Текст книги "Решающее лето"
Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
Мы гуляли в Центральном парке. День был жаркий, листья и стволы деревьев маслянисто блестели, словно в испарине. Хэтти в желтом шелковом платье была похожа на смущенную и испуганно притихшую девочку. Через дорожку, подпрыгивая, покатился детский мяч, и Хэтти, подняв его, точным, сильным и ловким броском направила маленькой хозяйке.
– Мы увидимся сегодня вечером? – спросила она.
– Мне во что бы то ни стало надо написать письма. Я все время откладываю, и если не напишу их сегодня, завтра это уже не будет иметь смысла. Два из них деловые. На одно письмо Крендаллу уйдет у меня не менее часа.
– Хорошо. Тогда ленч завтра?
– Чудесно. Я зайду за вами в полдень.
Мы расстались. Она легонько коснулась губами моей щеки и потрепала меня по плечу, словно послушного мальчика.
После обеда я действительно засел за письма, решив, что в последнюю очередь отвечу Элен. Но не успел я написать ее имя, как меня снова охватило чувство разочарования, взывающее к мести. Я должен добиться от нее иных писем, пусть даже злых и резких. Все по-прежнему казалось мне игрой. Только я еще не знал, что Элен уже не участвовала в ней.
Я исписал целых пять страниц. Я сообщил ей все о Нью-Йорке, о политических взглядах миссис Румер и ее своеобразном юморе, о магазинах и продуктовых лавках, о высоких ценах и массу всяческих подробностей о Харриет Чандлер. Это были какие-то пустяки: как она повезла меня в Гринвич-Виллидж или как мы танцевали в Гарлеме: «Известно ли вам, что я умею танцевать? Хотя X утверждает, что это не так». Я подробно описал, как Харриет удалось найти для Крендалла двух выгодных клиентов. Я отнюдь не собирался сообщать Элен, что подумывал о женитьбе на Хэтти, но каким-то непостижимым образом, из злорадного чувства мести, все же между строк намекнул на это. В конце письма я добавил: «Когда я вернусь, мы обязательно побываем у Гвиччоли и отведаем наконец китового мяса. Надо же в конце концов решиться». А затем: «Я уверен, вам понравился бы Нью-Йорк. Как было бы чудесно, если бы вы были с нами». Напиши я «со мной», Элен, возможно, и ответила бы мне на это письмо. А так я прождал напрасно до самого отъезда из Нью-Йорка, и это ожидание окончательно испортило последние дни. Я не собираюсь утверждать, что не заслужил этого.
Теперь мы не каждый день виделись с Хэтти. По вечерам я в сладостном одиночестве бродил вдоль реки. Чувство одиночества было даже приятным, ибо я не верил в него. Я не верил в плохой конец. Это была неизбежная тоска влюбленного в разлуке, и ее смягчала вера в радость встречи и разделенной любви. Завтра я получу ответ Элен, немедленно пошлю ей телеграмму, и все будет как прежде.
Но с каждым днем тоска усиливалась, а сладостное чувство ожидания исчезло, ибо я понял, что письма не будет ни сегодня, ни завтра. Не будет вообще.
В начале июля я покидал Нью-Йорк. Хэтти провожала меня.
– Что же, – сказала она, – не исключено, что до конца этого года мы еще раз увидимся в Европе. А может быть, и нет. Крен все же был прав, Клод. Вы действительно сухарь. А знаете ли вы, что был момент – всего лишь одно короткое мгновение, когда мне показалось, что это не так?
Я, не скупясь на слова, благодарил ее за внимание и за то, что она превратила мою деловую поездку в Нью-Йорк в сплошной пикник. Я заверил ее, что никогда этого не забуду.
– Ну вот, – заметила Хэтти, насмешливо улыбнувшись. Она не преминула придраться к моим словам. – Вы себя и выдали. Не забудете меня, потому что не надеетесь встретиться вновь. Если бы верили в нашу встречу в Лондоне, вы бы сказали иначе. О’кей, я все поняла.
– Ну, конечно же, мы увидимся, Хэтти! Вы обязательно дадите мне знать, и мы…
– …Пообедаем вместе и поболтаем о пустяках. Нет, это не та встреча, Клод. Во всяком случае, не та, на которую мне хотелось бы рассчитывать. Милый, вам пора подняться на палубу.
Она сердечно обняла меня и поцеловала. Я заглянул ей в лицо.
– Нет, нет, Клод, не беспокойтесь, – сказала она, – слез не будет. На это нет оснований. Я совершенно не собираюсь плакать о том, что могло бы быть, но чего не случилось. Я рада была поближе узнать вас, Клод, и уверена, что вы получили удовольствие от пребывания в Нью-Йорке. А теперь, прощайте.
Она не стала дожидаться, когда отчалит пароход. Убедившись, что я благополучно поднялся на палубу, она облегченно улыбнулась, как человек, исполнивший свой долг, послала мне воздушный поцелуй и скрылась в толпе.
В середине июля я был уже в Англии и по прибытии тут же навестил Чармиан. Повязав большой белый фартук, она купала Лору. Розовая после ванны, девочка лежала у нее на коленях, размахивая ручками и ножками.
– О, как я рада снова тебя видеть! – воскликнула Чармиан. – Я ждала тебя не раньше чем через неделю. Извини, я не могу встать, Лора еще мокрая после купания. Можешь поцеловать меня. – Она подставила мне теплую и влажную от пара щеку. – У тебя усталый вид, ну что ж, так и должно быть. Ты доволен поездкой? Поел хотя бы вдоволь?
Я постарался как можно поскорее и покороче рассказать ей о поездке, чтобы покончить с этим.
– Как ты находишь Лору, она выросла за это время? Тише, крошка, ты свалишься на пол. А теперь мы припудрим еще вот эту складочку, – сказала Чармиан серьезным тоном, – ты должна быть совсем сухонькой. Ну вот и готово. Оп-ля! – Она ловко подхватила Лору под задик и надела на нее распашонку. – Улыбнись-ка дяде. Вот так! Посмотрите, какая у нас улыбка. Прямо как у голливудской кинозвезды. У нас уже два зубика.
– Как Элен? – наконец спросил я.
Чармиан бросила на меня быстрый и внимательный взгляд.
– А теперь надо надеть еще ночную рубашечку. Вот так… – как-то совсем уже рассеянно промолвила Чармиан. – Элен? Я сама хотела тебя об этом спросить. Когда ты уехал, я виделась с ней почти ежедневно. А потом она вдруг стала занята. Каждый раз говорила, что не может – то работа, то отцу нездоровится. Разумеется, я не поверила. Что-нибудь случилось? Она писала тебе?
– Она не ответила на мое письмо.
– Представляю, что ты ей написал, – озабоченно пробормотала Чармиан. Она оправила Лоре сорочку, натянула ей на ноги чулки, надела еще кофточку и подбросила девочку на руках. – Ну вот, теперь Лора ляжет в кроватку. Клод, подожди минут пять, я быстро, свекрови нет, можешь не опасаться. Она теперь у нас британская израильтянка. Это не поддается описанию.
– Не смей вести с Элен нечестную игру, слышишь? – строго сказала Чармиан, когда вернулась. – Я по-настоящему люблю ее.
– За что? – спросил я с любопытством.
– За многое. У нее острый, как бритва, ум. Мне нравится, как она расправляется со всяким дурачьем и ничтожествами, даже если это порой и жестоко. Мне нравится, как она вдруг становится доброй и нежной. Но больше всего я ценю в ней то, что она понимает меня с полуслова. Ей ничего не надо объяснять. И потом мне просто приятно смотреть на нее.
– А я ей нравлюсь, ты как считаешь?
– Да, – сказала Чармиан, став совсем серьезной.
– Ну что ж, тогда выкладывай все ее тайны.
– Никаких ее тайн я не знаю. Она почти не говорит о тебе и обычно ограничивается какими-то общими замечаниями.
– Я не прощу тебе, если ты о чем-нибудь умалчиваешь.
– Я ничего от тебя не скрываю. Но на твоем месте я немедленно выяснила бы, что случилось.
В эту минуту в комнату вошла миссис Шолто, вернувшаяся несколько раньше, чем предполагала Чармиан. Она прекрасно выглядела и была торжественно спокойной, выставляя свое спокойствие напоказ, как дорогое платье, – за которое заплачено больше, чем она может себе позволить.
– Привет нашему путешественнику! – воскликнула она, подняв руку в серой перчатке и тут же устало уронив ее. – Как себя чувствует наш Клод?
– Прекрасно, но он уже уходит, – сказала Чармиан.
– О, неужели? Вы должны остаться обедать, Клод. Эван обещал сегодня вернуться рано.
Но даже это не соблазнило меня. Вернувшись домой, я немедленно позвонил Джонни Филду. Он шумно и многословно выразил свой восторг, а потом спросил, не зайду ли я к ним. Я смертельно устал, и мне лучше было бы тотчас же лечь в постель, но желание поскорее узнать об Элен было сильнее усталости. Я сказал, что наскоро перекушу и тут же приеду.
– Одну минуту, – заметил он, – у нас изменился адрес. Это совсем рядом с прежней квартирой, но новая гораздо удобней. – И он дал мне свой новый адрес. – Ждем с нетерпением.
Новая квартира Филдов была действительно очень удобной – четыре просторные комнаты в верхнем этаже переоборудованной викторианской виллы, окнами выходящей на красивый тенистый сквер.
Войдя в квартиру, я отметил про себя, что здесь живут люди обеспеченные. Наоми, открывшая мне дверь, извинилась:
– Джонни говорит по телефону, но он сию минуту освободится. – В голове у меня мелькнула мысль – может, он звонит Элен и уговаривает ее приехать.
Наоми провела меня в большую гостиную с высоким потолком, светло-голубыми панелями и занавесями из лилового бархата. Позолоченные бра, по форме напоминавшие оленьи рога, украшали стены. Над камином висел потемневший портрет кого-то из предков, но, несомненно, он не был предком Джонни Филда. Сама Наоми по случаю моего прихода буквально расфрантилась и напоминала жену процветающего бизнесмена. Она была в черном платье, с жемчугом вокруг шеи, волосы собрала на макушке в узел, и эта прическа не шла ей. Я заметил, что у нее усталый вид и она слишком злоупотребляет косметикой. Подведенные брови делали лицо Наоми каким-то чужим, чтобы удлинить разрез глаз, она провела крутые черные линии почти к вискам, и они были похожи на залихватски закрученные усы. Весь этот грим – хотя он и не был карикатурным – изменил облик Наоми.
Она не успела спросить меня о поездке, как вошел Джонни в темно-синем костюме, стройный и элегантный.
– Клод, это замечательно! Неужели ты только сегодня приехал? – Джонни, как всегда, был шумлив и непосредствен.
– Как здорово, что ты пришел! Ты, должно быть, дьявольски устал. Выпьешь чего-нибудь? Есть виски и довольно скверный херес. Нао, не осталось ли у нас джина?
– Я предпочитаю виски, – сказал я. Он налил мне почти полстакана виски; он и Наоми ограничились «скверным» хересом. Затем последовали расспросы о Нью-Йорке. Улучив момент, я спросил об Элен.
– Веришь ли, – сказал Джонни, широко распахнув глаза, а затем сощурив их, – мы ничего о ней не знаем. Собственно, мы не видели ее с тех пор, как ты уехал. Верно, Нао?
– Да, – подтвердила Наоми, рассеянно листавшая «Лайф», а потом, отбросив журнал, добавила: – Я как-то позвонила ей, но она сказала, что ужасно занята.
Значит, успокоенно подумал я, это действительно так.
– Я получил от нее письмо, когда был в Нью-Йорке.
Но, видимо, их это не интересовало.
– Как тебе нравится наша квартира? – спросил Филд. Ему не сиделось на месте. Он то плотно усаживался в кресле, словно собирался провести в нем весь вечер, то внезапно вскакивал и, встав на мраморную приступку камина, начинал раскачиваться или, словно, позируя перед фотографом, поворачивался спиной к камину и небрежным жестом протягивал руку вдоль мраморной доски. И каждый раз, когда он менял позу, Наоми нервно прикусывала губу и быстро листала журнал.
– Я знаю, квартира несколько помпезна и все такое, – пробормотал Джонни, не дожидаясь моих расспросов, – но ничего среднего между этим и нашей прежней жалкой конурой найти не удалось, поэтому пришлось согласиться. Слава богу, она хоть заново отделана.
Наоми неожиданно вступила в разговор и стала перечислять достоинства новой квартиры.
– Нам повезло. Как говорит Джонни, – тут она бросила на него нежный и полный тревоги взгляд, – квартира чересчур роскошна, но что делать. Платить за нее приходится тоже немало.
– Боюсь, эта квартира меня разорит, – вздохнул Джонни. – Право.
– Что делать, – снова сказала Наоми и вдруг произнесла с вымученней улыбкой: – Вы знаете Клод, Джонни стал владельцем ресторана. – Должно быть, она решила, что рано или поздно все равно придется мне об этом сказать, и захотела поскорее покончить с этим.
– Каким образом и когда? – спросил я.
– Около шести недель назад, – сказал Джонни. – Один знакомый, некий Рой Форбс, услышал, что продается захудалый ресторанчик у вокзала Виктории. Он решил превратить его в доходное место и пригласил меня в пай. Ему удалось достать разрешение на переоборудование и очень быстро покончить со всеми формальностями. Теперь у нас, – тут он по своему обыкновению смущенно хихикнул, – избранная клиентура, и, если дела пойдут так и дальше, жаловаться не придется. Правда, все очень скромно, ничего грандиозного.
– Должно быть, нелегко в наши дни держать ресторан, – заметил я.
– Если умеешь вести дело, то, право, ничего сложного. Я сам в этом, разумеется, мало смыслю, но этот парень, Форбс, разбирается, знает ходы и выходы и все такое прочее…
– Всего лишь немножко мошенничества и махинаций, – вдруг сказала Наоми. – Ничего грандиозного, разумеется. – В голосе ее было столько горечи, что я в испуге замер, однако это нисколько не смутило Филда. Он посмотрел на нее с чуть-чуть снисходительной улыбкой.
– Ну-ну, Наоми. Клод, чего доброго, подумает, что я и впрямь мошенник…
– Мне не нравится эта новая затея Джонни, – обратилась ко мне Наоми так, словно Филда не было в комнате. – Совесть должна подсказывать, что в наши дни даже невинное мошенничество является преступлением.
– Но, дорогая, так рассуждать – просто глупо, – с ласковой укоризной сказал Джонни. – Никто не собирается обходить законы о нормировании продуктов – это действительно преступление, но покупать излишки по коммерческим ценам, доставать деликатесы и прочее – право же, в этом нет ничего незаконного, уверяю тебя.
– О, разумеется! – воскликнула Наоми и налила себе еще хересу. – Только бы мне не мучиться так.
Взгляды их встретились.
– Вы видитесь с Эваном? – поспешно спросил я.
– Мне кажется, Джонни встречается с ним, – ответила Наоми деланно бодрым и чересчур громким голосом. – Но Шолто у нас не бывают, так же как и мы у них. Почему – спросите у Джонни. Но я уверена, что с Эваном они встречаются. И мне очень хотелось бы знать, какие еще рестораны им принадлежат. Мне кажется, у них не один ресторан. Я уверена, что Шолто тоже имеет к этому отношение.
Враждебность, с которой она все это произнесла, так накалила атмосферу, что стало трудно дышать. Наоми вся напряглась, было ясно, что сейчас произойдет взрыв.
Однако лицо Джонни по-прежнему оставалось безмятежным. Засунув руки в карманы, он легонько покачивался на носках, а во взгляде, обращенном на Наоми, кроме нежности и заботы, ничего не было. Я вдруг заметил легкий, почти детский пушок на его скулах.
– Наоми, тебе не кажется, что Клоду не слишком приятно быть свидетелем наших семейных ссор? Ты, право, ставишь его в неловкое положение.
– Клод – мой друг, – воскликнула Наоми и часто заморгала. – Разве не так, Клод? Ведь вам все о нас известно? Вся подноготная?
– У вас своя жизнь, друзья мои.
– О, так бы мне хотелось, чтобы она не была вам безразлична! – И Наоми в каком-то отчаянии рывком поднялась и пересела на ручку моего кресла. – Меня тревожат дела Джонни, и он это знает. Я боюсь за него. Я боюсь его ресторана или… ресторанов? Что вы затеяли с Шолто, Джонни? Я так боюсь, что его впутают в какую-нибудь историю. Я была в этом заведении у вокзала Виктории и одно могу сказать – такой ресторан невозможно содержать честным путем.
Я подумал, что Шолто и Филд, словно навозные мухи, жиреют на отбросах. Нынешнее время – их золотой век: грязи и навоза хоть отбавляй.
Филд так осторожно сошел с приступки у камина, будто спустился с высокой стены. Он снова наполнил мой стакан и протянул мне портсигар. Затем отошел в глубь комнаты и сел на диванчик, аккуратно подтянув на коленях брюки и скрестив ноги; он нахмурил лоб, словно обдумывал, как лучше объяснить упрямому ребенку разницу между добром и злом.
– Дело вот в чем, Нао. Ты обвиняешь меня и Форбса в махинациях, но между махинациями и преступлением немалая разница. В наши дни махинациями могут называть умение использовать кое-какие из оставшихся возможностей. Проявляй смекалку, если не хочешь пойти на дно. Помню, когда я собрался уходить от Хэймера, он сказал мне, что в наше время подлинный героизм – это умение быть счастливым. Вот я и пытаюсь сделать нашу с тобой жизнь более или менее счастливой. Это отнюдь не какая-то роскошная жизнь, и я не купаюсь в золоте, если бы я был мошенником, я жил бы совсем иначе. Форбс совершенно законным образом ведет дела ресторана «Ла Мадлон», просто вся суть в его деловой смекалке. Моя же обязанность – следить за счетами. И ей-богу, дорогая, я не побоюсь в любую минуту предъявить их ревизору.
– Но что у тебя за дела с Шолто? – никак не могла успокоиться Наоми.
Джонни улыбнулся доброй и печальной улыбкой клоуна.
– Я уже говорил тебе, что не помню, когда и виделся с ним в последний раз.
– Я не верю тебе!
– Можешь не верить. Однако, это правда.
На мгновение мне показалось, что Наоми уже вполне овладела собой и сейчас мы все спокойно вернемся к прерванной беседе. Она с усилием поднялась с ручки моего кресла, тяжело опираясь о мое плечо, отошла к камину и вдруг приняла ту же позу, в которой только что стоял Джонни, – стала спиной к камину и вытянула руку вдоль мраморной доски.
Глядя в пол, она заговорила тем тихим и напряженным голосом, который не предвещает ничего хорошего.
– Законное ведение дел, смекалка, знание ходов и выходов… Ну, конечно, я просто дура, тревожусь и возмущаюсь по пустякам. Но в этом мире так много причин для возмущения. Вы сочтете меня глупой девчонкой, Клод… Джонни только так и думает обо мне, а вы наверняка поддержите его… Но, когда мы действительно были детьми, нас учили каким-то заповедям, не так ли? Сначала наши родители учили, потом учителя в школе… Не лгать, не обманывать, отвечать за свои поступки, делиться тем, что имеешь, с ближними, не брать чужого… Все это, если не ошибаюсь, имеет отношение к религии, не так ли? Если человек верит в бога, он старается следовать его заповедям. А в наши дни разве верят в бога? Я имею в виду по-настоящему, в душе. Я знаю, что откровенных безбожников не так уж много. Даже люди, которые не ходят в церковь, должны во что-то верить, не так ли?
– Сейчас, скорее, верят в черта, – решил пошутить я, – в того самого, о котором говорят: «…и пусть черт поберет отстающих».
– Именно! – Наоми сложила вместе ладони, словно хлопнула. Ее глаза казались синими озерами – вот-вот хлынут слезы. – Джонни считает меня дурой, потому что меня возмущает малейшая нечестность. Я действительно дура, правда? Все кругом живут так. Такова жизнь, иного выхода нет, правда? Даже те, кто не пользуется черным рынком, подкупают молочника, чтобы получить лишнюю пинту молока. Я знаю даму, которая специально покупает своему бакалейщику гранаты, потому что он их любит. Боже сохрани, что вы, какие взятки? Взятка – это так гадко, недостойно! Просто бакалейщик обожает гранаты, а дама всегда может рассчитывать на лишний фунт масла. Все вполне честно и благопристойно, не так ли? Я просто сумасшедшая, – так говорит Джонни, – потому что предпочла бы голодать, жить на одном пайке, как и все, но не брать ни крошки из того, что мне не положено. А все потому, что я верю в заповедь «не укради». Говорят, что религия нужна, не то рабочий люд совсем отобьется от рук…
Слезы крупными каплями покатились по ее щекам.
– Боже, как я мучаюсь, как страдаю! Мне хочется умереть. Я ненавижу эту квартиру, потому что не знаю, из каких средств мы ее оплачиваем. Я ненавижу эти тряпки, ненавижу то, чем занимается Джонни, потому что это все тайна, тайна!.. Мы были так счастливы, когда были бедны!..
– Ты была счастлива, дорогая, – очень тихо сказал Джонни, – но не я. Мне всегда хотелось дать тебе больше, но я не мог.
– Мне не нужно ничего из того, что ты мне сейчас даешь! Я ненавижу все это, мне тошно и противно! Разве так уж глупо, смешно и наивно хотеть быть честной, не стыдиться ничего и никого? Разве все, чему нас учили в детстве, – вздор и чепуха? Разве все это теперь никому не нужно?..
Джонни поднялся с дивана и обнял Наоми, прижав ее искаженное отчаянием лицо к своему плечу. Я тоже вскочил и неловко пытался помочь ему успокоить Наоми. Она вырывалась, кричала, чтобы ее оставили в покое, дали ей уйти – она не хочет видеть нас, она ненавидит Джонни, – да, да, ненавидит! – и меня тоже. Все мы одинаковые. Ведь я тоже считаю ее дурой, она видит это по моему лицу. Она не то всхлипнула, не то засмеялась, и этот звук болью отозвался в моем сердце, а потом стала исступленно выкрикивать слова молитвы:
– Верую в бога-отца единого, всемогущего, сотворившего небо и землю… Вот, вот, я все забыла! Я не помню даже молитвы!.. И… в Иисуса Христа, сына божьего…
– Перестань! – тихо приказал Джонни, обняв ее за талию и легонько встряхнув. – Перестань, перестань, перестань! Слышишь? Перестань!
Она затихла, вздрагивая, какое-то мгновение стояла почти неподвижно, прижав руки к груди, а затем быстро вышла из комнаты. С громким стуком захлопнулась дверь.
– Она сейчас успокоится – произнес расстроенный Джонни. – Вот увидишь. Лучше ее пока не трогать. Бедняжка Нао, она так долго крепилась. Мне очень жаль, что это случилось именно сегодня, когда ты здесь… – Он умолк, а затем после непродолжительной паузы добавил: – Наоми ждет ребенка.
Не зная, что ему ответить, я сказал, что мне, пожалуй, пора домой.
– Передай Наоми мой привет и скажи, что я ее понимаю и полностью с ней согласен.
– Вечно она боится за меня, – сказал Джонни. – Как, мне ее разубедить? У меня все в порядке. Должно быть, все женщины в таком состоянии капризничают. Во всяком случае, остается только этим себя утешать.
Внезапная улыбка осветила его лицо.
– Я хочу дочку. Ты знаешь, я чертовски рад, что будет ребенок. Это очень… даже не знаю, как сказать… очень приятно. Это своего рода оправдание и смысл всему.
Когда я уходил, он снова успокоил меня.
– О Наоми не тревожься. Я уверен, она уже пришла в себя.
– Скажи ей, чтобы не вздумала звонить мне завтра и извиняться, слышишь? – Я говорил так, словно внушал ему, что это очень важно. – Если ей взбредет в голову звонить мне сегодня вечером или завтра утром, не позволяй ей этого делать. Скажи, что я и так все понял.
– Скажу, обязательно скажу, – заверил меня Джонни. Он напоминал мне сейчас молодого священника, преисполненного сознания долга. Я рад был поскорее закрыть за собой дверь.
Когда день или два спустя я рассказал об этом Чармиан, она принялась самым добросовестным образом разбираться в чувствах Наоми. Она рада была теперь любой возможности отвлечься от своих мыслей, даже не прочь была посплетничать и посудачить о чужих делах.
– Не знаю, – сказала она, – может ли вообще один человек понять другого. Найдутся ли хотя бы два одинаково мыслящих человека?
Я ответил ей неожиданно резко, ибо все еще видел перед собой рыдающую Наоми. К тому же меня все больше тревожило состояние Чармиан.
– Все мы думаем одинаково. В этом-то и весь фокус. Только никто из нас не хочет поверить, что другой думает точно так же. Мы не хотим согласиться с тем, что кто-то, во-первых, столь же умен, во-вторых, столь же хитер и, в-третьих, столь же порочен…
– Ах, эта твоя вечная страсть к обобщениям! Все это ерунда. – Чармиан пристально посмотрела на меня. – Почему ты ничего не сделаешь со своим ухом?
В деревушке Крайстенхерст, где во время войны была расквартирована моя часть, в бомбежку шальным осколком мне оторвало мочку правого уха.
– Если тебя так это интересует, могу ответить: я не собираюсь что-либо делать. Дефект не очень заметен, никто, во всяком случае, в ужас пока еще не приходил. Большинство вообще даже не обращает внимания, если хочешь знать.
– Это так на тебя похоже, – сказала она. – Это пустяк, и ты к нему так и относишься. А вот другой на твоем месте сделал бы из этого маленького изъяна целую трагедию. Вот тебе и доказательство, что люди думают по-разному.
– Благодарю за то, что ты подыскала столь изящное наименование моему увечью, – ответил я с легким поклоном. – Теперь я, чего доброго, еще начну им гордиться, поскольку знаю, что это всего лишь «маленький изъян».
– Чепуха, – отрезала Чармиан, словно не замечая моей иронии. – Чепуха и вздор!
– Хорошо, я готов согласиться с тобой на сей раз, хотя не считаю твой пример удачным. Идем на компромисс. Допустим, что все мы думаем одинаково, но используем наши мысли в различных комбинациях, а количество этих комбинаций бесконечно.
Вошла миссис Шолто и, поздоровавшись, спросила, не помешала ли она нашему «секретному совещанию». Старая леди выглядела прекрасно – новая серая шляпка удачно дополняла серый костюм.
– Нет, нет, bell-mére, никакого «совещания» у нас нет, – поспешила успокоить ее Чармиан. – Как ваш бридж?
– Я проиграла.
– Вот пустяки. Ведь удовольствие в самой игре, не так ли?
– И тем не менее я не могу позволить себе проигрывать, – раздраженно сказала старуха, – это портит все удовольствие. Придется отказаться даже от бриджа.
– На сколько же вас обставили на этот раз, маман? – лениво спросила Чармиан.
После секундного колебания миссис Шолто все же ответила:
– Пятнадцать шиллингов девять пенсов.
– Сущая безделица! Стоит ли расстраиваться из-за этого?
– Для богатых молодых особ, разумеется, это безделица. Но не для нищих старух! – с неожиданным раздражением сказала миссис Шолто и вышла из комнаты, хлопнув дверью.
Чармиан гневно ударила кулаком по ручке кресла. Лицо ее залилось краской, глаза недобро блеснули.
– Вот чего я в ней не выношу! Я готова оплачивать ее наряды и ее карточные долги и не прошу ее быть мне за это благодарной. Но эта ее возмутительная манера изображать меня богатой бездельницей, занимающейся благотворительностью от скуки…
– А разве это не так?
Гнев Чармиан мгновенно угас.
– Прости, это все мой отвратительный характер. Забудем об этом.
– Тем хуже.
– Разумеется, тем хуже для меня.
В комнату вошел Эван.
– Ты сегодня что-то рано, – заметила Чармиан.
Было без четверти десять.
– Ты считаешь? – Эван, мрачно посмотрев на нее, вышел.
Погруженная в свои мысли, Чармиан какое-то время молчала, глядя в окно на синий жаркий вечер, затканный узором из позолоченных закатом ветвей с рубиново-красными и золотыми листьями.
– Какое необыкновенное лето, – промолвила она. – Будет ли еще когда-нибудь такое? Доведется ли нам снова увидеть такое лето?
– Тебе тяжело с ними, Чармиан, – сказал я. – Ты уже на пределе, от этого можно сойти с ума. Если он еще хоть раз посмеет так говорить с тобой в моем присутствии, я дам ему пощечину. Я давно бы это сделал, если бы ты постоянно не вмешивалась.
– Ничего, – промолвила она, тихонько раскачиваясь на стуле. – В понедельник я уезжаю с Лорой на несколько дней в Борнмут. Свекровь, разумеется, едет с нами.
– Как ты выдерживаешь все это? Изо дня в день!
– О, – ответила она, – ведь, в сущности, это мгновения. Как ты не понимаешь? Вот они нагрубили мне, и это доставило им удовольствие. Сейчас они войдут и будут ужасно милы и внимательны, как будто ничего не случилось. Этого им хватит на несколько дней. Вот так мы и живем. Вполне сносно, уверяю тебя.
Но Чармиан не стала дожидаться, когда муж и свекровь подтвердят ее слова. Она громко крикнула в коридор, что уходит гулять, и предложила мне пройтись по Риджент-парку.
Даже к вечеру жара не спала. Одна лишь желтая и круглая луна, казалось, источала свежесть и прохладу. В парке гуляли мужчины без пиджаков и девушки в легких платьях с обнаженными руками, на которые падал голубоватый свет луны.
Мы молча шли по аллее, потом остановились в тени деревьев. Мы были одни здесь, и Чармиан, повернувшись ко мне, тяжело опустила мне руку на плечо, словно устала или ноги ее внезапно свела судорога. Задыхающимся, полным сдерживаемых рыданий голосом она промолвила:
– О, как я несчастна, как я несчастна! Но я не могу уйти от них, не могу. – В отчаянии она закрыла лицо руками. – Я пропащий человек, Клод.
– Родная, это неправда.
– Нет, нет, это правда. Было время, когда я могла еще уйти, но я сама отказалась. А теперь поздно. Я добровольно взяла на себя это бремя, и теперь все кончено. У меня не хватит решимости порвать. Я не могу взять Лору и уехать. Ведь Эван может отнять ее у меня.
– С его-то репутацией?
– Никакой надежды, никакой надежды! Я сама виновата в том, что «попустительствовала». Ты знаешь, свекровь сказала мне это.
У меня мелькнула горькая мысль, что если бы старуха не сказала того же Хелене, та, может быть, была бы жива сегодня.
Гнев душил меня, и я не мог говорить. Молча я заставил Чармиан вытереть слезы, зажег ей сигарету и поспешил увести подальше от предательской тени деревьев, где выдержка изменила Чармиан и она дала волю своему отчаянию.
– Мне лучше вернуться домой, – сказала она. – Я уже успокоилась. У меня все-таки есть утешение.
– Какое же?
– Позорное, но утешение. Это мысль о том, что, когда всему придет конец (она имела в виду, разумеется, собственную смерть, даже не помышляя о каких-то иных переменах в своей жизни), меня, пожалуй, будут считать чуточку святой. – И она как-то по-детски протяжно, с надеждой в голосе повторила: – Совсем-совсем чу-у-точку, правда?
– Моя дорогая, – сказал я вполне серьезно. – Возможно, на небесах тебя и посчитают святой, но об этом, к сожалению, я не узнаю. Что же касается нашей бренной земной жизни, то здесь все сочтут тебя просто дурехой и будут, черт побери, правы.
Мы шли мимо выстроившихся в ряд одинаковых коттеджей с широко распахнутыми окнами, из которых на тротуар падали желтые квадраты света.
Нас окликнула молодая женщина, которая поливала цветы перед домом. Это была моя знакомая, она работала художником-модельером. Муж ее погиб во время высадки воздушного десанта под Арнемом. Совсем недавно она познакомилась с Чармиан. Она пригласила нас обоих на чашку чаю.
– Это все, что я могу вам предложить. Остальное все выпито. Такая ужасная жара!
Чармиан растерялась, не зная, что ответить, а я поспешил сказать:
– Иди, Чармиан. Очень кстати. Тебя это немного отвлечет. – И добавил, обращаясь к молодой женщине: – Боюсь, сегодня я не смогу принять вашего приглашения. Но в следующий раз – с удовольствием.
Когда я уходил, я чувствовал, что Чармиан смотрит мне вслед. Отойдя немного, я обернулся, чтобы проверить, не обманула ли меня Чармиан и не направилась ли домой. Но в светлом квадрате двери я увидел два женских силуэта. Дверь закрылась. Убедившись, что путь свободен, я быстро повернул назад и зашагал к дому Чармиан. Я твердо решил поговорить с Шолто.
