Текст книги "Решающее лето"

Автор книги: Хенсфорд Памела Джонсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Мы сидели в детской, отгороженные на какие-то спасительные мгновения от давящей атмосферы страданий и страхов, прочно утвердившейся в семействе Шолто. Зазвонил телефон.

– Подойди ты, – попросила Чармиан. – Эван не подходит к телефону, а свекровь спит.

– А где же Кристина? – Это была приходящая прислуга, нанятая всего три недели назад.

– Кристина? – переспросила Чармиан. Губы ее сложились в горькую усмешку. – Она ушла от нас через два дня после того, как арестовали Эвана. Мне кажется, что и эти-то два дня она оставалась лишь из любопытства – ей интересно было узнать, чем все это кончится.

Я пошел к телефону, но Эван опередил меня и снял трубку. Прислонившись к стене, он держал в руке шнур, на котором болталась трубка.

– Возьми. Какая-то баба. – Он сунул мне шнур в руку и вышел из комнаты.

Я услышал голос Элен.

– Миссис Шолто дома? Говорит Элен Эштон.

– Я узнал вас, – ответил я.

Наступило молчание, а затем:

– Это Клод?

– Да.

– Пожалуйста, позовите Чармиан.

– Сейчас. Элен, я должен вас видеть.

– Нет. Не надо. Пожалуйста, позовите Чармиан, если она дома.

Я подчинился. Все равно я ничего не смог бы сказать ей в эту минуту.

Чармиан, когда я сообщил ей, кто просит ее к телефону, как-то задумчиво посмотрела на меня, положила Лору в кроватку и неторопливо вышла из комнаты. Вернувшись минут через пять, Чармиан подошла ко мне, молча постояла рядом, потом сделала глубокий вдох, словно приготовилась что-то сказать, но снова плотно сомкнула губы. Наконец она промолвила:

– Элен сейчас придет ко мне. Она, разумеется, уже все знает. Я буду рада ее видеть. Ты знаешь, она так умеет успокоить.

Отстранившись немного, она посмотрела на нас в зеркало.

– Ты ведь не останешься? Элен будет здесь через полчаса.

– Не останусь, – ответил я. – Но почему ты говоришь об этом с такой уверенностью?

– О, – промолвила Чармиан, – я знаю. Что же все-таки произошло, милый?

Она так серьезно и внимательно посмотрела на мое отражение в зеркале, словно была неизмеримо старше и мудрее меня. Она редко вызывала меня на откровенность.

– Я просил ее быть моей женой, она мне отказала.

– Она будет твоей женой, вот увидишь.

– Не думаю.

– Почему?

– Потому, что я слишком долго медлил. Мы были влюблены друг в друга, и мне нравилось это состояние. Я наслаждался им. Все было хорошо. Затем я понял, что люблю ее, и мне казалось, что она тоже меня любит. Признаний не было, и именно в этом была прелесть наших отношений. Я жил, не думая, не рассуждая, и не хотел что-либо менять. Затем, когда я уехал в Америку, я сам не понимаю, что толкнуло меня на этот нелепый шаг. Мне захотелось проверить ее чувство, и я написал ей глупое письмо.

– Ах, вот оно что! – Чармиан вспыхнула. – Но как ты мог? Элен прелестная женщина. Она так не уверена в себе. Ты ведь это знаешь? Нет, ты знаешь только, что она резка, упряма, непримирима в своих взглядах, но тебе и невдомек, что решительность не всегда означает уверенность, и решительные люди вовсе не всегда уверены в себе. Я знаю Элен. Когда ты приглашаешь ее ужинать, она никогда не знает, какое платье ей надеть, опоздать ей на свидание или прийти вовремя, – вот почему она почти всегда приходит раньше. А как она терзается боясь, что выдаст свои чувства, а ты… ты просто не замечаешь этого. Ты усугубил в ней это чувство неуверенности. И этого она не может тебе простить.

– К черту твой психоанализ, – в сердцах сказал я, – ты уже заставила меня признаться в поражении, так не требуй от меня большего.

– Как мне хотелось, чтобы кто-нибудь из нас был счастлив! Чтобы я могла приходить к тебе и отдыхать душой, греться возле твоего счастья! А ты все испортил, лишил всего не только себя, но и меня тоже! О, если бы Хелена была жива! Если бы среди нас был хотя бы один разумный человек!

– Причем здесь Хелена?

Чармиан круто повернулась.

– Я сказала не подумав, я вообще перестала о чем-либо думать, ибо не способна сейчас сосредоточиться на чем-либо более двух секунд. В голове, словно карусель, все кружится, мелькает, мелькает… Я думала о себе. Если бы Хелена была жива, она помогла бы мне, подсказала, что мне делать с Эваном. Она заставила бы меня забыть о жалости. Ах, если бы я могла избавиться от этой отвратительной жалости к нему.

Она бросила на меня внимательный и даже, как мне показалось, испытующий взгляд.

– Знаешь, иногда я закрываю глаза и спрашиваю Хелену, как мне быть, и сама же отвечаю. И мне кажется, что я слышу ее голос. Я знаю, что это фантазия, плод моего воображения. Помнишь, как в «Святой Жанне»: «Господь говорит моими устами». Вот так и Хелена говорит моими устами, правда странно?

Она раскачивалась в моих объятиях, внезапно постаревшая, с застывшим измученным лицом.

– Хелена, Хелена, Хелена… – исступленно повторяла она. – Когда она была жива, она принадлежала тебе, а теперь она моя. В ней вся моя надежда…

Постепенно она успокоилась.

– Тебе лучше уйти, Клод. С минуты на минуту придет Элен.

Внезапно из своей комнаты ее позвал Эван, голос у него был испуганный, словно он заблудился в темноте.

– Иду! – крикнула Чармиан. Она поцеловала меня и даже не проводила до двери.

Однако мне не удалось избежать встречи с Элен – она каждый вечер бывала теперь у Чармиан. Стивен уехал к сестре, и она полностью располагала своим временем.

Она почти спокойно, без какой-либо натянутости разговаривала со мной, ибо ее мысли были поглощены теперь другим. Свою энергию и нежность она отдала Чармиан, словно молча предложила ей свою надежную защиту и помощь. Хитростью и уговорами она заставила Шолто хотя бы внешне сохранять достоинство, отвечала на телефонные звонки, отменяла визиты и подвергала цензуре письма некоторых не в меру сочувствующих друзей, прежде чем передать их Чармиан или Эвану.

Я находился в том обманчиво спокойном состоянии, когда кажется, что никакой любви не было, а было всего лишь увлечение, позволившее забыть на время мои неудачи. Отказавшись от идеализации Элен и как бы лишив ее какого-то внутреннего света и тепла, я смотрел на нее теперь без иллюзий и находил еще более привлекательной, но менее желанной. Между нею и Чармиан установилось то безграничное доверие, которое столь редко встречается между женщинами, но когда оно возникает, то обладает всеподчиняющей и таинственной силой.

Я не испытывал любви к Элен, как и она ко мне. Мы беседовали, как знакомые, без неприязни, но и без особого взаимопонимания.

– Как Стивен? – спросил я.

Это было после обеда. Миссис Шолто уже легла. Чармиан шила в детской, а Эван отправился гулять – он решался выходить из дому лишь после наступления темноты. Элен, утомленная, прилегла на кушетку, и ее профиль четко вырисовывался на фоне обоев с каким-то размытым цветочным рисунком. Она улыбнулась в ответ на мой вопрос.

– Торжествует победу.

– Воображаю, как вам теперь достается.

– Да. И все потому, что ему наконец удалось одержать верх. В последнее время он вызывал врача чуть ли не через день, чтобы только досадить мне. Вот почему я так рада, что он хоть ненадолго уехал.

Я смотрел на торчащую из ее косы шпильку, в выбившихся из прически курчавых прядях дробились блики света. Наконец шпилька совсем выпала, Элен легонько качнула головой, и тугая коса, заканчивающаяся крутым, как спираль, завитком, упала на плечо.

Элен поднялась и села на кушетке, шаря вокруг себя рукой и ища шпильку. Я поднял шпильку и подал ей.

– Спасибо. Я так торопилась, что швы на чулках у меня, должно быть, перевернулись. И коса совсем не держится.

Стоя перед зеркалом и подняв руки, она закалывала косу, хмурясь на свое отражение. Линии ее напрягшегося тела, маленькая, четко обрисовывающаяся грудь, плавная линия бедер заставили меня залюбоваться ею, но сердце было холодно как лед.

Она улыбнулась мне в зеркале и сказала с теплотой в голосе:

– Вы устали, Клод. Вам надо домой и хорошенько выспаться.

– Мне еще не хочется домой.

– Давайте выпьем чего-нибудь. Хотите?

– Боюсь, в доме уже ничего не осталось. Должны были доставить заказ из магазина, но почему-то не привезли.

– Посмотрим, авось и найдется, – весело воскликнула Элен. Она подошла к столику и, взяв бутылку, заглянула в нее. – Есть немного хереса.

– Лучше не трогать. Эван наверняка рассчитывает на него после прогулки.

– Ну и пусть его рассчитывает, – решительно заявила Элен. Она налила мне хереса, затем себе. – Вам жаль его, Клод?

– А разве можно его не жалеть? Положение у него – хуже не придумаешь.

– А я вот могу не жалеть, – ответила она. – Из всех вас, пожалуй, только у меня одной достаточно силы воли.

– В данном случае жалость – это всего лишь дань сочувствия, не так ли?

– К черту такую жалость и такое сочувствие. Почему, любя Чармиан, вы все жалеете Эвана?

– Потому что она его жалеет. Если любишь человека, стараешься делать все, как ему хочется. А я люблю Чармиан.

– Вот так же все жалели Эрика, – промолвила Элен, зажав в ладонях стакан, – моего мужа. Жалели, когда он погиб. А до этого жалели меня. Все, что я вам о нем рассказывала, на самом деле было совсем не так.

Мне не хотелось слушать все с начала. Я не испытывал даже обыкновенного любопытства.

В комнату вошла Чармиан.

– Я рассказывала Клоду об Эрике, – сказала Элен с едва заметной улыбкой.

Чармиан села и закрыла глаза.

– Бедняжка Элен.

– Меня жалели потому, что он унижал меня на глазах у всех. Накануне его гибели мы снова поссорились – это была одна из тех ссор, когда слова произносятся вполголоса, с улыбкой, но тем не менее все всё слышат. Это произошло в баре почти перед его закрытием. Я не удержалась и сказала ему, что все знаю… Ему было наплевать, если я подозревала или о чем-то догадывалась, но он не переносил, когда мне доподлинно становилось что-либо о нем известно. Он спросил меня, что я собираюсь делать. Я помню, как он произнес эти слова – как чревовещатель, почти не шевеля губами, растянутыми в улыбке. Я не нашлась, что ответить. Мне хотелось плакать, но я должна была улыбаться, потому что все должны были думать, что мы мило болтаем. Когда он сказал, что, возможно, через несколько часов я стану вдовой, ибо все летчики смертники, я, не выдержав, ответила, что хочу его смерти. И я действительно хотела ее тогда, в ту минуту.

Чармиан прервала Элен так, словно она все знала или сама пережила.

– Разумеется, все слышали, как она это сказала, но никто не осуждал ее тогда. Все только жалели. Особенно девицы из вспомогательных отрядов.

– Эрик ответил мне: «Я постараюсь доставить тебе это удовольствие», – и отвесил поклон. Затем он сказал, что мы начинаем привлекать всеобщее внимание и что, пожалуй, нам лучше уйти. Он обнял меня за талию и заставил подняться. Продолжая обнимать меня, он пожелал всем доброй ночи, отпустил пару своих излюбленных шуточек, и мы ушли. Два дня спустя он был убит, и тогда все стали жалеть его и осуждать меня.

– Но вы сами себя достаточно жалели, пожалуй, больше, чем десяток ваших друзей и знакомых, – заметил я. – Стоит ли теперь расстраиваться?

– Я не расстраиваюсь, – ответила Элен. – Только с тех пор я осторожна в своей жалости и отдаю ее не всем и не всегда.

Чармиан ласково посмотрела на нее, и они обменялись понимающим взглядом. Почувствовав себя лишним, я распрощался и ушел.

В начале сентября Эван, Филд и Лаванда вторично были вызваны в суд. Был жаркий и душный день, и прозрачно-желтое небо напоминало по цвету шампанское. Чармиан, Эван и я прибыли в суд, где вскоре к нам присоединились Наоми и Джон Филд. Несколько минут спустя, к нашему удивлению, появилась Элен. Она кивнула Эвану, подошла к Чармиан и взяла ее под руку. Так мы стояли в вестибюле под часами с серым, засиженным мухами циферблатом и молчали – говорить было не о чем.

Женщины были одеты нарядно, почти празднично, только на их лицах было чуть больше косметики, чем обычно. На Чармиан было серое шелковое платье и серая шляпка с загнутыми кверху полями, открывавшая лоб. Элен была в элегантном бежевом костюме, вокруг шеи – все то же металлическое колье, а на лацкане костюма – золотая брошь с бирюзой.

Эван, словно не замечая стенных часов, поминутно смотрел на свои. Казалось, он не собирается здесь чему-либо доверять.

– Где же Лаванда? Ему давно пора быть здесь. Черт бы его побрал, почему он не идет?

– Дайте мне взглянуть на вашу брошь, – обратилась Чармиан к Элен, и та отколола брошь. Они обе стали так внимательно ее разглядывать, словно перед ними было какое-то чудо, а не обыкновенная безделушка.

Эван раздраженно прищелкивал языком, нетерпеливо поглядывал на часы, затем, вынув из кармана большой чистый платок, стал стряхивать невидимые пылинки с брюк. Филд и Наоми отошли в сторону. Наоми, держа мужа под руку, склонила голову и почти положила ее на плечо Джонни, и они напоминали воркующих влюбленных.

– Где же он, черт побери! – негодовал Эван не то про себя, не то обращаясь ко мне. – Куда он мог запропаститься? Если он задумал удрать, я… – В глазах у него была тоска. Должно быть, он и сам подумал о бегстве и свободе.

Наконец неторопливо, насвистывая, вошел Лаванда. Он выглядел шикарно в летней куртке с черными пуговицами и серых фланелевых брюках. Его фатоватый светлый кок сверкал от бриллиантина.

– Мое почтение, майор Шолто, – церемонно приветствовал он Эвана. Шолто молча кивнул.

Лаванда поздоровался со мной и с опаской покосился на Чармиан.

Судебная процедура заняла совсем немного времени. Ответчики получили право нанять адвокатов, была назначена дата слушания дела в лондонском суде, и все трое были вновь отпущены на поруки.

Мы ждали Эвана, Филда и Лаванду на залитой солнцем, грязной и насквозь продуваемой ветром улице.

– Уф-ф! – облегченно вздохнул Лаванда и широко улыбнулся.

Эван зевнул. Зевота то и дело раздирала ему рот, и глаза наполнялись слезами.

– Идем, – нетерпеливо сказала ему Чармиан, – скорее домой. Ты с нами, Клод? – Она даже не повернулась в сторону Филда, который смотрел на нее серьезно и печально – ни дать ни взять рыцарь, не ждущий ничего в награду за свою беззаветную преданность.

– Ну, я бегу на работу, – промолвила Элен, поцеловала Чармиан в щеку и внимательно посмотрела ей в глаза.

– Спасибо, родная, – прошептала Чармиан, – за все спасибо.

Элен пожала Эвану руку, что-то быстро сказала Наоми и Филду и, отказавшись от предложения Чармиан подвезти ее на машине в центр, быстро побежала к станции метрополитена.

– Уф-ф! – снова произнес Лаванда. – Вот дела-то какие, а, сэр?

Эван сделал вид, будто не слышит. Он взял Чармиан под руку, а затем совершенно неожиданно и меня тоже.

– Пошли, Клод, старина, нам не мешало бы выпить.

Я попрощался с Филдами.

И тут неожиданно Джонни Филд обратился к Чармиан:

– Я отдал бы свою правую руку, чтобы… – начал он.

– Оставьте вашу руку при себе, в ней никто не нуждается, – тихо и внятно произнесла Чармиан. – Во всем виноваты вы, я знаю это. Во всем.

– Мне очень жаль, что вы так думаете. – Потемневшие глаза Джонни выражали покорность, печаль и рыцарское благородство. – Вот все, что я могу сказать.

– Не смейте больше никогда, никогда обращаться ко мне! – выкрикнула Чармиан, и лицо ее залила густая краска гнева. – Я не желаю больше вас видеть.

– Неужели недостаточно зла совершено? – с болью и негодованием воскликнула Наоми.

– Должно быть, нет, – запальчиво ответила Чармиан. – Да, недостаточно.

Эвана передернуло от нового приступа зевоты.

– Пошли, хватит. Неужели ты не видишь, что я уже на пределе?

И он потащил нас к машине.

Дома он отказался от еды и не захотел успокоить встревоженную миссис Шолто. Он отвечал ей грубо и раздраженно, попросил ради всех святых не забывать, что не она является страдающей стороной. Прихватив с собой бутылку джина, он скрылся в спальне.

Чармиан, которой наконец можно было не притворяться, безмолвно плакала.

– У меня адски болит голова, – жалобно стонала она, – адски.

В комнату вошла няня, женщина с быстрыми, живыми глазами; она с трудом скрывала распиравшее ее любопытство. Няня справилась, следует ли ей пойти с Лорой на прогулку и не будет ли у миссис Шолто каких-либо поручений.

Чармиан, подумав с минуту, сказала:

– Если вы не возражаете, я сама погуляю с Лорой. А вы тем временем сможете закончить ночные рубашки.

– Как вам угодно, мадам, – ответила нянька. – Девочка уже одета. Нижние юбки тоже, если успею?

– Да, пожалуйста. Это было бы очень кстати.

– Неужели ты действительно собираешься гулять в такую жару? – спросил я у Чармиан.

– Да. Мне нужно уйти отсюда. Я должна побыть с Лорой. – Она проглотила таблетку аспирина, наспех попудрилась и оставила меня с миссис Шолто.

Старая леди казалась спокойной. Она попросила меня не уходить, если я никуда не спешу.

– Клод, сколько осталось до суда?

– Адвокат Эвана думает, что слушание назначат через месяц-полтора.

– Как, по-вашему, он выдержит? – На ресницах ее дрожали, но не падали слезинки, похожие на аккуратные капельки росы.

– Надо сделать все; чтобы помочь ему, – ответил я.

– Да, – решительно произнесла она, вскинув вверх квадратный подбородок, – да, мы должны помочь ему. Чармиан будет ему опорой. О Клод, как трудно иметь детей!

Я не знал, что ей сказать.

– Это такая ответственность. Где-то я ошиблась как мать, где-то недоглядела!

– Не вините себя напрасно.

– Его отец был такой эгоист, всегда занят только собой, – сказала она тихо, растерянно вглядываясь в прошлое, словно в разостланную перед нею некую огромную географическую карту. – Он не баловал Эвана. Люди, занятые собой, не балуют своих детей. Для этого нужно их любить. – Ее маленький рот горестно сжался. – Артур не находил времени для сына, разве только чтобы отругать его за то, что он ему мешает. Поэтому я старалась восполнить мальчику все, что могла. Я испортила его, понимаете? Я где-то ошиблась и потеряла чувство меры.

– Едва ли только этим можно все объяснить, – заметил я, не зная, что сказать. – Есть и другие причины.

– Это я должна понести наказание, – продолжала она. – Я должна вместе с ним сесть в тюрьму, если это ему грозит. Как могу я смириться с тем, что моего сына судят чужие люди? Наказывать следует родителей, а не детей. Нет, я не смогу примириться с тем, что его накажут другие.

И тем не менее миссис Шолто встретила катастрофу спокойно, почти бесстрастно, потому что в душе уже примирилась с нею.

В передней раздался звонок. Дверь открыла новая служанка. Она доложила, что некая миссис Лаванда желала бы видеть миссис Шолто.

Я взглянул на мать Эвана, она была напугана и растеряна.

– Ей, очевидно, нужны не вы, а Чармиан, я уверен.

– Скажите ей, что миссис Шолто нет дома. Скажите, что мы не можем ее принять, – заволновалась старая леди.

– Разрешите мне поговорить с ней, – предложил я. – Нельзя так просто отказать ей. Люси, эта дама молодая?

– Нет, в летах.

– Должно быть, это мать Лаванды, – сказал я миссис Шолто. – Думаю, следует принять ее.

– Какое она имеет право?..

– И тем не менее надо поговорить с ней. Проведите ее в кабинет, Люси. Я сейчас приду.

Я увидел женщину лет шестидесяти, грузную, с неподвижным землистого цвета лицом. Она стояла у письменного стола, сложив руки на ярко-зеленой сумке из пластика, которую положила на стол.

– Миссис Лаванда?

– Да, я мать Джорджа, – ответила она, произнеся эти слова, почти не шевельнув плотно сжатыми губами. – Вы будете майор Шолто?

– Нет, моя фамилия Пикеринг. Я брат миссис Шолто.

– Мне нужно с ней повидаться.

– Ее нет дома. Могу я быть вам полезен?

– Надеюсь, в этом доме найдется человек, который толком объяснит мне, что к чему.

Ее раздраженный голос, казалось, заполнил собою всю комнату. За напускной агрессивностью скрывались смятение и страх. Я предложил ей сесть.

– Нет, спасибо. Я пришла сюда не чаи распивать! Мне нужна правда. Джордж совсем потерял голову. Что с ним будет? Он ничего мне не говорит.

– Не знаю.

– Ну, вы-то знаете. Ведь ему грозит тюрьма, да?

Что я мог ей ответить?

– Значит, тюрьма? Сколько ему осталось ждать?

– Может, месяц или больше.

– Так. А вы не соврали мне, что жены майора Шолто нет дома?

– Нет.

– Я слышала женский голос. Кто это?

– Его мать.

– Я хочу ее видеть.

– Она слишком расстроена.

– Ага, она расстроена! Расстроена, значит. А я, по-вашему, не расстроена? – Лицо ее сморщилось от боли и отчаяния.

– Я знаю, что вы тоже расстроены, – сказал я. – И искренне вам сочувствую.

– Это Шолто и Филд должны сесть в тюрьму! – воскликнула она. – Я убила бы их собственными руками. Слышите? Я убила бы их!

– Я и сам бы охотно это сделал.

Она вздрогнула от неожиданности и посмотрела на меня недоверчивым и испытующим взглядом. А затем тихо, с нескрываемым презрением сказала:

– Так я вам и поверила. – Прижав ладонь ко лбу, она с силой потерла его.

– Неужели же у них денег нет, чтобы купить себе свободу, у этих ваших Шолто и Филда? Я думала, деньги могут все.

– Нет, не все.

– Хоть в этом есть справедливость… Да, я бы собственными руками их убила. Мой Джордж, он уже оступился однажды и поплатился за это. Он хотел жить по-честному. Он хороший мастер, знает свое дело и неплохой мальчик. И вот подвернулись эти двое со своими планами и проектами, у них, дескать, есть для него хорошая работа, прибыльное дело, где нужна смекалка, как раз то, что ему нужно, чтобы начать все по-новому. Особенно этот, слащавый такой, Филд. Чуяло мое сердце, что здесь что-то неладно. Я знаю своего Джорджа. Но разве из него хоть слово вытянешь? Молчит, как каменный. Он мне сказал, что поначалу отказался впутываться в их дела, но они ему клялись и божились, что все у них по закону… а Джорджу нужны были деньги. Он хороший сын. Мне нужна диета, у меня язва, лечение требует много денег. Необходимы рыба, яйца и все такое… Доктора думают, что все это так просто на дереве растет… – промолвила она с горечью. – А Джордж хотел помочь мне, понимаете? Он, конечно, и о себе думал, что правда, то правда, он не ангел. Но они его впутали. Они все это придумали. Что теперь будет?

– Для Шолто и Филда это конец.

– Ну нет, только не для таких, как они! – воскликнула миссис Лаванда. – Эти выберутся. Дайте им годика два, и они опять возьмутся за свое и опять будут наряжаться да разъезжать в шикарных машинах. Только моему мальчику уже не выбраться на прямую дорогу.

– Зачем вы пришли сюда? – спросил я. – Что можем мы для вас сделать?

– Я пришла, чтобы сказать его жене все, что я думаю об этом Шолто, – ответила миссис Лаванда. – И еще, чтобы хоть кто-нибудь сказал мне правду.

– Его жене можно не говорить, она и без того все знает. Может, вам станет легче, если я скажу, что миссис Шолто так же плохо, как и вам, но она готова терпеть все до конца. Какую правду вы хотите знать?

– Сколько им дадут в самом худшем случае?

– Года три.

– Три года, – повторила она, тупо уставившись на свою зеленую сумку, которую мяла в руках. Сумка была совсем новая. – Ведь он у меня один!

– Шолто тоже единственный сын.

– Я желаю его матери иметь шестеро таких сыновей, – вдруг сказала миссис Лаванда и в упор посмотрела на меня остановившимся взглядом своих желтых глаз. Воцарилось тяжелое, гнетущее молчание. Затем миссис Лаванда стала суетливо и растерянно оглядываться, словно испугалась, что оставила здесь какую-то вещь, перчатки или газету.

– Ну что ж, тогда все. Спасибо за правду. Все же я знаю теперь больше того, что я смогла бы вытянуть из своего сына.

– Мне очень жаль, что ему так не повезло.

– Спасибо, спасибо. Жалости мне как раз и не хватает, – сердито ответила она и направилась к двери, затем вдруг остановилась. На ее лице появилось какое-то торжествующее и вместе с тем отчаянное выражение. – Воображаю, каково теперь старой леди, его матери. То-то соседи будут судачить. Конечно, мне тоже несладко от их пересудов, но у нас это проще. Наши ко всему привыкли. От этих рабочих парней, мол, всего можно ждать. Ведь вы небось так думаете?

– Я понимаю, как вам тяжело.

– Ну, ничего, я умею не терять голову в трудную минуту и не падать духом, – тихо ответила она. – В тот раз тоже было нелегко, но мы с ним перетерпели. А теперь… Я буду помогать ему. У него… я хочу сказать, у этого Эвана Шолто, есть отец?

– Нет, он сирота, как и ваш сын. Его мать осталась вдовой.

– Да-да, как и мой сын. Ну ничего, он вывернется, ваш Шолто, вот увидите. А вот мой – нет. Я знаю, для него это конец.

В передней она обернулась и сказала:

– Я на вас не в обиде, не думайте. Я знаю, что вы-то здесь ни при чем. Думаю, что и вам сейчас несладко.

Она коснулась моей руки. Лицо ее просветлело и стало почти приятным.

– Знаете, что я подумала? Может, мой Джордж все же выдержит, а? Может, как раз те двое не выдержат?

– Я уверен, что вы сделаете все, чтобы помочь ему.

– Да, сделаю.

Я не сомневался, что она сделает невозможное, чтобы поддержать сына, не обращая внимания на косые взгляды и злословие соседей. Она будет верить в своего мальчика, пока жива. И даже если в критическую минуту она вынуждена будет взглянуть правде в лицо, то и тогда, собрав крохи своей упрямой веры, она скажет, что он не виновен и на все воля божья.

Два дня спустя я получил письмо от Колларда, который повторил свое предложение. Теперь он писал конкретно и вполне официально: если я согласен заняться составлением каталога, он готов подписать со мной контракт на два года, установить мне жалованье – семьсот фунтов в год и предоставить бесплатную квартиру. По истечении срока контракта или в случае смерти Колларда до того, как срок контракта истечет, муниципалитет городка Б. должен предложить мне место хранителя музея с жалованьем, которое они сами сочтут возможным мне определить.

Разумеется, я тут же поделился новостью с Крендаллом, и, как и следовало ожидать, тот принялся высмеивать меня.

– Представляю, что за жизнь там тебя ждет. Два года! И каждый день – настой из чернослива. Научишься, как истый житель севера, проглатывать букву «р» и тянуть гласные. Завидная перспектива, нечего сказать, поздравляю.

Суэйн, заглянувший в галерею, чтобы еще раз полюбоваться своей последней картиной, возмутился и яростно набросился на него:

– Перестань паясничать, Крен. Для Клода это просто находка: прочное место, и притом возможность самостоятельной работы. Да я бы сам ухватился за это предложение, если бы Клемми согласилась расстаться с Лондоном. Не раздумывай, Клод.

– Представляю его в северной Англии, в глуши, где день-деньской льет дождь, – не унимался Крендалл. – Коротать вечера в компании фабрикантов скобяных изделий и торговцев шерстью! Они ведь, знаешь, какие шутники: «В кино я признаю только этого, как его… вот-вот, Чаплина! Ха-ха-ха!» И при этом так дружески хлопнут тебя по спине, что угодишь в канаву, где недолго и захлебнуться в грязи.

Мы с Суэйном не могли не отдать должное живому воображению Крендалла, однако усомнились в его объективности.

– Я лично люблю северную Англию, – заявил Суэйн. – Там по крайней мере ценят культуру и серьезно к ней относятся. Они не утратили интереса к жизни, чего не скажешь о теперешних лондонцах. Пресыщенные, развращенные дилетанты.

– Зимой там адски холодно, – не сдавался Крендалл. – Кроме того, тебе придется жрать рубленую печенку и свиные ножки.

– А сам-то небось дальше Хайгейта не бывал, – возмутился Суэйн.

– Бывал даже в самом Бирмингеме.

– Ого. Так вот, позволь тебе сказать, что я родился в Шеффилде. Поэтому не морочь мне голову всякой ерундой.

– Что-то ты там недолго задержался.

– Не по своей воле, поверь. Моя матушка притащила меня сюда в бельевой корзине, и я всю дорогу орал как резаный.

– Что ж, ты можешь выбирать, – огорченно буркнул Крендалл. – Но если есть возможность остаться в Лондоне, почему бы ею не воспользоваться?

– Потому что ему надоело заниматься ерундой, – отрезал Суэйн. – Это не для Клода – все эти кривлянья от искусства и бездельничанье.

Они яростно спорили, совершенно забыв обо мне. В полдень, когда я уходил завтракать, они все еще продолжали сражаться, а я так же был далек от решения, как и в самом начале спора.

Встреча с Элен произошла неожиданно. Я говорил с ней и думал: как часто я мечтал о такой неожиданной встрече на улице, как ждал ее и готов был даже пуститься на хитрости, лишь бы ее устроить, а теперь сердце бьется ровно, словно ничего и не произошло, и кровь не приливает к щекам.

Элен справилась о здоровье Чармиан, сообщила, что ее отец все еще гостит у сестры, а затем спросила, не могу ли я дать ей почитать книгу Лоуренса «Сыновья и любовники».

Ничуть не лукавя, я предложил занести ей книгу вечером, поскольку буду в ее районе – мне предстоит обедать с одним художником, выставку которого Крендалл намеревается устроить весной.

– Я не думаю, что обед затянется, по дороге домой я мог бы занести вам книгу. Часов в десять не поздно для вас?

– О нет, если вас это не затруднит, разумеется, – согласилась она.

Для нее, так же как и для меня, это был самый обыкновенный разговор двух знакомых, случайно встретившихся на улице.

– Что предполагают делать Чармиан и Эван? Они останутся в Лондоне?

– Не знаю. А почему вы об этом спросили?

И тут Элен сообщила мне о предложении Чарльза Эйрли. В Прайдхерсте, графство Кент, у него есть дом. Обычно с мая по ноябрь он сдает его, но сейчас дом пустует. Эйрли охотно сдаст его Чармиан за умеренную цену. Дом меблирован, есть все вплоть до столового серебра и постельного белья. Имеется даже приходящая прислуга. Может, Чармиан стоит пожить там с мужем? В сущности, это предложение Эйрли, а Элен просто передает его.

Я согласился, что мысль неплохая, и попросил Элен поговорить с Чармиан.

– И обязательно поблагодарите мистера Эйрли, – сказал я.

Элен улыбнулась.

– Он ужасно любит помогать людям. Правда, иногда его помощь принимает весьма своеобразные формы. Например, одной моей родственнице, которую оставил муж, он упорно посылал билеты на концерты. У меня не хватило духу сказать ему, что она абсолютно лишена слуха и терпеть не может музыку. Итак, – она подняла кверху свое маленькое энергичное лицо, словно посмотрела на невидимые часы у меня над головой, – мне пора. Жду вас вечером.

Я смотрел ей вслед, и ее характерная скользящая походка позволила мне долго различать ее в толпе, даже когда ее платье стало всего лишь неярким расплывшимся пятном. Она была для меня сейчас не больше чем случайно встреченная подруга детства, которую приятно было увидеть – и только.

Около десяти я был у Элен и вручил ей обещанную книгу.

– Я сварила свежий кофе. Или вы боитесь бессонницы? – сказала она.

Вечер был жаркий, душный. На Элен было старенькое белое шелковое платьице без рукавов, какие надевают летом по утрам на морских курортах, и туфли на босу ногу.

– От кофе я не откажусь. О, я вижу, вы купили книжную полку!

– Да, два дня назад. Собираюсь покрасить ее, если только будет время и я буду меньше уставать. Ну, что у вас нового? Кроме Эвана, разумеется. Я передала Чармиан предложение Эйрли. Она очень заинтересовалась. Правда, она не знает, как отнесется к этому Эван.