Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 45 страниц)

Валентин доверял этому коню больше, чем самому себе. С базы он давал ему нужное направление, а уж дальше Волк сам безошибочно доставлял седока по назначению.

* * *

Выполняя задания верховного командования в тылу фашистских захватчиков, мы многое делали и по заданию ЦК КП(б) Белоруссии.

По указанию тов. Пономаренко мы систематически информировали его о тех партизанских отрядах, которые не имели регулярной связи с центром, мы информировали ЦК КП (б) Белоруссии и о своей работе.

Иногда мы принимали на своем «аэродроме» парашютистов, выбрасываемых штабом партизанского движения, и помогали им выполнять те или иные задачи.

Однажды к нам сбросили на парашютах со скоростных бомбардировщиков двух пинских коммунистов-подпольщиков и радистку-москвичку с рацией. В момент приземления рация была повреждена. Пока ее чинили, радистка работала на нашей запасной рации.

Ответственное поручение было выполнено своевременно.

ЦК КП(б) Белоруссии и штаб партизанского движения, зная, что мы имеем уже опыт встречи самолетов, нередко выбрасывали к нам грузы для передачи их партизанским отрядам и подпольщикам. Работа эта оказывалась часто очень сложной: адресаты обычно находились под боком фашистских гарнизонов и тщательно были законспирированы, И все же мы их отыскивали. Одного из руководителей барановического подполья мы нашли после десятидневных розысков и передали ему присланную рацию и другие средства борьбы с оккупантами.

Был еще один вид нашей связи с партизанами других белорусских отрядов. По приказу центра мы поддерживали контакт со штабами армий на фронте. Нам часто приходилось посылать людей через линию фронта, И хотя такие мероприятия не подлежали огласке, наши соседи каким-то образом о них узнавали, и к моменту выхода мешки наших посыльных сильно разбухали от партизанских писем, адресаты которых находились по ту сторону фронта. А в очередной приемке грузов нам сбрасывали с самолетов много писем для белорусских партизан. Писем этих было так много, что наши хлопцы на время превращались в почтальонов.

Московские коммунисты действовали во многих местах оккупированной территории. Их можно было встретить в пойме реки Березины, в Витебской области, в просторах Пинских болот, от Гомеля до Беловежской Пущи и от Ленинграда до Ровно. В сорок втором году одни только подвижные отряды и группы нашего авиадесантного соединения действовали на огромном расстоянии – от Полоцка до Ровно и от Гомеля до Бреста.

В сорок третьем году из двух наших соединений выросло четыре, и действовали они не только в лесах Белоруссии, но и распространялись на территорию Украины и Польши, Три командира этих соединений получили звание Героя Советского Союза, четвертый – Кеймах, погибший на боевом посту, был награжден тремя орденами. Несколько тысяч бойцов и командиров имели правительственные награды.

Московские коммунисты были не только в наших соединениях. Сотни десантных групп, сформированных из москвичей, действовали в других местах: в Белоруссии и на Украине, в Ленинградской и Калининской областях. В тылу врага московские коммунисты зачастую руководили отрядами и соединениями, организованными из местного населения.

Заслонов, Андреев, Якушев, Воронов, Черкасов, Черный, Кеймах, Дубов, Герасимов, Цветков, Алексейчик, Топкин, Савельев и многие другие партизанские командиры были коренными москвичами или работали, учились в Москве.

Москвичи за фронтом, наряду с местными работниками, играли крупную роль в развертывании партизанского движения. Десантники-москвичи пользовались большим авторитетом. Им доверяли подпольные парторганизации, за ними шли граждане, желающие вести активную борьбу с оккупантами, и они с честью оправдывали высокое доверие народа.

Местное население видело в москвичах представителей великого русского народа, представителей нашей славной столицы, которая близка и дорога всем народам СССР.

Под руководством москвича отважная белорусская женщина привела в исполнение приговор советского народа над фашистским палачом Кубе. Под руководством москвичей был осуществлен взрыв в минском театре, переполненном фашистским активом. С москвичами встречались на оккупированной земле поляки, чехи, венгры и румыны. Их восхищала организованность, моральная сила и героизм советских людей, организовавших вооруженную борьбу в тылу у фашистских оккупантов.

Однажды нам сообщили, что в партизанской бригаде Брестского соединения задержана «шпионка» неизвестной национальности, не знающая русского языка. Она прибыла в расположение партизанских отрядов и при задержании категорически отказалась сообщить, к кому и зачем она идет.

Ее долго допрашивали, и когда она убедилась, что действительно попала к партизанам, сказала, что ей нужно видеть полковника Льдова.

Наткнувшись на партизанский патруль, одетый в немецкое трофейное обмундирование, она решила, что попала к немцам или бендеровцам, и, не зная русского языка, не сразу разобралась, с кем имеет дело.

Ее доставили к нам в штаб. Это была польская коммунистка из Кракова. Измученная, голодная, девятнадцатилетняя девушка готова была умереть, не проронив слова, которое могло принести нам вред.

Она передала нам ценные документы для командования Красной Армии. Они были запрятаны у нее так, что их не могли обнаружить гитлеровцы, которые ее дважды обыскивали в пути следования.

Комфортабельная землянка, освещенная электричеством, автомашины, обслуживающие центральную базу, наличие хороших продуктов – все это изумило юную польскую патриотку. Видно, она не без страха шла в леса к пресловутым русским партизанам, которые по описанию гестапо представлялись чем-то средним между русским мужиком с зарубежной карикатуры и русским медведем из детской сказки.

Мы сидели в штабной землянке. Шестивольтная электрическая лампочка, питаемая от бензинового движка нашей радиостанции, освещала лицо девушки: умные серые глаза ее, строгие очертания рта выражали волю, решительность, сосредоточенность. Она рас сказывала о том, как они работают в глубоком подполье, как ведут себя андерсовцы, пилсудчики, на кого опираются в своей работе польские коммунисты. Мы смотрели на эту девушку и чувствовали в ней что-то очень знакомое и близкое нам.

Пока мы запрашивали у Москвы некоторые данные, девушка отсыпалась, а потом бродила по лагерю, знакомилась с людьми и удивлялась все больше и больше. Через несколько дней, когда дольше оставаться в нашем, день ото дня уменьшавшемся партизанском районе стало ей незачем, да и небезопасно, мы проводили гостью в обратный путь. Очень не хотелось девушке уходить, и я от души пожалел ее, когда она покидала теплую землянку и жизнь среди друзей по оружию, для того, чтобы сквозь стужу и темень итти навстречу смертельной опасности. Но девушка была бойцом и шла, не щадя жизни, к победе. Хотелось верить, что она доживет до радостного дня освобождения своей родины.

На связь к нам приходил член подпольной варшавской тройки, ответственные товарищи из Познани и других городов. Все они приносили важные сведения о противнике: карты, схемы обороны городов, аэродромов, коммуникаций.

С Москвой были связаны все чаяния и надежды не только польского народа, продолжавшего тяжелую борьбу с оккупантами, но и всех прогрессивных людей мира.

Москва, в которой работает Центральный Комитет коммунистической партии, Москва, из которой руководил победным шествием советских армий великий Сталин, Москва была гарантией грядущей победу для всех свободолюбивых народов, символом освобождения от страшного фашистского варварства.

18. К линии фронта

После того как провалились попытки гитлеровцев обезглавить наше соединение, следовало ждать серьезных карательных мероприятий, а я, как на грех, слег с острым приступом аппендицита. Я было пытался ослушаться доктора и встать, но он пригрозил мне операцией «на горячем столе», то есть при высокой температуре. Это и при нормальных клинических условиях очень часто кончается большими неприятностями, а здесь вывело бы меня из строя минимум на месяц. Я предпочел подчиниться врачу и полежать. Москву известили по радио о необходимости вывезти меня на операцию, и я лежал, но заботы, бессонница раздражали и не давали мне поправиться. Моя болезнь усугублялась печальной вестью. Мне передали о тяжелом заболевании Павла Дубова. У него будто бы нашли отравление какими-то продуктами, и его срочно увезли в больницу. А в это время гитлеровцы уже постепенно эвакуировали Брест, и Дубова вывезли дальше в западном направлении, и что с ним стало, я тогда не мог установить. Лишь несколько месяцев спустя мне передали, что он где-то умер. Мы предприняли меры к замене Дубова Рыжиком, но прежде надо было выяснить досконально причину заболевания Павла, чтобы не поставить под удар Ивана. Я крепко загрустил.

Ребята старались развлечь меня, чем умели, и добыли томик Мопассана. Я перечитал «Иветту», и чем-то бесконечно далеким и странным показались мне страдания и страсти мопассановских героев, хотя мастерское повествование захватывало. Ну, какой уж тут Мопассан с проблемой (для любящих!) жениться или не жениться, когда получаешь, лежа в постели, такое, например, сообщение, какое я получил 29 января от командира одной из наших периферийных точек: «На нашу базу наступает до двух батальонов власовцев, батальон мадьяр и сто двадцать гитлеровцев. На вооружении у них четыре пушки и двадцать станковых пулеметов. Несу потери…»

Началось! Надо было встать и организовывать оборону, а на случай необходимости – и пути отхода в глубь болот на другие базы.

Красная Армия продвигалась вперед, и в наш район прибывали все новые и новые части гитлеровцев. Это сковывало наши действия. И для того, чтобы содействовать успешному развертыванию стратегического наступления Красной Армии, надо было отходить не на восток, а на запад. Такое же указание имелось и в директивах центра.

Через «языков», которых мы регулярно брали и допрашивали, мы узнали, что фашистское командование предполагало организовать оборонительный рубеж на линии сухого вала, пересекающего Пинские болота с севера на юг, от Барановичей до Лунинца. В этом случае нам необходимо было отвести штаб и все свои подразделения на западную сторону железнодорожной линии Брест – Барановичи, иначе мы, чего доброго, вместо того, чтобы громить фашистские тылы, могли оказаться «в плену» у Красной Армии. Однако уходить на запад, не дождавшись обещанного груза с самолетов, было нельзя, и мы выслали минеров, чтобы восстановить минные поля вокруг деревень Власовцы и Ходаки, где находились наши передовые посты.

После «урегулирования» наших отношений с венгерской дивизией в ноябре гестапо выпустило на сцену Фойерберга. Убедившись в том, что этот матерый провокатор также сломал себе шею или, во всяком случае, не выполнил поставленных перед ним задач, гитлеровцы в конце марта 1944 года организовали против партизанских отрядов, сосредоточенных в треугольнике Барановичи – Лунинец – Кобрин, крупную карательную экспедицию.

Две дивизии – одна мадьярская и одна немецкая, поддержанные авиацией и танками, начали наступление на партизанскую зону с трех сторон. В карательной экспедиции приняли активное участие власовцы, расположенные в Телехановском районе Пинской области. Связные от местных партизанских отрядов со всех сторон приносили вести о том, что каратели с пушками и танкетками вступают в наш район.

В партизанскую зону одна за другой прибывали разведгруппы Красной Армии. А в районе западнее Сарны партизаны в это время уже соединялись с Красной Армией и начали получать от нее боеприпасы.

Гитлеровцы понимали, какую огромную опасность для них таили действия партизанских отрядов в непосредственном контакте с наступающими частями Красной Армии, и потому торопились мощным комбинированным ударом разгромить партизанские соединения, оказавшиеся теперь в непосредственной близости от линии фронта.

Москва радировала о подготовке к высылке самолета с грузом и командиром, который должен был заменить меня на время болезни. Мне приказано было готовиться к переходу линии фронта. Мы жгли посадочные сигналы, самолета не было, а каратели теснили нас все настойчивее. Наконец самолет прибыл 1 апреля, люди и груз были собраны, но мне было не до передачи дел – надо было укреплять оборону. Фашисты теснили наши подразделения. Мы рвали их на минных полях, наши петеэрщики подбивали фашистские танкетки, но силы и техника карателей настолько превосходили наши, что мы вынуждены были пядь за пядью отходить в глубину болот. Однако боевая работа наших групп не прекращалась. Наоборот, наши люди все глубже и смелее проникали во все поры разваливавшегося под ударами Красной Армии гитлеровского «нового порядка», Наши радисты, прочно обосновавшись в Бресте, связались там с некой Клюевой, работавшей у гитлеровцев на брестском почтамте, и другими товарищами – теперь оттуда шли нам радиограммы о лихорадочной подброске гитлеровцами подкреплений к линии фронта и о бесконечных вереницах поездов с битыми фашистами, идущих с фронта.

Спеша разделаться с нами, каратели вплотную подошли к центральному отряду Сикорского, и он со своим штабом вынужден был отойти в район наших вспомогательных точек. Михаил Тарасович Данилкович, занимавший одну из наших вспомогательных баз со своей семьей, доложил мне, что Сергей Иванович прибыл к нему вместе со своим штабом ночью, в самую апрельскую распутицу. Надо было разместить людей, кормить, дать им возможность обсушиться и отдохнуть, а затем отбивать карателей, которые уже осадили наш пост номер один.

Я отдал приказ стянуть в болото ближайшие боевые группы.

Гитлеровцы на этот раз вели себя необычно. Они шли цепью прямо в лес, а потому наши минные поля, заложенные на дорогах, не могли дать должного эффекта. Но взрыв мин под ногами даже отдельных солдат охлаждал пыл фашистских карателей. Трое суток части противника продвигались к нашим передовым пунктам, расположенным на краю болота. 5 апреля им удалось занять пост номер один. До центральной базы оставалось три с половиной километра Дальше можно было следовать к нам по кладкам или по канаве на лодках. Сунувшись на кладки, каратели подорвались на минах. Такая же участь постигла и тех, которые вышли на тропу к канаве.

Каратели обосновались на посту номер первый. Наше положение становилось серьезным.

К вечеру 6 апреля к нам из глубины болот подошли две свежие боевые группы. Получив подкрепление в восемьдесят пять отборных бойцов, мы восстановили положение и вновь заняли пост номер один.

Я продолжал командовать обороной, присланный мне заместитель чувствовал себя не у дел. А мой аппендицит время от времени покалывал, напоминая о себе. Опасаясь новых осложнений болезни, я отдал приказ о передаче командования заместителю и 8 апреля, в сопровождении двенадцати автоматчиков, тронулся к линии фронта.

Весна бурлила потоками ручьев. Наша заполненная до краев канава представляла теперь прекрасный водный канал. Мы погрузились на две лодки-плоскодонки и тронулись на восток. Хотя все это и делалось мной во исполнение приказа центра, но я все же чувствовал себя очень неловко и расставался с друзьями и соратниками с болью в сердце. За все двадцать восемь месяцев моей борьбы в тылу врага еще не было случая, чтобы я покидал своих бойцов в сложной боевой обстановке. Успокаивало, что гитлеровцы все же бессильны в наших болотистых просторах, а продуктами питания на время блокады товарищи были обеспечены.

Я успокаивал себя и тем, что в тылу фашистских оккупантов, как и на фронте, все наши люди были вдохновлены несокрушимым движением Красной Армии вперед, чувством скорой победы над фашизмом.

В первых числах апреля, через восточную часть нашего района из-за Варшавы двигался со своим соединением Петр Петрович Вершигора У него было много раненых, и он следовал в район Хворостова, где в распоряжении соединения Комарова имелась посадочная площадка для самолетов. Узнав от моих бойцов о том, что полковник Льдов – это Батя из-под озера Червонное, Петр Петрович написал мне приглашение. Но до Хворостова было почти такое же расстояние, как до линии фронта, и я решил итти навстречу Красной Армии.

На вторую ночь перед рассветом мы пересекли шоссейную дорогу Пинск – Телеханы и, углубившись километра на два в лес, остановились передохнуть в небольшой деревне.

Ранним утром меня разбудил часовой. Я вышел на улицу. С шоссе доносилось тарахтенье моторов и стук колесного транспорта, а в воздухе был слышен гул многих десятков самолетов, в районе Спорова ухали частые взрывы авиабомб. Можно было предположить, что началось отступление гитлеровцев из Пинска. Линия фронта в это время проходила километров двадцать – тридцать восточнее этого города.

Дальнейшему продвижению Красной Армии преградила путь разлившаяся на десятки километров река Припять, поэтому пинскому гарнизону пока непосредственной угрозы не было. Оторвавшись от радиосвязи с Москвой, я предположил, что Красная Армия прорвала фронт в направлении на Кобрин и Брест во фланг и движется в тыл пинскому гарнизону. В этом случае лучше было переждать несколько дней, пока фронт перейдет через нас, чем нам переходить линию фронта, И в то же время меня разбирало сомнение: а если это не так? Если это не отступление, а какое-то частичное передвижение войск?.. Однако в том и другом случае солдаты противника могли заглянуть в деревню, и оставаться в ней было опасно.

Между тем в воздухе продолжали летать в большом количестве самолеты, которые бомбили районы, расположенные севернее и северо-западнее Иванова.

Вернувшиеся с шоссе разведчики доложили, что по шоссе из Пинска на Телеханы движутся танки и кавалерия. Я решил итти дальше по намеченному маршруту. Только значительно позже я узнал, что пинский гарнизон выступал тогда на поддержку массированного наступления, начатого против партизанской зоны, из которой я только что вышел со своими автоматчиками. Узнал я и о том, что это наступление карателей, как и все предыдущие, не дало гитлеровцам никаких результатов. В нашем подразделении остались такие бесстрашные командиры – специалисты подрывного дела, как Василий Афанасьевич Цветков, которые преградили путь гитлеровцам минными полями. Фашисты, потеряв много людей и техники, отступили, а вскоре были отозваны на фронт для прикрытия одного из многочисленных прорывов, которые в это время устраивала им наступающая Красная Армия.

Нам предстояло перейти железную дорогу Пинск – Калинковичи, находившуюся под сильной охраной. И хотя это было нашим хлопцам не впервые, но какое-то чувство опасения за них и за себя щемило сердце. Переход дороги был намечен на участке между Лунинцем и Пинском.

Дни 13 и 14 апреля мы провели на одной из наших точек. Здесь поблизости, в лесу и в деревнях, базировались партизаны того самого соединения, которым я руководил до вылета в Москву с Князь-озера. Все они называли себя «батинцами». Для перехода через линию железной дороги, кроме моих автоматчиков, меня взялась сопровождать группа батинцев в пятнадцать человек, вооруженных двумя ручными пулеметами и несколькими автоматами. Партизаны нередко заводили разговор о Бате, не стесняясь присутствием полковника Льдова.

В задачу группы батинцев входило довести нас до железной дороги, занять оборону и в случае нападения охраны в момент перехода полотна прикрыть нас своим огнем.

Мы подошли к полотну железной дороги в девятом часу вечера. В стороне на линии раздалось несколько винтовочных выстрелов. С небольшими интервалами выстрелы стали повторяться, перемещаясь в нашу сторону. Стрелял, очевидно, патруль из фашистской железнодорожной охраны. По словам сопровождавших нас партизан, охрану железной дороги здесь у оккупантов несли власовцы и бендеровцы, вооруженные только винтовками, – автоматы и пулеметы хозяева им не доверяли. Но в дзотах сидели гитлеровцы, по национальности – немцы.

Когда мы приблизились метров на сто пятьдесят к железнодорожной насыпи, со стороны Лунинца показался товарный поезд. Мне ста по ясно, что патруль, как и было заведено у оккупантов, проходил вдоль полотна за несколько минут до появления воинского эшелона.

Мы решили несколько подождать, чтобы перейти линию под грохот поезда. Выждав момент, я быстро повел людей к полотну. Товарный поезд, преградивший нам путь, шел на небольшой скорости. Было еще светло. С площадок товарных вагонов и с платформ на нас смотрели солдаты, сопровождавшие эшелон. Они не знали, кто мы, и не стреляли.

Когда с нами поровнялся последний вагон поезда, я подал команду, и мы, цепью перебежав полотно, оказались в мелком кустарнике, сплошь залитом весенней водой. Не успели мы отойти пятнадцати – двадцати метров от насыпи, как позади раздался выстрел, а в воздухе, прямо над нами, вспыхнула осветительная ракета. В ту же секунду с расстояния пятнадцати – двадцати метров по нас открыли огонь из винтовок. Оказалось, что мы перешли полотно дороги в десяти метрах от патруля. Увидев нас, власовцы сначала растерялись и залегли, а когда мы, уходя от линии, попали в болото, то один из них начал пускать ракеты, а остальные открыли огонь, целясь нам в спины.

Воды в кустарнике было выше колен. Кочкастая почва и лозняк не давали возможности бежать быстро. Мои бойцы рассыпались по лозняку и начали уходить каждый по своему усмотрению. Рядом со мной остались только четыре человека.

Укрепленный дзот противника находился в двухстах метрах от нас. Ввязываться в перестрелку нам было невыгодно, тем более, что с секунды на секунду должна была открыть огонь по патрулю сопровождавшая нас группа, оставшаяся за полотном. Но проходили секунды и минуты, а из-за полотна не раздавалось ни одного выстрела, и гитлеровцы продолжали осыпать нас пулями. Рядом со мной повалился тяжело раненный автоматчик Мазур. Двое других стали помогать ему уходить дальше. Но тут же один из них вскрикнул, – его тоже царапнуло пулей. Я запутался в корнях лозняка и остался позади других. Власовцы перенесли огонь на меня. Пули свистели кругом, но ни одна из них меня не задела.

Выбравшись на небольшое сухое поле, мы остановились. Ракеты все еще одна за другой повисали в воздухе, патруль продолжал вести обстрел. Мазуру пуля попала в правую лопатку и пробила легкое. Пришлось взять его на носилки, устроенные из плащ-палатки.

Мы отделались очень легко. Трудно себе представить, как можно было не попасть в фигуру человека из винтовки с расстояния двадцати – тридцати метров при ярком освещении. Так могли стрелять только подлые трусы, предатели своего народа.

Около двух часов еще пробирались мы по залитым водой кустарникам, отыскивая какой-нибудь путь к одной из намеченных нами деревень, где должны были быть связные местных партизанских отрядов. Наконец мы выбрались из зарослей молодняка, вышли на дорогу и скоро попали в небольшой наполовину сожженный населенный пункт. Здесь нам удалось отыскать связного, который проводил нас в лагерь, расположенный на одном из островов, у самого разлива реки Припяти.

Мне сообщили, что поблизости, на грудках, изолированных водой, в большом семейном партизанском лагере имеются санчасть и медработник. В отряде были также лодки и перевозчики. Нужно было устроить тяжело раненного автоматчика и договориться о переправе через Припять.

Несколько часов спустя ко мне явились два партизана. Оба они были пьяны.

До фронта оставалось тридцать пять – сорок километров. Оттуда доносилась артиллерийская канонада. Тяжело раненный фашистский зверь, отползая, огрызался, сжигая на своем пути села и расстреливая мирное население… И в такое время пить и бездействовать?! Я готов был жестоко наказать этих людей, но вряд ли это могло способствовать нашему переходу и благоприятствовать уходу за раненым.

– Кто вы такие? – резко спросил я.

– Мы-ы?.. Мы… бат-тин-цы.

– Вы пьяницы! Как вам не стыдно называть себя батинцами?.. Я полковник Льдов, старый знакомый Бати… Да если бы он увидел вас такими сейчас, он бы не одну березовую палку поломал о ваши шеи.

– Да-а, мы слышали, что он был крутого нрава. Да ведь к нему в таком виде мы не посмели бы явиться, – заявил один из прибывших, стараясь овладеть собой.

– В ближайшее время я могу увидеться в Москве с вашим Батей и рассказать ему, чем вы здесь занимаетесь.

Эти слова подействовали на партизан отрезвляюще. Я предложил Михаилу Горячеву записать их фамилии. Партизаны начали одергивать телогрейки, принимая положение «смирно».

– Ну так вот что, – снова обратился я к батинцам, – сейчас вы возьмете у меня раненого и обеспечите ему медицинскую помощь, а потом доставите сюда лодки для переправы моих бойцов через Припять. В зависимости от выполнения этих поручений и вашего дальнейшего поведения Батя будет принимать решение о том, как с вами поступить.

Партизаны направились выполнять приказание.

Это были командир и старшина семейного лагеря.

Через два часа невдалеке от нас в канаве уже стояло шесть лодок. На одной из них были закреплены носилки, с теплым одеялом и подушкой для раненого. Командир и старшина, протрезвившись окончательно, четко распоряжались. Вскоре прибыл и фельдшер для сопровождения раненого в санчасть батинцев.

К оставшимся пяти лодкам старшина приставил пять перевозчиков. Было видно, что это были опытные лодочники. Они ловко управляли своими суденышками с помощью длинных хорошо отделанных шестов.

Перевозчикам командир лагеря отдал приказание: доставить нас до сухого берега и возвратиться только после того, как они получат от меня справку, что задание ими выполнено и что они больше не нужны.

Я поблагодарил командира и старшину за четкое и своевременное выполнение моего приказания и пообещал доложить об этом Бате.

Мы распрощались. Лодки легко заскользили по канаве к реке Припяти. Через час канава слилась с мощной в своем весеннем половодье рекой. Перед нами открылось огромное водное пространство.