Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 45 страниц)

8. В двух шагах от карателей

Только рукоятку от финского ножа с меткой одного нашего парашютиста нашли мы с Васькой на хуторе Ольховый. Люди мои ушли в неизвестном направлении. Вполне понятно, что они не могли сообщить Андрею, куда идут, даже если бы и доверяли ему: они, вероятно, и сами точно не знали, где им придется обосноваться на временное житье.

Мы переночевали на Ольховом, оставили там лошадей и пешком отправились искать партизан Басманова. Мои люди могли встретиться с ним в лесу я присоединиться к ею отряду. Решив идти к хутору Нешково напрямую через болото, я взял в руку компас, и мы двинулись в путь. Спустя какой-нибудь час вошли в неоглядное море торфяных болот. Болота эти тянулись на сотни километров вдоль Березины, местами достигая ширины восьми – двенадцати километров. Моховые кочки, выступавшие из воды, краснели от клюквы. Ягоды, тронутые первыми заморозками, были мягкие и сладкие, а величиной были с крупную вишню. Болото жило своей жизнью Дикие кабаны, лоси и козы с треском удирали от нас по кустам, оставляя затекающие водой следы. Глухари и тетерева с шумом вырывались из ям из-под самых наших ног.

Уже несколько часов мы шли по воде, а противоположный берег словно отодвигался от нас. Но ют мы увидели полосу сухой земли, клином входившую в болото. Часа через два мы достигли ее, но это оказался не берег, – остров, заросший густым хвойным лесом. Никаких следов человека не было на нем, и мы пустились дальше, утомленные, голодные, с оскоминой от клюквы во рту. С трудом прыгая с кочки на кочку, мы то и дело срывались в воду. Васька уже и жаловаться перестал, а только громко шмыгал носом да охал, когда оступался.

День клонился к вечеру. Выбравшись на сухое, мы не могли определить, где находимся. Было ясно одно, что хутор Нешково мы прошли, и он остался у нас где-то левее. А как далеко мы отклонились вправо и где вышли на сухой берег, я не знал. Поблизости не было никаких ориентиров, и определить наше местонахождение по карте было не по чему.

Сухой лес с твердой почвой под ногами после болота казался асфальтом. Но в сапогах хлюпала вода, и ноги ныли от усталости.

Просматривая местность, мы осторожно двигались. Скоро впереди показался просвет. Густой и высокий лес круто обрывался, и за ним виднелась какая-то поляна или просека.

Подошли к просеке. Перед нами оказалась дорога.

Хорошо наезженный проселок был густо испещрен рисунками покрышек автомашин, мотоциклов и велосипедов. Они говорили о большом движении по дороге. Но в обе стороны она уходила вдаль прямая, как струна, и на ней никого не было видно.

Солнце опускалось за вершины высоких деревьев. Уходить с дороги нам не хотелось. Гитлеровцы в это время, готовясь к ужину, обычно приступали к ловле кур по деревням. Мы свернули и пошли дорогой. Ваське я поручил наблюдение сзади, сам не спускал глаз с дороги перед собой. Прошли около километра, остановились в нерешительности: впереди дорога круто поворачивала влево. Осторожно подошли к повороту. И перед нами открылась небольшая чистая полянка. Дорога проходила по ее середине. Справа метров за тридцать начинался сухой березовый кустарник, слева на таком же расстоянии шла стена густого леса. Лозняк и орешник свидетельствовали о сырой, низменной почве.

Мой взгляд упал на куст можжевельника на краю опушки – в нем темнел какой-то предмет, похожий на фигуру скорчившегося человека. Только острое зрение бывалого охотника позволило мне по еле заметной складке отставшей коры точно определить: это был пень.

Тронулись дальше по дороге. Метров за семьдесят, где кончалась поляна и начинался густой кустарник, дорога снова поворачивала за кусты влево. Едва успели мы перейти половину поляны, как навстречу нам, из-за кустов, вывернулись два гитлеровца с автоматами на плечах.

Каратели на мгновение застыли на месте от неожиданности, а я… Мне в сердце кольнуло чем-то острым в голове мелькнуло: «Все!., Кончено!.. Выхода никакого… Из-за пояса на животе у меня высовывалась поржавевшая рукоятка маузера. Из левого кармана распахнутой тужурки торчали ручки гранат «РГД», на дне правого лежали две гранаты «Ф-1». Единственным спасением казалось – швырнуть гранату и попробовать бежать под прикрытием ее осколков. Но гитлеровцы, не спуская с меня глаз, уже снимали автоматы. И теперь до напряженного слуха дошло тарахтенье подвод, двигавшихся к поляне по кустарнику. Малейшего движения руки было достаточно, чтобы автоматные очереди пронзили пулями тело… Что делать?.. Хотя бы секунду на принятие решения! Но ее не было.

Мне кажется, в такие моменты организм управляется силою нервов, потому что, несмотря на огромное внутреннее потрясение, внешне я не дрогнул. Во всяком случае я не сделал никакого движения, которое заметили бы гитлеровцы, смотревшие на меня, не мигая, глазами охотников, неожиданно встретивших редкую добычу. Я автоматически сделал шаг навстречу смерти и поднял ногу, чтоб сделать второй, не меняя направления.

– Нем-ц-ы-ы… – прохрипел сзади меня Васька.

Но… что это?

Два автоматчика, как скошенные, упали за куст орешника!

Васька, как козел, прыгнул с дороги влево, загибая полукольцом назад, намереваясь выскочить на дорогу, по которой мы только что шли. Я бросился к опушке, стараясь добежать до нее кратчайшим путем, в нескольких метрах левее куста можжевельника.

– За мной! – крикнул я во все горло обезумевшему от страха бойцу.

Гитлеровцы тоже что-то крикнули и, выскочив из – за куста с автоматами наперевес, бросились ко мне, стараясь схватить меня у края опушки.

Силы были неравные. Фашисты бежали легкими большими прыжками. Я видел впереди точку встречи. Наши пути должны были пересечься метрах в семи от края опушки, за кустом можжевельника. Чувствуя на своей стороне превосходство, каратели не стреляли, стараясь схватить нас живыми. И хотя у меня в правой руке теперь был маузер, а левая на ходу высвобождала запутавшуюся в кармане гранату, шансов на спасение почти не было.

Подбежав к опушке, я успел заметить, как на поляну вынеслись подводы с гитлеровцами. Два автоматчика были от меня шагах в десяти. Но они с разбегу остановились, направив автоматы в куст можжевельника, в котором темнел почерневший пень, а я круто завернул вправо по краю опушки. Опамятовавшийся боец пыхтел у меня под боком слева. Пилотки карателей мелькнули в кустах, в том самом месте, где мы были две секунды назад. Они бежали по тому направлению, которого придерживался я, когда вбегал в кустарник. Соскакивающие с подвод гитлеровцы нас не видели и бежали вслед за двумя первыми автоматчиками. Мы же, повернув назад, находились у них за правым плечом, убегая в противоположном направлении. Мы огибали злосчастную полянку, через кусты виднелись дуги повозок и головы нескольких гитлеровцев, оставшихся для охраны подвод, но все они смотрели в том направлении, в котором убежали в лес партизаны и каратели, а гвалт и треск, издававшийся сотнями ног и десятками глоток, одураченных преследователей, заглушали тот шорох, который создавали мы, убегая, как казалось, от неминуемой смерти.

Мы слышали по голосам, как гитлеровцы столпились на одном месте, изумленные, видимо, нашим исчезновением.

Минуту спустя раздалась позади нас команда:

– Форвертс! – и десятки ног снова зашлепали в том же направлении, расходясь вправо и влево. Им и в голову не пришло, что мы уже по другую сторону поляны. У нас под ногами теперь была сухая травянистая почва, вокруг – редкий березовый кустарник.

Переводя дыхание, мы перескочили дорогу левее поляны и, отбежав метров семьдесят, пошли потихоньку в глубь леса параллельно дороге, по которой только что ехали эсэсовские головорезы.

– Форвертс! – прозвучала команда вторично где-то в ста метрах сзади, и мы, невольно собравшись с силами, побежали.

Ноги заплетались и подламывались. Тело ныло от пережитого напряжения. Но воля требовала движения вперед. Гитлеровцы могли обнаружить наши следы, оставленные на пыльной дороге, и возобновить преследование…

Через час мы вышли из леса на луга и сели, передохнуть у стога сена. Васька страшно кашлял. Я помог ему вырыть отверстие в стогу и приказал забраться внутрь стога головой, чтобы не было далеко слышно, как он кашляет. Сам же я, наоборот, вырыв рядом отверстие, забрался внутрь стога ногами, чтобы можно было наблюдать и слушать. Несколько позади и слева раздались пулеметные очереди. Васька закатился от кашля, но из стога сена его было почти не слышно. Через минуту каратели повторили стрельбу по лесу. Они находились от нас примерно за километр. По количеству приведенного в действие оружия можно было определить, что их было около сотни. Отдельные пули, взвизгивая, пролетали поблизости. Но все это теперь не имело никакого значения. Выкопав в стогу более глубокое отверстие, я забрался в него почти с головой. Так мне еще можно было слушать и наблюдать, не обнаруживая себя. С наступлением темноты я заснул.

Вспоминая эту встречу с карателями, я даже теперь ощущаю на спине холодок… Что, собственно, произошло? Фашистские автоматчики безусловно посчитали тогда, что мы их не видим. В этом случае их попытка спрятаться за куст, подпустить нас к себе и схватить за шиворот была разумной. Так мог поступить и я, будучи на их месте. Иначе они не могли объяснить наше поведение.

Разве можно представить себе человека, идущего спокойно на верную погибель? Это спокойствие было только внешним, но оно позволило мне выйти живым из безвыходного положения. Их бросок на землю дал нам возможность бежать. Задержка у куста можжевельника позволила нам выиграть несколько секунд времени, а главное – они, рассматривая этот куст, потеряли нас из виду.

Впоследствии мне стало известно, чем был вызван этот рейд карателей: под Лепелем был подорван склад авиабомб. Диверсию провела десантная группа, выброшенная около хутора Нешково. Гитлеровцы наводнили окрестности хутора карателями. Но в то время я об этом ничего не знал и сам шел к ним в руки.

Переночевав в стогу, мы пошли дальше к хутору напрямую лесом. Мелколесье, по которому мы шли к хутору Нешково, и редкие полянки были сплошь изрыты дикими свиньями. Сколько же их водится в этих просторах? В нескольких сотнях метров от хутора встречалось много лосиных следов, часто взлетали тетерева, а кое-где с шумом, тяжелым взлетом поднимались молодые глухари. Часам к восьми вышли на картофельное поле. В двухстах метрах виднелись постройки хутора, оттуда доносились голоса.

Надо было бы зайти на хутор обогреться и посушиться, но там могли оказаться каратели, разыскивающие нас всюду. Я послал Ваську в разведку, назначив ему встречу в кустах у дороги, а сам решил засесть у мостика, перекинутого через болотистый ручей, чтобы подкараулить кого-нибудь из деревенских: они могли рассказать мне о гитлеровцах, могли знать и о местопребывании партизан. Подобравшись поближе к мосту, я залег в небольшой лощинке и, прикрывшись уже почти обнаженными ветками лозы, стал наблюдать за дорогой. Вскоре с хутора выехали три подводы. На передней сидел сухощавый крестьянин лет под сорок, на задних двух – молодые ребята. Когда передняя подвода поровнялась со мной, я увидел, что повод от дуги отвязался и волочился под ногами у лошади.

– Эй, дядя, повод-то подвяжи! – крикнул я, поднимаясь и выходя из-за куста.

Крестьянин вздрогнул, хотел было хлестнуть по лошади, но, глянув ей под ноги, увидел волочившийся по земле повод, слез с телеги и стал подвязывать его дрожащими руками. Я решительно подошел к телеге и сел на нее. Хозяин покосился на меня испуганно и недружелюбно, но из-за пояса у меня торчал маузер, и возражать мне он не решился.

Я стал спрашивать его, что привозил в Нешково, – крестьянин молчал и только боязливо косился на мой маузер. Потом все-таки сказал, что привозил немцев из Великой Реки. В это время из леса к мосту вышел какой-то парень с недоуздком в руках, – видно, отводил в лес лошадь. Я спрыгнул с телеги и, догнав парня, спросил его, не видал ли он в лесу партизан. Парень помялся и ответил угрюмо и уклончиво, что, мол, кто вас теперь разберет: то ли вы немцы, то ли партизаны. Я ему ответил, что немцы в форме, а он посмотрел на меня внимательно и проговорил многозначительно:

– Ну, это как сказать, всяко бывает. – И пошел своей дорогой.

Я понял, что парень хотел предостеречь меня, дать мне понять, что каратели могут быть переодетыми. «Значит, свой», – решил я и крикнул ему вдогонку:

– Когда с хутора уйдут гитлеровцы и ты встретишь партизан, скажи им: командир, товарищ Б., разыскивает своих десантников!

Парень, не оборачиваясь, еле заметно кивнул головой.

Тем временем два молодых хлопца, ехавшие на задних подводах, свернув с дороги, остановили коней и стали трясти из карманов табак на закрутку. Передний поехал дальше. Я подошел, – натрясли и мне. Закурив, они сели на телеги и тронулись дальше. Я вскочил на среднюю телегу и, оглянувшись вокруг, подумал, что очень неприятно было "бы встретиться здесь с гитлеровцами: кругом открытое болото, бежать было бы некуда. Правда, я был одет в деревенский пиджак Садовского, небритое, утомленное лицо придавало мне старческий вид, и вряд ли кто-нибудь мог принять меня за командира парашютистов. Но грязное лицо и руки могли выдать меня как человека, блуждающего по лесу.

Дорога пошла кустарниками, и тут из-за поворота внезапно показались три парные подводы, битком набитые карателями. Я быстро закинул ноги в телегу, запахнул полы пиджака, чтобы прикрыть маузер, а локтем заслонил ручки гранат, торчавшие из кармана.

«Неужели конец?» – подумал я, плотно усаживаясь рядом с парнем. Досадно было погибать зря, без единого выстрела. Гитлеровцы приближались. Принимая беззаботный вид, я громко заговорил с возчиком, называя его первым попавшимся именем. Парень ехал теперь по краю озими, чтобы дать дорогу «панам», и все же передняя подвода карателей проехала почти вплотную с нашей. Молодой финн, сидевший, свесив ноги на мою сторону, смерил меня свирепым взглядом и сказал что-то своим не по-русски и не по-немецки. Сердце у меня дрогнуло, но подвода проехала, и я вздохнул с облегчением.

На второй подводе сидело несколько человек, одетых в гражданские пиджаки и полушубки. Если бы я встретил их в лесу, я принял бы их за партизан и спокойно подошел бы к ним. Эти не обратили на меня никакого внимания, винтовки и автоматы лежали у них в телеге.

Медленно приближалась последняя подвода. Она двигалась метров на тридцать позади второй. В телеге полулежал гитлеровский офицер. Я видел его чисто выбритую щеку и холеный рыжий ус. Он был в форменном френче. Мой возчик окликнул парня, ехавшего с карателями на средней подводе.

– Заходи, Василий, до нас, когда обратно поедешь!

Офицер быстро привстал и, указывая на меня рукой, поднял своего соседа, вероятно переводчика. Они оба смотрели на меня, переговариваясь по-немецки, а я не обращая на них внимания, продолжал говорить что-то своему подводчику. Офицер и переводчик проехали в двух шагах от нас. Они могли бы достать меня рукой. Я почувствовал колючий взгляд фашиста на своей щеке, потом на затылке. Моя правая рука уже крепко сжала рукоятку маузера, а большой палец отвел предохранитель и взвел курок… Тихо сказал подводчику:

– Если будут допрашивать, откуда я взялся, говори, как было.

Дорога искривилась, наша телега повернула за небольшие кустики. Я напряженно слушал, как удаляются подводы карателей. Мой возчик молчал. Подводы с гитлеровцами скрылись за поворотом. Со словами «спасибо, до свидания» я спрыгнул с телеги и быстро пошел кустарником в глубь леса.

Только теперь я почувствовал, как велика была только что миновавшая опасность. Все тело ныло от страшной усталости, с трудом передвигались ноги. Я минут двадцать отдыхал, привалившись к стволу дерева. Затем пошел искать бойца.

На месте, которое я назначил для встречи, Васьки не оказалось. Решив, что он при виде подвод с гитлеровцами убежал в глубь леса, двинулся было на поиски, как внезапный окрик: «Стой! Стрелять буду!»– приковал меня к месту.

Из-за оголенных прутьев куста выглядывала бледная Васькина физиономия. В руках его прыгал браунинг, он пытался взять меня на мушку.

– Ты что, сдурел? – строго сказал я. Мне было не до шуток.

– Не подходи, убью! – кричал Васька, зажмурившись от страха и бессмысленно тыча револьвером перед собой.

Ударом кулака я выбил у него браунинг, и перепуганный насмерть парень поднял трясущиеся руки вверх.

– Да опусти ты руки, дурак! – крикнул я вне себя от злости.

– А я думал… вас немцы… там на дороге… – пролепетал Васька, едва разжимая бледные губы. – Я видел, вы… прямо навстречу им ехали.

Я махнул рукой и в изнеможении опустился на пень. Мною овладели вялость и безразличие ко всему, даже к самой смерти. В то же время я понимал, что такое состояние было результатом нервного перенапряжения в течение последних суток. Но тут пришли на помощь сознание долга и то, что называют силой воли и что у советских людей вырастало в несокрушимое стремление к победе над ненавистным врагом. Я справился со слабостью, сказав себе: умереть никогда не поздно: главное – выполнить свой партийный долг перед народом.

9. Под дулом пистолета

Следующий день застал нас с Васькой в пути. Район Нешкова прочесывали каратели, теперь это было для нас ясно. Надо было убираться из этого района подобру-поздорову, и я, к великой радости Васьки, решил отправиться обратно в Кушнаревку.

В сумерки мы подошли к спуску в овражек у деревни Краснолучка. Внезапно позади нас раздались выстрелы из нагана и послышался крик: «Стой, ребята!» Я оглянулся. За нами бежало пять человек. Передний держал в вытянутой руке наган и палил из него вверх через наши головы. Васька с быстротой вспугнутого зайца помчался через пашню к лесу и исчез в нем. Я скатился в овражек и прилег за кустом. Можно было бросить в моих преследователей гранаты и скрыться, но я сдержался. То, что они стреляли вверх, а не в нас, и кричали «ребята» могло означать, что это не гитлеровцы и не полицейские, а партизаны. «Что же ты, восемнадцать дней ищешь партизан, а теперь будешь с ними биться?» – мысленно упрекнул я себя. Преследователи остановились на краю оврага. На светлом фоне неба чернели их силуэты. Один был с автоматом. Кто-то сказал нерешительно:

– Он, наверное, здесь.

Я поднялся и крикнул:

– Да, я здесь, идите сюда!

Пять человек, как по команде, уставили на меня оружие.

– Руки вверх!

Руки плохо подчинялись мне. Правая рука невольно тянулась к маузеру. Ко мне подбежали, и я почувствовал холод стали, прижатой к моему виску. В мгновение ока с меня были сняты компас и часы, выхвачен маузер из-за пояса, опустошены карманы. Тот, что держал над моим ухом пистолет, внезапно разразился самой похабной бранью по моему адресу. Я спросил:

– Кто у вас командир и почему вы так обращаетесь с неизвестным вам, да к тому же еще и обезоруженным человеком?

– Все мы командиры, – ответил боец.

– Кто вы такой? – наконец обратился ко мне высокий парень в армейской фуражке.

Я назвал себя.

– Слышал про такого, – оказал высокий; окружавшие называли его Пашкой и, видимо, подчинялись ему.

– Э, да что тут слушать? – загорячился маленький парень с пистолетом. – Известное дело, фашистский шпион. Разменять его, да и все тут!

Его поддержали еще двое. Отборная брань снова повисла в воздухе. Я понял: секунда – и загремят выстрелы. И я, опустив руки, обрушил на парней поток такой неистовой ругани, что они притихли. Тогда я спокойно и твердо сказал:

– Будь я даже фашистский шпион, и в этом случае вы обязаны сначала допросить меня, а уж потом расстреливать.

– Обождите горячиться, – сказал Пашка и, отозвав двоих ребят в сторону, начал с ними совещаться.

Я предложил оставшимся увести меня к себе в лагерь.

– Мы всякую сволочь к себе не водим, – заявил мне боец с пистолетом.

Во мне все опять закипело.

– Сам ты сволочь, если собираешься застрелить командира Красной Армии! – сказал я и отвернулся.

Боец смутился и отошел к совещавшимся. Вскоре все подошли ко мне, и Пашка предложил мне раздеться и показать нательную рубашку. Хотя нелегко было разобраться из-за грязи, но все же определили, что белье у меня советское. Пиджак Садовского тотчас же надел на себя маленький боец с пистолетом Начали спрашивать меня, кого я знаю из руководителей Красной Армии. Ответил. Где родился Сталин. Ответил. Но тут маленький боец вступил со мной в спор, утверждая, что Сталин родился не в Гори, а в Горках, под Москвой. Я начал стыдить его за незнание таких вещей, которые известны любому школьнику.

Это решило мою участь. Меня отвели в Кажары и отпустили под поручительство Зайцева. Парни скрылись. Зайцев сказал мне, что это были люди из партизанского отряда Щербины. Из его слов выходило, что Щербина – командир храбрый, но молодой, «а люди у него со всячинкой».

Несмотря на усталость, я немедленно пошел в лес искать Ваську, у которого осталось последнее мое оружие – браунинг. Но, сколько я ни бродил и ни кричал, Васьки и след простыл. К вечеру я вернулся к Зайцеву. Хозяйка собрала мне поужинать, но я чувствовал себя настолько усталым, что мне было не до еды. Тотчас же ушел в сарай, забрался в сено и долго не мог заснуть. Неудачи преследовали меня одна за другой, и тревожные думы не давали покоя. Забылся лишь на рассвете, да и то ненадолго. Рано утром меня разбудил Зайцев. Он принес мне ватную телогрейку и сказал, что надо торопиться в Кушнеревку.

– Был у меня только что человек один от Кулешова, вас ищет, – заговорил он, присаживаясь возле меня. – Я ему не сказал, конечно, что вы у меня. Говорил посыльный, будто Кулешов с разрешения немцев ездил на побывку к своей матери в соседний район и привез какие-то важные для вас новости. Но вы будьте осторожны. Кулешов что-то замышляет, – предупредил Зайцев.

Выходить из селения было уже поздно. Наступил день – пасмурный и теплый. Оставаться у Зайцева тоже было опасно, и я решил дождаться вечера в ольшанике у деревни.

Моросил мелкий дождь. Определять время без часов было трудно, и оно тянулось бесконечно медленно. Моя одежда промокла, но под ней было человеческое тело, давно привыкшее к холоду и сырости. 6 наступлением темноты я пробрался в Кушнеревку, зашел в сарай, где спрятал колодку от маузера, повесил ее под телогрейку таким образом, чтобы из-под полы виднелся конец кобуры. Явиться к Кулешову безоружным было рискованно.

Кулешов встретил меня деланной улыбкой и, поколебавшись немного, сказал нерешительно, что нашел моих людей. Я сдержал волнение и рассыпался в похвалах по его адресу. Кулешов заметно повеселел и стал рассказывать, как он ехал из района, как встретился в лесу с двумя бойцами моего отряда.

– Один был в такой же шапке, как у вас, – продолжал он свой рассказ и все чему-то ухмылялся. – Я спрашиваю его: «Москвич?» Он глянул на меня и говорит: «Проваливай!» Тогда я ему: «А товарища Б. знаешь?» У парня чуть автомат не выпал из рук. Он бросился ко мне и стал расспрашивать, что я знаю о Б. Я ему обещал показать вас живым и здоровым. Ну, расстались, можно сказать, друзьями. Только вот дело-то какое: вчера ваш комиссар был у меня с несколькими бойцами, а вас-то не было, и сдается, заподозрили они меня в нехорошем. Послезавтра обещали опять явиться. Уж вы, пожалуйста, их дождитесь. А не придут – значит к тому месту пошли, где у вас встреча была назначена.

Подробности, которые сообщил мне бургомистр, убеждали меня, что он на этот раз говорит правду. А радость была так велика, что еле сдерживал внешнее спокойствие. В памяти всплыл весь облик друга-комиссара. Мне даже показалось, что я знаю, кто из моих десантников разговаривал с Кулешовым. «Неужели кончились мои одиночные блуждания?» – возникло у меня в мыслях.

Счастье было так велико, что оно казалось чудом.

– А Васька разве не с вами? – прервал мои размышления Кулешов и как бы вскользь заметил, – Тут товарищ его, интендант, о нем беспокоится.

Я удивился: куда же мог деваться Васька, кроме как вернуться в Кушнеревку?