Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 45 страниц)

19. Через фронт в Москву

15 апреля был теплый солнечный день. Мы плыли по Припяти. Вокруг нас простиралась необозримая водная гладь с большим количеством вкрапленных в нее мелких лесистых островков.

Здесь было совершенно безопасно от наземного противника. Но надо было тщательно следить за воздухом и при появлении самолетов прибиваться к ближайшему островку и маскироваться в кустарнике.

Но самолетов не было слышно. Над водной поверхностью стоял лишь непрерывный шум от бесчисленных стай перелетных птиц. Я бывал на реках в Якутии, на Ладожском озере и в Финском заливе, но такого обилия и разнообразия перелетных птиц видеть не приходилось.

Напоминая клубки белой всклокоченной пены, в разных местах небольшими стаями плавали лебеди. На покрытых тонким слоем воды островках ходили цапли и аисты. Тут и там, напоминая выцветшие от времени старые зонты, парами и небольшими кучками стояли журавли. Но больше всего здесь было уток. Утки на целые километры покрывали водную поверхность сплошным узловатым разноцветным ковром. Большую часть этих сотен тысяч водоплавающих составляли кряквы и шилохвостые.

Не только огромные стаи утиных не обращали на нас никакого внимания, но даже журавли и лебеди, скосив на нас свои красивые головы, продолжали оставаться на своих местах или лениво отплывали и уходили в сторону от движущейся мимо них лодочной флотилии. Но утки не сидели спокойно. Они суетились, хлопали крыльями и дрались, очищая водную поверхность от какого-то грязного наноса.

Проплывая мимо огромной утиной стаи, я заметил, что вода во многих местах была покрыта грязной клочковатой пеной.

– Что это такое? – спросил я у нашего лодочника.

– А это комар, – объяснил лодочник, – Он на болоте выводится, а тут, гляди, всплыл на поверхность.

Я не поверил и, перегнувшись за борт лодки, зачерпнул немного серо-грязноватой пены. Лодочник говорил правду – это были комары. Среди массы бескрылых были уже и такие, которые почти ничем не отличались от обыкновенного вполне оформившегося комара. Утки, как видно, тем и занимались, что уничтожали это бесчисленное множество насекомых, представлявших обильный и, вероятно, питательный корм. Теперь только я заметил, что там, где копошились утиные стаи, в воздухе крутились целые облака комаров. Лодочник пояснил, что комар, поднявшийся в воздух, в течение двух недель является совершенно безвредным и только позднее, когда у него отрастает длинный хобот кровососа, он начинает нападать на человека и на животных.

На гладкой поверхности воды, не занятой птицами, непрерывными всплесками металась рыба. Мы плыл» теперь по залитому водой травянистому лугу. Солнце хорошо просвечивало полуметровый слой воды, и, присмотревшись ко дну, можно было заметить, как вздрагивает отава на залитых водою лугах. Видно было, как в разных местах выскакивали из травы дремавшие на солнце плотвицы, лини и окуни. В одиночку и косяками мелькали из-под лодок стайки красивых быстрых язей. А в некоторых местах рыбья мелочь копошилась в траве и под ней всплывали массы вылупившихся из яичек насекомых. Рыбешки под водой, видимо, занимались тем же, чем водоплавающие пернатые промышляли на поверхности воды. Сектор наблюдения дна, однако, ограничивался лишь пятном в несколько квадратных метров. Что происходило дальше – трудно было рассмотреть. Но в отдельных местах вода вокруг лодок точно вскипала брызгами и красивыми винтообразными кольцами. А еще дальше из воды торчали хвосты и гребни лениво кружившихся косяков нерестующих рыб.

Я так увлекся этими подводными и надводными мирами, что забыл на некоторое время о том, где я нахожусь. Мне страшно захотелось продлить это удовольствие.

Как-то внезапно донесся до слуха рокот мотора и напомнил совсем не мирную обстановку. Я вскинул вверх голову, но самолета в воздухе не было, да и доносившийся звук мотора не был похож на самолетный.

– Что это? – спросил я у лодочника.

– Это немецкий катер. Здесь вот за этими кустами проходит самый фарватер реки.

Нечего сказать, приятное соседство! Оказалось, что немецкие катера, вооруженные двумя-тремя пулеметами, ходили тут совсем рядом, за полоской кустарника, отделявшего нас от главного русла реки.

Недалеко за кустами мелькнули контуры нескольких деревенских изб.

– Это остатки большого села Берестянки, сожженного гитлеровцами, – пояснил лодочник.

– За что же сожгли оккупанты село?

– Да вот в прошлом году осенью рядом с этим селом батинцы разбили катер… с гитлеровцами…

– Где же теперь живут уцелевшие люди?

– А вот тут и живут по грудкам. Порыли себе землянки, да в них и живут.

– Но батинцы это, кажется, партизаны, а при чем же здесь мирные? – спросил лодочника Миша Горячев.

– Какое там мирные, и сами не поймем, куда их причислить…

И лодочник нам просто и весьма убедительно доказал, что тяжелее всех было тому, кто искал тихой жизни, пытался отсидеться у жены за юбкой. Далее лодочник рассказал нам, что двое из пятерых сопровождавших нас крестьян первое время служили в полицейских.

– Так они не подведут в случае чего? – осведомился Шлыков.

– Эге! Да вони теперь готовы нас у меху [4]4
  Мешок в Западной Белоруссии называется мехом.


[Закрыть]на загребке перетянуть за самый фронт, лишь бы забылось то им, шо було.

Я был удивлен, рассматривая залитые водой многочисленные небольшие островки, на которых маячили людские фигурки, а кое-где вился дымок.

– Какие тут землянки, когда все грудки залиты водой?

– Есть и не залитые, – ответил лодочник, – а там, где заливает, люди наверх в шалаши перебираются. Ежели уж очень большая вода бывает, то переправляют все свое имущество и сами переселяются на более высокие места в лес, и живут там, пока вода не спадет.

Мы остановились километрах в двух от Берестянки, у грудка, на котором стояло три рубленых, не залитых водой деревянных домика, два амбара и сарай. Здесь мы переночевали и провели весь следующий день. Кругом было множество подобных островков, заставленных убогими деревенскими избушками, землянками и шалашами. Это было большое селение, разбросанное по грудкам, У каждого дома стояли лодки. На лодках люди ездили мыться в баню и в другие места общего пользования.

Дальше можно было двигаться только ночью.

До южного сухого берега оставалось не более десяти – пятнадцати километров. Подавляющее большинство расположенных по противоположному берегу населенных пунктов были заняты вторым эшелоном и ближайшими тылами гитлеровских войск. Вечером по сплошному ряду ракетных вспышек можно было определить полосу и направление передовой линии фронта.

Я не представлял себе, как эта полоса насыщена войсками, и по мере приближения к переднему краю обороны противника меня иногда охватывало чувство опасения за успех перехода. Но я старался успокаивать себя мыслью: «Проходят же туда и обратно люди! Почему же я не пройду?» Мне казалось, что в крайнем случае можно было использовать разлив реки Стыри и других правых притоков Припяти, которые в истоках давно уже были заняты Красной Армией.

Я наметил выйти на соединение с Красной Армией в Ласицке, расположенном на берегу реки Стыри, – о нем неделю назад сообщали, что он взят Красной Армией.

На одном из соседних грудков стояли партизаны из соединения секретаря обкома Федорова. Они действовали по соседству с отрядом Антона Петровича Брынского, от его людей они слышали кое-что о Бате, больше того – им было известно, что полковник Льдов и есть бывший Батя. Узнав от наших лодочников, с которыми они были давно знакомы, что к линии фронта следует полковник Льдов, федоровцы решили со мной встретиться. Встреча состоялась 16 апреля и оказалась очень полезной. Федоровцы угостили нас вкусной ухой и подробно обрисовали мне обстановку на передовой, рассказали, через какие пункты проходит в этих местах линия фронта и где наиболее удобно ее переходить.

В темноте ночи мы поднялись на лодках по одному из правых рукавов реки Стыри, высадились на грязный заболоченный берег и отпустили лодочников. Дальше плыть было опасно. За километр впереди темнели постройки какого-то населенного пункта. Там, наверное, были гитлеровцы – немцы или власовцы.

Вместе с лодочником я вернул в лагерь батинцев одного из своих автоматчиков, растершего себе ногу, – он мог задержать нас при переходе линии фронта. Прощаясь с бойцом, я сказал ему:

– Если от нас трое суток не будет известий, можете считать, что мы перешли фронт благополучно. Тогда ты сможешь сообщить командиру семейного лагеря и старшине, что это сам Батя разговаривал с ними, когда они в пьяном виде явились по вызову полковника Льдова.

Боец засмеялся, заранее предчувствуя веселые минуты, которые он доставит партизанам в лагере.

С остальными автоматчиками я направился дальше. Шли всю ночь лесом и в лесу же расположились еще на одну дневку в непосредственной близости от передовых позиций противника. Здесь по звуку орудийных выстрелов и разрывов снарядов можно было определять, откуда и куда вела огонь наша артиллерия и откуда стреляли немцы.

Из леса мы наблюдали, как в прилегающую к лесу деревеньку заезжало около десятка верховых. В деревне они взяли подводы и заставили крестьян погрузить на лугу стог сена. Воза с сеном они погнали к фронту. Мы видели, как кавалеристы огибали лес, в котором мы дневали, как они озирались по сторонам.

Вечером мы уточнили у крестьян, что гитлеровцы здесь, вблизи от фронта, ни за что не остаются ночевать в деревне небольшими группами.

Ночью мы двинулись на пересечение линии фронта. Она здесь проходила километрах в трех северо-восточнее селения Ласицк.

Нам оставалось пройти не более пяти километров, когда мы увидели большую группу людей, двигавшихся в том же направлении. Это были партизаны, с которыми мы встречались в Берестянке. В последнем населенном пункте им повезло. Они встретились с тремя красноармейцами, прибывшими из-за линии фронта и возвращавшимися назад в свою часть.

Я поговорил с красноармейцами. Они оказались разведчиками как раз из части, стоявшей в Ласицке. У них был пароль для прохождения через линию фронта. Это было очень ценно, и я решил дальше следовать с ними. Скоро, однако, я увидел, что молодые разведчики не знают направления и сами беззаботно шагают за двумя гражданскими проводниками, даже не контролируя их по карте и компасу. Пришлось взять это дело на себя.

Мы шли вязким болотом вдоль течения реки Стыри, которое, по моим предположениям, должно было разрывать линию фронта. Этим болотом можно было выйти прямо к Ласицку, минуя окопы, если не бояться сильно вымокнуть, а воды кругом было очень много. Но проводники повели нас в обход заболоченного места. Огибая его слева, мы все больше приближались к вражеской линии обороны.

Небо заволокло густыми облаками, и наступила черная непроглядная темнота. В таком мраке нетрудно было подойти вплотную к позициям противника. Еще легче было напороться на разведчиков, вражеских или своих, обычно бродивших ночью в межпозиционном пространстве в поисках «добычи». А проводники продолжали загибать все дальше и дальше влево, углубляясь между двух линий окопов. Мне показалось это подозрительным. Я остановил проводников за стогом сена и попросил их показать мне направление на Ласицк. Проводники явно смутились. Мне было неясно – заблудились они сами или намерены были совершить предательство. Но дальше доверяться им было нельзя. Я взял в руки компас и повел за собой людей, свернув круто вправо, взяв курс строго на запад. Рядом со мной пошли красноармейцы из Ласицка.

Мы прошли не более трехсот метров, когда красноармейцы заявили, что эта местность им знакома и что здесь неподалеку находятся их окопы. Бойцы направились вперед разведать. Я с остальными людьми остался на месте. Минуты через две впереди затрещало сразу с полдюжины пулеметов. Промокшие до пояса мои автоматчики и партизаны повалились на мягкую низменную почву, из которой выступала вода. Немцы открыли ответный огонь. Но поток пуль проходил высоко над нами, так как мы лежали в низменности, а передовые позиции обеих сторон, отстоящих друг от друга примерно на километр, проходили по возвышенностям. Была, однако, большая опасность обстрела нас с той и другой стороны из минометов. Но огонь с нашей стороны вдруг начал затихать, Скоро вернулся один из красноармейцев и передал, что нам дано пятнадцать минут срока па выход за нашу линию окопов. Приказано было принять еще несколько правее.

Через десять минут линия окопов осталась позади. Впереди был Ласицк – освобожденная советская земля. Глубокое волнение охватило нас в эти счастливые минуты, и тут же как-то сразу почувствовалась страшная усталость. Ноги отказывались итти, страшно хотелось спать…

Какие преграды нужно еще перейти, чтобы в жизненном пути уж больше никогда не встретить линии вражеских окопов?!

Последнюю неделю я очень часто беспокоился за благополучный переход фронта, теперь и он остался позади ненужным эпизодом.

Манящим, воодушевляющим рубежом казалось окончание войны и достижение победы. Сколько еще дней и часов надо до них итти военным шагом?

Линию фронта мы перешли на участке полка, которым командовал полковник Илларион Васильевич Новицкий. Наша встреча произошла в день пасхи. Новицкий рассказал мне, что местный священник просил принять для раненых бойцов куличи и яички, собранные среди верующих. Полковник спрашивал у меня совета, как поступить. Я посоветовал Иллариону Васильевичу не отказываться от добра и не оскорблять патриотических чувств служителя церкви.

По приказанию командира полка нам отвели квартиру и протопили баню, чтобы помыться после тяжелой дороги. Мы вымылись, но отдыхать нам не пришлось. Помощник командира полка по разведке, в порядке предосторожности, решил нас обезоружить. Было предложено моим автоматчикам сдать оружие до выяснения о нас вопроса в разведотделе дивизии. Мои автоматчики было насторожились, попытались занять оборону в отведенной нам хате. Но у меня не было сомнения в том, что мы находимся среди своих. Я предложил своим бойцам подчиниться, но при одном условии, что мне предварительно будет предоставлено право переговорить по телефону со штабом дивизии.

Мне это организовали, и люди передали автоматы, а через полчаса из штаба дивизии приказали вернуть нам все оружие и сопроводить в штаб дивизии.

Штаб армии стоял в местечке Домбровицы.

До штаба мы добрались на третий день. Нам отвели хорошую отдельную квартиру и предложили денек-другой передохнуть. Но Домбровицы каждую ночь подвергались бомбежке с немецких самолетов, и у ребят не было большого желания отдыхать здесь. На квартире меня навестил командующий шестьдесят четвертой армией тов. Белов в сопровождении члена военного совета Дубровского и начальника разведки Кононенко.

Около трех часов командующий расспрашивал меня о положении в тылу врага. Наша беседа прошла тепло и дружески. Прощаясь, генерал попросил меня сделать небольшой доклад работникам политотдела армии, а для дальнейшего пути предложил воспользоваться одним из самолетов, имевшихся при штабе армии. Мне жалко было расставаться со своими автоматчиками, но и не хотелось обидеть отказом командарма, и я согласился.

Распрощавшись с хлопцами, я уселся на «У-2». Полетели, но, к моему удовольствию, погода быстро испортилась, и пилот вернулся на свой прифронтовой аэродром. Мы снова приземлились в Домбровицах. Я попросил у Кононенко трехтонку, и мы двинулись все вместе. Прифронтовая изрытая траншеями земля. По сторонам дороги тут и там воронки от авиабомб и снарядов, полуразрушенные и полупустые деревни. Но уцелевшие мирные граждане приступили к мирному труду, и по тому, как они работали, можно было заключить, что противник сюда уже больше не вернется.

Мы подъехали к городу Сарны, здесь, в нескольких десятках километров от передовой, бесперебойно действовал железнодорожный узел. Фашистские бомбовозы каждую ночь сбрасывали здесь сотни тяжелых бомб, но поезда двигались непрерывно.

Люди в форме железнодорожников появлялись точно из-под земли и приводили в движение многочисленные составы прифронтовых вагонов и платформ. Стены вагонов были испещрены пулями и осколками снарядов. Многие вагоны опалены огнем рядом бушевавших пожарищ. В большом четырехосном пульмане, в котором разместились мы, отпустив автомашину, в двух углах зияли прожженные отверстия. Но самый вагон был еще крепок и устойчив. Он выпущен во время войны. И, может быть, его гасили тогда, когда он доверху был загружен снарядами. Но его спасли, он требовал только незначительного ремонта, спасли и то, без чего не мог жить фронт.

Вот они, неутомимые и бесстрашные кочегары кузницы войны, – это они водят составы, груженные взрывчаткой, под бомбами вражеских летчиков. Но герои-машинисты спасают свой состав, маневрируя на перегоне, как капитан спасает свой корабль от шторма в открытом море, И маневрируют с умом.

Тщательно наблюдая за вражеским самолетом, машинист точно определяет момент сбрасывания бомб и в зависимости от этого ускоряет или замедляет ход, тормозит и дает задний, или стоит на месте неподвижно.

И я невольно проникался громадным уважением к этим героическим товарищам.

Сарны остались позади нас на десяток километров, и это было весьма кстати, Солнце уже спряталось за горизонтом, и красная полоска зари гасла. Не дальше чем через час, в Сарнах начнут рваться очередные порции вражеских фугасок.

Мы снова пересели на автотранспорт.

В весенний ясный день мы проезжали разрушенные города-герои, точнее – остовы городских зданий Коростеня, Житомира и других. Здесь все свидетельствовало о недавних битвах: разрушенные мосты и опаленные деревья украинских садов, бесчисленные остовы подбитых и обгоревших «тигров», «фердинандов», в предсмертных позах застывшие стволы танковых орудий. Но вокруг уже блестела, возвышаясь над землей, изумрудная зелень, цвели бесчисленные тюльпаны – на своих мохнатых стебельках, первые колхозные тракторы бороздили возвращенные из плена хлебородные равнины. Фашистские убийцы здесь получили причитавшуюся им мзду. На славу поработала, как видно, сталинская артиллерия.

В который это раз наши просторы покрываются бесчисленными трупами врагов? Орды Мамая полегли на поле Куликовом, войска Наполеона на Березине, Смоленщине… В гражданскую войну были разбиты японские, английские и американские интервенты. И эти вот «тигроводы» от Белого моря до Черного разбрасывают свои тела вместе с остовами «фердинандов» и «пантер», обломками гусеничных бронетранспортеров и шестиствольных минометов.

Кажется, трудно себе вообразить, что после таких побоищ еще найдутся охотники совершать военные походы на наши русские просторы.

Но таков уж волчий закон капитализма и такова политика правящих империалистических кругов.

17 апреля мы перешли линию фронта, а 22-го я уже летел в самолете из Киева в Москву.

То, что я увидел во время пятидневного путешествия до Киева по прифронтовым дорогам, среди необозримых кладбищ фашистской военной техники, с неопровержимой ясностью говорило о том, что партизанская эпопея близится к концу. И еще в самолете подумал: не разлюбил ли я мирный творческий труд, не разучился ли созидать?

И мною овладело нетерпение скорее увидеть, понять, раскрыть то новое, что стремительно неслось мне навстречу.

Эпилог
После войны

Время неудержимо движется вперед. Все дальше уходят от нас события Великой Отечественной войны. Уж поросли травой могилы павших на полях сражений. Над бывшими траншеями волнуются, как море, колхозные хлеба. На тысячи километров протянулись лесозащитные полосы, и молодые клены, эвкалипты и дубы поднялись, чтобы преградить путь суховеям.

По мере того как осыпаются и зарастают, теряя резкость очертаний, противотанковые рвы, траншеи и окопы, избороздившие наши поля, исчезает в памяти острота ощущений тягот войны, Но даже время не стирает воспоминаний о друзьях и соратниках, геройски павших в борьбе. Порой встают перед глазами, как живые, образы Коли Захарова, Саши Волкова, Павла Семеновича Дубова, Добрынина, Говоркова и других. Сотни оставшихся в живых разъехались по необъятной родине или остались в тех местах, где сражались с врагом, и приступили к творческому созидательному труду на колхозных полях и заводах. Хочется вновь побывать там, где шли бои, посмотреть на людей, исполнявших твою боевую команду, и побеседовать с ними о новой жизни, о счастье мирного, творчески созидательного труда на благо социалистической родины.

И для читателя, безусловно, интересно знать, где находятся и чем занимаются бойцы и командиры, героически сражавшиеся в тылу фашистских захватчиков в период Великой Отечественной войны. Сотни людей приглашали меня в своих письмах посетить районы Брестской области, где я руководил особым партизанским соединением с мая сорок третьего года по апрель сорок четвертого. Случай скоро представился. Мне пришлось выехать в Брестскую область для оформления наградных листов на людей, имевших боевые заслуги перед родиной, и я встретил и вспомнил многих из тех, с кем провел незабываемые месяцы и годы войны, когда та местность еще была под оккупацией черных сил фашизма.