Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 45 страниц)

– Вы не знаете, что делать? Немедленно сажать самолеты на лед!

И тут в последний момент не обошлось без его железной руки. Самолеты один за другим удачно сели на лед, разгрузились и, приняв раненых и больных, благополучно взлетели ввысь.

В следующую ночь приземлился еще один самолет.

На подводах лежали еще не отправленные раненые Сидора Артемовича. При свете костров мелькала коренастая фигура Петра Петровича Вершигоры, очищавшего линию старта от подвод и любопытных. Он кричал на какого-то рослого плечистого человека, размахивая кулаками, и подпрыгивал.

В воздухе засветились мощные фары.

– Мой или ваш? – спросил я у Ковпака и Руднева, стоявших рядом.

– Да не все ли равно?! – ответили мне в один голос командир и комиссар. – Садитесь и летите, только разрешите нам вашу машину догрузить нашими людьми. А то жаль отпускать самолет недогруженным.

После крепких рукопожатий со своими и ковпаковцами мы погрузились в самолет. Рядом со мной заняли места Шлыков и Бриль.

Прощальные возгласы провожающих заглушил рев моторов. Самолет задрожал, затем качнулся и тронулся вперед, быстро набирая скорость. Мы выглянули в последний раз в окна.

Вершигора сдерживал напиравших сзади провожающих. Но вот один из бойцов вырвался за запретную линию и побежал рядом с плоскостью самолета, размахивая шапкой. Это Валентин Телегин приветствовал улетающего друга.

Чувствовалось, как под колесами нагруженной до предела машины трещал и прогибался лед, пришедший в продольные колебания. Но с каждой секундой давление уменьшалось, и машина, незаметно оторвавшись от гибкой стартовой дорожки, начала плавно набирать высоту.

Шлыков, упершись носом в слюду, еще что-то кричал Телегину и размахивал руками, но под самолетом была уже пустынная ледяная поверхность, покрытая глубоким пушистым снегом.

Нам предстояло около двух с половиной часов лететь над территорией, занятой противником. Парашютов, у нас не было.

Была лунная ночь, но все вокруг тонуло в легкой туманной дымке. Равномерный рокот моторов действовал успокаивающе. Температура заметно снижалась. Внизу мутносерая пелена снежного покрова постепенно растворялась в тумане. Мы подходили к линии фронта.

Прошло несколько минут, по нас не стреляли. Высота стала постепенно уменьшаться, значит линия фронта осталась позади. Под нами поплыла освобожденная, израненная земля. Снежная пелена во многих местах была разодрана. Свежие раны темнели черными воронками и рвами. Мелькали разрушенные, полусожженные села и деревни.

Нам больше ничто не угрожало. Впереди – Москва, которую враг уже не беспокоил воздушными налетами. Зенитчики и ночные ястребки-перехватчики по-прежнему охраняли подмосковное небо. Но это уже делалось только «на всякий случай». Врагу было не до налетов на Москву. На некоторых участках фронта он отползал на запад, оставляя бесчисленные ряды могил с крестами, накрытыми касками.

Москва с каждой минутой приближалась. И по мере того как встреча с ней становилась все ближе и реальнее, наше волнение нарастало. Самолет приземлился на Щелковском аэродроме, а нас ожидали на другом. Но какое это могло иметь значение, когда под нами была родная подмосковная земля. Широкое поле аэродрома мигало разноцветными сигнальными огнями. На расчищенных стартовых дорожках еще взлетали и опускались тяжело-груженные машины. Туда они везли взрывчатку, оттуда раненых людей. Одно для разрушения и смерти, другое для восстановления и жизни.

Вот они, две стороны одного процесса, имя которому – ВОЙНА.

«Странное время, – подумал я, глядя на раненых бойцов. – Пожалуй, они, потерявшие столько крови, счастливее того, кто отсиделся на задворках, за спиной других, и сохранил себя». До Москвы добирались на автобусе вместе с ранеными. У нас на руках не было никаких документов. А нам еще нужно было добираться до своей квартиры.

Начинался рассвет. Ночь мы не спали, и спать не хотелось. Шутка ли, – ужинали за шестьсот километров за линией фронта, а завтракать собирались в Москве, где можно будет по-настоящему умыться и спокойно сесть за стол в домашней обстановке, в кругу родных и знакомых! Здесь жизнь и напряженный труд людей надежно охранялись. И хотя враг был еще недалеко – в Гжатске и Ржеве, москвичи чувствовали себя спокойно.

Часть четвертая
Всем народом

1. Снова на запад

Плакаты на стенах домов. Требовательный, острый взгляд на мужественном лице женщины и лозунг: «Родина-мать зовет!»

Москва по-новому пленила меня своим суровым обликом. Я всматривался в каменные складки ее улиц, ища то, чем она жила и боролась, что обеспечило ей стойкость, упорство и неприступность. Я видел надолбы и ежи на окраинах, переулки, перегороженные (Баррикадами, мешки с песком, громоздившиеся вдоль баррикад и закрывавшие высокие витрины магазинов. Я видел людей разных профессий, работающих на заводах и в штабах, видел суровые лица москвичек – старых и молодых. Всюду одно – стремление к победе.

Лозунги партии на стенах и в газетах, запросы, замыслы людей казались слитыми воедино и устремленными, как таран, против фашистских оккупантов. Москва была та и не та, что раньше, когда я покидал ее. Она была менее нарядна, но словно возмужала. И люди стали суровее, спокойнее, проще. Город жил напряженной прифронтовой жизнью. Враг все еще стоял неподалеку, в Гжатске, но лицо города было уверенным и твердым, – лицо первой европейской столицы, не сдавшейся врагу.

В Москву вернулся я с передовых позиций. Многое сделано, испытано, преодолено ценой огромных напряжений. У меня за плечами тысячи пройденных Километров по тылам врага, в памяти незабвенная первая военная зима с ночами у костров под открытым небом.

У москвичей остались позади незабываемые октябрь и ноябрь первой военной осени, работа по три смены у станков, короткий отдых в цехе, скудный завтрак.

И то, что я, еще несколько дней тому назад скрывавшийся в дремучих лесах фашистского тыла, мог смотреть в гордые лица москвичей, волновало и радовало меня.

Первые две недели в Москве пролетели быстро: встреча с близкими и друзьями, награждение в Кремле да просто сама ходьба по московским улицам, с их потоками людей и машин, – все это было для меня волнующим и приятным. Ощущение радостной неожиданности приходило ко мне с той минуты, когда я открывал глаза и видел себя в семье, в стенах гостиницы, когда шум родного города, приглушенный зимними рамами, достигал моего сознания. Я думал о том, что меня ожидает дальше: свежий номер «Правды», известия о новых продвижениях Красной Армии и даже разговор в метро или в трамвае – все наводило на мысль о том, что враг силен и многое еще надо сделать для того, чтобы ты был счастлив. Москва, сражаясь, строилась. Метростроевцы возвели новую станцию метро. Мы ездили с Машей смотреть эту станцию и в волнении стояли перед обликом того, кто уверенно вел страну к победе. Вернулись домой, исполненные радостной благодарности, и в тот же день я узнал, что Иван Сергеевич Соломонов, которого я считал погибшим, жив. Не найдя нас, он вышел к Щербине. Мне казалось почти чудом, что Соломонов уцелел, ведь я уже привык к мысли, что никогда больше его не увижу.

Через пятнадцать дней был закончен и сдан отчет о работе в тылу врага. Я спросил: что же дальше? Мне ответили: «Отдыхай. Ты поработал не плохо и теперь имеешь право отдохнуть. Месяц-другой… а там будет видно…» Я уже видел себя на работе в аппарате. Это никак не отвечало моим настроениям.

И я твердо решил отложить свой отпуск до конца войны. Воздух Москвы был полон предчувствиями победы, и я не мог просто сидеть и ждать, я должен был бороться с врагом, чтобы ускорить ее приход и встретить в рядах передовой колонны.

Однако и на этот раз пришлось потратить немало усилий и времени, прежде чем я получил определенное назначение. Были всевозможные предложения и варианты, среди них – предложение вернуться в свое соединение, теперь носившее мое имя. Но это предложение я отклонил: мой заместитель, товарищ Черный, прекрасно освоился с диверсионной работой, умело руководил отрядами, и не было никакого смысла менять это руководство. А вот группа Топкина, в Брестской области, все еще оставалась без командира. По имевшимся в Москве сведениям, она неплохо действовала, но она обросла тысячами местных партизан, и управление этими тысячами было не легким – время от времени оттуда поступали тревожные сигналы.

В Брестской области еще летом 1942 года возникло несколько крупных партизанских отрядов. Большинство их базировалось в лесах Ружанской пущи и так называемых «Волчьих норах». Отряды имени Щорса, имени Калинина, «Советская Беларусь» и многие другие сформировались здесь главным образом из окруженцев и бежавших из фашистского плена бывших бойцов и командиров Красной Армии. Руководство отрядами до приземления группы Топкина осуществляли Иосиф Павлович Урбанович и Иван Иванович Жижко, оставленные ЦК КП(б) Белоруссии на подпольную работу в тылу у гитлеровцев. Урбанович и Жижко создали подпольный антифашистский комитет, который первое время и руководил партизанским движением. Оба эти товарища не имели достаточного опыта партийной работы, не служили в армии, а главное – не имели регулярной связи с ЦК КП(б) Белоруссии и Центральным штабом партизанского Движения. Поэтому им не под силу было навести порядок и дисциплину в отрядах, преодолеть партизанщину и распущенность. И даже созданный ими антифашистский комитет, занимающийся в основном массовой и пропагандистской работой, не мог наладить военное руководство.

В сентябре 1942 года в Брестской области была выброшена десантная группа капитана Топкина, о котором я уже говорил выше. Группа имела радиостанцию. Войдя в сношение с этой группой, Урбанович и Жижко получили возможность установить связь с Москвой. Капитан Топкин, старший политрук Цветков и старший лейтенант Алексейчик охотно приняли предложение Урбановича и общими силами стали наводить порядок среди отрядов, стихийно образовавшихся в Брестской области.

Москвичам удалось переключить часть отрядов на подрыв вражеских эшелонов и организацию диверсий на шоссе против автоколонн противника, но навести дисциплину и сделать эти отряды полностью боеспособными товарищам не удалось. Урбановичу и Топкину предоставилась возможность также организовать вывозку авиабомб со склада, оставшегося невзорванным при отходе советских войск. С этого склада было вывезено около сотни подвод тяжелых снарядов. Выплавленный путем кипячения авиабомб в воде тол прекрасно взрывался при добавлении небольшого количества обыкновенного прессованного тола.

У товарищей создалась, таким образом, возможность запастись взрывчаткой на подрыв большого количества вражеских эшелонов. Но недисциплинированность в отрядах помешала осуществить это важнейшее мероприятие в широких масштабах. Благоприятный момент для добычи взрывчатки был упущен, и гитлеровцы вывезли авиабомбы в более надежное место. Да и добытая уже взрывчатка не была рационально использована. В отряде «Советская Беларусь» находились лихачи, которые закладывали для подрыва одного фашистского эшелона не одну сотню килограммов тола. Паровоз в таких случаях разрывало на куски, но разрушения в эшелонах мало чем отличались от тех, которые давал взрыв трех-пяти килограммов тола.

Это ненужное ухарство было выгодно только врагу. Но чтобы бороться за настоящую воинскую дисциплину, надо было иметь авторитет, крепкую руку и твердый характер.

Мне казалось, что именно в Брестской области я смог бы с пользой для общего дела применить весь свой опыт, и я предложил себя в качестве командира группы Топкина. Это предложение было принято. Перед вылетом я побывал в ЦК ВКП(б) и у секретаря ЦК КП(б) Белоруссии товарища Пономаренко. Полученные мною руководящие указания содержали в себе ясную политическую установку на организацию всенародной войны против фашистских оккупантов.

Мои спутники, Александр Шлыков и Лаврен Бриль, успевшие уже навестить всех своих родных и многих знакомых, начали помогать мне в подготовке к новому вылету, выписывать и получать со складов все необходимое. Приходилось очень торопиться. Ночи становились все короче, и мы рисковали застрять в Москве до августа. Я нетерпеливо считал дни и часы, а вылет все оттягивался из-за непогоды.

21 мая, наконец, нас вызвали на аэродром.

Какая огромная разница между первым моим полетом в фашистский тыл и этим! Теперь вся обстановка подмосковного аэродрома создавала уверенность в успехе. В воздухе, на бетонированных дорожках и на зеленом поле аэродрома было множество машин – от маленьких, юрких истребителей и до тяжелых многомоторных бомбовозов и крупных транспортных кораблей. Вся эта двигавшаяся в разных направлениях масса самолетов подчинялась железной дисциплине и строжайшему распорядку. И все же мысль, сумеет ли летчик вывести самолет к цели, меня по старой памяти тревожила.

Слишком короткая, почти светлая майская ночь делала наш вылет весьма ответственным. На обратном пути наш самолет должен был приземлиться на партизанском аэродроме где-то вблизи Сарн и там дожидаться следующей ночи. Однако на случай невозможности посадки был взят почти двойной запас бензина и до минимума сокращена полезная нагрузка. Наш «ЛИ-2», поднимавший свыше тридцати человек, взял всего четверых и один грузовой мешок. Самолет взлетел с таким расчетом, чтобы с наступлением сумерек пересечь линию фронта.

Было еще светло. Под нами проплывала территория, где побывал враг, и печальная земля открывала свои раны: спаленные, разрушенные деревни, провалы окопов и траншей. Вид искалеченной земли злобой и ненавистью переполнял сердце.

Мы проходили над линией фронта в прозрачных сумерках. Луч вражеского прожектора лизнул правую плоскость самолета. Летчик сделал горку, и пучки лучей пересеклись где-то над нами. Как лезвия гигантских мечей, они рассекали небо в различных направлениях, то в непосредственной близости от машины, то вдали от нее. Из нескольких точек заговорили зенитные пулеметы, но они стреляли, очевидно, по звуку моторов, и вскоре светящиеся струи трассирующих пуль погасли где-то за нами. Самолет шел теперь над территорией, занятой противником. По зигзагообразным путям, проложенным вдоль линии окопов, бегали маленькие черные коробки автомашин с тонкими усиками лучей, пробивавшихся из заэкранированных фар. Через каждые сто, сто пятьдесят метров машины приостанавливались. Очевидно, они развозили по окопам продукты питания и боеприпасы. Их было отлично видно с самолета, и я подумал: «Спустить бы на них тысячу фугасок!» Наш стрелок-радист товарищ Агеев легко вращал над нами свое ловкое, плотно сбитое тело. Он со своим единственным крупнокалиберным пулеметом зорко стерег воздух. Еще на аэродроме я заметил на фюзеляже нашего самолета звездочку, означавшую, что наш мирный транспортный корабль сбил вражеский самолет.

Темнота майской ночи наступает очень медленно, особенно на подмосковных широтах, но мы удалялись на юго-запад, и ночь словно отступала перед нами. Наконец все-таки стемнело. Начиналась болтанка. Справа позади остался Гомель. Мои бойцы и радист спали на запасных бензобаках. Мысленно я представил себе огромную площадь Пинских болот, над которой мы пролетали, и мне мучительно захотелось увидеть с высоты самолета озеро Червонное – так, как хочется увидеть родные места после долгой разлуки. Но туман застлал землю, и лишь изредка прорывались сквозь мутную его пелену темные массивы елового леса, проплывавшего в двух сотнях метров под плоскостями. Стянутый лямками парашюта, я перегибался к окну, напряженно вглядываясь в густеющий сумрак. От напряжения у меня мелькало в глазах, кружилась и разбаливалась голова. Внезапно мне стало так нехорошо, что я лишь огромным усилием воли сохранил сознание.

Пилот сказал: «До цели осталось пятнадцать минут». Надо было найти силы, чтобы встать, подготовиться, подойти к двери и прыгнуть. Я сидел прямо по ходу самолета с закрытыми глазами, не будучи в состоянии вымолвить слово.

Раздалось ожидаемое: «Цель!» С трудом я поднялся на ноги и пошел к двери, держась за обшивку фюзеляжа. На мгновение перед глазами на вздыбившейся земле мелькнули костры, но рассмотреть, какая фигура ими была обозначена, я не был в состоянии. Ко мне жался Лаврен, он ни разу еще не прыгал с парашютом и теперь, видимо, боялся. Я молча отстранил его рукой.

«Пошел!» – и я рванулся в воздух, едва помня, что и как я делаю. Стропы дернули и натянулись. Ко мне сразу вернулись силы, исчезли головокружение и дурнота. Ветром меня относило на небольшой лесок. Я решил было скользить в направлении знакомой по приказу фигуры костров – буквы П и точки, – но было уже поздно, ноги мои ощутили ветви сосны, а через секунду меня слегка дернуло вверх, купол парашюта аккуратно покрыл верхушку дерева, и я повис на стропах у самой земли. Бойцы и груз приземлились так же благополучно. От костров к нам бежали люди.

Обрезав стропы парашюта и взяв автомат наизготовку, я стал обходить костры кустарником. За чертой освещенного пламенем костров пространства беспорядочно суетились в темноте люди.

– Да где ж он делся? Парашют-то, вон он висит!

– Ванька, беги к Василь Василичу!

– Да нету его тута!

– Беги, так твою!..

– Петька, ищи его в кустах, должно, туда побег!

Я подошел к подводе, стоявшей под деревом. Коротко привязанная лошадь дергала повод, стараясь дотянуться до куста сочной травы, росшего между корней. Какой-то парень с винтовкой на ремне с размаху налетел на меня из темноты.

– Ты чего тут?.. Хоронишься? Давай сюда мешок! – и он ухватился за мой рюкзак.

– Руки убери! Ну! – Я отстранился. – Ты кто такой?

– Да мы от Василь Василича, за вами.

– Кто это, Василь Васильич?

– Известно, командир наш, товарищ Алексейчик.

Мы столковались с этим и еще с двумя партизанами, подбежавшими к нам, – посланцами Алексейчика.

Подошел и сам старший лейтенант. Кто-то признал меня и назвал Батей, я предупредил, что прилетел к ним как полковник Льдов; все остальное должно соблюдаться в тайне.

Среднего роста и крепкого телосложения человек, с крупными чертами лица, представился мне как заместитель выбывшего капитана Топкина. Мы лично не встречались, но Алексейчик знал обо мне по рассказам своих людей, которые со мной виделись, когда сопровождали к нам на базу раненого капитана для отправки в Москву. Алексейчик прибыл в район местечка Ружаны для приемки самолета. На встречу и охрану места выброски были использованы базировавшиеся поблизости партизанские отряды.

Этот молодой командир выполнял отдельные задания в тылу врага по разведке еще до выброски в составе группы Топкина. Но опыта в управлении большими подразделениями партизан у него не было, и он был искренне рад моему прибытию. По приказу Алексейчик должен был передать мне командование и стать моим заместителем.

Штаб находился восточнее железной дороги Брест – Барановичи, где оставался заместитель Топкина по политчасти, Цветков.

Старший лейтенант коротко доложил мне обстановку, и все мы направились в расположение ближайшего партизанского отряда.

Была темная пасмурная ночь. Накрапывал мелкий дождик. Мы ехали по лесной дорожке на телеге, подпрыгивая на пнях и кочках и защищаясь от ветвей сосен, хлещущих нас по лицам.

Я снова был на занятой врагом нашей советской земле. В Брестской области ранее мне бывать не приводилось.

Утомленный длительным полетом, я чувствовал некоторую слабость.

В темноте ночи раздалось несколько одиночных винтовочных выстрелов, затем послышалась длинная очередь из немецкого автомата. Стреляли от нас километра за два. В тихом ночном воздухе звонко раздалось эхо выстрелов. Я вздрогнул, но быстро успокоился. Мои спутники не обратили на стрельбу никакого внимания.

– Что это? – спросил я у Алексейчика.

– Стреляют-то?

– Да.

– О-о-о! Это у нас тут пруссаки по ночам отпугивают белорусов, – сказал спокойно Алексейчик.

– Какие пруссаки?

– Пограничники. Они, как петухи, каждую ночь в одно и то же время. Границу, видишь ли, здесь провели, по эту сторону Буга. Дальше идет Восточная Пруссия.

– А Польша?

– Польша ими считается уже освоенной, так сказать, внутренней провинцией Германии зачислена. Здесь они провели линию километров на двести восточнее польской границы, ее и охраняют. За этой линией у них и порядки другие, чем здесь…

Мы замолчали.

«Польша – внутренняя провинция Германии… Белоруссия пока что за границей и, вероятно, только потому, что фронт остановился там, где-то на Волге. А если бы фашистам удалось продвинуться дальше к востоку, то граница Пруссии была бы проведена по Днепру, а может быть, и Волге», – думал я.

Мне вспомнились рассказы рыбаков: «Закинем мы бывало трехкилометровый невод подо льдом на Аральском море, канаты тоже километра по два. Тянули их верблюды, вращающие ворота. Выбредали пудов по тысяче за одну тоню. Когда рыбу прижмешь к берегу и начинаешь ее выгребать на лед, то щуки все еще хватают лещей и судаков направо и налево. Они точно довольны тем, что вокруг них скопилось столько пищи… Ты ее волокешь садком на лед, а у нее изо рта хвост рыбины торчит, никак заглотнуть не может…»

Фашизм захватил целый ряд государств Европы, ворвался в Африку и в Россию. И хотя разгром гитлеровской Германии предрешен, но ее фашистские главари все еще думают о захвате новых областей.

К утру мы оказались в лагере, похожем на большой разбросанный цыганский табор. Кругом горели костры, около них сидели мужчины и женщины разных возрастов и занимались кто чем: одни готовили пищу, другие стирали белье, третьи спали или веселились. Где-то горланили песни. Где-то, несмотря на ранний час, пиликали на гармошке, и кто-то нестерпимо тонким голосом выводил «Зозулю».