Текст книги "Решающее лето"
Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
– А ты подумал о Чармиан? – беспомощно выкрикнула она.
– Да, подумал. Вчера вечером я почти решил не вмешиваться, сделать вид, что я ничего не вижу и ничего не знаю. Я думал о Чармиан, думал о тебе и о себе. Но сегодня утром, когда он не вышел к завтраку, я понял, что это невозможно. Нельзя так просто посягать на жизнь человека, моя родная, сколь благородной ни казалась бы тебе цель.
Она вдруг рассмеялась, но тут же притихла.
– Теперь решение принял я, оно бесповоротно, и тебе придется подчиниться. Мы должны оставить в покое Чармиан. Эван заслужил тюрьму, он ее получит, и Чармиан будет его ждать. Здесь мы бессильны что-либо изменить. Но она решила расстаться со свекровью, следовательно, есть надежда, что она хоть немного придет в себя, а через год всякое может случиться.
– А если не случится? – спросила Элен.
– Тогда мы просто перестанем думать об этом и постараемся быть счастливы вдвоем. Я не могу всю жизнь нести на себе бремя забот Чармиан. Если я сделаю это, я испорчу жизнь тебе. А для меня ты сейчас самое главное.
Она подошла поближе и, прижавшись лицом к моему плечу, прильнула ко мне своим внезапно ослабевшим телом. Я поцеловал ее. Она подняла голову и посмотрела на меня.
– Ты фантастическая дуреха, ты это знаешь? Неужели ты вообразила, что способна решиться на такое?
– Но ведь ты почти поверил, – ответила она, защищаясь. – Клянусь, я не думала об этом, я ничего сознательно не замышляла. Он попросил снотворное, я дала ему. Когда у меня возникло подозрение, что он не принимает таблетки, а собирает их, я подумала – ну и пусть, может, это к лучшему. Нет, я не могу больше об этом говорить. Временами мне казалось, что все это моя чудовищная фантазия, и тогда мне становилось легче.
– Ну вот, теперь ты снова можешь меня любить или не любить, как тебе вздумается, – сказал я. – Самое страшное уже позади, совесть твою ничто уже не будет мучить. А теперь мы вернемся в дом и покончим со всем этим.
– А если он откажется уехать?
– Он не откажется, – ответил я.
Стараясь избежать встречи с Чармиан или миссис Шолто, мы поднялись в комнату Эвана. Она была пуста. Я высыпал из пепельницы таблетки в ладонь, спустился вниз и бросил их в унитаз. Затем я вернулся к Элен, и мы стали ждать.
Минут через десять вошел Эван, что-то насвистывая себе под нос; увидев нас, он застыл от неожиданности.
– Хэлло! Что вы здесь делаете?
– Мы пришли поговорить с тобой, – ответил я.
– Что ж, присаживайтесь. Сигареты на приемнике. Не садись в это кресло, Клод, оно очень низкое, у тебя затекут ноги. – Он принялся искать сигареты, но так и не нашел их. – Куда я их положил… – Взгляд его, скользнув по этажерке, остановился на пустой пепельнице. – Куда, черт побери…
– Я выбросил их, – сказал я.
Он круто повернулся и уставился на меня.
– Ты выбросил мои таблетки? Зачем?
– Их было слишком много.
Кровь отлила у него от лица, и он побледнел. На какое-то мгновение он застыл в неестественной позе, как дети во время игры застывают на месте, как только прекращается музыка.
– Я давала тебе каждый вечер таблетку мединала, – начала Элен. – Зачем ты собирал их?
Эван тяжело упал в то самое низкое кресло, против которого предупреждал меня. Колени его смешно торчали в стороны.
– Не знаю. Я подумал, они могут пригодиться. – Бледное лицо Эвана чуть порозовело. – Будь добр, Клод, дай мне сигарету. – Руки у него так тряслись, что он с трудом выудил сигарету из пачки, которую я ему протянул. – Должно быть, надеялся свести счеты с жизнью. Прости меня, Нэлл.
А затем, сначала медленно и неохотно, он начал рассказывать. Он говорил об ужасных последних неделях, о стыде, отчаянии и паническом страхе, охватывающем его каждый раз, когда он думал о суде и ждущей его тюрьме.
– Вы не знаете, что такое видеть каждую ночь один и тот же сон, когда даже во сне тебя преследует то, о чем ты постоянно думаешь в течение дня, что значит не знать покоя ни днем, ни ночью… Потом я уже боялся уснуть и боролся со сном как только мог…
Он говорил о Чармиан, о своей матери, но больше всего он говорил о Лаванде. Казалось, если не считать самого себя, больше всего ему жаль было молодого механика. Я искренне страдал за Эвана, но я знал, что помочь ему невозможно. Знал это и он сам. Элен, не выдержав, подошла к нему и, сев на подлокотник кресла, обняла за шею. Он прижал ее руку к своей груди и, продолжая говорить, легонько похлопывал ее по руке. Потом, заглянув Элен в лицо, сказал: – У тебя глаза янтарные, как доброе пиво. Ты заметил, Клод? – Взгляд его скользнул по стенам комнаты и остановился на мерно тикавших часах. – Что дальше? – спросил он.
– Я хочу, чтобы ты поехал со мной, – сказал я. – Поживешь пока у меня. Согласен?
Он закрыл глаза и развел руками.
– Как прикажешь. – Он жалко улыбнулся. – Ты уверен, что так мне будет легче? Ведь это все, что меня сейчас интересует.
– Думаю, что да.
– Хорошо. Я в твоей власти, распоряжайся мною как хочешь. И поверь, мне сейчас все равно, кто будет мною распоряжаться. Когда ехать?
– Двухчасовым поездом, сегодня же. Надеюсь, тебе не надо долго собираться.
– Пустяки. А Элен?
– Я остаюсь с Чармиан, – быстро сказала Элен.
– Хорошо. Позаботься о ней. – Непомерная усталость совсем сломила его, и я видел, что сейчас ему трудно даже шевельнуть рукой. Но он все же заставил себя встать, потянулся и, распрямившись, заморгал глазами.
– Еще целых одиннадцать дней, – сказал он. – А ты выдержишь, Клод?
– Ничего, уживемся.
Я сделал знак Элен, что нам лучше оставить его одного: надо пойти объяснить все Чармиан и миссис Шолто. Но когда мы вышли за дверь, Элен остановилась.
– Ты иди, а я побуду с ним до тех пор, пока… – она невесело улыбнулась, – пока это позволяют приличия. Мы должны помочь ему. Я еще никогда так не опасалась за него, как сейчас. Его нельзя оставлять одного.
– И все же… – попробовал было возразить я.
Но она не дала мне закончить.
– Решение принято, и теперь самое главное, чтобы он был жив и здоров.
Я не могу избавиться от ощущения, что все последующие дни прошли, как в полусне. Когда я пытаюсь вызвать в памяти тот или иной эпизод из нашей совместной жизни, вместо лица Эвана я вижу расплывчатое пятно, и мне приходится напрягать память и прибегать к помощи воображения, чтобы наконец представить себе хотя бы позу, в которой он лежал на диване, или его угловатые и неловкие движения, когда, он, как маятник, взад и вперед непрерывно шагал по комнате. Наступал рассвет, опускались сумерки, но ничего этого я не видел.
Мне трудно, да и неприятно вспоминать подробности этих дней. Как только мы вернулись в Лондон, Эван снова запил, а вместе с ним, сопротивляясь сколько было возможно, стал пить и я. Наверное, были вечера, когда мы, как положено, раздевались и ложились в постель, но чаще помню, как я дремал одетый на диване, а в кресле в тревожном сне метался Эван, пугая меня криками и стонами. Иногда он пытался читать. Несколько раз поздно вечером мы попробовали гулять по набережной, но Эван с трудом выдерживал эти прогулки.
Чармиан звонила каждый день утром и вечером. Миссис Шолто, как выяснилось, более не изъявляла желания быть с сыном. Она гуляла, ела и в неурочное время ложилась спать.
– Она исчерпала все возможности активного страдания, – сказала мне Чармиан, – сейчас она словно под наркозом и не чувствует боли.
Я справился об Элен.
– Я должна была бы отпустить ее, но я не могу. Я знаю, что это эгоизм, но мне все равно, как это выглядит. Мне она нужна сейчас. Я отпущу ее к тебе, как только смогу.
Элен писала мне каждый день. Как всегда, в письмах она была сдержанна, немногословна, почти застенчива. Но приписка к одному из писем, полученному за несколько дней до суда, открыла мне многое.
«Когда я думаю о том, что могла бы натворить, мне становится дурно и подкашиваются ноги. Я, вероятно, сошла тогда с ума. Ты не должен думать, что я такая! Но теперь я счастлива и спокойна. Это преступление – чувствовать себя счастливой сейчас в этом доме, но я ничего не могу с собой поделать. Я скрываю это как могу».
В день, когда состоялся суд, кончилось необыкновенное лето. Было пасмурно и холодно, и пешеходы на улицах кутались в теплые пальто. Наоми, сидевшая в дальнем конце зала, казалась продрогшей до костей. Закутавшись в твидовое пальто, она так съежилась, что ее прямые плечи почти касались ушей, и казалось, что она надела пальто, не сняв его с плечиков; кончик носа у нее покраснел от холода. Она не переставала улыбаться мужу, и тот отвечал ей улыбкой.
Из всех троих он один казался спокойным, словно происходящее его не касалось. Сегодня Джонни Филд был особенно элегантным, даже франтоватым, словно начинающий биржевой маклер, впервые удостоенный чести быть принятым своим патроном.
Он один сидел на скамье подсудимых в спокойной и непринужденной позе. Лаванда и Эван напряженно подались вперед, жадно ловя каждое слово, словно боялись пропустить что-то очень важное. Отблеск электрической лампочки упал на сильно напомаженные волосы Лаванды и светился, будто маленькая тусклая звездочка.
Чармиан не сводила глаз с Эвана – она хотела передать ему свою силу и самообладание. По странной случайности она выглядела сегодня превосходно, на лице не было следов бессонных ночей, волосы и глаза блестели, губы были свежие и розовые. Миссис Шолто сидела боком на скамье рядом с Чармиан, прикрыв глаза рукой, в какой-то поникшей, усталой позе. В тени, падавшей от руки на ее лицо, было видно, как подергивается кончик ее носа и двигаются губы, словно она что-то жует.
Эван сидел неподвижно. Он был тщательно одет и очень бледен, тяжелые фиолетовые круги легли под глазами. Он, не отрываясь, смотрел на судью; Лаванда же то и дело вертел головой и искал глазами мать. Встретившись с ней взглядом, он тут же успокаивался и отворачивался, а через минуту, словно позабыв, где она сидит, снова шарил тревожным, испуганным взглядом по лицам, пока наконец опять не встречал взгляд матери.
Обстоятельства дела были достаточно ясны, и поэтому с допросом свидетелей покончили быстро. Окинув взглядом публику, я вдруг увидел в зале Джейн Кроссмен в элегантном черном костюме; она сидела с напряженным и застывшим лицом, явно желая остаться незамеченной. Я подумал, что заставило ее прийти сюда сегодня: простое любопытство или нелепая мысль о верности друзьям – мне и Чармиан?
Чармиан вдруг написала на кусочке картона, оторванном от коробки из-под сигарет: «Я совсем окоченела, а ты? Надеюсь, Лейперы хорошенько укутают на ночь Лору». Она оставила ребенка на их попечении.
Я накрыл ладонью ее руку и через перчатку почувствовал, что она действительно ледяная.
Когда показания начала давать девица Хардресс, Эван неловко опрокинул на себя стакан с водой и залил костюм. Это привело его в полное смятение. Испуганно оглядываясь по сторонам, он судорожно шарил по карманам в поисках носового платка и, не найдя его, вдруг выхватил у Джона Филда из нагрудного кармана цветной декоративный платочек и стал торопливо и яростно промокать им мокрое пятно на костюме. В публике кто-то громко хихикнул. Эван мучительно покраснел и закрыл лицо руками.
– Господи, если бы я могла быть с ним рядом, – прошептала Чармиан. – Хоть бы он посмотрел сюда.
Миссис Шолто непрерывно жевала губами, тяжело ворочалась на скамье и шаркала ногами. Она словно соткала вокруг себя невидимый кокон, отгородивший ее от внешнего мира, от звуков, голосов, света.
Лаванда давал показания громким, резким голосом лондонского кокни, он четко и кратко, по-военному, отвечал на вопросы. На нем была белая в сиреневую клеточку сорочка и галстук пурпурно-зеленых тонов. Он словно обрадовался возможности поговорить после тягостного молчания.
Я отыскал глазами его мать. Она, беззвучно шевеля губами, повторяла за сыном слова и как бы ловила их на лету. Она страстно хотела, чтобы ее мальчик произвел наилучшее впечатление.
Показания давал Джонни Филд. Я смотрел на него и мысленно видел его в доме Хелены, у горящего камина, где на коврике нежится ее любимый кот. Я видел, как она журит Джонни за разбитую чашку, а он терпеливо и вежливо выслушивает нотацию, ожидая момента, когда наконец снова можно будет возобновить прерванное чтение.
Заставив себя вернуться к действительности и сосредоточиться на том, что говорит Джонни, я вдруг понял, что он изо всех сил старается убедить всех в своем чистосердечном раскаянии, снискать симпатию присяжных. После резкого голоса Лаванды голос Джонни казался мягким и задушевным, он произносил слова с чуть заметной запинкой.
– Скажите нам, кто первый подал мысль о комиссионной продаже подержанных машин?
– Я, я это сделал. Они не хотели, но я убедил их.
– Почему аренда помещения оформлена на мистера Шолто?
– Я не хотел в то время, чтобы мое имя фигурировало в документах.
– А потом?
– И потом не хотел. Я предпочитал оставаться в тени. И это самое ужасное.
– Что вы хотите сказать словами «это самое ужасное»?
– Что это было нечестно, – сказал Филд с еле заметной улыбкой, – особенно если учесть, что я сам подбил их.
Наоми бросила на Эвана и Лаванду взгляд, полный ненависти, и судорожно поежилась. Не могло быть сомнения в том, кого она считает подлинными виновниками всех несчастий.
Филд с невозмутимым видом поднял глаза к потолку, затем скромно опустил их. Рука Чармиан дрогнула в моей.
Я думал об Элен, которая отправилась в Риджент-парк, чтобы приготовить квартиру Чармиан к нашему приходу, – снять чехлы с кресел, затопить камины, постелить постели. Я готов был побиться об заклад, что она просто из упрямства приготовит постель и для Эвана.
Эван на скамье подсудимых представлял собой поистине печальное зрелище. Очевидно, он не верил, подобно Джонни Филду, в спасительное воздействие мученических поз. Он был полон решимости во что бы то ни стало оправдаться, неважно за чей счет. Я был потрясен, поняв, что он явно пытается взвалить всю вину на Лаванду, который, по его мнению, обладал гипнотической силой Свенгали [13]13
Герой романа Дю Морье «Трильби».
[Закрыть]. Он просто потерял голову. Жалость, которую он когда-то испытывал к злосчастному механику, уступила место откровенному страху за себя. Кроме страха и стыда, никаких чувств у него уже не осталось.
Он казался больным, почти невменяемым. На вопросы отвечал таким тихим голосом, что его почти не было слышно, то и дело нервным жестом потирал подбородок, а потом пристально разглядывал руку, словно боялся увидеть на ней следы крови.
Миссис Шолто вдруг зашелестела юбками и выпрямилась. Отблеск электрического света упал на ее шляпку, и синие перья дрогнули и затрепетали, словно от ветра. Старая леди была почти величественна в эту минуту и держалась очень стойко. В уголках губ блеснули, словно бисеринки, две крохотные капельки слюны. Она наклонилась вперед и приложила ладонь к уху.
– Я никогда не задавал Лаванде вопросов, – говорил Эван. – Поэтому никогда не слышал от него объяснений.
– Вы утверждаете, что не знали, где механик доставал запасные части? – В голосе обвинителя прозвучало ироническое удивление.
– Не знал, – упорствовал Эван. – Во всяком случае, не знал наверняка. – Он сделал жадный вдох, задержал воздух в легких, затем с шумом выпустил его.
В зале раздался смех, судья потребовал тишины.
Заключение суда было кратким. Присяжные совещались всего пятнадцать минут.
Когда огласили приговор, Филд улыбнулся Наоми и еле заметно махнул ей рукой. От падавшего сзади света уши его казались прозрачными, словно были вырезаны из красного целлофана. Он учтиво поклонился судье и отвернулся. Эван стоял какое-то время, раскачиваясь на носках, потом тряхнул головой, словно приходя в себя, часто заморгал, зачем-то коснулся двумя пальцами скулы и потерял сознание. Джордж Лаванда, как и подобает серьезному человеку, покинул зал суда без всяких демонстраций. Его мать продолжала сидеть в зале, и слезы бежали по ее щекам, словно струи дождя по оконному стеклу.
Адвокат попросил судью разрешить родственникам попрощаться с осужденными. Просьба была удовлетворена.
Чармиан и миссис Шолто спустились вниз проститься с Эваном. Я ждал их на тротуаре перед зданием суда, умирая от желания выпить чего-нибудь покрепче. Мне хотелось в эту минуту только одного – поскорее уйти отсюда и оказаться у горящего камина со стаканом виски в руке. Только это и было сейчас реальностью, а все остальное – дурной сон.
Сумерки были тяжелыми от тумана и городских испарений. Ветер гнал по канавам автобусные билеты, окурки, обгорелые спички и черную лондонскую грязь. У автобусных остановок под рано зажегшимися фонарями стояли очереди, пешеходы прятались под зонтиками от дождя.
Ко мне подошла Наоми Филд, она держала берет в руке, и ее густые золотистые волосы блестели от дождя.
– Ну вот, – сказала она, – все кончилось.
Пока она не плачет, подумал я, это придет потом.
– В каком-то смысле… слава богу, что все кончилось. Три года разлуки. Мы были готовы к этому. Если бы Шолто дали меньше, я бы… – она стиснула зубы.
– Бедная славная Нао.
– Джонни держался замечательно. Но никто этого не оценит. Я горжусь им. Он не пытался, как некоторые, спасать собственную шкуру.
– Не судите Эвана строго. Из них троих он, пожалуй, больше всех перетрусил. У него комплекс.
Безмолвной тенью промелькнула миссис Лаванда и растворилась в толпе.
– Очень удобно, когда есть комплекс, – сказала Наоми, – просто великолепно. На него можно все свалить.
– Как видите, он ему не помог.
– Да, это верно. Клод, вы навестите меня в ближайшее время?
– Конечно, если вы этого хотите.
– Через пару дней или через неделю. Когда я немного приду в себя.
– Хорошо, ровно через неделю.
Она коснулась моей руки – До свидания. – И ушла. Я следил за нею, пока она не дошла до поворота. Она позвала такси, села в него и уехала.
Я тоже кликнул такси и велел ему ждать. Наконец появились Чармиан и миссис Шолто.
– Слава богу, – облегченно вздохнула Чармиан, увидев такси.
Мы сели в машину Женщины, тесно прижавшись друг к другу, смотрели в окна на мелькавшие огни.
Когда мы приехали, миссис Шолто тут же ушла в свою комнату, сказав:
– Я приму микстуру и лягу.
– Помочь вам, мама? – спросила Чармиан.
– Нет, не надо. Спасибо. Спасибо и вам, Элен, вы очень хорошо убрали квартиру – здесь стало так уютно.
Мы остались втроем – Чармиан, Элен и я Мы сидели у камина, держа стаканы в руках.
– Она мужественно вынесла все, – промолвила Элен с чувством.
– Кто, свекровь? – спросила Чармиан и кивнула головой.
– Да.
– Да, она держалась великолепно – Чармиан посмотрела в свой стакан и провела пальцем по наружной стенке, снимая каплю.
– Почему же вы ни о чем не спросите меня?! – вдруг крикнула она – Все что угодно, но не это молчание! – В голосе ее звучали почти гневные нотки.
– Хорошо, расскажи, – промолвила Элен. – Как он вел себя?
– Потом, в самом конце? Когда объявили приговор, он потерял сознание. Я думала, что тоже упаду в обморок, но выдержала. Меня вдруг охватило какое-то ужасное чувство трогательной нежности к нему. Когда мы прощались, он вел себя уже совсем прилично… взял себя в руки. Тюремщик был очень предупредителен, и это потрясло его. Он, должно быть, ждал какой-то ужасной грубости. Мне разрешили оставить ему немного сигарет, предварительно проверив их. Он даже улыбался до последней минуты.
Свекровь чуть не устроила истерику, вцепилась в него, но он сказал, что теперь нечего лить слезы, это не поможет.
Тонкий стакан хрустнул в судорожно сжатой руке Чармиан, и виски пролилось на колени. Чармиан вскочила и стала отряхивать юбку. Элен бросилась помогать ей.
– Ты порезала руку, – сказал я Чармиан. – Не три пятно, там могут быть осколки, ты еще больше поранишься. – Я отвел ее в ванную, промыл и залепил пластырем два небольших пореза на пальцах.
Когда мы вернулись в гостиную, Чармиан с неестественным оживлением воскликнула, обращаясь к Элен:
– Понимаешь, он тоже облил себя водой в суде! Опрокинул на себя стакан. Ну не странно ли это? И я тоже. Словно сговорились. Иногда люди ближе друг к другу, чем им это кажется.
Чармиан больше не пыталась сдерживаться и дала волю своему отчаянию.
Глава седьмая
Итак, в один прекрасный день лето должно было кончиться. Однако оно не торопилось уходить, снова и снова даруя нам тихие, искрящиеся теплой позолотой дни, пахнувшие не тленом осеннего увядания, а летними цветами. Серые и белые фасады Пиккадилли нежно розовели под лучами упрямого солнца, а высокие окна горели закатными пожарами. Толпа лениво текла по тротуарам, и казалось, что само время остановилось.
Мы с Чармиан брели по аллеям Гайд-парка, в тени все еще зеленых деревьев, густо припорошенных городской пылью. Чармиан была в приподнятом настроении и оживленно болтала:
– Посмотри, Клод, какая прелестная девчурка, вон та, в зеленой шапочке. Ты не находишь? Я обязательно куплю Лоре такое платьице. – Чармиан нагнулась и подняла кусочек древесной коры. – Смотри, совсем как шкура леопарда.
Недалеко от статуи Ахиллеса мы сели и стали разглядывать публику.
– Вы с Элен хотя бы решили, когда свадьба?
– Да, в первую неделю декабря. Нужно время, чтобы подготовиться к переезду, купить все необходимое.
– Мне будет не хватать вас, – рассеянно сказала Чармиан. Я понял, что это дань вежливости, не более.
– Ты будешь нас навещать. А если захочешь, можешь поселиться поблизости. Ведь теперь тебе ничто не мешает. Твоя квартира слишком велика для вас с Лорой, если, разумеется, ты не собираешься снова взять няньку.
Чармиан покачала головой.
– В таком случае, тебе будет нелегко одной. Когда уедет миссис Шолто, ты даже не сможешь никуда отлучиться из дому.
– Да, это верно. – Голос ее прозвучал несколько громче обычного. – Вот почему я подумала, что, возможно… – Она прямо посмотрела мне в глаза.
– Что?
Но Чармиан подняла с дорожки прутик и стала сосредоточенно вычерчивать на песке свои инициалы.
– Ничего, это я просто так. Какой чудесный день сегодня, правда?
– Что ты еще надумала? Выкладывай, – встревожился я.
Она отбросила прутик и сложила руки на коленях.
– Боюсь даже говорить. Ты не поймешь.
Она посмотрела на меня большими темными глазами Хелены, только в них не было того живого огня, которым всегда горел ее взор. Я все понял. Я знал, какое решение приняла Чармиан. Она упряма, и я ничем не могу ей помочь.
– Ты решила не расставаться со свекровью, – сказал я.
– Я не могу бросить ее сейчас. Я знаю, она меня не любит, но я ей нужна. Кроме того, ей будет трудно расстаться с Лорой. Ведь у нее ничего больше не осталось.
– А у тебя? Можно подумать, что у тебя что-то есть!
– О, разумеется, и у меня ничего нет. Я была бы идиоткой, если бы этого не понимала. Но belle-mére сильно сдала в последнее время. Дело совсем не в возрасте. Что-то случилось с ней. Она не вынесет перемен.
Отчаяние и нежность переполнили сердце, в эту минуту я готов был предложить ей всего себя на весь остаток моей жизни. Но когда я заговорил, в моем голосе были только раздражение и самое обыкновенное разочарование.
– Если ты это сделаешь, можешь на меня больше не рассчитывать. Я умываю руки. У тебя впереди три года относительной свободы. Я не утверждаю, что это будут радостные три года, но тем не менее это свобода. И если ты сама решила от них отказаться из-за своей идиотской слабости…
– Да, я слаба, я знаю это, – прервала меня Чармиан. – Всегда была, да еще к тому же и упряма. – Она улыбнулась, и ее темные глаза заблестели. – Тебе пора бы это знать. – Она помолчала, а затем сказала: – Что ты хотел сказать этим своим «умываю руки»? Ты не будешь мне писать и посылать подарки ко дню рождения?
– Я имел в виду, – начал я, не узнавая собственного голоса, – что перестану думать о тебе, как думаю сейчас – каждый день и каждую минуту. Есть смысл думать, если можешь на что-то надеяться и чем-то помочь. Но ты делаешь все, чтобы помочь тебе было нельзя!
– О, смотри! – вдруг радостно, совсем по-ребячьи воскликнула Чармиан и вскочила со стула. – Королевская гвардия!
Сверкая на солнце яркими красками, проехала конница – нелепое, но эффектное зрелище.
– Помнишь каски с плюмажами? Как это было великолепно, особенно в солнечный день! – Чармиан следила, пока взвод королевской гвардии не скрылся за поворотом аллеи, а потом снова села на стул и тихонько продекламировала:
По склону вверх король повел
Полки своих стрелков.
По склону вниз король сошел.
Но только без полков.
– Где моя перчатка? – сердито спросила какая-то старуха. – Вы, наверное, сидите на ней. Я оставила ее на этом стуле.
Чармиан испуганно вскочила, хотя, разумеется, никакой перчатки на стуле не было. Чармиан даже пошарила рукой под сиденьем, словно надеялась там обнаружить злополучную перчатку.
– Ничего нет, – сказала она.
– Проклятая рассеянность, – пробормотала старуха и заковыляла дальше, поднимая со стульев других посетителей парка.
Чармиан медленно повернулась ко мне.
– Я не хочу, чтобы ты обо мне думал. Мне от этого будет только хуже. Я уверена, мы прекрасно уживемся со свекровью и со временем привыкнем друг к другу. Если же нет, то я просто выполню свой долг. А ты женись на Элен, я желаю вам многих лет счастья. Это все, чего я хочу от тебя.
– Ты уже сообщила о своем решении миссис Шолто?
– Конечно. В тот же вечер после суда. Именно тогда она больше всего нуждалась в помощи.
– Она торжествует, – сказал я. – Она победила.
– Ничуть, – сказала Чармиан холодно. – Победила я. Я попросила ее оставить мой дом, и она вынуждена была смириться с этим. Это было ее поражением. А теперь я по своей воле иду на уступки.
– Вот именно! Твоя belle-mère тем и берет, что заставляет людей верить, будто они идут на жертвы вполне добровольно.
– Но моя жертва действительно добровольная, – упорствовала Чармиан.
– Ты приводишь меня в отчаяние. Я не ожидал, что ты это сделаешь.
– Вы с Элен так похожи. Я уверена, вы будете счастливы. Какая ерунда, что для счастливых браков нужны разные характеры. Люди, мало похожие друг на друга, никогда не должны вступать в брак. Именно поэтому на свете так много несчастливых семей. Но… – она вдруг остановилась.
– Что?
– Забыла, что хотела сказать… А, вспомнила! Я хотела сказать, что мы с тобой удивительно непохожи. Ты хотел заставить меня думать по-твоему, но из этого ничего не вышло, я не могу. Ты все время должен идти вперед, ты не допускаешь и мысли, что кому-то хочется стоять на месте. А я вот избрала именно это. Я остаюсь. – Она шутливо подняла руку. – Прощай.
– Прощай, – ответил я. Лицо ее стало сумрачным. Она положила мне руку на колено и отвернулась.
– Моя перчатка, – горестно причитала старуха, – вы уверены, что ее здесь нет?.. Я знаю, что уронила ее где-то здесь. Может, она под стулом?
Я не без раздражения быстро осмотрел пыльный гравий под стулом и вокруг него.
– Нет здесь вашей перчатки.
– Кругом одни жулики. Вот что наделала война. Нет больше честных людей. Всюду мелкие воришки. – Старуха побрела к выходу, рукой в перчатке прикрывая голую руку.
– Ты выпьешь с нами чаю? – спросила Чармиан. – Ты обещал.
– Разумеется. – Мы поднялись и пошли по аллее. – И все-таки я восхищаюсь тобой, – сказал я. – И никогда не перестану тебя любить. – Мы посмотрели друг на друга. Улыбнувшись, Чармиан коснулась рукой моего плеча.
– Письма и, пожалуйста, подарки к рождеству и в день рождения, а также игрушки для Лоры…
– Чармиан… – Я и сам не знал, что хочу еще ей сказать.
– А я буду изредка приезжать к вам в гости.
В квартире в Риджент-парке был золотистый полумрак – миссис Шолто, не переносившая солнца, задернула шторы. Но, проникнув через щели, солнечные блики играли на потолке и стенах и радужно дробились на грани круглого зеркала.
Старая леди поднялась с дивана и вложила в мою ладонь свою сухую, как пергамент, руку. Она сообщила Чармиан, что Лора хорошо себя вела, а теперь играет.
– Я приготовлю чай, – сказала Чармиан.
– Миссис Френч уже ушла? (Миссис Френч была приходящая прислуга.)
– Только что, – ответила миссис Шолто. – Я не хочу бутербродов, спасибо. Совсем не хочется есть. – И она смущенно улыбнулась мне, словно извинялась за отсутствие аппетита.
– Если вы не будете есть, мама, вы заболеете, – серьезно сказала Чармиан.
Оставшись со мной наедине, старая миссис Шолто не могла отказать себе в удовольствии.
– Клод, вам ваша сестра сказала, что мы решили не расставаться?
– Да.
– Это ее желание. Клод, пожалуйста, задерните получше штору. Я не выношу солнца.
Я выполнил ее просьбу.
– Вы могли бы сказать ей, что предпочитаете жить отдельно, и она поняла бы вас, – не удержался я.
– Весьма остроумно, Клод, – отпарировала миссис Шолто и недовольно пожевала губами. – Я знаю, вы не одобряете этого. Но Чармиан уверена, что так будет лучше. И я тоже.
И поскольку я промолчал, она решила возобновить атаку, но уже с другой стороны. Я был отличной мишенью сегодня. Люди, которых постигает жестокое разочарование, нередко пытаются искать забвение в острых ощущениях, – своеобразная охота на крупного зверя. Именно такое чувство овладело сейчас миссис Шолто.
– Почему вы все, – начала она с жеманным хихиканьем, – так упорно отказываетесь правильно произносить имя нашей бедной девочки? Она же Кармиан, разве вы этого не знаете? Но стоит мне ее так назвать, она сразу же на дыбы.
– Что делать, видно, сильна старая глупая привычка, – ответил я.
– Она уверяет, что ее отец всегда произносил ее имя только так. Он-то, во всяком случае, должен был знать?
– Наш отец, – попытался умиротворить ее я, – был оригиналом.
– Но в этом нет ничего оригинального. Когда я произношу имя вашей сестры на ваш манер, я всегда боюсь, что посторонние сочтут меня за невежду, не знающую, как правильно произносить его.
– Называйте ее, как хотите. Никто на вас не обидится.
– Да, но она обижается, она такая обидчивая! Слишком обидчива в ее годы.
За чаем миссис Шолто проявила неожиданный интерес к моей новой работе.
– Мне кажется, вы ужасно умный, Клод. Неужели вы можете определить, какие из картин настоящие, а какие подделка? Я бы ни за что не смогла взяться за такое дело, ведь это риск.
– Ну в таком случае я могу рассчитывать на вашу симпатию и сочувствие, если я когда-нибудь ошибусь и меня будут поносить за это на каждом углу.
Чармиан бросила на меня понимающий взгляд.
– На каждом углу? – удивленно воскликнула миссис Шолто. – Неужели это так всех интересует?
– Тем лучше, если нет, – мрачно ответил я.
Я уходил от них, унося с собой тяжелое чувство безнадежности и тоски. Теперь я знал, что миссис Шолто найдет успокоение – она сильный и волевой человек, умеющий навязывать свою волю другим, и по мере того, как будет слабеть воля Чармиан, власть старухи будет становиться все сильнее и сильнее. Чармиан, моя бедная сестра, она теперь полностью была в ее власти и во власти этого нерасторжимого брака, сулящего ей одни испытания.
