Текст книги "Решающее лето"
Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц)
– Как можете вы мириться с этим? – наконец, обессилев, в отчаянии выкрикнула Хелена.
– Если сама Чармиан так долго мирилась, – миролюбиво и почти снисходительно заметила миссис Шолто, – то, право же я не понимаю, на что она теперь жалуется. Ведь все, в конце концов, зависело от нее.
Хелена не сразу поняла всю жестокость этих слов. Когда же смысл их наконец дошел до нее, она, задохнувшись от негодования, только и смогла произнести:
– Так вот вы какая?.. Так вот вы, оказывается, какая?..
Как бывает в таких случаях, буря утихла столь же внезапно, как и началась. Я и сам не знаю, как это произошло. Очевидно, были произнесены какие-то более или менее вежливые слова, позволившие перейти к неловкому и поспешному прощанию, и вот мы с Хеленой снова на заснеженном тротуаре. Мы безуспешно пытались найти такси, борясь со свирепыми порывами ветра. Как всегда, когда не везет, автобус промчался мимо, ибо мы не успели вовремя поднять руку, и пришлось минут десять ждать следующего. От остановки автобуса до нашего дома было совсем недалеко, но этот обычно короткий путь занял у нас без малого полчаса. На скользком, обледенелом тротуаре каждый шаг давался с трудом. Хелена то и дело оступалась и, боясь потерять равновесие, тяжело повисала на моей руке. Значительную часть пути пришлось проделать в опасной темноте. Под редкими фонарями я видел клубы белого пара от нашего дыхания, быстро уносимые ветром, безжалостно хлеставшим поземкой по ногам. Вначале Хелена ворчала, охала и громко возмущалась, потом внезапно умолкла и почти до самого дома не проронила ни слова. Один раз она все же поскользнулась и упала на колени. Когда я поднимал ее, она громко охнула от боли. Верхняя пола ее шубы была в снегу, на правой руке в дырке лопнувшей перчатки кровоточила большая ссадина. Я подвел ее к ограде и дал немного отдышаться. Она попросила сигарету, но ее бил такой озноб, что сигарета выпала из онемевших от холода губ и, зашипев, погасла в снегу.
Наконец мы добрались до дому. Я ввел Хелену в гостиную. Тяжело упав на стул, она расплакалась как ребенок от невыносимой боли в окоченевших руках и ногах. Я нашел немного виски и заставил Хелену выпить. Сняв с нее ботинки, я принялся растирать ступни.
– Теперь тебе лучше?
– Так мне и надо, – наконец промолвила она, вздрагивая от озноба, – так и надо, черт меня дернул связываться с ней. Ничего, холод отрезвил меня. О, как больно! Какая ужасная боль! Да перестань же, болван, я не в силах вынести эту адскую боль! – Она сунула руки под мышки и спрятала ноги под стул.
Наконец она смогла встать и ушла в ванную. Открыв кран с холодной водой, Хелена подставила руки под сильную струю. Когда она вернулась в гостиную, она была почти спокойна, не стонала больше и не жаловалась. На лбу у нее горела багровая полоса.
– Черт бы побрал твое виски. Я с удовольствием выпила бы чего-нибудь горячего.
– Ложись-ка ты в постель, а я принесу тебе чаю.
Когда я вошел с подносом в ее спальню, она уже лежала в постели. Дрожа от озноба, она укрылась поверх одеяла еще шубой. Вначале ей было трудно удержать чашку в дрожащей руке, но постепенно дрожь утихла, и она попросила сигарету.
– Бедняжка Клод, – вдруг сказала она.
– Почему «бедняжка»?
– Приходится ухаживать за старухами.
– Всего лишь за одной.
– Не смей называть меня старухой, – со слабой улыбкой возмутилась Хелена. Ее темные глаза горели, как агаты, под воспаленным багровым лбом. – Я моложе вас всех.
И я не мог с нею не согласиться.
– У тебя есть аспирин? Дай мне таблетку, – попросила она. – Ужасно болит голова.
Я принес ей аспирин, и мы еще немного поболтали о разных пустяках, избегая всего, что могло бы напомнить о Чармиан, Эване или миссис Шолто. Наконец Хелена заявила, что хочет спать. Я погасил свет и ушел к себе. Немного почитав, я тоже лег в постель.
Наша служанка Элла, приходившая ежедневно часа на три, чтобы приготовить завтрак и убрать квартиру, появилась, как обычно, в восемь утра. Когда-то она была горничной Хелены, но в один из приступов непонятной экономии Хелена вдруг заявила, что более не может позволить себе такую роскошь, как горничная. Элла приняла это известие совершенно спокойно. Она ответила, что у нее достаточно сбережений, чтобы не служить у чужих людей, и она лучше будет помогать замужней сестре присматривать за ребятишками, тем более что та давно ее об этом просит. Как потом Хелене удалось уговорить Эллу снова приходить к нам, я так и не знал, но теперь она готовила завтрак, стирала, убирала квартиру и за три часа, кажется, успевала сделать больше, чем прежде за весь день.
Обычно она стучалась в мою дверь в половине девятого, когда завтрак уже был на столе. Но в это утро Элла постучалась ко мне сразу, как пришла.
– Я думаю, вам следует наведаться к леди Арчер, – сказала она – Что-то она мне не нравится.
Я вошел в спальню Хелены. Она уже проснулась и лежала, повернувшись на бок, подтянув одеяло к подбородку. Красная полоса горела на ее лбу еще ярче, чем вчера, и от этого щеки казались землисто-серыми. Я наклонился к ней: дыхание было горячее и несвежее. Она посмотрела на меня воспаленными глазами, но ничего не сказала.
– Что с тобой?
– Голова болит, – ответила она.
– Измерили б вы ей температуру, – заметила Элла, она явно была напугана – Но где термометр, мистер Пикеринг я не знаю. В аптечке его нет, я уже искала.
– Где термометр. Хелена? – спросил я.
– Нет у меня температуры, – слабо запротестовала Хелена.
– Возможно, но где все-таки термометр?
Хелена слабо покачала головой, воспаленные веки прикрыли глаза.
Мы с Эллой обшарили всю спальню и наконец на полу за комодом нашли футляр с термометром. Я открыл его.
– Черт возьми, он разбит. – По полу покатились шарики ртути. – Где-то должен быть другой. Неужели в доме только один термометр, Элла?
– Боюсь, что один, мистер Пикеринг.
– Надо сейчас же достать термометр.
Поручив Элле не отходить от Хелены, я быстро оделся, накинул пальто и побежал в аптеку на Кингс-роуд. Это заняло всего каких-то пятнадцать минут, но, когда я вернулся, вид у Эллы был еще более встревоженный. Она безуспешно пыталась приподнять Хелену повыше на подушках.
– Она так тяжело дышит, будто вот-вот задохнется. И говорит что-то неладное.
Я измерил Хелене температуру. Столбик ртути поднялся до сорока.
– Надо сейчас же вызвать врача, – сказал я. – Не отходите от нее, Элла, пока я не дозвонюсь к врачу.
– К черту ваших врачей! – вдруг с необъяснимой злостью воскликнула Хелена.
Макморроу, мой личный врач и приятель, приехал немедленно. Это был еще молодой симпатичный человек с живыми обезьяньими глазами. Он осмотрел Хелену.
– Что с ней, Макморроу?
– Знаете, Клод, думаю, надо отправить ее в больницу. Там больше возможностей помочь ей.
Хелена, которая, казалось, до этого воспринимала все с непонятным безразличием, вдруг встрепенулась, глотнула воздуху и посмотрела на меня полными ужаса глазами.
– Нет, нет, я не хочу. Стоит туда попасть, и уже не выберешься. – Но тут же взгляд ее снова потускнел, и громким, отчетливым голосом она вдруг произнесла: – Любишь кататься, люби и саночки возить.
– Не трогайте ее, Макморроу, – взмолился я. – Разве нельзя нанять сиделку? Я и Элла будем по очереди дежурить.
– Послушайте, Клод, – пристыдил меня Макморроу. – Ей-богу, сейчас не до споров, к тому же где вы в наше время найдете сиделку? Ее необходимо отправить в больницу. Она очень серьезно больна, черт возьми! – И, не желая больше со мной спорить, он пошел звонить по телефону.
Оставшись один с Хеленой, я вдруг почувствовал, как откуда-то из глубины во мне поднимается огромное темное чувство страха. И, пытаясь заглушить его, я вдруг набросился на больную Хелену:
– Вот видишь, что ты натворила! Все твой проклятый характер! Довела себя до белого каления, а потом выбежала на мороз. Так тебе и надо! Ведь ты сама этого хотела, да? Ну-ну, не спи! Слышишь, что я тебе говорю? Ты сама этого хотела?
Но Хелена что-то тихонько бормотала себе под нос и казалась вполне спокойной и довольной. Я так и не добился от нее ни слова, но когда в комнату снова вошел Макморроу, она вдруг громко и отчетливо произнесла:
– Хватит тебе и шести пенсов, разбойник.
Я посмотрел на Макморроу, у которого был тот бодрый и энергичный вид, который обычно принимают врачи в минуту серьезной опасности, если им удается одержать хотя бы незначительную победу.
– Вы должны поставить ее на ноги, Макморроу, обещайте мне это!
– Сейчас приедет санитарная машина. Я хотел бы дать кое-какие указания Элле. – И лишь после этого он ответил мне: – Кто знает? Может, удастся это сделать. Дай бог, чтобы удалось.
Глава вторая
Личная трагедия в ясный, погожий день кажется невозможной. Но в эту ненастную зиму я принял ее как неизбежное. В заснеженном, скованном холодом, лишенном света и тепла Лондоне, где тысячи людей, экономя электричество, коротали вечера в освещенных свечами кухнях в подвальных этажах домов, трагедии были почти обычным явлением. В первые несколько дней болезни Хелены мне казалось, что время остановилось, снег никогда не растает и мрак зимы навеки поглотил солнце, представлявшееся теперь чем-то вроде несбыточной мечты. Снедаемый тревогой за Хелену и обеспокоенный состоянием Чармиан, я не без страха стал задумываться и над собственным будущим.
В течение длительного времени я не то чтобы плыл по течению, ибо это означало бы хоть какую-то, пусть даже самую малую, активность. Нет, скорее я пребывал в подвешенном состоянии. Начало сдавать здоровье, и без того тощий, я в последнее время сильно похудел. Моя работа перестала интересовать меня, поэтому я обрадовался, когда Крендалл нашел мне место в одной из частных картинных галерей на Бонд-стрит – я всегда хотел поближе познакомиться с техникой продажи и коллекционирования картин, – и более чем скромное жалованье меня вполне устраивало. Я пополнил армию безвестных и не очень нужных людей, без перспектив и будущего, которые как бы примостились на краешке согретого солнцем камня, окруженного зыбучими песками.
Я ловил себя на том, что все чаше погружаюсь в мир воспоминаний, путаю действительность с вымыслом, а порой и вовсе забираюсь в дебри фантазии. Иногда я вел длинные беседы с Сесиль, каких не вел с ней при ее жизни, и без труда находил теперь нужные слова.
Мечты одновременно и успокаивали и отравляли. В итоге я всегда чувствовал себя разбитым после безуспешных попыток сопротивляться этому наваждению. Мне снова хотелось изведать чувство любви, и, просыпаясь по утрам, я каждый день ждал, что именно сегодня что-то произойдет. Но приходил вечер, и в моей жизни ничего не менялось.
Утром и во второй половине дня я навещал Хелену в больнице. Температура упала, но Хелена все еще была очень слаба.
– Она, я думаю, выкарабкается, – утешал меня Макморроу, – но пока следует быть очень осторожным. Нет, ей ничего не надо приносить. Она не выносит меня, не выносит вас, да и самою себя тоже. Она готова лежать вот так сутками, лишь бы ее никто не трогал.
Хелену поместили в маленькую узкую палату в конце коридора. У изголовья стояла ширма, затянутая белым в синюю клетку ситцем, на полу возле кровати лежал голубой коврик.
– Ненавижу голубой цвет, – это были первые слова Хелены – Анемичный, сентиментальный. Уж лучше бы зеленый. Такой же сентиментальный, как Джонни, – вдруг добавила она.
Именно в голубой цвет красила она комнату Джонни Филда, когда пришло известие о его женитьбе на Наоми Рид.
Хелена какое-то время лежала молча с закрытыми глазами. Потом посмотрела на меня.
– Все, что у меня есть, я завещаю тебе, Клод. Чармиан ведь ничего не нужно.
Я попробовал было что-то возразить, но на лице Хелены отразилось явное раздражение.
– Ты прекрасно знаешь, что ей ничего не нужно, – сказала она, тяжело вздохнув, и повернулась ко мне спиной. Она тут же уснула. Ноздри ее широко раздувались, жадно втягивая воздух, дыхание было прерывистым и затрудненным.
Хелена была больна четвертый день.
Вечером, навестив Чармиан, я рассказал ей об этом разговоре.
– Ну что ж, вполне разумно и справедливо, – заметила Чармиан. – Разве мне что-нибудь нужно? И пожалуйста, не вздумай расстраиваться из-за этого.
– Хорошо, допустим, что тебе действительно ничего не нужно, – горячился я. – Но как можно не расстраиваться? Ведь ей ничего не стоило сделать хотя бы жест.
– Давай лучше будем думать о ней самой, Клод, – сухо прервала меня Чармиан. – Все остальное, право, сейчас не имеет значения. Что касается жестов, то Хелена всегда ненавидела фальшь. К тому же она любит тебя больше, чем меня.
Я возмутился.
– Ты сам это знаешь, Клод. Я вовсе не в обиде. Разумеется, меня она тоже любит, но как-то всегда привязываешься больше к тому, кого тиранишь. А ты у нее всегда был козлом отпущения.
– Что ж, возможно. – Я пристально посмотрел в глаза Чармиан, и она мужественно выдержала мой взгляд.
– Ты знаешь, что я говорю правду, – почти враждебно повторила Чармиан. – Пока она жива, ты так и останешься у нее мальчиком на побегушках. – Она вытянулась в кресле в неудобной и напряженной позе.
Я решил промолчать.
В комнате было адски холодно, несмотря на пылавший камин и плотно задернутые шторы.
– По-моему, откуда-то ужасно дует, – наконец промолвил я.
– Да, я знаю, – ответила Чармиан. – Дует отовсюду. Щели во всех углах, даже в стене у камина, в оконных рамах. Тепло в этом доме никогда не бывает. Я уже смирилась с этим.
– Зачем ты так говоришь о матери, не понимаю, – сказал я.
Чармиан немного расслабила свое напряженное тело и улыбнулась. В ее мягко очерченном профиле была какая-то непонятная и раздражающая загадочность, как в лицах на картинах да Винчи.
– Если бы не твое состояние… – начал было я.
– А ты не обращай на него внимания, Клод. Говори все, что считаешь нужным. Но прежде чем сказать, хорошенько подумай. Почему ты так разозлился? Ты думаешь, я не люблю маму? Конечно же, я люблю ее. Но я знаю, сколько вреда она тебе причинила. И как бы я ни молилась за ее выздоровление, я все равно не перестану считать, что тебе было бы лучше без нее.
Я снова решил пропустить мимо ушей эти слова, не придавать им значения и не вдумываться в них. Я справился о миссис Шолто, Лейперах и других общих знакомых. Чармиан отвечала рассеянно, без видимого интереса. Затем вдруг ласково, словно пробудившись ото сна, сказала:
– Милый, сейчас не время ссориться. Мы ведь никогда не ссорились, давай не будем ссориться и сейчас.
– Мы не ссоримся.
– Нет, ссоримся. Я удивляюсь, как до сих пор мы не переругались насмерть и не вцепились друг другу в глотку. Я удивляюсь… – Но в эту минуту в комнату стремительно вошел оживленный и элегантный Шолто. Поцеловав Чармиан, он с нежностью посмотрел ей в глаза и снова поцеловал.
В тридцать лет Шолто начал уже лысеть, под глазами, голубыми и ясными, появились морщины. Эти признаки преждевременного старения, как ни странно, шли ему, создавая обманчивое впечатление интеллектуальности и солидности. Костюм, слегка мешковатый, свободно сидел на его высокой и несколько угловатой фигуре. Он был похож на преуспевающего молодого врача, с мнением которого вынуждены считаться старшие коллеги.
Чармиан ответила ему улыбкой. Покой разлился по всему ее телу.
– Ну как, успешно? – спросила она.
– А-а! – Он округлил глаза, состроил шутливую гримасу и довольно потер руки. – Возможно. Может быть. Но пока я ничего не скажу. Молчу.
Чармиан заметно оживилась.
– Он что-нибудь сделает?
– Я не уверен. Обещал сообщить через недельку. Но надежда есть, надежда есть. А как ты, дорогая? – Он кивнул мне. Взгляд его был дружелюбным, но равнодушным. Ему, должно быть, стало известно о нашей последней размолвке с миссис Шолто, и он чувствовал себя в некотором роде победителем.
– У меня все хорошо, – ответила Чармиан, – но я скучала без тебя.
Меня просто бесила эта ее покорность и беззащитность, готовность мгновенно забыть все унижения, которым он ее подвергал.
– Рыбак уходит в море, жена в тревоге ждет, – с пафосом изрек Шолто. Затем лицо его приняло серьезное и сочувственное выражение. – Как здоровье мадам Хелены?
– Сегодня ей значительно лучше.
– Чего бы ей послать такого, а? – Он сосредоточенно нахмурился.
– Ничего. Ей это ни к чему.
Он взглянул на меня и покраснел.
– Клод хотел сказать, что сейчас ей пока ничего не надо, – поспешила объяснить Чармиан. – Когда я принесла ей цветы, она даже не посмотрела на них.
– О, – ответил Шолто, – понимаю. Сочувствую. Надеюсь, она скоро поправится. – Его руки, обнимавшие Чармиан, внезапно соскользнули с ее плеч, и Чармиан, постояв с минуту в какой-то растерянности, отошла и прилегла на диван.
– У тебя сегодня отекли ноги, – сказал Шолто. Он присел рядом с ней и провел пальцем по ее распухшим щиколоткам. – Черт побери, какой отек!
– Раньше никогда такого не было, хотя, мне кажется, это в порядке вещей. Клод, ты пообедаешь с нами?
– Нет, не могу. С удовольствием пообедал бы, но у меня срочная работа.
– Ты обязательно должен остаться, Клод, – вдруг сказал Шолто. – Чармиан умрет с тоски. Я не люблю оставлять ее одну.
– Значит, ты снова уходишь? – спросила Чармиан, казалось, без видимого интереса или удивления.
– Да, понимаешь, просто необходимо. Надо повидаться с Паркером. Он к этому делу тоже причастен и может замолвить за меня словечко, если все пойдет так, как я рассчитываю.
– Тогда, конечно, иди. – Чармиан поднялась и налила нам по рюмке хереса. – Но я не хочу задерживать Клода. Раз он говорит, что занят, значит, это действительно так.
– Не то что я, ты хочешь сказать? – Шолто вопросительно посмотрел на нее. – Мне, бедняге, уж ничего и сделать нельзя. Ведь я для дела стараюсь.
– Причем здесь ты? Я говорила о Клоде, – спокойно ответила Чармиан и опустила глаза на руки, сложенные на коленях.
– А ты не хочешь выпить с нами? – спросил я Чармиан.
Она покачала головой.
– Правда, доктор говорит, что если немного, это не вредно, но мне не хочется. Эван составит тебе компанию. – Она оживилась, поглядывая то на меня, то на Шолто, словно просила нас быть друзьями. – О, как я хочу, чтобы все поскорее кончилось!
– Сколько еще?
– По всем подсчетам, две недели. Но разве все бывает так, как рассчитываешь?
Шолто выпил рюмку и снова наполнил ее.
– Еще, Клод?
Я отказался. Мне было тяжело дышать с ним одним воздухом, и я не мог даже ради Чармиан заставить себя относиться к нему, как к близкому человеку.
– Мне пора. Я позвоню тебе вечером, Чармиан.
– Зачем?
– Просто так, чтобы развлечь тебя. Почему ты не приглашаешь гостей?
– Я никого не хочу видеть, – ответила она. В глазах ее была тоска, но Шолто упорно избегал ее взгляда. Он встал, чтобы проводить меня в прихожую.
– Ну, как ты находишь Чармиан? Держится молодцом, правда?
– Да.
– Она у меня молодчина.
Мне трудно было поверить, что он говорит серьезно. Не может быть, чтобы он не видел, как она страдает.
– Эван, нехорошо, что она каждый вечер остается одна в пустой квартире.
– Послушай, Клод, – горячо воскликнул он, – ты думаешь, я сам этого не понимаю? Но все так неудачно складывается. Именно сейчас. Я, право, не виноват. – Он засмеялся. – Не могу же я все время быть нахлебником у собственной жены. Мне надо как можно скорее найти работу. Ты не представляешь, что значит сейчас искать работу.
– Хорошо, если работу, – заметил я.
Он посмотрел на меня так, словно хотел рассердиться, но передумал. Вместо этого он широко улыбнулся и хлопнул меня по плечу.
– Передай мой привет мадам Хелене. И не стесняйся, скажи, если что нужно.
Протянув руку, чтобы открыть дверной замок, он чуть было не потерял равновесие и, стараясь удержаться, обхватил меня руками. С годами его неловкость усиливалась и словно выдавала неустойчивость характера, неопределенность стремлений и затаенные страхи. Он улыбался, что-то утверждал с уверенностью, но казалось, что почва колеблется у него под ногами.
– Немного под парами, – весело заметил он. – Ну, прощай. Позвони Чармиан, не забудь. Это ее развлечет.
Я заканчивал брошюру о Хуго ван дер Гусе для художественной серии и пытался придать удобочитаемую форму беглым и беспорядочным заметкам, наспех сделанным мною в библиотеке Британского музея. Это была тяжелая, скучная и неблагодарная работа, и я боролся с искушением позвонить Биллу Суэйну и напроситься к нему в гости. К тому же я был слишком расстроен, чтобы сосредоточиться на работе. Я думал о том, что в восемь я наконец смогу позволить себе рюмку вина, а в девять – прочесть еще одну главу из Честертона (его книгу «Клуб удивительных профессий» я не читал и совсем недавно приобрел у букиниста). В половине десятого я позвоню Чармиан. Однако работа не спорилась. Мысли об отдыхе и ждущих меня маленьких удовольствиях совсем отбили к ней вкус. Дело кончилось тем, что я взялся за Честертона и вместо положенной одной главы читал до тех пор, пока не раздался телефонный звонок. Было без четверти одиннадцать. Звонила Чармиан.
– Я ждала, что ты позвонишь, как обещал.
– Я как раз собирался.
– Да?
– Как ты себя чувствуешь?
– Именно поэтому я тебе и звоню.
В голосе ее были испуг и растерянность.
– Что-нибудь случилось?
– Должно быть, началось. Сама не знаю. Кажется, раньше на целую неделю. Какие-то странные боли, ничего особенного, но очень странные боли… вот уже в течение двух часов. Как ты думаешь, что надо делать?
– Господи, откуда же мне знать? Ты бы лучше позвонила врачу.
– Представляешь, как будет неудобно, если окажется, что это желудок? Я и сама поначалу так думала, но боли повторяются через определенные промежутки, каждые восемь минут, я заметила. Совсем пустячные, терпеть можно, но… – Она была явно встревожена.
– Не знаешь, где Эван?
– Нет, не знаю.
– Он собирался встретиться с каким-то Паркером, – напомнил я.
– Да, но, очевидно, они где-то ужинают.
– А если позвонить миссис Шолто?
– Только в крайнем случае. – Чармиан не то охнула от боли, не то засмеялась. – Ну вот, опять началось.
– Немедленно позвони – ну этому, как его там, Стивенсу, что ли, а я сейчас еду к тебе.
Теперь и я не на шутку встревожился. Поймав такси на Кингс-роуд, я ехал в Риджент-парк, терзаемый страхами, что доктора может не оказаться дома и роды начнутся прежде, чем кто-либо из нас успеет добраться до квартиры Чармиан. Я с ужасом думал о том, что меня там ждет.
Но меня встретила веселая и оживленная Чармиан, уже готовившая чай доктору Стивенсу. Она не без гордости похвасталась ему, что вот уже целый месяц держит наготове чемоданы со всем необходимым.
– Ну что, действительно началось? – спросил я доктора.
– Разумеется. Но все удовольствие еще впереди. Я отвезу ее на своей машине, вот только допьем чай. Как все первородящие, – произнося этот профессиональный термин, он с улыбкой посмотрел на меня, – она излишне суетится и волнуется. Я еле убедил ее дождаться вас, не то вам пришлось бы поцеловать замок.
Я пожалел, что не Макморроу, а какой-то неотесанный Стивенс пользует мою сестру. Его грубоватый юмор и напускная бодрость не внушали доверия и раздражали меня. Он вышел, чтобы позвонить в родильный дом, который находился где-то в Сен-Джонс-вуде.
Чармиан присела на ручку кресла, поставив чемоданы у ног. На голове у нее был вязаный капюшон с широкими, как шарф, концами, падавшими спереди на полы беличьей шубки, еле сходившиеся на груди.
– Ну? – сказала она и храбро улыбнулась.
– Все в порядке?
– Да. Я совсем не боюсь. Не понимаю, как можно бояться, когда знаешь, что это обыкновенные роды. Дай-ка мне сигарету. Мои кончились.
Она молча курила минуту-другую и вдруг, побледнев, бросила сигарету на пол.
– Не могу. Меня сейчас вырвет.
Она выбежала из комнаты, а когда вернулась, то была очень бледна и казалась подавленной.
– Который час?
– Скоро одиннадцать.
– Всего лишь? А мне казалось, уже за полночь.
Мне тоже казалось, что уже очень поздно. Я смотрел на осунувшееся лицо Чармиан и думал, что теперь бедняжке не скоро удастся отдохнуть.
Чармиан подошла к окну и посмотрела в него.
– Снова снег, или это дождь? Не могу понять.
– Я останусь и дождусь Эвана.
– Правда? Только не пугай его. Скажи, что все хорошо.
Весьма сомнительно, подумал я, что Шолто присущи такие нормальные человеческие чувства, как страх и беспокойство за ближних.
– Пожалуй, следует позвонить твоей свекрови. Я сделаю это, как только ты уедешь.
Вернулся Стивенс.
– Все в порядке, миссис Шолто. Я готов, теперь дело за вами.
– Зачем? – с беспокойством воскликнула Чармиан. – Она еще вздумает приехать в больницу.
– О чем вы? Что случилось? – Стивенс вопросительно посмотрел на Чармиан, потом на меня.
– Моя сестра боится, что ее свекровь увяжется за нею в родильный дом, – сказал я, нимало не беспокоясь, что ставлю Чармиан в неловкое положение.
– А мы ее не пустим, вот и все, – весьма решительно заявил Стивенс. – Пусть и не пытается. Итак, мистер…
Я назвал свое имя.
– Итак, мистер Пикеринг, давайте-ка проводим нашу пациентку вниз. Она у нас молодчина, и мы в обиду ее не дадим.
Мы спустились вниз к машине. Я уложил чемоданы Чармиан в багажник.
– Ну? – промолвила она.
Яркий свет фонаря над входом упал на ее лицо.
– Счастливого пути, – сказал я, – я буду каждый час справляться по телефону. Я не дам им покоя, вот увидишь.
– Звони сколько хочешь. – Она умолкла. – Ну, а теперь…
Я приблизился к ней. Лицо ее исказилось гримасой, как у ребенка, которого насильно увозят из родного дома, глаза были полны слез. Она обхватила меня за шею и поцеловала в щеку.
– До свидания, Клод, милый. Только не надо…
– Что?
– Не надо пугать Эвана. Скажи ему, что мне очень хотелось его видеть…
Она с трудом оторвалась от меня и села в машину.
– Не волнуйтесь, – крикнул мне Стивенс, включая скорость. – Все будет хорошо.
Машина рывком тронулась с места и свернула на обледенелую мостовую, прорезав темноту сильным светом фар. Я не уходил, пока она не скрылась из виду. Тогда я поднялся в опустевшую квартиру и позвонил миссис Шолто. Рассказав ей все, я убедил ее по крайней мере до утра ничего не предпринимать.
– Где Эван? – спросила она, и голос ее дрогнул.
– Как всегда, ищет работу, – ответил я и повесил трубку.
Я принялся ждать Шолто. Он вернулся в половине первого ночи, веселый и довольный собой, с багровым лицом. Он был пьян.
– Хэл-ло! Что ты здесь делаешь? Где Чармиан?
– Отправилась рожать твоего ребенка.
Он тупо уставился на меня, стягивая с плеч пальто. Он плохо соображал.
– Убирайся к черту.
– Я не шучу. Началось часов в десять. Доктор Стивенс отвез ее в родильный дом.
Наконец до него дошел смысл моих слов.
– Господи, но ведь еще не время? Как она? Здорова?
– О, вполне. Держалась отлично. Только под конец сдала и немного всплакнула. Просила не пугать тебя.
– О господи! – снова воскликнул Шолто, тяжело плюхаясь в кресло. – А мама знает?
– Да.
– Вот уж не думал, что это случится раньше срока, черт побери! Если бы знал, никуда бы не пошел.
– Я думаю.
– Подожди, – сказал он решительно, словно останавливая меня, хоть я отнюдь не собирался что-либо еще говорить. – Я должен позвонить туда.
Он поговорил по телефону со старшей сестрой. Та заверила его, что миссис Шолто чувствует себя «нормально», и попросила не беспокоить их до утра. В восемь утра он может позвонить, приезжать совсем незачем.
– Проклятые заплесневелые души! – возмущался Шолто, передавая мне этот разговор. – Ох уж эти бабы! Уверен, что она старая дева. «Нормально»! Что значит «нормально»? Любят наводить тень на ясный день – делают вид, будто знают что-то такое, что другим не известно.
– Ну что же, – сказал я, – пожалуй, теперь я могу идти домой. Если что-нибудь узнаешь раньше меня, обязательно позвони. Я тоже буду звонить туда утром.
Эван важно надул щеки и с шумом выпустил воздух.
– О’кей, положись на меня. Договорились? Пожалуй, мне тоже не мешает соснуть.
– Неужели ты способен сейчас спать? – спросил я с откровенным удивлением.
– А что мне остается делать? – ответил он сонно и неверными шагами направился в спальню, наткнувшись по дороге на столик и расплескав воду из вазы с цветами.
Я не сомневался, что он заснет сном праведника, а утром, как ни в чем не бывало, отдохнувший и бодрый, справится о новостях.
Однако утро не принесло новостей. В девять утра я отправился в родильный дом и поговорил со Стивенсом. Он предупредил меня, что роды будут трудными.
– Оснований для тревоги пока нет. Все идет нормально. Супруг уже навестил ее, и это ее немного ободрило.
– А могу я ее повидать?
– Право, я бы не советовал. Я и его не хотел пускать, но очень уж она просила.
– Вы чем-нибудь помогаете ей?
– Я сделал ей внутримышечный укол, но это один из тех редких случаев, когда укол не помогает. Позднее мы сможем помочь ей более эффективно, а пока…
– Надеюсь, вы не из тех, кто считает, что на все воля божья?
– Ну что вы, – ответил Стивенс. – Прежде всего я считаю, что тяжелые роды изматывают роженицу и затягивают выздоровление. А я хочу, чтобы ваша сестра вспоминала первые роды без страха и содрогания. Как счастливое событие в своей жизни. Да, да, счастливое, – добавил он. – Я еду домой завтракать. Могу вас подвезти.
Мысль о том, что Стивенс будет спокойно завтракать, в то время как Чармиан мучается, привела меня в негодование. Он, должно быть, заметил мое состояние, ибо тут же вполне разумно сказал:
– Она в надежных руках. Мне позвонят, как только я понадоблюсь. – И внимательно посмотрел на меня. – Муж хорошо к ней относится?
– Почему вы спрашиваете меня об этом?
– Потому что она плакала, когда мы ее привезли, и это вовсе не от страха или боли. Она все время спрашивала, не звонил ли муж, и повеселела лишь тогда, когда ей сообщили, что он позвонил. – Стивенс помолчал. – Вот поэтому я и спросил вас.
– Ничего утешительного я сказать вам не могу, – ответил я.
– Я так и подумал, – промолвил Стивенс.
Из родильного дома я отправился в больницу к Хелене.
– Сегодня мы что-то неважно себя чувствуем, – сообщила мне сестра. – Температура поднялась.
Я и сам видел, что Хелене стало хуже. Когда я сел у изголовья, она даже не узнала меня. Лишь немного спустя она слабо улыбнулась мне, но ничего не сказала, а только легонько и будто со злорадством потрепала меня по руке, словно радовалась, что заставляет тревожиться, или хотела сказать: «Так тебе и надо, поделом». Посидев немного, я собрался уходить и попросил сиделку в случае ухудшения немедленно позвонить мне домой.
– Мою сестру отвезли в родильный, – пояснил я. – Первые роды – и на две недели раньше срока.
– Надеюсь, все обойдется благополучно?
– Как будто. Так по крайней мере уверяет врач.
– В таком случае мы ничего не скажем об этом леди Арчер, не так ли? – На плоских и твердых щеках сиделки неожиданно появились ямочки. Понимала ли она, что Хелене все уже безразлично?
