Текст книги "Николай Кровавый. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Игорь Аббакумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 106 страниц)

11. Промышленная война

Ну наконец то дожили до коронации! Зная, что произошло в моем времени в эти дни, я заранее нервничал. И хотя все уверяли о том, что не допустят чрезвычайных происшествий, способных омрачить этот праздник, веры этим словам у меня не было. Подготовку к торжествам я на самотёк пускать не стал. Вмешивался во всё что мог и как мог, испытывая при этом досаду насчет потраченного на всякую ерунду времени и сил. К сожалению уменьшить пышность и размах тожеств я не мог. Это был вопрос государственного престижа и меня никто не поймет, если попытаюсь экономить время и расходы. Взять хотя бы сроки празднования. Целых двадцать дней! Это же сколько здоровья людям нужно, чтобы столько времени пить! И понятно, что дела при этом станут, ведь гулять будет не только Москва, но и вся страна! Хорошо что подобное происходит раз в жизни. А отвлечения войск? Был сформирован коронационный отряд в числе 82 батальонов, 36 эскадронов, 9 сотен и 28 батарей – под главным начальством великого князя Владимира Александровича, при котором был образован особый штаб с правами Главного Штаба во главе с генерал-лейтенантом Н. И. Бобриковым. Любят здесь проводить парады! Куда уж нашему празднованию Дня Победы! Даже представить себе боюсь, какую жизнь устроили этим войскам отцы-командиры. Ведь известно, что для солдата праздник, что для кобылы свадьба: Голова в цветах, а задница в мыле. И так все двадцать дней! А сократить продолжительность торжеств не вышло. Не поймут! Моё окружение было недовольно уже тем, как я организовал раздачу памятных подарков населению. Тот вариант, который был осуществлён в моём времени, я категорически отверг. Потому что знал, чем он чреват. Мои опасения никто из окружающих не разделял и пришлось проявить достаточно упорства, чтобы всё вышло по-моему. Как я уже говорил, памятные подарки на этот раз разносили почтальоны. Поэтому давки не было. Ходынки избежать удалось. И это радовало. Конечно, совсем избежать происшествий не удалось, но кабацкие драки между подвыпившими москвичами и гостями Первопрестольной – дело по сути своей обыкновенное. Что запомнилось мне о самой главной церемонии? Честно говоря немного.

Великий, торжественный, но тяжкий для Аликс, maman и меня, день. Накануне пришлось принять целую армию свит наехавших принцев. С восьми часов утра все были на ногах, а наше шествие тронулось только в половине десятого. Погода стояла к счастью дивная. Красное Крыльцо представляло сияющий вид. Все это произошло в Успенском соборе, хотя и кажется настоящим сном. Вернулись к себе в половину второго. В три часа вторично пошли тем же шествием в Грановитую палату к трапезе. В четыре часа все окончилось вполне благополучно и я вполне потом отдохнул. В девять вечера пошли на верхний балкон, откуда Аликс зажгла электрическую иллюминацию на Иване Великом и затем последовательно осветились башни и стены Кремля, а также противоположная набережная и Замоскворечье. Легли спать в тот день рано.

Если Москва меня порадовала отсутствием дурных происшествий, то Питер преподнес сюрприз, да ещё какой! Начались события, позже названные социал-демократами "Промышленной войной".

"На Петровской и Спасской фабриках (они же Максвелл) стачки начались в корпусе мюльщиков, где мальчики первыми бросили работу. Ткацкую остановили подручные, дав знать в паровое отделение, чтобы остановили машины. Узнав об этом, управляющий сказал, что он давно этого ждал. Пришёл пристав и просил рабочих обходиться без буйств; он-де давно служит в Шлиссельбургском участке, и никогда у него никаких беспорядков не бывало. Рабочие заявили, что всё будет спокойно, если только не будет полиции. Вскоре приехал окружной фабричный инспектор вместе с участковым, и оба прошли прямо в контору. Рабочим было предложено выбрать человек пять, которые изложили бы их желания. Начали было выбирать, но раздались голоса, что выбирать совсем не надо. Пусть инспектор сам выйдет и разговаривает со всеми. Оба инспектора вышли. Окружной строго обратился к рабочим, но получив несколько резких ответов, он изменил тон и начал уговаривать рабочих приняться за работу. Он указывал им, что их образ действий по закону считается уголовным преступлением. Тем не менее, рабочие наотрез отказались приняться за работу и заявили свои требования: 10 1/2 часов рабочий день, увеличение расценок и уничтожение произвольных штрафов. Участковый фабричный инспектор на это заявил им, что проект о сокращении рабочего дня до 10 1/2 часов уже у государя.

– Когда же этот проект будет подписан? – спросили рабочие.

– Года через два.

– Ну, так мы лучше сейчас забастуем, – ответили на это рабочие.

– Всё равно, голод скоро заставит вас снова приняться за работу, – заметил инспектор.

– Помирать на мостовой будем, а работать на прежних условиях не пойдём! – раздалось в ответ со всех сторон.

На другой день фабричной администрацией было вывешено объявление, приглашающее всех желающих работать явиться в понедельник к 6 часам утра на работу. Явились только немногие, но и те были задержаны толпой, поджидавшей их у фабричных ворот".

Это было только цветочки. Как водится, ягодки тоже проклюнулись. К бастующим присоединились работники прочих заводов и фабрик Петербурга. Придя в себя, власти начали «наводить порядок». По распоряжению градоначальника, генерала Николая Клейгельса, рабочие кварталы стали запружать отрядами казаков, жандармов и даже пехоты. Так, Новочеркасский полк поставили около фабрики Торнтона, где забастовка проходила в ноябре 1895 года. Отряды городовых (человек по 100) селились в близлежащих трактирах, где они жили, ели и пили на счёт фабрикантов, которые их пригласили, чтобы иметь их всегда наготове. По рабочим кварталам шныряли шпики, собирая информацию и выявляя «буйных».

«По опустевшим улицам рабочих районов передвигались отряды жандармов и казаков. Петербург казался на военном положении. Можно было бы подумать, что на улицах его совершается революция. Да и действительно революция совершалась, но только не на улицах Петербурга, а в головах петербургских рабочих»."

Градоначальник Петербурга пытался увещевать рабочих, взывая к их верноподданническим чувствам:

– Царю надо возвращаться домой, а здесь – бунт! Успокойтесь!

Но увещевания не помогали. Тогда власти заговорили на языке репрессий, чтобы запугать забастовщиков, сломить их волю. Начались повальные обыски (обыскивали целыми домами) и повальные аресты. В тюрьмах и полицейских участках места быстро кончились. Тогда арестованных рабочих стали сажать в манеж. Рабочих высылали из Петербурга в родные деревни. Порой рабочих силою принуждали идти на работу.

«Конные жандармы, напавши на толпу рабочих на улице, гнали её по направлению к фабрике и загоняли во двор… Околоточные и городовые, в сопровождении дворников, по утрам врывались в квартиры, стаскивали рабочих с постелей, полураздетых женщин отрывали от детей и тащили на фабрики. Рабочие прятались, куда могли: на чердаки, в отхожие места. Происходили душераздирающие сцены…»

«Безобразие полиции восстало перед рабочими во всей наготе. Около 5 часов утра во двор дома номер 12 по Воронежской улице, где помещается около 3/4 всех рабочих Кожевниковской фабрики, пригнали массу жандармов и полицейских с дворниками. Околоточные, в сопровождении городовых и дворников, стали ходить по квартирам и таскали с постели. Раздетых женщин брали с постели от мужей. Таким образом полицейские разбудили и выгнали из дома большую половину его жильцов»."

Но стачка продолжалась. Рабочие, чтобы обсудить создавшееся положение и наметить план действий, собирались в полях. Однажды они провели совещание на берегу Финского залива, лёжа в камышах. Когда власти от шпиков узнали об этом, они поставили на взморье городовых. И те не позволяли катавшейся публике выходить на берег, заявляя, что это запрещено градоначальником с целью пресечения сексуальных оргий.

Про всё это мне доложили весьма оперативно обычным порядком, да и моя собственная служба безопасности не сплоховала. Как ни мала была её сеть информаторов, но они сработали четко: и события отследили, и информировали своевременно. К тому моменту, когда я вернулся в Северную столицу, стачка стала общегородской и подавить её ещё не удалось. Честно говоря, я не сразу поверил в то, что она возникла стихийно. Уж больно вовремя все это произошло. Но я был не прав. Забастовка застала врасплох не только власти, но и так называемое "прогрессивное общество". И оно свою растерянность скрыло под маской равнодушия. "Русское общество" не проявило особого сочувствия забастовщикам. Даже передовые его элементы отнеслись к этой действительно величественной стачке довольно равнодушно.

Полиция докладывала про активное участие социал-демократической интеллигенции в забастовочном движении. Ленинский "Союз борьбы" выпускал и распространял среди рабочих во время забастовки по три-четыре прокламации в день. В среде забастовщиков действовали и другие активистские группы – народовольческого толка. И тем не менее забастовка возникла стихийно. Рабочие пришли к идее забастовки потому, что устали мириться с несправедливостью, а не потому, что их подстрекали к прекращению работы "злонамеренные личности" со стороны.

Лично я всей душой был на стороне рабочего люда и давно про себя решил, что просто так я эти дела не оставлю. Раз народ не вытерпел и стал буянить – значит кто-то должен за это ответить. И этот кто-то не должен легко отделаться. Тем более, что такие происшествия являются прекрасным поводом для устройства чистки. В "верхах" конечно. И если в истории с казнокрадством на Черноморском флоте, я еще не мог поступить слишком радикально, то теперь ситуация изменилась. До 14 мая этого года я был царём не совсем полноценным. Как бы ВРИО царя. Правящая верхушка до этой даты ещё имела возможности всё переиграть и тихо отстранить меня от власти. Но сейчас, когда все необходимые формальности соблюдены, сделать "тихий переворот" не выйдет. Став в глазах всей страны помазанником божьим, я получил полное право творить как жесточайший произвол, так и божественную справедливость. Пренебрегать этими возможностями я не хотел. Кто будет на этот раз козлом отпущения, мне было ясно изначально. Конечно же генерал-губернатор Петербурга и командующий войсками Петербургского округа и гвардейским корпусом.

Я на этого эстетствующего гурмана давно имел некоторые виды. Только повод подыскивал посолидней. Одно время я хотел назначить его ответственным за распространившуюся в Преображенском полку повальную педерастию. Мне для расправы над великим князем Владимиром Александровичем только публичного скандала не хватало. Но теперь в этом нет нужды. Поведение вверенных его командованию войск в отношении собственного народа – хуже всякой гомосятины. Хотя за неё он тоже будет держать ответ. Жаль конечно, что публично да в официальном порядке дядюшку не накажешь. И законы не позволяют, и правила игры нарушать чревато. Но это не значит, что я ничего не смогу сделать. "Разбор полётов" с дальнейшей выволочкой можно устроить и в узком кругу. и естественно постараться, чтобы слухи об этом распространились широко и с большими подробностями. А там дядюшка пусть делает что хочет. Либо стреляется от свалившегося на него позора, либо уезжает навечно в Ниццу, но в политике его больше не будет.

Разбор полетов с одновременным наказанием непричастных состоялся в моей загородной резиденции в Царском Селе. Собрались все мои взрослые прямые родственники: дяди, maman, брат Георгий и конечно же Аликс. Супруга моя, впервые присутствовавшая на подобном семейном совещании, немного нервничала. Дядя Алексей тоже был не совсем спокоен, зато дядя Володя выглядел беззаботно. Слишком беззаботно. Самый младший из братьев моего отца – дядя Павел, вид имел весьма надменный, но беспокойство в его взгляде всё-таки присутствовало. Спокойней всех выглядела maman. Вот уж кто совершенно ничего не опасался. Ну что же, приступим! И я приступил. Спокойным и выдержанным тоном начал расспрашивать Владимира Александровича о том, как он докатился до жизни такой? Стоило ему покинуть столицу, как в ней начались беспорядки. Ответ дядюшки был именно таким, каким я его и предполагал. Он ссылался на то, что был в это время в Москве и командовал коронационным отрядом. Дел по горло, до порядка в столице руки не дошли, да и невозможное это дело – управлять Петербургом из Москвы. На этом я его прервал:

– Невозможно говорите управлять Петербургом из Москвы? А как это цари управляют всей Россией? Или вы дядя не из рода царей? Я ведь тоже в Москве в это время был, но у меня Россия не бунтовала. Почему в ваше отсутствие происходит всякая ерунда?

– Николя! Но ведь я действительно не мог за всем проследить! Тем более, что за порядок в столице отвечал градоначальник.

– Который привык действовать так, как вы дядя его приучили. Кстати, кто мне объяснит, почему войска и полиция подавляют возмущение мастеровых?

Этот вопрос я задал специально и как мне на него ответят, прекрасно знал. И присутствующие меня не подвели. Все, кроме Аликс и Георгия, начали объяснять мне, что стачка – уголовно наказуемое деяние и потому власть обязана прекратить её любыми средствами…

– Я это прекрасно и так знаю! Я только не могу понять, какой дурак сочиняет такие нелепые законы? С каких это пор, спор между хозяином и работником стал считаться злоумышленным деянием? На рынке люди тоже спорят о ценах, так что, потащим весь базар в участок?

– Но ведь хозяйство наше терпит при этом ущерб – вклинился в разговор Павел Александрович.

– Дядя Павел! Какой ущерб? Двадцать дней шли коронационные торжества. Вся страна ходила бездельная и пьяная. Вот где ущерб! Эти мастеровые вообще имели право все эти дни не работать и пить за наше здоровье! А ваши держиморды что творят?

Дальше, не давая дяде Володе сказать хоть слово, я продолжил макать его мордой в дерьмо, говоря о том, что закон законом, но нужно и голову вместе с совестью иметь. Что у нас для того и учреждена самодержавная монархия, чтобы правитель с помощью произвола прекращал действие дурных правил и законов. А законы эти бывают весьма дурны. Взять те же стачки. Господа фабриканты прекрасно устроились. Чуть что не так – требуют войск с полицией, ссоря при этом мастеровых с властями. А не пора ли эти гнилые порядки прекратить? Если мастеровой не бьет хозяина по мордасам, не устраивает погром, то какое нам дело до того, что он не поделил с хозяином? Пусть спорят и договариваются сами!

Как это ни странно, но изменить дурные правила согласились все. Впрочем, их дурость была очевидна. Покончив с этим пунктом, я перешел к другому. К поведению войск и полиции.

– Вот полюбуйтесь, что пишут наши нигилисты о поведении подчиненных нашего дяди Вальдемара, – начал я, демонстрируя собравшимся двенадцатый номер газеты "Правда".

"Правдой" меня на постоянной основе обеспечивал Зубатов. Центральный орган социал-монархистов в самом начале статей на острые темы не размещал. Сперва номера заполнялись материалом теоретического характера и потому газета выглядела слишком умеренной. Пришлось сделать замечание и положение исправилось. В этом номере материал был не просто острый. Он был убойный настолько, что не жалко было пересажать всю редакцию газеты вместе с Центральным Комитетом партии. И их посадят! Не всех, но многих. Зачем я это сделаю? А у людей должен быть соответствующий авторитет. Именно ради завоевания авторитета, партийный актив социал-монархистов сейчас и трудится в поте лица, добывая и распространяя шокирующие публику сведения.

– Вы слушайте дядя, слушайте! Не стесняйтесь! Поздно стесняться! Это ведь ваши люди ночами вышибали двери в бараках и выгоняли на улицу полуодетых людей. Какое тут христианское благочестие? Не дав женщинам одеться и успокоить детей, хватаете кого ни попадя!

– Ники! Так может быть всё это выдумано? Это ведь смутьяны пишут.

– Аликс! Смутьяны никогда не станут выдумывать о событиях, которые происходили на глазах у множества людей! Так что им верить можно.

Я продолжил перечислять указанные в газете факты, поглядывая на дядю Володю так, будто это он лично, вместе с полицейскими, по ночам тайно хоронил на Троицком поле, забитых насмерть людей, а днем на этом поле устраивал народные гуляния. Будто он вместе с казаками, посланными на разгон забастовщиков, под шумок грабил прохожих и насиловал в сторонке пригожих женщин и девиц. Видно было, что дядюшка к такому обращению не привык. Видимо его никогда в жизни не драло зверски начальство. Потому он растерялся и не знал что делать и как ответить. Да и моральной поддержки со стороны присутствующих он не получил. Аликс и maman смотрели на него возмущенными взглядами. Дядя Алексей тихо злорадствовал, а дядя Павел вместе с моим братом смотрели на Володю с презрением.

– Между прочим дядя, вашим сатрапам есть чем заняться. Вы в курсе, что на Неве в районе Рыбацкого, у вас пираты грабят идущие по реке пароходы и баржи? Ах. вам про то не донесли? Какое упущение! Ну я думаю, вы его исправите. Причем, немедленно. И непременно лично! А вы как думали, за вас царь будет все прибирать? Нет дорогой дядя, у меня не так: сам нагадил, сам за собой и прибери! Дядя Алексей именно этим сейчас и занят!

– Ники! Как ты можешь так говорить?

– Извините maman, больше в присутствии женщин упоминать merde не стану.

– Ники!

А дальше пошел подробнейший инструктаж по уборке дерьма. Дядя Володя обязан был немедленно, через столичные газеты объявить о намерении прекратить беспорядки и судить зачинщиков оных. А зачинщиками он объявит самих фабрикантов, которые по своей жадности, глупости или злому умыслу вызвали возмущение во дни всенародных торжеств. И судить их будут именно как зачинщиков. Что с ними сделают, меня не волнует, но в любом случае они обязаны выдать работникам деньги за коронационные дни и даже пятьдесят процентов заработной платы за время стачки. А чего они ждали? Устройство смуты в такие дни? За это можно и на каторгу загреметь. Кроме того им следует оплатить рабочим за лишние минуты, которые ежедневно, перед началом и по окончанию рабочего дня, они тратили на запуск и остановку машин. Должна быть прекращена практика чистки машин в нерабочее время и улучшена питьевая вода. Ну а с остальными проблемами можно позже разобраться.

По действиям полиции и войск. Дядюшке предстоит лично объяснить воинским начальникам и полицейским чинам, что встревать в спор между работником и работодателем о размере оплаты и условий труда – не их дело. Кроме того, стоит лично разобраться с творимыми безобразиями. Каким образом? Все просто дядя! Своим распоряжением формируете военно-полевые суды и пусть они судят насильников и мародеров в погонах. Да и беспредельщикам из полиции будет полезно предстать перед судом. Вешать их конечно же стоило, но к сожалению у нас плохо прикрыта китайская граница. Вот туда голубчиков и закатать.

Доверив наведение революционного порядка в Северной столице дяде Володе, я тем не менее полностью от этого дела не отстранялся. Тоже принял участие, но как бы из-за широкой дядиной спины. Аликс правда не поняла: зачем я так поступаю? О чем и спросила меня, когда мы остались одни.

– Понимаешь Аликс, дядюшка наш, как и прочие его братья, не привыкли трудиться. Их манера жизни: иметь власть, удовольствия, награды, почести и при этом не испачкать рук грязной работой. Мол есть для этого подчиненные, они все за меня и сделают. А подчиненныен тоже не дураки. У ленивого хозяина и работники ленивые. Вот и тонет их хозяйства в грязи и нечистотах. Можно конечно найти старательных людей, которые очистят двор от грязи, но зачем их наказывать грязной и неприятной работой? Мой принцип ты уже знаешь: грязь убирает сам грязнуля. Думаю, что трудовая терапия – это что поможет попасть в рай дядюшке Вальдемару.

– Ники. Я понимаю твой благородный порыв. Но ведь дядю Вальдемара много кто возненавидит.

– Эти самые "много кто" – дрянные люди. А ненавистью всякой дряни стоит гордиться. И когда он наконец предстанет перед строгим взором настоятеля обители святого Ипатия, ему будет что сказать в свой неизбежный час.

Аликс недоумённо посмотрела на меня и спросила:

– Что это за обитель такая?

– Это сокровенное предание дома Романовых. Я тебе его как-нибудь потом поведаю.

Итак, дядюшка приступил к чистке Авгиевых конюшен, подталкиваемый к активным действиям сотрудниками моей личной канцелярии. А шевелиться ему пришлось. Прежде чем затевать какие-либо реформы, я целый год наводил порядок в своем рабочем аппарате. Всякий служитель моей канцелярии, проявивший неисполнительность или нерасторопность в деле, получал перевод по службе в Заполярное Наместничество к Макарову. Грустная шутка о том, что человека отправили "Куда Макаров телят не гонял", уже была рождена местными остряками. Поэтому работали теперь людишки и за страх, а иногда и за совесть.

Назначенная в помощь Владимиру Александровичу следственная комиссия развернулась вовсю. Первыми под молотки попали фабриканты. Вот чего они не ожидали, так это того, что им будут шить "политику". А "политика" – дело особое и следствие по таким делам ведется совсем иначе.

Полиция имела право проводить по таким делам обыски и аресты, без согласования с судебной властью, выносить политические преступления на суды военных трибуналов – с применением ими наказаний, установленных для военного времени.

Это не я такое придумал, это царь-освободитель Александр Второй такое сотворил в рамках затеянной им судебной реформы. А обвинялись господа предприниматели чуть ли не государственной измене. Именно так им и объяснили. А как еще воспринимать факт принуждения трудового люда к работе, когда вся страна пьет за здоровье монарха? По-всякому конечно, но можно и так истолковать. А уж подстрекательство к бунту и неповиновению властям – это господа совсем нехорошо! Говорите, что даже в мыслях такого не держали? Ну это вы бросьте! Мысли к делу не пришьёшь, а потому мы судим по делам. А дела ваши говорят про то, что вы подталкивали своих работников к возмущению. И это не все господа хорошие. У нас есть сведения о том, что вы приплачивали работникам полиции за разгон возмущений. Что в этом плохого? Так ведь полиция – учреждение казённое и платить её служителям имеет право только казна. А вы платили им мимо казны, развращая тем самым государевых людей.

Следует заметить, что выбивать показания из подследственных, дореволюционная полиция умела мастерски. Обычно она это делала весьма грубо, особенно если понимала, что арестованному жаловаться некому. Фабриканты были публикой непростой, а потому мордобойных приемов на них не отрабатывали, обходились грубым шантажом. Зачастую хватало одной только угрозы судить военно-полевым судом. Там как известно адвокаты и присяжные не присутствуют, процедура суда сильно упрощенная, а члены суда понятия не имеют о законах Российской Империи. Да и приговоры такого суда не очень разнообразны: расстрел, повешенье, порка шомполами. Почему то деловых людей больше казни пугала порка шомполами. В общем, довольно быстро они ломались и давали те показания, которые были нужны полиции.

А в их отсутствии, на фабриках работала созданная правительством комиссия из фабричных инспекторов и градоначальника для исследования причин забастовок. Фабричным инспекторам было поручено составить описание фабрик и условий работы. И эти описания, несмотря на сдержанность их авторов, привели министра финансов Сергея Витте в негодование. Он раскритиковал фабричных инспекторов за то, что они могли допустить существование таких вопиющих безобразий. Своё неудовольствие он выразил и самим фабрикантам, а с некоторых их них взял письменное обещание устранить выявленные нарушения. И это при том, что ранее, 15 июня он выступил с заявлением, что "правительству одинаково дороги как дела фабрикантов, так и рабочих".

Но не обделил великий князь своим вниманием и полицию с казаками. Понукаемый мною, он назначил расследование случаев бесчинств над мирным населением столицы. Жалоб от пострадавших и так хватало, а когда произвели раскопки Тайных захоронений на Троицком поле, поплохело многим. В частности – Победоносцеву.

– Я не понимаю, почему наша церковь смотрит сквозь пальцы на творимые под самым ее носом безобразия! – распекал я обер-прокурора, – это ведь скандал! Со смертями будем разбираться отдельно. Но ведь погибших христиан похоронили тайком, без соблюдения положенных обрядов! Да еще глумятся над ними, устраивая пляски на их могилах! А церковь наша либо молчит, либо покрывает преступления! Я спрашиваю вас: почему никто не слышит вашей оценки событий! Почему никого не отлучают от церкви?

Раскачать церковь мне так и не удалось. Зато военные дознаватели меня не подвели. Насильники, мародёры, убийцы… были выявлены быстро и отданы под суд. Военно-полевой суд любое дело рассматривал в течении 24 часов. Приговоры разнообразием не отличались. Быть подвергнутым порке шомполами никому не было суждено. Либо расстрел, либо виселица. Вот тут я и вмешался. Не потому, что мне было жалко этих уродов, а потому что много земель в державе не заселено. Казакам вместо расстрела вышло помилование и перевод в Уссурийское казачье войско. Не думайте, что это поблажка. В эту пору уссурийским казакам жизнь мёдом не казалась. Из всех казачьих войск, оно было самым малочисленным. А еще самым бедным. Уссурийское войско было постоянным финансовым банкротом. Причина тому проста: казакам не хватало времени на ведение хозяйства. Нехватка времени была вызвана борьбой с расплодившимися в приграничье хунхузов. Оружие они носили не для красования перед публикой. И были они от такой жизни свирепы, а атаманы их суровы. Вот к ним я и отправлю любителей насилия и мародерства. Пусть там удаль свою показывают! Там им быстро мозги вправят. И прочим будет наука. Пусть пугают друг-друга рекой Уссури.

Как отнесся к этому народ? А народ перестал бастовать и стал ждать перемен к лучшему. И они последовали. Зато моего дядю ненавидеть стали многие. Того гляди кого с бомбой по его душу пришлют. Он это понял и поставил вопрос о чистке Северной столицы от ненадежного элемента.

– Николя! Ты меня упрекаешь все время примером Москвы. Но ведь там и полиция совсем не та, что в Петербурге. Если бы наше охранное отделение было подобно московскому… – уговаривал меня Владимир Александрович.

Ну почему не порадеть о родном человеке, а заодно и о себе? Я и порадел. Взял, да высочайшим повелением убрал у полиции функцию политического сыска. А вместо "охранки" учредил отдельное ведомство с Зубатовым во главе, дав ему право лично отобрать подходящих для сыскной работы людей. Правда, сделать из бывшей "охранки" Министерство Государственной Безопасности мне не удалось. Против были все мои министры. В какой то мере они были правы. Новая "контора" на министерство не тянула и не скоро потянет. А потому, Совет Министров настаивал на придании новой "конторе" более скромного статуса.

– Ваше императорское величество, – выразил общее мнение Витте, – не то что на министерство, даже на департамент не тянет. Скорее на простой комитет. Поэтому и называть его следует правильно: Комитет Государственной Безопасности. Естественно, что состоять он должен при Совете Министров.

Чудны дела твои господи! КГБ родилось в этом мире! И не я его так назвал. Само название меня не очень волновало. Мне нужна была служба, навсегда порвавшая с традициями МВД и способная на большее, нежели обычная полиция этого времени. И то, что во главе её станет человек незаурядный, меня только радовало.

– Сергей Васильевич, поздравляю вас с назначением на самостоятельную должность и желаю вам всяческих успехов на этом поприще! Но предупреждаю сразу: одной только борьбой с внутренними врагами дело не ограничится. С внешними врагами вам тоже предстоит иметь дело. Я имею в виду не только военный шпионаж. Промышленный нам наносит не меньше вреда. Вот вам сведения о некоторых персонах, собранные детективами из моей службы безопасности, – с этими словами я вручил Зубатову тоненькую папку с установочными данными на некоторых иностранцев, чьё присутствие на территории России мне представлялось нежелательным. Незачем было гадить нашему уважаемому Дмитрию Ивановичу Менделееву! Зря они этим занялись.

Французский инженер Мессена, не кто иной, как эксперт Охтинского порохового завода. Чтобы приняли его технологии производства пироксилина, добился от также заинтересованных производителей признания идентичности последнего пироколлодийному – Д. И. Менделеева. Ну, любители ставить палки в колеса отечественной науки, скоро отправятся туда, куда Макаров еще телят не гонял, а вот французишке не повезёт еще больше. Потому что его посадят на иглу. Я не шучу. Так оно и будет. Я уже говорил о проблемах борьбы со шпионажем. Посадить иностранца "ни за что" в мирное время – это международный скандал. К тому же, из тюрьмы рано или поздно выходят или бегут. Нет ребята, тюрьма – это роскошь! А вот разрушить личность шпиона, сделать его никому не нужным – это гораздо лучше. Кое-что в этом направлении делалось и до меня. Отдельные энтузиасты просто спаивали вражеских шпионов, превращая их в хронических алкоголиков. Мысль эта верная и применять сей метод там, где можно будет обойтись без скандала, мы будем, но не в качестве разовых акций, а на систематической основе. Применяя для этого новые, прогрессивные технологии. Например, заменив водку наркотиками. Для того я и заказываю у "Неизвестных отцов" сильно-действующие наркотики, неизвестные в этом мире.

Вторым человеком, на которого обрушится мой гнев, станет некий John Baptiste Bernadou. Чем он примечателен? Младший лейтенант ВМФ САСШ "по совместительству" сотрудник ONI (Office of Naval Intelligence – Управление военно-морской разведки). Этот негодяй уже трется возле нашего Дмитрия Ивановича. Нехорошо однако! И вот так сказать во избежание, его тоже пора сажать на иглу. Пусть полетает! Хотя бы в своих приятных грёзах.