Текст книги "Решающее лето"
Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
– Следовательно, она советует тебе делать то, чего сама никогда бы не сделала! – не мог не упрекнуть ее я. – Ты прекрасно знаешь, как она поступила бы на твоем месте.
– Она гораздо лучше, чем ты думаешь, – запротестовала Чармиан. – Ты всегда думаешь о людях хуже, чем они есть на самом деле.
– Вы несправедливы к Клоду, – вмешалась Элен. – Он совсем не думает так.
– Я несправедлива к нему? – искренне удивилась Чармиан.
– Да, и очень. Очень.
– В таком случае я должна попросить у него прощения, – серьезно сказала Чармиан. – Прости меня, Клод.
Острая жалость и безграничная нежность переполняли меня, но я не находил слов, чтобы остановить это мучительное самоуничижение.
Элен, однако, нашлась быстрее меня и, притянув к себе Чармиан, крепко поцеловала ее в губы.
– Увидимся завтра. Хотите, пообедаем вместе? Вы можете ненадолго оставить их одних?
– Нет, лучше этого не делать.
– А мне кажется, именно это следует сделать. Как ты считаешь, Клод?
– Бесспорно. Ведь имеешь же ты право на отдых?
Чармиан на мгновение задумалась, а потом сказала:
– Хорошо. Я что-нибудь придумаю.
Часть пути мы прошли пешком в душных и влажных сумерках Улицы тонули во мраке; редкие фонари бросали на тротуар круги неясного зеленоватого света. Элен, воспользовавшись тем, что я не мог видеть ее лица, призналась мне, что ее желание помочь Чармиан столь велико, что она готова на все.
– Вы все примирились с ее горем, – говорила она, – а я не могу. Я верю, что есть выход. Мой брак тоже был несчастлив, и поэтому я должна помочь ей. Клянусь, я сделаю это. Еще не знаю как, но обязательно сделаю.
– Я слишком хорошо знаю Чармиан, – возразил я, – и понимаю, насколько безнадежна эта затея.
– А может быть, ты чересчур хорошо ее знаешь, и это мешает?
– Интересно.
– Да, чересчур хорошо, чтобы поверить в главное.
– Мысль оригинальна, но туманна, как в плохом романе, – заметил я. – Что же, по-твоему, главное?
– Она еще способна сопротивляться. Она не смирилась окончательно, понимаешь? Не сдалась окончательно.
– Если бы ты оказалась права, я верил бы еще во что-то. Считал бы, что это временное, просто надетая ею личина, скрывающая ее сущность. Она не сдалась, и вместе с тем это может оказаться концом сопротивления. Лора станет для нее чем-то вроде якоря спасения, но я в это не верю.
– Почему?
– Детей не следует использовать в подобных целях. Чармиан с каждым годом будет все больше и больше поглощать ее привязанность к ребенку, а потом, когда Лора станет достаточно взрослой, чтобы потребовать разумной независимости, Чармиан не сможет примириться с этим. Вот это меня и пугает. В конце концов это искалечит душу Чармиан. Это то, что пытался сделать с нею Эван.
Элен бурно мне возражала. С искренним негодованием она обвинила меня даже в том, что я недостаточно сильно люблю Чармиан, чтобы поверить в нее.
– Если любишь, то никогда не поверишь, что человека может что-либо испортить, искалечить!
– Только любя, мы и можем предотвратить эту опасность.
Но Элен не желала соглашаться со мной. Возражения ее становились все резче, она уже говорила то, во что, в сущности, и сама не верила, и распалялась тем сильнее, чем больше убеждалась в моей правоте.
Я не пытался спорить с ней. Я знал, как искренне она страдает за Чармиан. Приняв мое молчание за раскаяние, она вдруг тоже умолкла. Мы шли мимо опустевшего парка.
Внезапно Элен остановилась, обвила мою шею руками и так прижалась ко мне, что мне показалось, будто ее сердце стучит в моей груди.
Она поцеловала меня страстно, горячо, как не целовала еще никогда. Она вовсе не собиралась говорить того, что сейчас наговорила, она была слишком расстроена, говорила не думая, я не должен обижаться на нее, я должен помнить, что она меня любит. Важно только это, а все остальное не имеет значения.
– Я вовсе не сержусь, – успокоил ее я. – И вполне понимаю тебя, слышишь?
Она подняла голову.
– Не мучай себя. И когда будешь в Прайдхерсте, не придавай всему значения. Я тоже приеду, если смогу.
Она взяла меня под руку, и мы снова пошли по тротуару.
– Я так устала, – вдруг пожаловалась она – Смертельно устала. В министерстве сегодня был такой суматошный день, а потом еще этот вечер… Чармиан… и наша ссора…
– Мы не ссорились, – возразил я. – Во всяком случае, я. Следовательно, собиралась поссориться только ты.
– Тем хуже, – мрачно изрекла Элен.
Я проводил ее. Она не пригласила меня зайти, сославшись на поздний час, и вдруг неожиданно спросила:
– Если я выйду за тебя замуж, что будет с отцом?
– Ты согласилась бы жить на севере Англии?
– О, конечно. Я об этом тоже думала. Но отец… Можно будет и ему жить с нами?
– Он может жить у сестры.
– Ему будет трудно без меня.
– Ничего не поделаешь, придется, – резко сказал я. – Имеешь же ты право на собственную жизнь! Хватит с тебя всех этих забот и волнений.
– Я не уверена, что смогу оставить его, – упрямо повторяла Элен, глядя на носок своей туфли и словно любуясь им.
Я сказал, что об этом мы поговорим в другой раз.
– Но и в другой раз я скажу то же самое, – вызывающе сказала Элен, казалось, снова с удовольствием воздвигая между нами барьер.
– Хорошо, – согласился я и, поцеловав ее, пожелал спокойной ночи.
На следующий же день утром я написал письмо Колларду и попросил его дать мне возможность еще раз лично переговорить с ним. Я справился, не собирается ли он в Лондон. В душе я уже знал, что приму его предложение, и все же в этот напряженный и тревожный период моей жизни я был полон колебаний и страхов и боялся решений, способных внести перемены в привычную мне жизнь. Уехать на север означало бы оставить Чармиан совсем одну; на это мне по-прежнему было тяжело решиться.
Незадолго до полудня в галерею зашла Джейн Кроссмен. Она была очень красивая и торжественно-серьезная, в черном платье и шляпке.
– Я только что вернулась, – сказала она, – мы приехали в Лондон вчера. Думали не возвращаться до октября, но у Эдгара начались неприятности с желудком, он заболел, когда мы были в Венеции, и, как только ему стало легче, я увезла его домой.
Она села, внимательно посмотрела на меня и жестом отказалась от предложенной сигареты.
– Послушай, Клод, я только сегодня утром узнала об этой неприятности. Я давно не видела английских газет, и разумеется, это было как гром с ясного кеба. Я очень сочувствую вам, ты даже не представляешь как. И Эдгар тоже, он просил передать. Конечно, он воспринял это не так остро, как я, просто потому, что он меньше вас знает. А потом, он вообще не способен на сильные переживания, и меня это всегда бесило, хотя я, разумеется, люблю его, ты сам знаешь…
Если бы мне нужна была вторая Хелена, подумал я, мне следовало бы жениться на Джейн.
– Я чем-нибудь могу вам помочь? – спросила она.
Я поблагодарил ее и за этот вопрос и за искреннее сочувствие, хотя выражено оно было несколько театрально: этот ее костюм, выбранный специально для визита…
– Никто и ничем здесь уже не поможет. Ты не хочешь позавтракать со мной, я тебе все подробно расскажу?
Она настояла на том, чтобы мы пошли в «одно тихое местечко», оказавшееся чем-то средним между кафетерием и чайной. Все, что нам подали, было невкусное и очень дорогое, лампы лили конфетно-розовый свет, пахло гардениями и дезинфицирующим раствором. Еще по дороге я успел вкратце рассказать Джейн основное. И сейчас, сидя неестественно прямо на слишком узком диванчике из розового плюша, она с неподдельным ужасом смотрела на меня.
– А Чармиан? Как она вынесет все это?
– Вынесет. Конечно, ей придется нелегко. Она будет страдать, ибо продолжает жалеть его. Пока его не выпустят, она постоянно будет думать о том, что ему приходится выносить. Но с другой стороны, она сможет отдохнуть от него. Ее подлинные несчастья начнутся потом, когда он выйдет.
– Но ведь теперь она может потребовать от него развод, не так ли? Разве его поступок не следует расценивать как нарушение супружеского долга?
– Но она так не считает, вот в чем беда, – ответил я.
Джейн осторожно сняла шляпку, положила ее рядом с собой, расправила поля и разгладила ленты. Затем она коснулась пальцами неестественно тугого шиньона и, заметив, что я наблюдаю за нею, почти машинально произнесла:
– Нелепость, не правда ли? Стоит десять гиней и по цвету совсем не подходит к моим волосам. Предполагается, что это делает женщину статной и придает гордую осанку. Так утверждает реклама. – Она вздохнула. – Да, Чармиан не считает это нарушением супружеского долга. Только мне могло прийти в голову такое. Но ей жилось бы куда легче, если бы она не была такой великодушной.
Я согласился с ней.
Джейн повернула голову, стараясь разглядеть себя в розовом зеркале на стене.
– Как ты считаешь, этот шиньон придает мне гордую осанку? Эдгар видеть его не может.
– Ты, как всегда, прелестна, Джейн.
– Но настроение ужасное. Я очень расстроена, ты веришь?
Кончик носа у Джейн внезапно покраснел, а глаза наполнились слезами.
– Верю.
– Скажи мне, хотя и нехорошо спрашивать об этом… Чармиан воспринимает это как позор и бесчестье? Мне всегда казалось, что это самое страшное, что может случиться. Если бы Эдгар попал в тюрьму, я бы этого не вынесла.
– Нет, Чармиан не думает так. Она совсем по-иному смотрит на вещи. В конце концов, говорит она, не я же уводила чужие автомобили.
– О, я так рада за нее! – с искренним облегчением воскликнула Джейн. Она вытерла глаза и заинтересовалась закусками, которые на передвижном столике подкатил к ней официант.
– О, креветки. Я возьму креветки. И оливки. Да, два, пожалуйста. Нет, картофельный салат не надо. Да, да, я очень за нее рада… Почему мы всегда думаем, что наши друзья одержимы страхами, которых на самом деле в помине у них нет?
Когда официант удалился и мы остались одни, она вдруг сказала:
– Все-таки верно, что яблоко от яблони недалеко падает?
– Что ты имеешь в виду?
Она испуганно и виновато посмотрела на меня, словно пойманная с поличным. Какую-то долю секунды она молчала, видимо, думая, как уйти от ответа, но потом рассмеялась и сказала:
– Теперь мне придется все тебе рассказать. Вот так история! Тебе известно, что я знаю Тома Лейпера?
Том Лейпер был кузеном Эвана.
– Да, я помню, вы как-то познакомились у Хелены.
– Ну, так вот… Это было еще до того, как я влюбилась в Эдгара. Мы с Томом встретились однажды на улице, и он пригласил меня выпить чашечку чаю, ну и мы… словом, мы подружились. Это было после того, как ты меня оставил… – поспешила добавить она. – Мы с ним изредка виделись. Он не выносил свою жену, я тоже переживала период разочарований. Ты знаешь, как это бывает. Мы почти поддались чувству, но… но добродетель восторжествовала и так далее. Во всяком случае, вскоре я встретила Эдгара. Короче говоря…
– Зачем короче? – возразил я. – Это все ужасно интересно! Я сгораю от любопытства.
Джейн сокрушенно вздохнула.
– Короче говоря, мы остались просто друзьями, друзьями и только, ей-богу. Обычно раз в месяц мы встречались и пили вместе чай. Просто нам было ужасно приятно, что у нас есть своя маленькая тайна. У Тома личная жизнь просто ужасна, особенно теперь, когда родился ребенок… и они знают, что девочка не совсем нормальна. Ты удивлен, шокирован?
– Нисколько. Но причем здесь Том Лейпер?
– Просто от него я узнала всю подноготную семейства Шолто, только и всего. Не встреть я его вчера, я, пожалуй, до сих пор ничего так и не знала бы об Эване. Ты знаешь, кто был его отец?
– Я знаю, что он был владельцем довольно крупной типографии. Насколько мне известно, он сколотил неплохое состояние, но потом все промотал. Он оставил жене один или два доходных дома и приличный капитал в ценных бумагах, но она все это потеряла, когда в тридцать первом разразился кризис.
– Тебе известно, что свою карьеру он начал стряпчим в Новом Южном Уэльсе и отсидел два года в тюрьме за мошенничество?
Это было настолько неожиданно, что я не нашелся, что ответить.
– О, он был умен, – заметила Джейн, – намного умнее своего сына. Выйдя из тюрьмы, тут же уехал из Австралии и начал все с начала. Ему было тогда всего двадцать девять. Он вступил в пай с одним человеком, решившим основать типографию. Через несколько лет он был уже директором. Когда его компаньон умер, Шолто повел дело сам. Ему было уже за сорок, денег – хоть отбавляй, и он тратил их на женщин. В шестьдесят он умер. Жена ненавидела его.
Она посмотрела на меня со скрытым торжеством.
– Видишь, и я кое-чего стою.
– Во всяком случае, это очень интересно.
– Ах, если бы Эван унаследовал от отца хоть крупицу его ума, а не только его пороки! Ну, ладно. Я рассказала тебе все. Теперь подумай, чем я могу помочь. Как ты думаешь, Чармиан согласится встретиться со мной?
– Думаю, что да. Но от Эвана не жди ничего, кроме грубости. Он груб теперь со всеми.
– Ничего, с ним я справлюсь, – мрачно сказала Джейн, и, взяв волован с начинкой из сильно наперченной зайчатины, она откусила кусочек, состроила гримасу и проглотила, как глотают пилюлю.
– Не знаю, успеешь ли ты повидаться с Чармиан. Разве если зайдешь к ней сегодня же. В понедельник они уезжают. Эйрли сдал им дом в Прайдхерсте.
– В таком случае я заеду к ним сегодня. О Эйрли! Это очень мило с его стороны, не правда ли? Ты его знаешь? Он женился на какой-то простушке. Она умна, но ужасная ханжа. Я думала, он женился на твоей Элен.
– Я знаю, что ты это думала.
Она бросила на меня быстрый взгляд.
– Я тогда допустила ужасную бестактность, да?
– Нет. Ты просто ускорила события, вот и все.
– Какие события?
– Это касается меня и Элен.
– О! – она нахмурилась. – Вот как?
– Да.
– Как странно, не правда ли? Между нами давно ничего нет, очень давно, да, в сущности, и никогда не было ничего серьезного. Кроме Эдгара, мне никто не нужен. И все же первым чувством у меня была ревность к этой твоей Элен. Да покарает господь ту женщину, – решительно сказала Джейн, – которая словно собака на сене!..
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались, потому что испытывали друг к другу искреннюю симпатию, ту симпатию, которая останется на всю жизнь, прочная, настоящая, не имеющая ничего общего с физическим влечением, ибо в основе этого чувства лежат одни добрые воспоминания.
– Я так рада, дорогой! – воскликнула Джейн. Она наклонилась и поцеловала меня. – Как славно, что случилось все-таки что-то приятное в этот ужасный момент, что-то радостное, наконец, правда? Теперь я совсем с другим настроением пойду к Чармиан, потому что знаю, что у нее тоже есть своя маленькая радость.
Глава вторая
Дом Эйрли в Кенте стоял на отшибе, словно был насильно отторгнут от своих собратьев. Он торчал среди пустоши одиноко, как краюха, отрезанная от каравая и отодвинутая на самый край стола. Дом был узкий и казался непропорционально высоким для своих двух этажей из-за непомерно вытянутого вверх фронтона. Он был серого цвета. Замысловатая каменная резьба украшала окна и входную дверь и была выкрашена голубовато-белой, как снятое молоко, краской, в тон оконным переплетам. На фронтоне, где-то под самой крышей, красовалась квадратная дощечка с именем архитектора, тут же был указан и год постройки – 1902.
К дому примыкал участок в пять акров, занятый в основном огородами. Но позади дома начинался небольшой низкорослый, но густой лесок с запахами трав и изумрудными полянками, там, где солнцу удавалось пробиться сквозь толщу листвы. Слева от дома бледно-зелеными рядами уходили вдаль грядки огурцов, напоминая морскую зыбь; справа виднелся заброшенный теннисный корт, обнесенный проржавевшей и местами порванной проволочной сеткой.
Чармиан сначала показала мне усадьбу, дом, затем предложила:
– А сейчас пойдем в лес. Там никто нам не помешает.
Я приехал в середине недели и собирался побыть здесь два-три дня. Обстоятельства складывались так, что я должен был снова отправиться на север, и я хотел убедиться, что Чармиан ни в чем не нуждается. Элен собиралась приехать в понедельник и остаться с Чармиан до возвращения семьи Шолто в Лондон.
Чармиан и я осторожно пробирались через густые заросли кустарника на опушке леса, отводя рукой ветки и уклоняясь от цепких колючек. Земля была скользкой от толстого слоя опавших листьев и росы, воздух – влажным и тяжелым. Солнечные лучи едва проникали сюда, рыжий кустарник стоял плотной стеной. Вдруг впереди что-то ярко зазеленело. Это солнце, прорвавшись сквозь густые заросли, заискрилось и заиграло на каждом листке.
– Вот и моя поляна! – воскликнула Чармиан. – Сейчас посмотри налево – и ты ее увидишь.
Это была совсем крохотная мшистая полянка, залитая ласковым топазово-желтым сентябрьским солнцем, теплым, как запах свежеиспеченного деревенского хлеба, уединенная и отгороженная от мира. Мы уселись на плаще, который расстелила Чармиан, и, закурив, следили, как синие кольца дыма плывут и тают в неподвижном воздухе.
– Дом внутри очень красив, – сказала Чармиан, – даже не подумаешь вначале. Комнаты большие, светлые и прекрасно обставлены. Элен сказала, что Эйрли нравится это обманчивое внешнее уродство – тем приятнее неожиданный контраст.
Она легла на спину и закрыла глаза. На ней были брюки и светлый свитер. Этот костюм очень шел ей, в нем она была похожа на студентку, приехавшую на каникулы в деревню.
– Как Элен?
– Хорошо. Только слишком много работает.
– Тебе известно, что у нас была Джейн?
– Она говорила мне, что собирается навестить тебя.
– Эван выгнал ее. – Чармиан по-прежнему лежала с закрытыми глазами, и на губах ее играла чуть насмешливая улыбка. – Вначале все было хорошо, она держалась очень спокойно, и он был даже рад ее приходу. А потом он начал, как обычно, грубить мне. Мне-то было наплевать, я уже давно не обращаю на это внимания, но Джейн набросилась на него, как тигрица, стала защищать женское достоинство. Она заявила, что ни одна женщина не выдержала бы и пяти минут с таким грубияном, как он, и ему не мешает хотя бы теперь вести себя прилично. Он посмотрел на нее, прищурив глаза, и сказал: «Джейн, я тебя ударю, если ты не замолчишь». А когда она неосторожно заявила, что наилучшим выходом для меня будет, если он сопьется и умрет от белой горячки, он действительно попытался ударить ее, но промахнулся. Джейн шлепнула его по руке и тут же высказала все, что она о нем думает, а потом…
– А что делала ты в это время?
– Смотрела на эту комедию, – ответила Чармиан, вспоминая все словно с удивлением, – просто смотрела – и все.
– Что же было дальше?
– Он взял ее за руку и вывел из комнаты. Вид у обоих в этот момент был вполне миролюбивый, как ни странно. Я пошла было за ними, но Эван захлопнул перед моим носом дверь. Потом я услышала, как закрылась входная дверь, и в комнату снова вошел Эван, демонстративно отряхивая руки. Разумеется, тут же примчалась belle-mère узнать, что случилось. Эван ей сказал: «Я только что выставил за дверь эту Кроссменшу и не велел больше Чармиан пускать ее на порог». Разумеется, мамаша не замедлила одобрить его действия. «Ты поступил совершенно правильно, совершенно правильно, Эван», – сказала она. Я ушла к себе и легла спать.
Она умолкла, на лице ее уже не было прежнего спокойствия.
– Теперь дело дошло до открытых скандалов. Джейн позвонила через час и просила меня не принимать все близко к сердцу, ибо я не отвечаю за грубость Эвана. Мне пришлось встать с постели, чтобы подойти к телефону, а мне так не хотелось. Скандалы! Мне показалось, что Хелена жива. Она не возражала бы против скандалов и сцен. Ей, бедняжке, так их не хватало.
– А теперь как он себя ведет?
– Невозмутим, как и следовало ожидать. Изображает из себя этакого сельского джентльмена или что-то в этом роде – беззаботен, добродушен, весел. Ходит в шортах, нашел где-то старую газонокосилку, смазал ее, почистил и стрижет траву на лужайке перед домом. А потом ложится отдыхать и не выходит ко второму завтраку.
В лесу раздался шорох, хрустнула ветка.
– Птица или заяц? – сонно спросила Чармиан.
– Не знаю.
Она положила мне руку на колено.
– Здесь хорошо, правда? Мне даже порой кажется, что мы с тобой сейчас просто отдыхаем, что мы вполне счастливы и у нас нет никаких забот. Помнишь, как ты приехал в Брюгге, чтобы увезти меня на каникулы домой, и мы плыли на пароходе по каналу?
Это было восемь лет назад. Для Чармиан – почти вечность.
– Знаешь, чего мне хочется?
– Нет. Чего же?
– Мне хочется, чтобы мы с тобой снова поехали туда. И жили там. О, разумеется, и Элен тоже. – Она умолкла. – Нет. Здесь для Элен нет места. Но это всего лишь мечта, и разве плохо, что мне хочется быть только с тобой, правда? Мы сняли бы комнату в доме Хелены на Двайере, теплым вечером сидели бы у окна, смотрели на деревья и воду, слушали колокольный звон, плывущий над крышами. Смотрели бы на закат над морем и на розовых и зеленых лебедей. Мы ничего бы не делали и не думали бы ни о чем. Иногда мы перекидывались бы двумя-тремя словами с теми, кто гуляет по набережной, просматривали бы газеты. Ты спрашивал бы меня: «Хочешь пройтись?» – и мы бы шли на Гран-плас, пили кофе или пиво… Море спокойное-спокойное, а небо сулило бы на завтра снова ясный и теплый день.
Под сомкнутыми веками заблестели слезинки, дрогнули, как выжатые капельки влаги, и скатились по щекам. Чармиан достигла крайней степени отчаяния, она была в эту минуту недосягаема для меня. Никогда больше не будет ей так тяжело, как в эту минуту: ей можно не страшиться будущего – предел отчаяния она уже перешла. Что бы ни случилось потом, какие бы испытания ни ждали ее в будущем, она пережила свою самую страшную минуту здесь, на этой маленькой, нагретой солнцем поляне, куда мы с ней уже не забредем больше никогда.
Внезапно мы услышали треск сучьев и громкий голос:
– Чарм! Где ты? Ты здесь?
Верхушки кустов заколыхались, послышался треск разрываемой материи и громкая брань.
Чармиан поспешно села, пригладила волосы и сняла запутавшийся в них сухой листок. На лицо упали прямые лучи солнца, и я видел, как быстро высыхают на ее щеках слезы, оставляя лишь еле заметный серебристо-морозный след.
– Мы здесь, Эван. Клод приехал.
Смеясь и чертыхаясь, он выбрался на поляну. Его короткие спортивные брюки изрядно пострадали от колючек шиповника, одной рукой он прикрывал дыру.
– Черт побери, из-за вас порвал все в клочья в этих джунглях! Здорово, Клод! Хорошо доехал? Чай ждет вас. Мамаша решила попотчевать вас чаем на свежем воздухе.
Мы вышли из леса и спустились с холма к дому. Стол был накрыт на лужайке перед домом, и за ним восседала миссис Шолто, облачившаяся в шелковое платье. Увидев нас, она в шутливом отчаянии воздела руки.
– Бог мой, что за бродяги! На что ты похож, Эван? Сейчас же иди переоденься, милый. Тебе не жарко в этом костюме, Чармиан? Пойди и ты надень платье.
– Нет, благодарю вас, мама, мне не жарко. Но нам с Клодом не мешает помыть руки.
Старая миссис Шолто приветствовала меня одним из своих загадочно-многозначительных взглядов, которые словно подчеркивали общность интересов в прошлом и выражали надежду на солидарность в будущем. Мы с ней столько раз скрещивали мечи, что обоюдная неприязнь стала чем-то вроде привычки. Объективно я по-прежнему испытывал к ней чувство острой антипатии, но оно теперь скорее напоминало антипатию к отрицательному персонажу какой-нибудь пьесы или романа.
Эван и Чармиан провели меня в дом, который внутри действительно оказался очень уютным. Моя комната представляла собой переоборудованный чердак. Она тянулась во всю длину дома, светло-голубая, с такими же голубыми занавесями на единственном окне. У одной стены стояли диван-кровать, книжная полка и радиоприемник. В другом конце – стол, два кресла и большой комод. За окном виднелся балкончик, такой крохотный, что на нем не уместился бы даже стул; на балконе не было ничего, кроме пустых цветочных горшков.
– Когда приедет Элен, Эвана я переселю сюда, – сказала Чармиан. – У Лоры опять режутся зубы, и он жалуется, что не спит по ночам. Я знаю, что Элен не испугают беспокойные ночи.
– А где Лора?
– Спит на лужайке позади дома. Она проснется не раньше пяти. Спит, как сурок. В жизни не видела такого сонливого ребенка.
Чармиан провела меня в ванную; пренебрегая правилами гигиены, мы умылись из одного таза, а затем заняли свои места за чайным столом.
– Мы не будем ждать Эвана, – заявила миссис Шолто, – у него всегда бог знает сколько времени уходит на переодевание. Клод, у меня для вас есть настоящий китайский чай. Ведь вы его любите?
Я поблагодарил ее за внимание.
– Я тоже предпочитаю китайский. Его теперь совершенно невозможно достать. Я считаю, что это одно из самых досадных лишений нашего времени. Чармиан, правда, предпочитает цейлонский, я знаю. Но мне он кажется слишком грубым.
– Я вообще отличаюсь грубым вкусом, мама, вы ведь это знаете, – миролюбиво заметила Чармиан.
Рука старухи, разливавшей чай, на минуту замерла, ее настороженный взгляд остановился на воротах, за которыми проходила дорога.
– Неужели это Шевиоты? Чармиан, тебе не кажется, что сейчас прошла Джойс Шевиот с братом? Ты видела?
– Нет, мама, я не смотрела в ту сторону.
– Интересно, что им здесь надо? Когда в последний раз я слышала о Джойс, она, кажется, собиралась на Восток… Ты ее знаешь, Чармиан?
– Нет.
– Мне бы очень не хотелось, чтобы они оказались здесь. Они такие… как бы это сказать… грубые и невоспитанные люди. Мать Джойс еврейка. Собственно, в этом нет ничего дурного, среди них есть вполне приличные люди, но есть и очень непорядочные, как вы считаете?
Из дома вышел Эван, сделал мамаше ручкой и уселся прямо на траву.
– Мне здесь удобней. По-деревенски.
– Дорогой, ты помнишь Шевиотов?
– Да, немного. Девица была несколько толстовата, если мне не изменяет память.
– Мне кажется, они что-то разнюхивают здесь.
– Зачем? – резко вскинулась Чармиан.
– Таким людям до всего есть дело, – многозначительно улыбнулась миссис Шолто. – Это сандвичи с огурцами, Клод. Чего-чего, а огурцов здесь в изобилии. Эван, ты помнишь мамашу Шевиот?
Эван красноречиво похлопал себя по ляжкам и приставил к носу согнутый палец.
– Избранная нация, да?
– Вот именно.
– Эван, зачем ты так? – сказала Чармиан.
– Ты имеешь в виду так? – и он снова повторил свой жест.
– Да. Это глупо.
– Что делать, не люблю евреев, – ответил Эван.
– Почему? – спросил я, чтобы хоть как-то поддержать Чармиан.
– А кто их любит? После войны они надоели всем своими спекуляциями на черном рынке.
– Нам ли осуждать других? – промолвила Чармиан, чеканя каждое слово.
Лицо Эвана вспыхнуло.
– Это слишком, тебе не кажется?
– Дорогая, как ты можешь? – всполошилась миссис Шолто.
– Мне очень жаль, но это то, что я думаю.
– Благородство, честность, – пробормотал Эван, – опять эти твои проклятые честность и благородство! – Он поставил чашку на поднос. – Ну и оставайся при них, черт побери, а с меня довольно! – Вскочив, он ушел в дом.
– Даже если тебе угодно брать под защиту евреев, – дрожащим голосом промолвила миссис Шолто, – ты могла бы пощадить его. Ему и без того тяжело.
– Да, – согласилась Чармиан, – я была беспощадна, простите. – Она встала и тоже ушла в дом.
Внимание миссис Шолто, собиравшейся обратиться ко мне с какими-то словами, снова отвлекли голоса за оградой.
– Вот они опять. Да, это Шевиоты… Хотя нет. Нет, это не они. Но как похожи!
И она принялась настойчиво потчевать меня чаем.
– У вас была утомительная поездка, вы, должно быть, проголодались. Клод, поговорите с Чармиан. Она должна быть поласковей с ним. Она во многом ведет себя безукоризненно, я признаю это. На нее можно положиться, и в материальном отношении она просто якорь спасения, но ей не мешает быть более сдержанной на язык…
Я смотрел на миссис Шолто и боялся, что выдержка изменит мне. Наконец я овладел собой настолько, что смог ей ответить.
– Надеюсь, вы не думаете, что я разделяю вашу точку зрения? Для этого вы слишком хорошо меня знаете. Я рад, что у Чармиан осталась еще ее прямота и способность отстаивать свое мнение. Не дай бог, чтобы она их потеряла.
Тень от вяза косо упала на скатерть и как бы разделила стол на два треугольника – ярко-золотой и серый. В вазочку с джемом слетел сухой лист. Миссис Шолто аккуратно выудила его кончиком чайной ложки и стряхнула на траву.
– Осень, – задумчиво произнесла она, – кругом все зелено, но уже чувствуется осень. Свет такой печальный. – Она посмотрела на верхушки деревьев глазами, такими же синими, как проглядывавшее сквозь ветви небо, и я увидел ее юной девушкой с хорошеньким личиком, любящей кружева, банты, цветы и прочие атрибуты женской прелести, подчеркивающие эту агрессивную девичью беззащитность, девушкой, похожей на розовый бутон, с чопорно поджатыми губками, томным взглядом и мягкими кошачьими лапками, которая знает, чего хочет, и с завидным упорством добивается своего.
– Чармиан не должна быть такой жестокой, – повторила она.
Тогда я спросил, неужели Эван не может понять, что Чармиан просто необходима нервная разрядка, которую она, кстати, не так часто себе позволяет.
– Ведь она не бросит его, вы знаете. Она всегда будет с ним.
– Но почему она говорит ему гадости? Кому это нужно?
– Это нужно ей, – сказал я, – чтобы выдержать все.
– Вы говорите загадками, Клод. Должно быть, я слишком глупа, чтобы понять вас. Вам не кажется, что вы несколько переоцениваете свою способность читать мысли Чармиан? Я считаю, что речь идет о простом чувстве порядочности, вот и все.
– Не хотите ли вы сказать, что Чармиан его не хватает?
Она слегка выпятила подбородок и поджала губы.
– В данном случае – да, Клод.
Взгляды наши скрестились.
– Вы это серьезно говорите?
– Да.
– А то, что ей пришлось вынести по вине Эвана, по-вашему, ничего не стоит?
– Она обвенчалась с ним в церкви, – сказала старуха. – Она поклялась быть верной ему в горе и радости, в бедности и богатстве.
– И да поможет ей бог.
– Да поможет он нам всем, – сказала вконец раздраженная миссис Шолто. – Видит небо, как мы в этом нуждаемся.
Я не знаю, чем бы закончился наш разговор, если бы из-за дома не вышла Чармиан с Лорой на руках. Миссис Шолто при виде внучки тотчас же преобразилась и засюсюкала:
– Дорогая крошка! Пусть она поиграет немного здесь. Клод, принесите, пожалуйста, плед, он в передней, сразу же за дверью, вы его легко найдете. Мой маленький козленочек, моя птичка-синичка. Иди к бабушке, иди!
Чармиан посадила девочку миссис Шолто на колени.
– Она проснулась и скучала. Не беспокойся, Клод, я сама принесу плед. Я знаю, где он лежит.
Лора была прелестным ребенком, розовым и пухлым, как все младенцы. У нее были голубые, как у Эвана, глаза, глядевшие смело и открыто. От Чармиан она, однако, унаследовала темные брови и ресницы.
– Посмотрите, какие у нее густые волосы, – восхищенно щебетала миссис Шолто. – Они у нее с самого рождения такие. Только немножко вытерлись на затылочке, но у нее никогда не было голой головки, как у других детей. – Она прижалась губами к податливой щечке ребенка, жадно вдыхая свежий запах детской кожи. – Ту-ту-ту, ту-ту-ту, – ворковала она тоненьким голоском. Лора внезапно поднатужилась, вскинула ручонками, словно оратор на митинге, накренилась набок и чуть было не свалилась с колен старой леди. Мне показалось, что моя племянница в эту минуту бросила на меня хитрый взгляд, в котором я уловил удовольствие, – она словно радовалась, что сумела напугать нас.
