин.

– Возьми его, – проговорил Желудев. – Накорми, что ли... Утром отправим в тыл.

– Накормим, – добродушно пробасил майор. – Борщ ядреный удался. Такого борща отродясь не едал...

– Кухни в батальоны отправляй сейчас, – приказал Желудев.

– Понятно, – хмурясь, кивнул майор, глыбой возвышавшийся рядом с Желудевым.

Бойцы унесли пленного на шинели следом за майором туда, где были кухни. Желудев, растирая ладонью щеку, взглянул на темные сгустки облаков, катившиеся по блеклому небу.

– Да-а, фланги, фланги, – как бы думая вслух, произнес он.

– Левый фланг у нас прикрыт болотом, – напомнил Волков и если бы знал, о чем именно думает сейчас Желудев, то не говорил бы этого.

Оставив здесь бригаду, штаб фронта хотел выиграть те несколько часов, когда противник будет вести разведку. А за это время фланг армии отойдет на другой рубеж. Бригадой жертвовали, чтобы сохранить главные силы. Так же, как и сам Желудев хотел пожертвовать ротой у моста, если бы двинулись немецкие танки, чтобы сохранить бригаду.

– Зуб не выдернул, все откладывал, – проговорил комбриг. – И жениться времени не хватало. А ничего в жизни откладывать не стоит. Кто сказал мне это?

Комиссар сказал. И погиб раньше меня... Который час, лейтенант?

– Десять минут четвертого, – ответил Волков.

– Пожалуй, успели выбросить десант. Лейтенант-то твой друг задушевный?

– Мы в одной школе учились.

Желудев взял котелок, сел на пень. Но есть борщ не стал, а, точно насытившись одним запахом, поставил котелок на траву.

– Да... Много огромного на земле, но огромней всего человек. Ни одно существо, кроме человека, не может сознательно идти на смерть... А ты, Волков, думал, почему бывает... если тебе умереть, то считаешь это несправедливым, но когда сам приказываешь другим, то видишь необходимость?

– Я не боюсь и смерти, если появится необходимость! – ответил Волков.

– Дай-ка мне второй батальон, – оборачиваясь, совсем иным тоном, как бы с досадой, проговорил Желудев. Вздремнувший телефонист завозился и начал сердито кричать: