Текст книги "Война в тылу врага"
Автор книги: Григорий Линьков
Жанры:
Военная проза
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 45 страниц)
10. Хорошая школа
Двадцать девять дней одиноких блужданий в поисках моих десантников оказались для меня хорошей школой. Я наладил прочные связи с населением, выявил наиболее стойких и решительных людей, изучил не только леса, в которых впоследствии пришлось базироваться и действовать, но познакомился также с бытом и нравами белорусской деревни.
О белорусском народе прекрасно сказал товарищ Ворошилов, выступая в Минске перед избирателями:
«Белорусский народ представляет собой такой народ ленинско-сталинской эпохи, который ни при каких обстоятельствах, даже если бы они были в 10 раз более трудными, чем те, которые мы пережили, не пойдет в услужение к врагу, не склонит своей гордой головы перед врагом и будет с ним биться до последней капли крови. Это ценит Советский Союз, это ценит наша партия, это ценит великий Сталин.
Товарищ Сталин неоднократно говорил о заслугах белорусского народа. Товарищ Сталин отмечал доблестное поведение партизан Белоруссии и их заслуги перед Родиной».
Фашистские оккупанты очень скоро почувствовали на себе силу белорусских людей и повели с населением жестокую борьбу. Они запрещали людям передвигаться из одной волости в другую без специальных пропусков. Это в какой-то степени разобщало и изолировало одну деревню от другой и давало возможность гестапо и военным властям применять разнообразные Способы изъятия у населения скота и продовольствия.
В различных районах немецкие фашисты по-разному обходились с местным населением.
Так, в некоторых волостях за появление в деревне партизан несли ответственность старосты и бургомистры. В Свядецкой, например, волости, Лепельского района, гитлеровцы расстреляли волостного бургомистра и старшего полицейского за то, что в деревне ночью появились партизаны. А в Таронковической, Аношкинской и Волосовической волостях, где все время действовали партизанские группы, в немецкой комендатуре принимали «заявы» и сбрасывали с населения ту часть поставок окота и хлеба, которая якобы захвачена и вывезена в лес партизанами. Это обстоятельство широко использовали связанные с нами люди. С нашей помощью составлялись массовые «заявы» о «хозяйничании партизан» и вывозе ими продуктов даже в тех местах, где мы и не бывали. Такие поддельные сообщения с жалобами и просьбами о высылке солдат позволяли нам выявлять наличие у фашистского командования карательных отрядов, а иногда посылать их в ложном направлении.
Фашисты проявляли неслыханную жестокость, проводили массовое истребление жителей. Они расстреливали крестьян, выехавших без разрешения в лес за дровами или появившихся в поле, за околицей деревни, по первому доносу тайных полициантов. Доносы же на жителей деревни полицианты сочиняли по злобе или в корыстных целях.
Деревни, села, местечки, где проводились карательные «акции», изолировались, общение с ними строго запрещалось. Гитлеровцы в то же время давали право свободно перемещаться жителям тех сел и местечек, в которых они умышленно не проводили насилий. Этот метод гитлеровцы применяли и на Украине.
Особенно беспощадно фашисты истребляли еврейское население. Но делали они это не сразу, а по частям, пытаясь попутно разжигать антисемитизм. Как правило, расстреливать евреев гитлеровцы заставляли полицейских. Сами же лишь показывали, как это нужно делать.
Еще летом сорок первого года в городах, селах и местечках Витебской области гестапо приказало полиции готовить общие могилы для евреев (в зависимости от количества еврейских жителей устанавливался и размер рвов с некоторым запасом, на всякий случай). Эти рвы-могилы выкапывались самим еврейским населением, работавшим под конвоем местной полиции и одного-двух гитлеровских надсмотрщиков. В Витебской области, в местечке Мстиж, фашисты расстреливали евреев в конце августа, в местечке Лукомль – в сентябре, в Чашниках и других пунктах – в феврале и в марте.
Фашистские разбойники вообще не брезговали ничем. Они применяли все – от расстрела и побоев до шантажа и подкупа, лишь бы сбить с толку и использовать белорусский народ для своих целей.
В Витебской области они на первых порах не распускали колхозов, а заставляли население работать сообща до конца года. Кое-где они выдвинули лозунг: «Колхозы без Советов». Задача ясна: собрать колхозный урожай, сорок первого года и сохранить колхозный скот, где его не успели эвакуировать. Для этого они оставили на месте председателей колхозов, взяв у них подписку с обязательством работать на нужды немецкой армии.
Появление москвичей-десантников в тылу врага в таком количестве было для них событием. Гитлеровцы уже имели дело с десантными группами, но группы эти, численно небольшие, скоро исчезали с горизонта, и оккупанты успокаивались.
При выброске же нашего отряда особого назначения фашисты встревожились Дело в том, что в гестапо попали грузовые мешки с упакованной мощной радиостанцией, запас боеприпасов, медикаментов и многое другое. Это давало представление о масштабе задач, поставленных перед нашим отрядом. Враг понял, что теперь ему придется иметь дело с действиями крупного десанта.
Фашистские завоеватели вообразили, что все оставшееся позади них является прочным тылом и они могут располагаться здесь, как у себя дома. В первые дни они спокойно разъезжали по деревням в одиночку и небольшими группами, останавливались где вздумается, ловили поросят и кур, собирали шпиг, масло, яйца и все это увозили в свои части.
К курам и уткам у них было особое пристрастие. Проезжая через деревню, гитлеровская войсковая часть останавливалась и открывала огонь из винтовок и автоматов по уткам, курам или по убегавшему поросенку. Некоторые же изобретательные грабители считали неприличным бить по домашней живности из боевого оружия, и они пользовались специально сконструированными для этой цели пистолетами. При выстреле из такого пистолета дюралевый шарик, убивавший наповал самого матерого петуха или селезня, отскакивал обратно (он был на резинке) и мог приводиться в действие повторно.
Много раз я наблюдал «охотников» из прилегающих кустарников. Какое требовалось усилие над собой, чтобы не начать охоту за «охотниками»! «Птицеловов» подчас подстреливали снайперы из местного населения или чаще всего – бойцы, попавшие в окружение.
В октябре, когда наш отряд был в сборе и начал действовать, гитлеровцы перестали разъезжать по деревням в одиночку.
Улетали на юг последние стаи кряковых уток. Лес обнажился, кустарники просматривались насквозь, и оккупанты все более учащали свои ночные налеты на деревни, вылавливая окруженцев и подозрительных.
Ночевать в такое время в деревне одному, даже у самых надежных людей, было опасно. Стог сена хотя и прятал человека, но уже не грел. Проводить же ночь у костра было рискованно: костер выдает человека противнику.
При таких неблагоприятных обстоятельствах я продолжал искать отряд. Но отряда фактически не существовало. Он был до погрузки в самолеты, до поднятия в воздух. В тылу врага были отдельные десантники, не объединенные в боевое подразделение, спаянное воинским уставом и единой волей командира.
Люди, разбросанные по территории, занятой врагом, жили мыслью: найти друг друга, разыскать командира и приступить к действиям.
Но как это сделать? Гитлеровцы, узнав о десанте и о разыскивающих командира десантниках, наводнили район истребительными отрядами, организовали облавы и тайную агентуру. Значительная часть товарищей погибла, оставшиеся в живых продолжали поиски. Это были все молодые люди, не имевшие большого жизненного опыта, не знавшие провокационных уловок врага. Опасности подстерегали их на каждом шагу. Трудное положение иногда им казалось безвыходным, а сложная обстановка невыносимой.
Они шли лесами и болотами, не рискуя заходить на хутора и в деревни. Их вело вперед только одно: надежда разыскать места выброски десанта и пункты сбора, намеченные в Москве. Озеро Домжарицкое, труднопроходимое березинское болото около него и старый, давно заброшенный хутор Ольховый, расположенный в нескольких километрах севернее озера, приобрели какое-то магическое свойство притягивать разбросанных в нескольких районах парашютистов-десантников. И они шли к этим местам, уходили и снова возвращались, а я пока безуспешно старался настичь своих людей в том или ином пункте их кратковременного пребывания.
* * *
Темная ночь. Не только деревни, но и притихшие, местами неубранные поля, казалось, таили в себе смертельную опасность.
Шестеро одинаково одетых людей шли на северо – запад глухими проселками, минуя хутора и деревни.
Впереди шел человек лет тридцати, время от времени сверяя по компасу карту и уточняя попадавшиеся в пути населенные пункты. Это был капитан Архипов.
Еще при распределении людей по машинам на прифронтовом аэродроме он отобрал в свой самолет самых крепких и выносливых бойцов десантного отряда.
С ним были такие молодцы, как Добрынин, Говорков, Федор Волков – настоящие русские богатыри. Эти люди могли бы многое сделать из того, что поручалось отряду. Но Архипов был только начальником штаба. Сотни километров он прошел со своей пятеркой от места выброски в районе Сенно до озера Домжарицкое. Нашел хутор Ольховый и решил ждать здесь командира и других десантников.
Но прибывшие на Красную Луку каратели остановились у Кулундука Андрея на неопределенное время. И Архипов, опасаясь обнаружения группы, а главное – раскрытия пункта сбора десантников, исчез оттуда за сутки до моего прихода.
В Стайске он приказал расстрелять предателя и увел своих людей на время в Ковалевические леса.
В деревнях, попадавшихся на пути следования капитана Архипова, – Волотовке, Ковалевичах, Липках, – основная масса населения уже хорошо обо мне знала, но, имея при себе пятерку отличных бойцов, капитан старался меньше появляться в деревнях и не торопился завязывать связи с местным населением.
Эта недооценка связей с народом и послужила причиной гибели отважной пятерки десантников, следовавших с капитаном.
Во второй половине следующего дня – 1 октября 1941 года – стояла теплая, пасмурная погода. В ближайших деревнях заявляли, что гитлеровцев поблизости нет. Архипов решил встретиться с некоторыми председателями колхозов и поспрашивать о «командире десантного отряда, разыскивающем своих десантников». От ковалевического пастуха Архипов слышал, что этот командир несколько раз проходил через село Заборье; капитан и пошел в это село со своей группой.
Проходя мимо деревни Амосовка, расположенной в двух километрах от Заборья, десантники заметили, что в деревню на двух подводах въехало семь-восемь человек, одетых в гражданскую форму, сходную с формой десантников.
Капитан остановил своих людей в кустарнике у дороги и стал наблюдать за деревней.
Ничего подозрительного не замечалось. Из деревни выехал человек на хорошей лошади, запряженной в повозку, и направился по дороге, у которой стояла группа Архипова.
Человек ехал шагом и настороженно смотрел по сторонам. Капитан этого не заметил. Его внимание было ослаблено все возраставшим желанием встречи со своими людьми. Он окликнул поравнявшегося с ним человека. Неизвестный остановил лошадь.
– Вы из Амосовки? – спросил Архипов, подходя к повозке.
Человек молча кивнул головой.
– Не знаете, что за люди заехали к вам в деревню?
– А кто же их знает?! Такие же вот, как и вы…
– И одежда на них такая же, как на мне? – спросил капитан, указывая на свою тужурку.
– Да, такая же…
– Смотрите, гражданин, не ошибитесь, а то головой отвечать придется.
– Если говорю, так значит отвечаю, – угрюмо буркнул человек, смотря на круп лошади, и еле заметно шевельнул вожжой. – Идите спокойно… Они вас ждут… – добавил он, не поворачиваясь.
В этих словах были фальшь и двусмысленность. Но никто из десантников, загоревшихся надеждой на близкую встречу со своими товарищами, этого не заметил.
Рассыпав цепочкой пятерку своих орлов, Архипов повел их к крайним хатам деревни. В это время неизвестные, одетые в гражданскую форму, залегли за фундаменты крайних изб с приготовленными автоматами. Они подпустили к себе вплотную шестерку десантников и открыли по ним огонь из полдюжины автоматов… Только смертельно раненный Говорков успел дать короткую очередь по высунувшимся из-за угла одной хаты двум фашистским карателям. Пули умирающего десантника тяжело ранили офицера и переводчика.
Поднявшаяся среди гитлеровцев суматоха позволила раненному в ногу капитану скрыться в кустарниках. Говорков и четыре других товарища остались на месте мертвыми.
* * *
Мало наезженная, густо поросшая травой дорога поднималась в гору. На траве не было видно никаких следов. Но в нескольких местах дорожный грунт был разворочен неровными бороздами, точно кто-то пытался его распахать сохой на горячей норовистой лошаденке. Это следы схватки волков с лосями. Не в силах одолеть могучих животных, волки вонзали когти в дорожный грунт и раздирали его.
Легко было представить себе, что, кроме диких зверей, здесь давно никто не ходил и не ездил.
Вершины огромных сосен и елей по обеим сторонам дороги стояли неподвижно в бледно-желтоватых лучах осеннего солнца. Выпавший несколько дней назад снежок растаял, и мшистая почва обсохла.
В лесу было тихо, тепло.
Семь десантников с тремя автоматами и четырьмя винтовками шли молча по обочине дороги. Впереди шагал молодой высокий и широкоплечий парень. Голубоглазый блондин, с крупными чертами лица, с простым открытым взглядом и с медленной, развалистой походкой, на досуге он выглядел, что называется, рубахой-парнем.
Это был Александр Шлыков. Он шел твердым и спокойным шагом. И его спокойствие и уверенность передавались шедшим за ним бойцам.
Поднявшись в гору, Шлыков остановился и, нагнувшись, начал что-то рассматривать. Его товарищи ускорили шаги.
На мягком песчаном грунте четко выделялись отпечатки немецкой обуви с резиновой подошвой и бугорками на ней. По следам можно было определить, что здесь прошло человек двадцать. Люди шли оттуда, куда следовали бойцы. Шлыков остановился, стал рассматривать.
– Опоздали, товарищ командир? – осторожно спросил остановившийся рядом Яша Кулинич.
– Возможно, и так, – нехотя ответил Шлыков.
– А может быть, есть другая дорога и наши вернулись по ней? – нерешительно высказал свое предположение Кулинич. Ему так не хотелось терять надежду.
– Дойдем – проверим, – сказал Шлыков, стараясь не показать охватившего его беспокойства. – Осталось не больше четырех километров, – добавил он после паузы.
Поправив на плече автомат, он зашагал дальше. Бойцы молча последовали за ним. Уверенность в успехе дела оставила их у этого песчаного участка дороги.
Впереди показались жилые постройки хутора Красная Лука, Где-то там, километра два за этим хутором, и был один из намеченных еще в Москве пунктов сбора парашютистов, к которому стремились путники.
Шлыков остановил группу и послал двух человек на хутор в разведку.
Бойцы скоро вернулись и привели с собой одного из жителей.
Хуторянин спокойным взглядом окинул пришельцев, стараясь определить, что это еще за люди появились в его лесных кордонах.
«Венгерка специального покроя, как и у тех, такие же шапки-ушанки. И по возрасту подходят… Свои», – подумал он. Но в голове мелькнуло сомнение: «А вдруг немцы сняли все это с убитых или взятых в плен?»
– Вы житель этого хутора? – спросил Шлыков, указывая на видневшиеся постройки. – Как вас зовут-то?
– Да, вот уже более десятка лет живу тут. Зовут Андреем, а по фамилии Кулундук, – охотно ответил пришедший.
– Отойдемте-ка вот сюда, – предложил Шлыков, направляясь к молодой ветвистой ели.
Когда оба уселись на пни, командир группы заговорил, стараясь держаться как можно спокойнее:
– Скажите, гражданин Кулундук, вам не встречались здесь люди вот в такой же одежде, какая на мне?
Эти слова и выражение лица юного командира с улыбающимися глазами, резко ударявшего в разговоре на «о», убедили Кулундука в том, что перед ним один из десантников нашего отряда.
– В такой одежде были и ушли, – сказал Андрей Кулундук и улыбнулся. – Вы что же собираетесь так недружно?
Он еще раз пытливо взглянул в глаза молодому десантнику. У того радость сверкнула в глазах, но тут же он потупился и глухо переспросил:
– Ушли?..
Кулундук заговорил уже совершенно спокойно и уверенно:
– Да, видать, не везет вам со встречей, товарищ. Ваш командир, товарищ Батя, два раза побывал у меня и никого здесь из ваших не встретил. Приходил и начальник вашего штаба с пятью товарищами, но про них узнали немцы. Три дня стояли у меня потом каратели. Они ушли отсюда вот по этой же дороге. В тот же день ваш командир снова побывал у меня и тоже ушел.
Шлыков слушал хуторянина и поражался его осведомленности и откровенности в разговоре с незнакомым человеком. Раздумчиво, словно ища ответа на свои мысли, он проговорил:
– А может быть, все же… кто-нибудь здесь остался?
– Нет, никого не оставили, – твердо сказал Кулундук и, помолчав немного, посоветовал: – А лучше всего проверьте сами. Ребята ведь только наведывались ко мне, а стояли они на хуторе Ольховый, за два километра отсюда. Вон за той сосной идет туда дорожка, – он указал на высокую сосну с ветвистой кроной.
– Большое вам спасибо! – горячо поблагодарил Шлыков, вставая и пожимая руку Андрею Кулундуку. – Мы этот хутор сами найдем, а вы можете итти домой, – сказал Шлыков.
– Подождите немного. Я пришлю вам чего-нибудь подкрепиться, – предложил Кулундук и зашагал к хутору.
Шлыков молча кивнул ему головой и отвернулся.
Он хотел еще раз поблагодарить Кулундука, но не мог произнести ни слова. Слезы внезапно выступили у него на глазах, и спазма сдавила горло.
Молодой командир и сам не мог понять, что послужило причиной этого неуместного и несвоевременного душевного потрясения: то ли неудача встречи с командиром, на которую возлагалось столько надежд, то ли проявление искренней заботы человека о совершенно посторонних людях. Но ему не хотелось, чтобы его слабость видели подчиненные. С минуту он стоял, стараясь подавить волнение, и только вынул платок, чтобы утереть слезы, как почувствовал прикосновение чьей-то руки к своему плечу.
Шлыков быстро обернулся. Перед ним стоял Яша Кулинич, вытирая мокрые от слез глаза грязным платком. Несколько секунд они стояли молча.
– Пойдем, Саша, там этот человек с хутора обещал прислать поесть чего-нибудь, – сказал Кулинич и, взглянув в лицо товарища, добавил – Да ты не расстраивайся. Раз наши были здесь, мы их найдем! Далеко уйти отсюда они не могли, следы-то на песке еще совсем свежие…
Шлыков пристально посмотрел в лицо товарища, хотел поделиться полученными вестями, но вместо этого принял суровый вид и по-командирски сказал:
– Ну, ну, может, не скоро найдем, а нюни распускать тоже нечего!
Сынишка Андрея принес буханку хлеба, кувшин молока и кусок сала.
Проголодавшиеся бойцы молча поели и, поблагодарив мальчика, направились на хутор Ольховый.
Вокруг старых сараев заброшенного хутора они увидели остатки давно погашенных костров. Поблизости валялись пустые консервные банки со знакомыми наклейками и обертки от галет. Сомнений не оставалось: здесь были свои люди, но они ушли и никого не оставили.
Посовещавшись, десантники решили обследовать окрестности. Они разделились на две группы и направились в глубь леса давно заброшенными тропинками, расходившимися от хутора в разные стороны.
Огромный смешанный лес местами перемежался ярко-зелеными полянками, на них частой россыпью краснела брусника. По обочинам тропинки, извивавшейся между толстыми стволами деревьев и кустарниками, попадалось много белых грибов. Следом за Шлыковым шли Яша Кулинич и Валентин Телегин. У всех нервы были напряжены до крайности. Каждый из них ожидал, что вот-вот за тем или иным поворотом они увидят партизанскую землянку или встретят кого-либо из разыскиваемых товарищей. Но ландшафт не менялся, и нигде никаких признаков присутствия человека не замечалось. Они пробовали сигналить, по очереди и все разом дуя в свои манки. Но лес отвечал им только треском сухих сучьев под ногами разбегавшихся зверей да шумом в ветвях от вспугнутых птиц.
Подошли к стволу огромного, сваленного буреломом дерева с высохшей, изъеденной насекомыми корой. Дальше итти было некуда. Впереди, в просветах между деревьями, виднелись поблескивавшие зеленоватой влагой топи, усеянные кочкарником и островками, – там начинались труднопроходимые берзинские болота.
– Давайте посидим здесь немного, – предложил Шлыков и, сев на ствол дерева, вытянул одну ногу. – Чортов сапог, – морщась, проговорил он, – столько километров исходил, а все жмет.
– А ты сменился бы с Иваном Библовым, – посоветовал Телегин, присаживаясь рядом, – вы с ним, кажется, одного росту.
– Примеряли, да у него ступня с таким лошадиным подъемом, что совсем в мой сапог не лезет. Нет уж, сам как-нибудь разношу.
– Какие замечательные места, – мечтательно сказал Яша Кулинич. – Сколько ягод, грибов, а дичи, наверно, тут на болотах, – всем нашим отрядом не перестреляешь.
– Да, места здесь хорошие, – задумчиво проговорил Шлыков и, вдруг оживившись, обратился к своим товарищам – А что, если перебазировать сюда наш отряд? Как думаете, ребята? Будем пока землянки строить, продукты заготовлять на зиму, а там, глядишь, и наши начнут сюда подтягиваться.
– А если наши вообще сюда не придут? – спросил всегда пессимистически оценивавший обстановку в лесу Телегин.
– Не придут? – повторил Шлыков и вздохнул. – Тогда… тогда будем действовать одни, самостоятельно. В трех – четырех километрах отсюда проходит шоссе Лепель – Бегомль. На несколько вылазок у нас взрывчатки и боеприпасов хватит, а там…
– А там у немцев добудем! – поддержал командира легко увлекающийся Яша Кулинич.
Но Шлыков замолчал и нахмурился. Он прекрасно понимал, что он сам и ядро его отряда, десантники, были слишком неопытны, чтобы обеспечить себя всем необходимым и наметить перспективы борьбы на будущее.
Возвращаясь с хутора, Шлыков всю дорогу молчал. Более тридцати дней бесплодных скитаний по лесам и болотам измотали нервы, но к цели не приблизили. За это время к семерке десантников присоединилось до трех десятков окруженцев, и молодой их командир, до последнего дня не терявший надежды найти командира отряда, теперь уже и сам не знал, что делать дальше, куда вести своих людей, какие ставить в порядок дня задачи.
* * *
Я представлял, как тяжело было моим бойцам и командирам групп, по большей части комсомольцам, горевшим священной ненавистью к врагу, но не имевшим необходимого опыта общения с людьми в той исключительно сложной обстановке.
Продолжая бродить по деревням, в которых притаились агенты гестапо, все это я видел и испытывал на себе. Высказанное мне дедом Кондратом из Кажар подтверждалось все более отчетливо.
Помню случай с одним провокатором. Это было уже весной сорок второго года. Мы совершали шестисоткилометровый переход из Витебской области в Пинскую. В районе Вилейки на минах, подкладываемых нашими подрывными пятерками, каждую ночь взлетали вражеские эшелоны. Гитлеровцы, не подготовленные к борьбе с крушениями поездов (охрана на железных дорогах у них тогда еще не была организована), настолько растерялись, что стали бросать целые батальоны для «прочесывания» лесов. Но и это не помогало. Тогда на наиболее угрожающих участках они начали пускать впереди железнодорожных составов группы пеших патрулей. Поезда при таком порядке двигались «черепашьим шагом».
В деревни, расположенные в треугольнике Вилейка – Молодечно – Красное, фашисты бросили большую группу агентов гестапо.
Однажды, в весенний день, на закате солнца мы двигались по нехоженой тропинке в мокром, почти необитаемом лесу. За нами гнались тучи комаров. Янтарно-желтые стволы сосен освещались горизонтальными лучами. Большой черный дятел, мелькнув красной феской, проскакал по стволу сухой ольхи. Где-то пискнула белка. Из зарослей лоз донеслась согревающая душу трель соловья, и мы, вдруг услышали, как цветут и благоухают ландыши, хорошо в такую пору развести в лесу костер, сварить уху или напечь картошки. Но вот дорожка, заросшая нетоптанной травой, круто свернула за стройную группу сосен, и за ними мелькнула чья-то тень. Мы рванулись вперед с автоматами наперевес и увидели, как, перескакивая через валежник в гуще леса, удалялся человек с сеткой от комаров на голове. При нашем оклике он остановился, – бежать было бесполезно. Хлопцы его быстро обыскали. Оружия и документов при нем не оказалось. Он назвался Сидоровым Иваном Ивановичем.
– Я сапожник, работал в Латыглино, – сказал он, – теперь иду искать работу в другую деревню.
Это был явно подозрительный тип, тщедушный человечишка с редкой растительностью и с густой сетью мелких морщин на лице.
Нам уже рассказывал лесник-объездчик, как в одной деревне каратели расстреляли почти всех жителей только за то, что в ней побывали партизаны. Перед приходом карательной экспедиции в этой деревне находился «портной», выдававший себя за бежавшего из немецкого плена бойца Красной Армии. Этого «портного» жители вскоре опознали среди солдат-карателей: он был уже в немецкой форме со знаками ефрейтора.
Задержав «неизвестного», мы сразу же вспомнили рассказ лесника про «портного». Но этот выдавал себя за сапожника.
Когда мы начали более основательный допрос, «сапожник» быстро запутался в своих показаниях.
Затем, при помощи уцелевших от расстрела людей, нам удалось установить, что задержанный – тот же «портной». По старому русскому обычаю, мы забили осиновый кол на его могиле.
Но этот случай был весной сорок второго года. Осенью сорок первого мы еще учились в первом классе и многое представляли примитивно. Разговоров в деревнях о москвичах-десантниках было много. Многим казалось, что нас несколько тысяч. Впрочем, народ умел создавать легенды и знал, для чего это нужно.
Стоило однажды ночью через деревню проехать пяти верховым из группы Кеймаха, как по трем районам, точно по радио, разнесся слух, что в таком-то месте проследовало пять эскадронов советской кавалерии. Такие разговоры были нам на руку: полиция и небольшие группы немцев в деревню не поедут, а для того, чтобы послать против «такой силы» крупную карательную экспедицию, враг сначала должен был провести надлежащую подготовку.