355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Григорий Линьков » Война в тылу врага » Текст книги (страница 22)
Война в тылу врага
  • Текст добавлен: 7 октября 2016, 02:23

Текст книги "Война в тылу врага"


Автор книги: Григорий Линьков



сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 45 страниц)

Филипп Яковлевич долго колебался, прежде чем вышел в лес партизанить, но, уж раз выйдя, отдался работе всем существом. Выдержанный, смелый, расчетливый, он действовал со спокойной мужицкой хитрецой. Забота о своих людях была у него на первом плане. «Лошадь не корми, она и то не повезет, а человек, чай, не лошадь», – говорил он. И, глядишь, то лишнюю буханку хлеба расстарается для ребят, а то так и пару-другую штанов прихватит, заговорив зубы завхозу. «Что ж, я их голых, что ль, поведу, чай, они люди». Взрывчатка и арматура у него всегда были заранее приготовлены, подогнаны, тщательно уложены. Зато и вид у Садовского и его ребят был всегда подтянутый, веселый.

Поезд, подорванный пятеркой Садовского, шел из Молодечно в Минск с живой силой и на большой скорости. Полотно было заминировано так удачно, что более половины состава разбилось вирах, а светлая ночь давала возможность точно установить размеры катастрофы. Однако отходить предстояло по открытой местности, и эта же светлая ночь могла погубить подрывников, Поэтому Садовский отослал своих ребят в лес, – всех, кроме Терешкова, который никак не шел прочь. Затаились метрах в семидесяти от линии. Язычки пламени кое-где пробивались сквозь обломки вагонов, и ночной ветерок нес в сторону наблюдавших запах дыма и гари. Только через добрый десяток минут уцелевшие фашисты опомнились и начали беспорядочный обстрел местности. Тогда Садовский и Терешков отползли на близлежащую высотку и оттуда, из мелкого кустарника, продолжали наблюдение вплоть до восхода солнца, когда на место крушения прибыли два санитарных поезда: один – из Минска, другой – из Молодечно. Тут, наблюдая, как гитлеровцы грузили в поезда раненых и убитых, товарищи насчитали свыше трехсот человек, выведенных из строя силами одной пятерки.

Ночью на пути к условленному месту встречи Садовский с ребятами слышали сильный взрыв в стороне Радошковичей. Очевидно, Соломонов со своей группой также выполнил свою задачу и с часу на час должен был прибыть к нам. Я даже высылал людей ему навстречу, чтобы он не миновал как-нибудь нашу просеку, но тщетно: Соломонова не было. Тем временем наше положение усложнилось.

Произошел весьма неприятный и даже позорный для нас случай. Один мужичок из ближайшей деревни якобы сообщил моему командиру хозотделения некоему Сыско, что неподалеку в лесу скрывается группа командиров: их было будто бы двенадцать человек – все молодые, здоровые, одеты хорошо, вооружены автоматами и хотели связаться с каким-нибудь большим партизанским отрядом. И вот Сыско стал настойчиво просить, чтобы я пустил его связаться с этими командирами. Я запретил, объяснив, что такой группе незачем искать отряд партизан, они сами его прекрасно организуют, Но Сыско не унимался. Получив отказ у меня, он начал уговаривать Брынского. Через несколько минут подошел Антон Петрович и стал убеждать меня, что Сыско прав и следовало бы удовлетворить его просьбу.

И вот тут-то я проявил недопустимую для командира уступчивость. Чорт его знает, почему я это сделал: то ли от усталости, то ли от беспокойства за отбившиеся группы – голова была занята не тем, – только я отпустил Сыско и с ним еще одного бойца. При этом я все же предупредил его, что заходить им в деревню обоим категорически запрещаю. Второй из них должен быть наблюдателем на опушке леса. В случае провокации он прикроет отход Сыско из деревни. Меня заверили, что это будет выполнено в точности. Сыско пришел в наш отряд из Чашников. Его знал хорошо Соломонов. Он был у нас вне всяких подозрений.

К той поре, когда отпущенным в деревню надо было бы возвращаться, с той стороны послышались хлопки винтовочных выстрелов, и мы поняли, что наши разведчики нарвались на полицейскую засаду. Под вечер наши ребята встретили местного лесника, и он им рассказал, что двое партизан попались полиции в соседней деревне, один был убит наповал, другой сдался живым. По описанию лесника, сдавшимся в плен был Сыско.

Я всегда считал, что трус – это предатель в потенции, и не только потому, что он оставляет товарищей в бою, а потому, что может допустить взять себя в плен живым. А там, под пыткой, перенести которую не всякому храбрецу под силу, слабый человек покажет все, что угодно. Ясно было, что Сыско попался на провокацию и теперь в гестапо, может быть, уже выдавал место нашей стоянки. Кроме того, я узнал от одного бойца хозотделения, что разговор мужика о группе командиров происходил не с Сыско, а с одним из бойцов его отделения, о чем сам Сыско узнал от этого бойца позже. Таким образом, этот человек обманул меня и Брынского. К тому же, как мы потом установили, Сыско не выполнил моего приказания оставить посланного с ним бойца на опушке леса. Не за тем ли, чтобы перейти на сторону гитлеровцев?

Надо было сниматься и уходить немедленно, но как же можно было уйти, бросив на произвол судьбы отставшие группы подрывников? Ведь они могли по нашим же опознавательным знакам прийти прямо в лапы карателей, Оставив наблюдателя на месте стоянки, мы перенесли ее на три километра в сторону и, тщательно приготовившись к обороне, стали ждать. В ночь с 17 на 18 июня никто в отряде не сомкнул глаз.

Следующий день прошел в напряженном ожидании, а к ночи появилась одна из отставших групп, с успехом выполнившая свое задание. Теперь не было только пятерки Соломонова. Мы записали на свой счет девятнадцатый пущенный под откос эшелон врага. Но радость наша была омрачена: командир группы сообщил, что в одном из местечек, мимо которых он проходил со своими подрывниками, была захвачена полицией пятерка партизан. Двоих из них, оставшихся в живых, каратели взяли в гестапо. Что это были за люди, нашим подрывникам установить не удалось, но местечко это было на пути возвращения Соломонова, и все мы про себя подумали, что это были наши друзья. Я решил, что Соломонова и его отважных товарищей уже нет в живых. И мы все крепко горевали.

С тяжелым сердцем я приказал сниматься – ждать нам было больше некого.

В полученной в это время радиограмме из Москвы нас предупреждали, что при дальнейшем отклонении отряда на запад радиосвязь с Москвой может стать ненадежной. Намеченное нами место для базирования отряда в новом районе – озеро Выгоновское – находилось почти на двести километров западнее этих мест. К тому же приходилось учитывать и то, что произошло: если Сыско – предатель и, находясь в Отряде, добывал нужные сведения для врага, то он мог как-то разузнать о конечном пункте нашего перехода. Поэтому я решил изменить наш дальнейший маршрут.

Конечным пунктом для базирования отряда было намечено озеро Червонное Житковичевского района Полесской области.

6. Случай на Суле

Двое суток мы шли по лесам Налибокской пущи, отмахиваясь от преследовавших нас бесчисленных стай мошкары и комаров ветками березы. Это была живописная дикая природа тайги, почти не тронутой человеком. Местность была сухая и слегка холмистая. Огромные деревья жили здесь до конца своих дней и умирали естественной смертью, если не становились жертвой урагана или грозы. Наблюдая эти места, прекрасные для базирования крупного партизанского соединения, я был доволен тем, что по разработанному нами плану сюда должен перебазироваться Щербина с частью своих людей, Наши наметки оказались правильными.

Новички, принявшие на свои плечи часть нашего груза, позволили отряду итти быстрее. Только одна пятерка, в которой находился Седельников, все время тащилась в хвосте и замедляла движение остальных.

Мне было жаль терять Седельникова. Инженер-механик по образованию, он мог быть очень полезен в диверсионных операциях на железных дорогах. На привалах я присматривался к нему. Культурный, исключительно живой, но всегда выдержанный, с размеренными движениями, он умел располагать к себе людей. Из него получился бы неплохой командир, Я знал, что он был призван в армию в июле 1941 года, участвовал в нескольких крупных сражениях в качестве рядового бойца-автоматчика.

Пропустив мимо себя отряд, я подошел к Седельникову, чтобы поговорить с ним откровенно.

– Ну, инженер, как шагается? – спросил я его.

– Стараюсь не отставать, товарищ командир, – ответил он бодро и невольно поморщился, ступая на больную ногу.

А что у вас с ногой? Открылась рана?

– Нет, другое.

– Что же?

– Это длинная история, товарищ командир.

– А вы расскажите. За разговором-то легче будет итти.

– Вы помните ожесточенные бои в районе Витебска в сорок первом году? – спросил Седельников.

Я утвердительно кивнул головой, и он продолжал:

– Вот там я попал в плен. Горсточка автоматчиков, оказавшихся в окружении, отбивалась от целого батальона гитлеровцев и от их танков. Большинство погибло, часть наших, в их числе и я, оказались за колючей проволокой. В лагере военнопленных наша группа автоматчиков слилась с пленными с других участков фронта. Много там было и подозрительных лиц, явно подосланных гестапо. Они заводили разговор с наиболее простодушными бойцами на всевозможные темы семейной и боевой жизни. Устанавливали автобиографию простаков, а затем уже как близкие знакомые выкачивали от них все, что им известно о своих частях и товарищах по оружию. Так незаметно они выявляли командно-политический состав, коммунистов и комсомольцев среди пленных. Что делали гитлеровцы с такими людьми, вы сами знаете. Я понял, что не сегодня-завтра гестаповцы от кого-нибудь все равно узнают, что я комсомолец и кандидат партии, и меня ждет мучительная смерть. Я решил немедленно бежать. Ну вот. Когда нас погрузили в товарные вагоны, забили наглухо и повезли на запад, ночью я проломал стенку, подгнившие доски плохо держались на гвоздях, – и выбросился из теплушки на ходу поезда. При падении обо что-то сильно ударился и сломал левую ногу. Не помню, как и добрался до одного домика в лесу, в нескольких километрах от линии железной дороги. Хозяева-поляки оказались очень хорошими людьми. Выдавали меня за дальнего родственника, лечили. Лежал я у них с ногою в лубках недели две, стал понемногу ходить. Да вот рано, видать, с постели поднялся. Хотелось поскорее пробиться к своим. Отстаю немного…

– А вы знаете, что мои командиры имеют приказ живыми отстающих не оставлять? – спросил я прямо и взглянул в лицо своему собеседнику.

– Нет, не знаю, – ответил сконфузившийся Седельников.

– Теперь вижу: не знаете. А мне каждую ночь докладывают, что вы отстаете и движение отряда из-за вас задерживается.

– Это верно, я немного задерживаю движение отряда…

– Так как же нам быть? Ведь худо будет, если вы не сможете преодолеть весь намеченный путь. Может быть, попытаться найти в деревне надежного человека и оставить вас у него на время?

– Что вы, что вы, товарищ командир?! – взмолился Седельников. – Нет, лучше смерть, чем очутиться опять в лапах оккупантов. Я постараюсь пересилить все боли, но отставать больше не стану. Даю вам слово!

Мне хотелось верить Седельникову. Этот уроженец далекого Туруханского края, потомок политического ссыльного, видимо, был вынослив и способен на любой подвиг.

На третьи сутки нашего пути через Налибокскую пущу мы узнали от местных жителей, что в южной части лесов находится база крупного партизанского отряда капитана Цыганкова. Этот отряд назывался бригадой имени Сталина, был хорошо вооружен и проводил активные операции против гитлеровцев.

Прежде не раз доводилось нам слышать:

«Куда теперь? Ноябрь… В лесу ни крова, ни продуктов. Впереди крещенские морозы…

В Сосновку снова сделали наскок… Людей имают, под замком в нетопленых вагонах везут в Германию на работы… Нескольких расстреляли здесь… А куда податься? На дворе январь!..»

В феврале – марте слышалось уже иное:

«В Рудне каратели споймали одного Пахома хромыша… Все парни, мужики, девчата поутекали в лес и поховались…»

Осенью это говорилось шепотом, зимой вполголоса, по мере приближения весны – полнозвучно, а когда стаял снег, люди об этом стали говорить, открыто восторгаясь.

«…Хороший партизанский отряд у леса – это хозяин над деревней… – говорил нам пожилой крестьянин. – Нас реже навещают оккупанты, всякая нечисть прячется в кусты, дышать становится вольготнее».

Население белорусских сел и деревень в сорок втором году не было таким беззащитным, как с первых дней прихода оккупантов. Кому опасность угрожала, выходили в лес под защиту партизан, многие начинали борьбу с оружием в руках.

Население Налибокской пущи понимало это и говорило с достоинством о своей Сталинской бригаде.

У нас не было времени да и особой необходимости устанавливать связь с этой бригадой. Кроме того, это могло навести на наш след карателей. Если здесь были активно действующие партизаны, то где-нибудь поблизости должны были быть и карательные отряды, стремившиеся ограничить действия партизан, локализовать их, не выпускать из района базирования. Это мы знали хорошо по собственному опыту. А при выходе из Налибокской пущи нам предстояло пройти примерно около тридцати километров безлесного пространства, за которым снова начинались большие Столпецкие леса.

Темного времени в течение суток было не больше пяти часов, поэтому переход этот мы должны были совершить с большим напряжением Было решено выйти из леса засветло. Но тут у нас снова возникло осложнение. Посланная в деревню за продуктами пятерка бойцов, во главе с воентехником Сивухой, приставшим к нам в числе тройки в районе нашей старой границы, задержалась и явилась с опозданием на сорок минут.

Я объявил перед строем строгий выговор с предупреждением недисциплинированному воентехнику Сивухе, возглавлявшему эту группу. Однако факт совершился. Оставаться на дневку вблизи населенного пункта, после того как наши люди показались в деревне, было весьма рискованно.

Мы выходили с большим опозданием. Но если бы даже мы вышли вовремя, нам пришлось бы итти очень быстро, чтобы за ночь успеть переправиться через реку Сулу и на рассвете укрыться в лесу. Теперь же мы, построившись, по обыкновению, цепочкой, едва не бежали, Я шел впереди. Брынский – замыкающим. Ночь была светлая, поле серело в легком сумраке. Топот многих ног гулко раздавался на шоссе. Нервы у всех были напряжены до крайности прислушиваясь к дыханию бегущих, я подумал о том, что надо бы дать им передохнуть и перекурить, но поле было ровное, ни кустика, ни канавки. Слева затемнела небольшая лощинка. Я скомандовал по цепочке, и люди ускорили бег. Сворачивая за мной в лощинку, они с бегу падали на землю и принимались жадно курить, уткнувшись лицом в землю и пряча в ладонях огоньки цыгарок.

Пока бойцы отдыхали, я с ординарцем поднялся на небольшую высотку и оглядел местность, На востоке чуть брезжило, в воздухе поднялось легкое веяние, предвещая скорый рассвет. Впереди виднелась небольшая полоска кустарника, за ней лентой вилась Сула, а на том берегу темнели леса Мы были почти у цели. Я вернулся к отряду и негромко скомандовал подъем.

Не успели мы отойти от лощинки и полкилометра, как за нашей спиной раздалось несколько винтовочных выстрелов. Нам не оставалось ничего другого, как ускорить шаги. Я повел людей кустарниками рядом с шоссейной дорогой. Влево от нас на обрыве мелькнул небольшой костер Я решил было обойти его слева. Но от костра снова захлопали винтовочные выстрелы, и трассирующие пули протянули цветные ленты в предрассветном сумраке. Стреляли не по нас, а только в ту сторону, куда мы двигались.

Большой деревянный дом, построенный фасадом к дороге, остался у нас справа, Мы прошли едва линевплотную у задней его стены, и я сильно опасался, что оттуда нас обстреляют, но и тут все обошлось. Как мы узнали потом, этот дом до отказа был заполнен карателями, но они после первых предупредительных выстрелов, должно быть, еще не успели подготовиться к бою.

Мы пересекли кустарник, впереди снова оказался костер. У меня были считанные секунды, чтобы принять решение. Сзади на высотке – гитлеровцы, слева – засада, впереди – река, отходить некуда, и я тихо, без выстрелов, повел бойцов к реке. Неизвестные люди у костра забегали, засуетились. Их было немного, и, видя, как мы один за другим молча выныривали из мрака, они растерялись, не решаясь открыть огонь: видимо, опасались нарваться на многочисленного противника. Однако едва замыкающий миновал костер, как вслед нам застучали винтовки и автоматы. Я скомандовал: «За мной!», свернул вдоль берега и повел людей под прикрытием перелеска. Огонь врага был неприцельным, и пули шли вслепую, никого из нас не задевая. Внезапно я услышал нервный выкрик: «За мной!», топот ног, шлепанье и плеск воды у себя за спиной. Я оглянулся и… о ужас! За мной следовало только два отделения – Александра Шлыкова и лейтенанта Перевышко. Остальные бойцы беспорядочно прыгали в воду и барахтались в ней, осыпаемые градом пуль. Заря уже полыхала в полнеба.

Это был не отход, а бегство. Может, и я, если бы не было свиста пуль, проявил больше командирской распорядительности – выбежал бы вперед и остановил людей, поддавшихся панике, В бою, под огнем, мысль работает с неимоверной быстротой. Там часто не бывает времени для обдумывания принимаемых решений. Но эти условия одинаковы для той и другой стороны. При одинаковом соотношении сил выигрывает тот, у кого крепче нервы, у кого четче мысль.

Я выругался сквозь зубы, но изменить ничего не мог.

Достигнув противоположного берега, люди бежали прямо под кинжальным огнем противника к лесу. Я повел свою группу выше по реке, нашел переправу из жердочек и, перебравшись на другой берег, послал бойца в лесок, куда убежали наши бойцы, чтобы найти и вывести их нам вслед, вверх по Суле. Оглядывая местность и прикидывая, куда укрыться, я заметил какое-то движение в кустах: там оказались люди, восемнадцать наших бойцов, и среди них шестерка фуражиров, благодаря которой мы потеряли решающие сорок минут времени. Я приказал им следовать за нами.

Обойдя деревушку, приютившуюся на берегу, мы углубились в лес. Со мной теперь находилось не больше половины бойцов отряда. Мы прошли вверх по Суле около трех-четырех километров, Река дальше разделялась на три рукава. Уходить отсюда было нельзя, потому что люди, в случае их обнаружения, дойдя до этого разветвления, не знали бы, по какому притоку им следовать. Было уже совсем светло. Справа и слева в деревнях раздавались отдельные выстрелы. Это встревоженные стрельбой полицейские давали о себе знать, опасаясь прихода партизан в их деревни. Пришлось замаскироваться с оставшимися людьми в редком кустарнике и ждать вечера.

Я чувствовал себя отвратительно. Мы прошли более трехсот километров, ускользая от встречи и стычек с противником, охраняя драгоценные боевые средства, уложенные в наших рюкзаках. И вот, достаточно было какому-то паникеру крикнуть: «За мной!» и прыгнуть в воду, чтобы погубить людей, с таким трудом отобранных и обученных, потерять взрывчатку, драгоценное питание к рациям, – все!

Бойцы сгрудились поодаль, никто ко мне не подходил.

Вероятно, я был в этот момент страшен в охватившей меня ярости от так неожиданно прихлынувшего несчастья. Положение наше становилось исключительно тяжелым. И здесь, на грани отчаяния, я вспомнил Островского «Как закалялась сталь» и подумал, что и сегодня эта сталь испытывается на стойкость. Умереть никогда не поздно, пока мы дышим – надо бороться.

Нас могли заметить полицаи и привести карателей, а наши автоматы были замочены, в воде перекупаны боеприпасы. Чем нам было обороняться?

Вдруг неподалеку от себя я увидел Анатолия Седельникова. Он сидел на полусгнившем стволе когда-то сваленного бурей дерева и, сняв сапоги, растирал больную йогу. «И панике не поддался, и не отстал, – подумал я о нем с чувством командирской признательности, – вот что значит фронтовая закалка».

Гитлеровцы до вечера не пришли.

Медленно спускались сумерки июньской ночи. Надо было кого-то посылать на поиски отставших. «Но кого же? – думал я. – Шлыкова? Нельзя, погорячится, жизнь поставит на карту… Нет, чего тут думать!» – решил я и подозвал к себе главного виновника всего происшедшего – воентехника Сивуху. Я приказал ему взять двух бойцов, спуститься вниз по течению реки и принять все меры к розыску людей. Воентехник, конечно, понимал, чем могло кончиться невыполнение этого приказания. Предупреждать его об этом не стоило.

Люди исчезли в наступавшей темноте. Я привалился к дереву и полулежа, не шевелясь, подавленный думами о потерянных людях, слышал смутно, как во сне, хлопки отдельных выстрелов.

Прошло часа два. Голоса людей вернули меня к действительности. Перепачканные, осунувшиеся, мокрые, бойцы один за другим выходили на полянку. Всё или почти все! Это была необыкновенная удача.

Я приказал людям построиться и молча повел их в глубь леса, подальше от этих опасных мест. По сторонам то тут, то там постреливали каратели, Мне не хотелось ни с кем говорить о случившемся, но, мысленно перебирая знакомые лица бойцов, я мучительно старался вспомнить, кого же именно среди них не хватало. И не мог.

К утру мы вошли в северную часть Столпецких лесов. Густые заросли молодого ельника, отсутствие населенных пунктов вокруг и даже следов людей – все располагало к спокойному отдыху. Здесь, на заросшей лесной поляне, я остановил свой изнуренный долгим переходом отряд, Люди построились по отделениям – подавленные и пристыженные. Я предложил Брынскому доложить о случившемся.

– Потери?

– Утонул Гинзбург с вещевым мешком и всем грузом. Как прыгнул в воду, так и пошел ко дну, как топор.

Гинзбург был из восьмерки Седельникова – инженер-строитель по профессии. Высокий, стройный, с рыжими усами. Я возлагал на него большие надежды. Жаль.

– Еще?

– Радистка утопила рацию. Вторая рация не действует.

– Я мельком взглянул на смущенное лицо девушки.

– Еще?

– Потеряно в реке три винтовки.

– Еще?

– Промокло и, полагаю, пришло в негодность все питание к рациям.

– Все?

– Кажется, все, – заявил Брынский.

– Но лица некоторых бойцов говорили, что чего-то еще не хватает, о чем Антон Петрович не докладывал.

– Ну так что же еще потеряно? Кто знает?

Ко мне подошел Шлыков и еле слышным голосом сообщил, что потеряли еще гитару Саши Волкова.

Я объявил строгий выговор перед строем замыкающему; бывшего у меня в это время адъютантом товарища А. перевел в бойцы. Своим адъютантом назначил Александра Шлыкова.

Мы тщательно проверяли батареи питания. Если в них оказывался хотя бы ничтожный процент годности, сушили их на солнце, бережно укладывали. Но много, десятки килограммов этого драгоценного груза, который с таким трудом, опасностями, жертвами получали, несли, хранили, мы должны были выбросить как бесполезный хлам. Нашу последнюю рацию радисты разобрали и также сушили, и все мы с волнением ждали, проявит ли она какие-либо признаки жизни. Потерять последнюю рацию значило остаться без связи с Москвой. Тогда придется вернуться к Щербине и просить из Москвы новую радию. Через сутки легкое жужжание возвестило нам, что радиопередатчик будет работать. Можно было двигаться дальше. Но я решил попробовать послать людей на поиски утонувшей в реке рации и обратился к бойцам с вопросом, кто согласен ночью вернуться для этого на переправу. Руки подняли почти все. Я отобрал девять бойцов. Командиром назначил Анатолия Цыганова.

Группа вышла часов в десять, а через два часа мы услышали сильную ружейно-пулеметную стрельбу.

Стрельба доносилась оттуда, куда ушли мои бойцы и я уже мысленно стал упрекать себя за то, что послал их.

К рассвету бойцы вернулись. Цыганов доложил, что группа наткнулась на засаду, устроенную карателями на месте нашей дневки в редком сосновом кустарнике. Все дальнейшие попытки группы пробраться к месту переправы не увенчались успехом.

Район был наводнен карателями.

Теперь, наученные горьким опытом, почти лишенные радиосвязи, мы стали вдвойне осторожными и уже не рисковали выходить на открытые места иначе, как глубокой ночью.

Однажды, когда нам предстояло пересечь небольшое безлесное пространство и перейти на другую сторону железной дороги, мы целый день, до наступления сумерек, лежали на опушке леса, едва смея поднять голову. Немецкие поезда во время движения не издавали такого грохота, как наши. Более легкие паровозики таскали меньшие составы, но зато на значительно большей скорости. Как аккуратные, красивые игрушки, поезда бесшумно выныривали из синей дымки сумерек и бесшумно исчезали. В ту и в другую сторону за час пробегало десять – двенадцать составов. Тогда мы еще не знали, что в этих местах оккупанты чувствовали себя в полной безопасности и даже не трудились выставлять охрану; до нас на этом участке произошло всего лишь два крушения.

Нетрудно представить себе, какое чувство испытывали мы, наблюдая, как мчатся мимо нас фашистские варвары. Дубов, лежа возле меня, буквально скрежетал зубами.

– Ведь это же наша земля и наша железная дорога. Почему здесь хозяйничают фашисты?… Перед войной у нас взрывами вспарывали горные хребты и обнажали породы железной руды для ее разработки… Вот бы заложить и сюда такое количество взрывчатки, да так рвануть, чтобы содрогнулась земля под Берлином!.. Вы только подумайте: наша земля, наша дорога, и враг использует ее для войны с нами… Я прошу отпустить меня на линию, душу отвести. Иначе… я не знаю, что со мной будет…

Месяца через два после того, как мы обосновались в новом районе, Дубов начал проситься на операцию в район Слонима. Наши подрывники во главе с Брынским каждую ночь переворачивали поезда на линии Брест – Барановичи. Гитлеровцы вынуждены были переключить поезда с живой силой и наиболее ценной техникой на магистраль Волковыск – Слоним – Барановичи. Нужно было нанести удар и по этой магистрали. И удар был нанесен. За три ночи подрывная группа Дубова из подразделения «отцов» пустила под откос два состава с живой силой и один с самолетами. Около двухсот пятидесяти человек убитых и раненых, тринадцать разбитых платформ с самолетами – таков был результат этой вылазки комиссара.

Рыжик знал, что этими данными ему придется оперировать в своих беседах у костра, и поэтому он заручился неопровержимыми доказательствами, вплоть до собственноручного письменного показания одного из железнодорожников. Когда наши бойцы возвращались с задания, Иван Трофимович требовал от них точного доклада о результатах крушения.

Рейд наших «отцов» происходил в конце августа. В это время во многих имениях, восстановленных оккупантами, был подготовлен хлеб для обмолота. Дубов попутно занялся и этим.

В нескольких местах вспыхнули скирды немолоченного хлеба и были уничтожены огнем.

Злости у людей было много. На подрыв полотна просились все, как один.

Но надо было терпеть и ждать, запоминать эти места и после выслать на них подрывников. Следующей ночью, после перехода магистрали Барановичи – Минск, пришли Никитин, Горячев и Перевышко. Они заложили в мину пять килограммов тола. Это была почти двойная порция. Состав, мчавшийся на восток на предельной скорости с танками, свалился под откос. На насыпи не осталось ни вагонов, ни паровоза. А позже наши люди пришли на эту дорогу и начали действовать систематически. Движение фашистских поездов через несколько месяцев сократилось здесь ровно в четыре раза.

В тылу врага, даже при наличии регулярной радиосвязи с центром, трудно решать все вопросы через Москву. Часто просто не было времени согласовать то или иное мероприятие. Надо было немедленно принимать решение и действовать. И мы действовали, движимые во всех своих делах и поступках чувством ответственности перед партией Ленина – Сталина, перед родиной.

Слушаешь бывало подрывников о выполнении ими задания и думаешь, что вряд ли и сам сделал бы больше. Поблагодаришь их и все же посоветуешь подумать: нельзя ли в другой раз сделать лучше. Они подумают, и смотришь – следующая операция проведена еще более удачно.

Люди приобретали опыт, становились с каждым днем смелее, сильнее, инициативнее. Такие, как Дубов, Рыжик, дед Пахом, учили молодежь житейской мудрости, воспитывали их замечать «мелочи», от которых зависел успех больших дел, и сами, не кичась, учились иногда у молодежи.

Все мы стремились сделать сегодня лучше и больше, чем вчера, завтра – быстрей и эффективней, чем сегодня.

Возможно, в этом стремлении мы иногда были жестоки к себе и к другим. Но мы руководствовались одним желанием – с честью выполнить свой долг перед народом, перед партией.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю