Текст книги "Решающее лето"
Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 27 страниц)
Чармиан, встав на колени, сняла с него ботинки, тихонько ворча под нос, но так, чтобы я слышала: «Ничего себе, хорошенькое занятие». Теперь мы, мол, с ней действительно друзья, раз такого насмотрелись вместе. Даже в такую минуту она пыталась шутить, чтобы сгладить у меня тягостное впечатление от этой сцены. Мы подняли ноги Эвана с полу и уложили его как следует, затем Чармиан укрыла его одеялом. Она говорила еще что-то о бедняге Эване, который, должно быть, ненавидит сейчас самого себя за все, что натворил. Хорошо нам возмущаться и судить, а вот каково ему…
Мне хотелось поскорее увести ее вниз, но она не ушла до тех пор, пока мы не привели в порядок комнату Эвана.
Я помогла ей повесить занавеси, хотя почти все кольца были сорваны, собрать с пола и расставить на этажерке книги, постелить ковер. Когда мы все сделали и собрались уходить, Чармиан вдруг вернулась, склонилась над мужем и поцеловала его в щеку. «Ты знаешь, я когда-то очень его любила. Я часто думаю, что, если бы я продолжала любить его, возможно, я помогла бы ему больше, чем сейчас».
И тут Элен добавила почти гневно:
– Ведь Чармиан такая красивая, Клод! Как все это несправедливо! – Она вздохнула и вытянулась на диване, расслабив напряженное тело. – Наконец мы спустились вниз. Миссис Шолто сразу же спросила: «Опять как в тот вечер?» – «Боюсь, что да», – ответила Чармиан. Старая леди торопливо забормотала, что завтра она непременно с ним поговорит, что это не должно повториться. «Нельзя спускать с него глаз, – заявила она, – ни на один час, ни на минуту».
Чармиан буквально падала от усталости. Она сказала, что об этом мы обстоятельно поговорим завтра, когда выспимся и отдохнем: «Понимаете: выспимся и отдохнем!»
А затем вдруг подошла к свекрови, взяла ее за руки и поцеловала ее: «Мне очень жаль. Я понимаю ваше состояние. Поверьте, мне очень жаль».
Я уже не помню всех подробностей этой ночи. Я приготовила чай, и мы еще немного посидели, почти не разговаривая. Затем мы кое-как добрались до постели и легли.
Ты помнишь, какая это была душная ночь? Духота, слишком крепкий чай, треволнения того вечера – все это прогнало сок. Помню, я ворочалась и никак не могла уснуть. А потом забылась, но это был не сон, а скорее дремота: я то и дело просыпалась. В шесть утра я уже поняла, что заснуть не удастся, встала, оделась и вышла в сад. Утро было серое и холодное. Я решила, что если погуляю с полчасика, то потом, может быть, снова усну.
Я дошла до рощи, но было так сыро, что я повернула обратно и пошла к воротам, мечтая встретить хоть одну живую душу какого-нибудь самого обыкновенного жизнерадостного человека. Дорога была пуста. Я выкурила сигарету и быстро пошла к дому. Не успела я пересечь лужайку, как вдруг услышала свист. Я подняла глаза и увидела на балкончике чердака Эвана – он стоял одетый, прислонившись к скату крыши. Приветственно махнув мне рукой, он сказал, что ему захотелось подышать свежим воздухом. Ему не пришлось даже повышать голос, в утренней тишине отчетливо звучало каждое слово.
А потом он сказал: «Хэлло, Нэлл-старушка! – и перекинул ногу через перила балкона. – Если я прыгну вниз, все, пожалуй, будут рады, что так легко отделались от меня. И все будет как нельзя лучше в этом саду».
Элен внезапно умолкла.
– Ну, и что дальше? – спросил я.
– Я посмотрела на фигуру, стоящую на балконе этого нелепого и уродливого дома, в тишине серого, туманного утра, когда все вокруг было еще погружено в сон – да, да, мы действительно были как во сне… и сказала: «А почему бы вам действительно не сделать этого?» – Элен схватила мою руку и судорожно сжала ее. – Понимаешь, я сказала: «Почему бы вам не прыгнуть?»
– А что было дальше?
– Он улыбнулся и вдруг запрыгал на одной ноге. Я испугалась, что балкон рухнет. А он продолжал говорить: «Один прыжок – и я слечу вниз. Попробовать, а?» Я не могу тебе даже объяснить, что я почувствовала в этот момент. Какую-то силу и власть над ним, словно мне ничего не стоило уничтожить его. И еще гордость оттого, что я обладаю такой силой. Я не испытывала к нему неприязни, нет. Этот разговор на рассвете как-то странно сблизил нас, мне вдруг показалось, что мы отлично понимаем друг друга. И, что самое странное, я совсем не презирала его и не испытывала к нему неприязни. Я просто хотела его смерти потому, что считала это справедливым, считала, что так будет лучше для всех. Поэтому я и сказала: «Ну что же вы, прыгайте. Почему вы не прыгаете? Прыгайте, говорю вам, слышите!» Я понукала его, как дрессировщик собаку.
Элен повернулась ко мне, впилась в меня мучительно напряженным взглядом, словно хотела проникнуть в глубину моего мозга и прочесть мысли.
– Ты понимаешь, Клод? Я хотела заставить его покончить с собой. Я пыталась сделать это. Мог ли ты думать, что я такая? В этот момент я подумала: «Что бы ни говорил Клод, но я была виновата в смерти Эрика… А, семь бед – один ответ». Я жалею, что мне не удалось заставить Эвана сделать это.
Губы ее дрожали. Она снова посмотрела на меня, и взгляд ее теперь был почти враждебным. Но она тут же овладела собой и улыбнулась мне почти спокойно.
– И все это было вчера утром? – спросил я.
– Да. Теперь осталось совсем немного. Эван выслушал меня, потоптался на балконе, затем вдруг махнул мне рукой и скрылся в комнате. Я вошла в дом и встретила его на лестнице. Как ни в чем не бывало он сказал: «Дай мне таблетку мединала». Я дала ему таблетки, он вежливо поблагодарил и ушел к себе.
– Ты принимаешь мединал? – спросил я.
– О да. Полтаблетки на ночь. Когда у меня приступы мигрени, это помогает. Эван несколько раз просил у меня мединал, но он на него не действует. Он спит, только когда пьян. Так вот, – снова заторопилась она, – весь день он вел себя вполне хорошо, почти так, как в день моего приезда, и вечером тоже все было спокойно. Но когда ты позвонил, я почувствовала, что должна тебе рассказать. Я поняла, что больше не могу одна нести этот груз.
Она бросила на меня быстрый взгляд, словно чего-то не договаривала. Я подумал: что она скрывает? Гордое сознание, что ей довелось участвовать в чужой трагедии или что ей суждено играть в ней столь роковую роль?
– Ну, что ты думаешь по этому поводу? – наконец спросила она.
– Ты прекрасно знаешь, что Эван никогда не сделал бы этого, – ответил я, – ты знала и тогда.
– Нет, не знала.
– Знала. Если бы ты думала, что он способен прыгнуть вниз, ты бы тут же сама закричала на него и велела сейчас же уйти с балкона. Твоя роль во всей этой истории меня ничуть не тревожит, так и знай. Я не верю тому, что ты на себя наговариваешь…
– Я так рада, – с облегчением вздохнула Элен. – Но не суди о других по себе, Клод, иначе тебя ждут удары.
– И тем не менее я считаю, тебе не следует возвращаться в Прайдхерст.
Она посмотрела на меня. Взгляд ее широко открытых глаз показался мне тусклым и погасшим.
– Разумеется, я вернусь. И тебе следует тоже как можно скорее туда приехать.
– Я приеду завтра после полудня. Раньше никак не могу.
– Обещай, что ты не задержишься.
– Обещаю. Но я хотел бы, чтобы ты поехала завтра вместе со мной.
– Я не могу. Я боюсь надолго оставлять Чармиан одну. Что делать, Клод?
– Не знаю. Хотя бы поскорее все кончилось.
– Да. – Она продела свою руку сквозь мою и умолкла.
– А теперь поговорим немного о моих делах, – через какое-то время сказал я. – Я хотел бы рассказать тебе о Колларде и о моей поездке.
Она покачала головой.
– Не сегодня. Сейчас ни о чем другом не могу думать.
– Тогда позволь дать тебе один совет.
– Какой?
– Не придавай такого значения своим поступкам, Элен. Не казни и не терзай себя. И пожалуйста, не веди больше таких игр с Эваном. Разве ты не понимаешь, что для него это только игра? Это отвлекает его от скверных мыслей. Только благодаря подобным полуистерическим фокусам он способен на время забыть свои страхи. Ведь он проделывал это и с Чармиан, терзал ее своим ужасом перед тюрьмой. Он в какой-то степени искренен. Возможно, он и сам поверил, что способен прыгнуть с балкона. Но в глубине души он вполне хладнокровно оценивает подобные мелодраматические ситуации, и ему все равно, кому за это придется расплачиваться. Ему самому терять нечего.
Но Элен уже не слушала меня. Она то и дело нервно поглядывала на стенные часы, сверяла их со своими, рылась в сумочке, ища помаду и пудреницу, смотрелась в зеркальце.
– Я должна успеть на поезд пять пятнадцать. Здесь не трудно поймать такси?
Она была недосягаема. С тяжелым чувством ждал я, пока она умывалась, поправляла прическу. Я проводил ее на вокзал и посадил в поезд. За минуту до того, как захлопнулась дверь вагона, Элен вдруг сказала:
– Я, может быть, все-таки решусь. – Больше она не проронила ни слова.
Глава пятая
– Нет, ничего страшного. Даже лучше, что ты не приедешь. – Голос Элен звучал глухо, словно сквозь вату. – Я сама собиралась позвонить тебе и сказать, чтобы ты отложил свой приезд до конца недели.
Я позвонил в Прайдхерст часов в одиннадцать, чтобы сообщить о внезапной болезни Крендалла и о том, что я смогу приехать, вероятно, не раньше следующего дня.
– Он достаточно поиграл в страхи, мне кажется, – пояснила Элен, – знаешь, как дети во время войны играли в воздушную тревогу. Сегодня утром спустился к нам необычно тихий, извинился передо мною и Чармиан. Мне кажется, он был искренен, и теперь ему гораздо лучше. Он словно сбросил с себя какую-то тяжесть. Теперь он будет держаться. Ты можешь отложить свой приезд до субботы. Я позвоню тебе, если что-либо изменится.
– Мне все это не очень нравится. Этот «тихий» Эван внушает мне тревогу.
– Возможно, ты и прав. Но кризис прошел, и, может быть, лучше пока не трогать его. Как ты считаешь?
– Надо подумать. Мне необходимо найти кого-нибудь, чтобы оставить с больным Крендаллом, и к тому же я должен дождаться клиента из Канады. Возможно, у него есть интересные предложения, жаль было бы упустить случай. Но если я нужен, бог с ним, с Крендаллом и всем остальным тоже, – я немедленно приеду.
– Нет, здесь все благополучно пока, – уверяла Элен. – К тому же Эван не будет пить эти дни – он должен встретиться с адвокатом в Лондоне.
Мы поговорили еще с минуту о наших делах, как вдруг Элен сказала: – Он вернулся, – и повесила трубку.
Крендалл жил в многоквартирном доме, где, кроме глухого швейцара и приходящей уборщицы, другой прислуги не было.
– Думаю, в Сахаре и то не так одиноко, – жаловался Крендалл. – Это начинаешь понимать, только когда тебя свалит болезнь, но, слава богу, я болею не так часто.
Он пришел в галерею в половине десятого утра совсем больной, жалуясь на озноб и головную боль. Когда я спросил, зачем он явился, Крендалл ответил, что боится упустить Макивера:
– Если он придет и не застанет меня, он пойдет куда-нибудь еще. Нельзя рисковать.
Он просидел, съежившись, за своим столом до десяти часов, а потом вдруг встал, отошел к стене, привалился к ней и вдруг медленно сполз на пол – потерял сознание. Оставив галерею на попечение секретарши, я отвез его домой и вызвал врача. Но мысли Крендалла, несмотря на высокую температуру, были по-прежнему заняты делами.
– Пойди перекуси, Клод, и немедленно возвращайся в галерею. Побудь там до пяти часов. Это очень нужно. А я пока немного посплю, не беспокойся обо мне.
Но я все же разыскал Суэйна. Он пообещал побыть с Крендаллом до моего возвращения. Весь день я проторчал в галерее, но Макивер так и не появился.
Когда я наконец пришел к Крендаллу, ему было явно лучше. Температура упала, и теперь он разглагольствовал о том, как плохо жить бобылем.
– Прямо как в Сахаре, – повторял он. – Нина всегда говорила, что не понимает, как может человек жить в одиночестве. И я всегда соглашался с ней, но теперь, после ее ухода, мне ничего другого не остается, как коротать век в одиночестве.
Он продолжал с какой-то мрачной одержимостью растравлять старую рану, вкладывая в это, однако, известную долю упрека. Самоубийство жены он упорно называл «уходом» и расценивал его как своего рода незаслуженную обиду.
– Макивер приходил? – спросил он.
– Нет.
– Черт бы его побрал! Он воображает, что у нас других дел нет, как только ждать его. Надо же, чтобы именно сейчас я свалился.
Суэйн зевнул и встал.
– Я голоден как волк. Если я больше не нужен…
Я проводил его до двери и поблагодарил.
– Ерунда, – ответил он небрежно. – С удовольствием посидел. Хотя, признаться, терпеть не могу ухаживать за больными. А что же дальше? Ты останешься с ним?
– Придется.
– Разве у него нет друзей, знакомых?
– Если даже и есть, я не знаю, где их искать. Подожду до завтра. Вечером должен прийти врач, так что мне все равно придется остаться.
Но мне не пришлось ночевать у Крендалла. Пришел врач, осмотрел больного и ушел. Я наспех приготовил себе ужин, напоил чаем Крендалла и уже собрался было постелить себе на диване, как раздался звонок.
– Кто бы там ни был, – проворчал Крендалл, – гони его к черту. У меня трещит голова.
Я открыл дверь и увидел Хэтти Чандлер.
– Боже мой, Клод! – с удивлением уставилась она на меня. – Вот не ожидала! Как поживаете? – Сине-зеленые глаза так и заискрились от радости.
– А я удивлен еще больше. Какими судьбами, Хэтти? Я-то ничего, а вот старину Крена свалил грипп. Именно поэтому вы имеете удовольствие видеть меня здесь. Только что собирался расположиться на диване.
– Вот как. – Она внимательно посмотрела на меня. – Вы в самом деле жаждете ночевать на этом диване или можете уступить его кому-нибудь другому? Вы давно за ним ухаживаете?
– Всего один день. Сегодня утром прямо в галерее Крен грохнулся в обморок.
Она стащила с себя шляпку с видом человека, покоряющегося судьбе.
– Что ж, придется остаться. Бог свидетель, как мне этого не хочется, но ничего не поделаешь, он мне не чужой.
– Где вы остановились? На Сент-Джеймс-стрит?
– Нет, Атенеум-корт на сей раз. Что ж, пойдемте к нашему больному. Он действительно серьезно болен?
– По крайней мере сегодня утром ему было очень худо.
Она пожала плечами.
– Надеюсь, у него найдется чистая пижама и лишнее полотенце.
Из комнаты донесся хриплый голос Крендалла. Он спрашивал, кто пришел.
– Твоя дорогая и любимая кузина, – ответила Хэтти, появляясь на пороге. – Ну и видик у тебя! Я приехала специально, чтобы поухаживать за тобой, бог тому свидетель…
– Откуда ты узнала?.. – начал было Крендалл.
– Ничего я не знала. Просто я здесь уже целую неделю и послезавтра уезжаю. Поэтому решила забежать, посмотреть, как ты живешь. Вот и забежала. На свою голову.
Она сняла пальто, пригладила волосы и вылила себе в чашку остатки чая. Затем поправила больному подушки и измерила температуру.
– Тридцать восемь и одна. Не так страшно, если учесть, что к вечеру температура обычно повышается. Что в этой бутылочке? Лекарство? Нужно дать ему?
Я передал ей все наставления врача.
– Хорошо. А теперь, Крен, ты должен уснуть. Уже девять. Я тебя хорошенько укрою, поищу для себя пижаму и проверю, можно ли спать на этом диване. А потом мы с Клодом пойдем куда-нибудь на полчасика выпить глоток вина.
Я с удовольствием следил за тем, как ловко и быстро она справляется с делами, безмерно обрадованный и благодарный ей за то, что она сняла с меня заботы о больном. Не прошло и десяти минут, как Хэтти освежила лицо и вымыла руки, дала Крендаллу аспирин и микстуру и стала устраивать его на ночь.
– Я забегу утром по дороге в галерею, – сказал я ему, – или позвоню, если не смогу зайти.
– Только, ради бога, не опаздывай в галерею, – заволновался Крендалл, залезая под одеяло, которое нетерпеливо натягивала на него Хэтти. – Если этот чертов канадец зайдет и застанет только одну секретаршу…
– Хорошо, хорошо, я тебе позвоню.
И мы ушли. Когда мы проходили мимо каморки швейцара, Хэтти вдруг сказала:
– Придется мне пробираться к Крену так, чтобы никто не видел, не то пострадает репутация моего кузена Трудно в это поверить, но она не столь уж безукоризненна. Поэтому бедняжка Нина и покончила с собой.
– Разве вы ее знали? – спросил я с удивлением.
– Видела раза два. Она была обаятельной женщиной, хотя я не могла бы даже сказать, в чем было ее обаяние. Но с большими странностями. О мертвых не принято говорить плохо, но боюсь, что она вообще никогда не мылась. И тем не менее, он ей в подметки не годился.
– Не такой уж он плохой человек, – заметил я.
– Пустое место! – воскликнула Хэтти. – Мне приходится убеждать себя, что он действительно существует, иначе я о нем просто забываю. Куда пойдем? Может быть, сюда?
Мы вошли в крохотный бар какой-то подозрительной пивнушки на углу. В этой обстановке Хэтти выделялась своим костюмом, прической, тонкими чулками, словно пришелица из иного мира, неожиданно появившаяся и тут же готовая исчезнуть.
– Мне портеру, – сказала она. – Буду уж настоящей англичанкой. Поэтому мне только портер.
– Вы приехали по делам? – спросил я.
– И да и нет. Я приехала потому, что сейчас ничего нельзя откладывать, время не терпит.
– Время?..
– Да, время мира, время затишья перед бурей. Неужели вы ничего не чувствуете? Разве вам не хочется спешить?
– Ничуть.
Она посмотрела на меня так, словно видела перед собой слабоумного: сощурив глаза, мгновенно обежала острым взглядом мое лицо от переносицы до подбородка и обратно, словно очертила карандашом.
– Что ж, разные люди, разные и эмоции. Что у вас нового?
Я не собирался рассказывать ей об Эване, которого она не знала. Крендалл может посвятить ее во все мои семейные неурядицы, если захочет. Вместо этого я рассказал ей о предстоящей работе на севере Англии, заметив, что к тому времени надеюсь жениться.
Хэтти дула на пену в кружке, пока в ней не образовался маленький темный кратер, и смотрела, как лопаются в нем пузырьки.
– На ком? – наконец спросила она спокойно и с достоинством.
– Ее зовут Элен Эштон.
– Она лучше меня? Впрочем, можете не отвечать.
Голос прозвучал настолько резко, что я невольно вздрогнул. И тут я впервые заметил, что Хэтти, всегда мило болтавшая и не умевшая повышать голос, лениво и медленно строившая фразы, говорила теперь быстро и тембр ее голоса неузнаваемо изменился. Она производила впечатление человека, который отчаянно спешит куда-то, на что-то нацелился и боится что-то упустить. Разговаривая со мной, она беспокойно обегала взглядом бар, останавливаясь на лицах посетителей, словно боялась чего-то не заметить, пусть это был бы сущий пустяк.
– Нет, я не должна иронизировать. Ведь я сама собираюсь замуж. Да, да. Не верите?
– Почему же не верю?
Она рассеянно улыбнулась и тут же сосредоточила свое внимание на одной из посетительниц – пожилой толстой женщине, сидевшей с кружкой пива на сквозняке, в проходе между открытой входной дверью и занавеской, закрывающей дверь в туалеты.
– Итак, мне нечего рассчитывать на вас, Клод?
– Я недостаточно богат для вас, Хэтти.
– Мы могли бы поделить расходы. Право, нам было бы совсем неплохо вместе. Зачем мне богатый муж? Я сама богата. Но как ни странно, я выхожу замуж за богатого. Это одна из причин, почему я согласилась. Странное чувство – жадность.
Теперь она разглядывала юношу в вельветовых брюках, с тусклым взглядом, опущенными уголками рта и тяжелым, мясистым подбородком.
– Уверена, что он важная персона, – заметила Хэтти. – Как вы думаете? Он похож на какую-то знаменитость.
– На Оскара Уайльда.
– Вот именно. Мне сразу показалось, что он кого-то напоминает. Во всяком случае, он явно подражает Уайльду. Что за причуда? Вы знаете, что Вирджи Румер разводится с мужем?
Это было полной неожиданностью, я вспомнил взаимную симпатию, которая в Нью-Йорке связывала меня с Вирджинией Румер.
– Опять виноват Дел. Отбился от рук. Не знаю, встречали ли вы Ронни Тейлор, когда были в Америке?
– Кто он?
– Это она, Вероника Тейлор. Толстая маленькая потаскушка, которую привел в дом старший сын Дела. Как только она увидела Делмара, ей уже было на все плевать. Он, разумеется, был польщен, а она еще больше польщена тем, что он польщен, и все пошло кувырком. Вирджи с горя занялась спиритизмом.
Я отказывался верить.
– О, в этом нет ничего удивительного. Вирджи только кажется уравновешенной и разумной, на самом же деле, как только что-нибудь случается, она тут же впадает в мистику. Клод, вы не допьете мой портер, он ужасный! Знаете, на этот раз даже я испугалась за Дела. Он всегда был легкомысленным, но мне казалось, что он в конце концов образумится. Когда-то он был увлечен мною, правда недолго. Я не поощряла его, и это прошло.
Она наклонила голову, пытаясь заглянуть мне в глаза.
– А, понимаю, Вирджи все вам рассказала. Ну и змея! Уверена, что она выставила меня в самом ужасном свете.
– Это меня не должно касаться.
Хэтти рассмеялась.
– О нет. Разумеется, нет. Но, клянусь, вам до смерти хочется услышать и мою версию.
– Отнюдь нет.
– Уверена, что да. Вы человек, такой же, как и все. Дел был настойчив, я слаба. Я согласилась поехать с ним; ведь лучший способ победить соблазн – это поддаться ему. Хотя особого соблазна для меня, разумеется, не было, но Дел был одержим. Длилось это удивительно недолго. Все кончилось очень быстро и безболезненно. Но Вирджи не умеет прощать. Она не понимает, что если бы я не поехала с ним, он не избавился бы от этой страсти и преследовал бы меня еще бог знает сколько. Ведь он такой. В сущности, я даже оказала ей услугу.
Она засмеялась так звонко и весело, что все головы невольно повернулись в нашу сторону.
– Что здесь смешного? – спросил я.
– О! Если бы вы только видели сейчас свое лицо. Клянусь, что ни одно лицо не выражало еще столь благородного негодования.
– Вот как? Я не подозревал.
– Вы возмущены?
– Мне нравится Вирджиния.
– Ну если так, тогда вы, конечно, должны презирать меня. А меня всегда тошнило от ее игры в простушку. Она недобрая. Она сделала все, чтобы настроить вас против меня, не так ли? Вы думаете, я не поняла этого?
Хэтти, помрачнев, уставилась куда-то в пространство, затем состроила гримаску и снова засмеялась.
– Но теперь это уже не имеет значения. Элен красива?
– Мне кажется, да.
– Глупо спрашивать об этом. И, разумеется, умна?
– Неглупа.
– Мой собеседник, кажется, не расположен к откровенности. Хорошо, тогда еще один совсем невинный вопрос: брюнетка или блондинка?
– Светлая шатенка.
– Высокая?
– Нет.
– Когда же свадьба?
– Еще не знаю.
– Вы должны поторопиться, Клод! – горячо воскликнула Хэтти. – Советую вам как друг. Не тяните, время не ждет.
– Не ждет?
– Новая война.
– Я больше не собираюсь воевать, – заверил ее я.
– Будете. Вас и не спросят.
Я заметил не без любопытства, что Хэтти искусственно поддерживает в себе это лихорадочное состояние возбуждения, и сказал ей об этом.
– Какое состояние?
– Взвинченности, страха.
– Вы, англичане, ничего не понимаете, – рассердилась она. – Не видите даже того, что творится у вас под носом.
Парнишка, похожий на Оскара Уайльда, бросил монетку в игральный автомат и с сосредоточенным видом нажимал рычаги. Автомат громко щелкал. Старая женщина отнесла пустую кружку к стойке, молча попрощалась со всеми и ушла. В дальнем углу мужчина средних лет примерял девушке колечко, сделанное из фольги от шоколада, а она зачарованно глядела на его губы.
– Бросьте это, Хэтти, – сказал я. – Я уже говорил вам не раз – вам ничто не угрожает. Вы просто не отдаете себе отчета в том, что говорите. Вы похожи на ребенка, играющего в гангстеров.
Возбужденная до предела своими вымышленными страхами, с горящими, но какими-то пустыми глазами, с ярко рыжими волосами, взбитыми в замысловатую прическу в виде шлема, обрамлявшую лицо, Хэтти без умолку болтала, напоминая бешено мчащийся экспресс, который с грохотом пересекает стрелки. Она говорила о том, что надо спешить, спешить и спешить: спешить жениться, спешить любить, хватать, брать, наслаждаться, заполняя до отказа каждую минуту – еще, еще и еще! Ничего, если минута не выдерживает нагрузки, если в нее не вмещаются все чувства, впечатления и она готова лопнуть по швам… – Если бы мне удалось прогнать это выражение с вашего лица!.. – без передышки тараторила она. – Я желаю вам только добра, Клод. Я выхожу замуж за Роберта, потому что не знаю, что будет со мной завтра, и если нам всем суждено взлететь в воздух, я не хочу в эту минуту, в эту секунду, в это мгновение быть одна…
– Если вы вздумаете говорить подобные вещи Крену, у него подскочит температура. Не смейте этого делать, – сказал я.
Хэтти передернула своими узкими плечами и встала.
– Хорошо, не буду. Я сказала вам все. Вы меня проводите?
У дверей квартиры Крендалла она спросила:
– Я увижу вас до отъезда?
– Не уверен. Скорее всего, нет. Если Крену станет хуже, позвоните мне. В субботу я должен уехать в Кент. Я буду вам звонить.
Я еще раз поблагодарил ее за то, что она столь великодушно жертвует последними днями в Лондоне ради больного Крендалла.
Она поцеловала меня.
– Скажите Элен, что ей повезло. Могло быть хуже. Если будете в Штатах, навестите меня.
– Что ж, если выездные правила станут менее жесткими, вполне возможно, что мы приедем.
– Я напишу вам и сообщу свой новый адрес. Но мне почему-то кажется, что мы больше не увидимся.
– Этого не может быть, – сказал я с вежливой неискренностью. – Мы еще увидимся, и не раз.
– Нет. Я не понравлюсь Элен. Кроме того…
– Что? Я уверен, вы ей понравитесь.
– Нет. Кроме того, кто знает, что с нами всеми будет завтра. – Она изящным жестом подняла руку в знак прощания, и ее розовые полированные ноготки сверкнули, многогранно отражая свет электрической лампочки.
– Прощайте. О черт! Ключи! Неужели придется поднимать беднягу с постели?
– У меня есть ключ. Вот, возьмите.
Облегченно вздохнув, она отперла дверь и тут же тихо, но решительно закрыла ее перед моим носом.
Идя домой, я размышлял: неужели я серьезно намеревался жениться на Хэтти Чандлер? И с каким-то злорадством убедив себя в том, что это и в самом деле было, я тут же порадовался, что избежал опасности. Между мной и Хэтти лежит бездна, мы так же мало понимаем друг друга, как люди, говорящие на разных языках, как, скажем, эскимос и уроженец неведомой ему солнечной Хорватии. В этот поздний час, шагая по плохо освещенным пустынным улицам Лондона, я чувствовал пусть безрадостную, но спокойную и разумную реальность Англии. Вечер был теплый, звездный. Через созвездья плыли клочья молочно-белых туманов. Воздух был необыкновенно чистый, свежий и ароматный, еле уловимый запах цветов напоминал скорее о весне, чем об осени. Мне казалось, что под ногами не твердые плиты тротуара, а упругое дно океана, вокруг стеклянная толща воды, а вверху белые барашки пены. Воспоминания о встрече с Харриет, о ее нервозной спешке и страхах еще больше усиливали ощущение тишины и покоя. Границы огромного города были скалами, меж которых натянут мягкий зелено-фиолетовый шелк океана, небо – шатром, поддерживаемым башней ратуши и шпилем церкви, а печные трубы подпирали звезды.
Город хранил свои великие печали, но то были печали отдельных людей, а не общая мучительная агония войны или страха перед ней. Именно потому, что каждый из нас старался поскорее залечить собственные раны, мысль об общем горе или опасности не приходила в голову. Люди были слишком заняты, да хранит их бог.
Мне не следует больше видеться с Хэтти. Все это отошло в прошлое, сказаны последние слова прощания. Что из того, что они не поняты? Где-то там, на другом полушарии, в том ослепительно ярком и тревожном мире, откуда она пришла, она выйдет замуж, найдет свою любовь и, может быть, даже счастье. Страдающая и недоумевающая Вирджиния Румер будет оплакивать мужа и по-прежнему смешить своих детей забавными выходками. Раз или два в неделю, усевшись за столик, стянув перчатки, она будет, задыхаясь от волнения, вести беседы с духами, прося у них чуда, веря в то, что каждый стук – это ответ на ее просьбу, каждый голос – это голос ее матери, спешащей к ней на помощь.
Вирджиния уходила в прошлое вместе с Хэтти. За центром города идет кольцо предместий, а за ними – лента дороги, обрывающаяся так же внезапно, как внезапно обрывается музыкальная нота, а потом – леса, рощи и деревушка, где лежит без сна Чармиан, где Эван один на один со своими страхами и Элен, которая, возможно, тоже не спит и сидит, прислонившись к изголовью кровати, с распущенными волосами, перевязанными на ночь лентой, сидит настороженная, вся обратившаяся в слух, зажав сигарету в уголке рта.
Я люблю тебя, Элен. Нам слишком просторно и неуютно в этом большом мире. Я сержусь сейчас даже на Чармиан, которая несчастлива и потому отнимает тебя у меня. Послушай, Элен, я люблю тебя, и ты мне нужна. Ты должна думать обо мне, как я думаю, о тебе сейчас, шагая по ночному городу.
Она шла мне навстречу по деревянной платформе станции, пересекая полосы света и тени, сама словно сотканная из серого утреннего тумана. Она остановилась где-то на полпути, между входом на платформу и подножием лестницы, ведущей на мост через пути, и махнула мне рукой. Она улыбалась, и с подножки вагона виделась мне такой же радостной, как рождавшееся утро. Она приблизилась, и я спрыгнул на платформу. Мы взялись за руки и поцеловались, а затем отступили на шаг, чтобы получше разглядеть друг друга.
И только тогда я заметил, как она осунулась и побледнела. Улыбка не могла скрыть тревоги в глазах, которые упорно избегали встречаться с моими. Мы пошли по дороге в гору, к Прайдхерсту, находившемуся в миле от станции. Элен взяла меня под руку и шла рядом, опустив голову, – ни дать ни взять деревенская девушка, встретившая своего жениха. И ее походка не казалась мне больше такой легкой и осторожной. Мне показалось, что она как-то тяжело ставит ноги, словно хочет усугубить это сходство с деревенской невестой.
На ней было светло-серое платье и твидовый жакет более темного оттенка. Волосы убраны назад и связаны на затылке лентой. Взглянув на меня, она спросила, как мне нравится ее костюм – она купила его здесь, в Прайдхерсте, на талоны, которые ей дал Эван. Когда я спросил, как Эван, Элен ответила: – Он держится замечательно, все в порядке. – Она отпустила мой локоть и, взяв меня за руку, крепко сжала мои пальцы. Мы шли, взявшись за руки, словно юные влюбленные, чистые, невинные, как дети, не ведающие ни горестей, ни забот. Так хотелось Элен.
Я стал говорить о том, как мне опостылела разлука. Она улыбнулась и еще крепче сжала мои пальцы, а потом принялась рассказывать местные новости. Чармиан получила весточку от Джейн Кроссмен – она ждет ребенка; в письмах Эйрли сквозит какое-то разочарование.
– Может, я ошибаюсь, но они какие-то странные, его письма. Давай сядем, и я прочту тебе.
Мы перелезли через загородку на чей-то луг и сели на ствол поваленного дерева. Элен порылась в своей бездонной сумке, вынула смятое письмо, развернула и разгладила его.
