Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 45 страниц)

Наконец следствие установило, что двое исчезнувших полицаев перед арестом Ермаковича заезжали к Василенко. Распутать это дело взялись два ближайших дружка и сподвижника Журавкина. Получив полномочия гестапо, они прискакали в Таронковичи и ворвались к Василенко с винтовками наизготове. Василенко тоже схватил винтовку, стоявшую в углу, и наставил ее в упор на гостей.

– Бросай оружие! Руки вверх! – кричали гестаповцы.

– Сами бросайте, – спокойно отвечал Василенко. – Что вы, сбесились, что ли?

– Нет, ты бросай!

– Нет, вы!

И так они стояли долго, взяв друг друга на прицел, и спорили. Наконец Василенко уговорил полицейских отставить оружие в сторону и спокойно разобрать, в чем дело. «Все мы одной власти служим, откуда же у вас ко мне такое недоверие?» – урезонивал он. Наконец, согласились: всем троим одновременно поставить винтовки в угол. Василенко поставил свою первый, полицаи последовали его примеру. Тогда бургомистр выхватил пистолет и скомандовал: «Руки вверх!»

И эти полицейские исчезли бесследно. Гестаповцы поняли, что тут дело поставлено куда серьезнее, чем они предполагали.

Чем закончилась попытка гестапо проникнуть в ополченскую деревню, следует рассказать.

Зимняя ночь в Московской Горе. Сквозь перистые, малоподвижные облака просвечивает полный диск луны. По улице, занесенной глубоким снегом, ходит патруль. У хаты Ермаковича на посту – Саша Шлыков. Уже третий час утра, но в хате все еще продолжается совещание коммунистов.

Ермакович, подводя итоги, сказал:

– В этой вот избе нашли себе могилу четыре агента гестапо. Всей деревней прятали их трупы, заметали следы. Но пока бог миловал… Враг еще не дознался…

В это время к часовому подошли три человека в сопровождении патруля.

– Это бойцы нашей ополченской группы, – оказал патрульный, приведший колхозников к хате Ермаковича. – Добиваются пройти к нашему командиру.

– В хату пропустить не могу, не велено, – ответил Шлыков.

– Ну, тогда вызовите его к нам, – попросил ополченец в заячьем треухе.

– Тоже не могу. Подождите… Сейчас кончится совещание, и он к вам выйдет.

– Одним словом, довоевались… Теперь всей деревне крышка. Ни старым, ни малым пощады не будет… Он тут нам и колодца не оставит, все спалит, – вздохнул второй, тщедушный ополченец с козлиной бороденкой.

Ополченец в треухе покосился на него и укоризненно сказал:

– Да ты хоть бы при людях-то не каркал… Слышали мы это от тебя еще, когда мост рушить ходили.

Скрипнула дверь, и на крыльце появился Ермакович, провожавший участников совещания. Он глянул на пришедших, насторожился:

– Вы что здесь?..

Ополченец в треухе сделал шаг вперед и по-военному доложил:

– Товарищ командир! В гестапо дознались, что их агенты побиты в нашей деревне…

– Что ты говоришь!.. Как? Через кого?

– Завтра или послезавтра прибудет отряд карателей. Вот и записка от Лукаша, – подал он Ермаковичу бумажку.

– Надо просить оружие и людей у Бати, чтобы бой дать, – сказал человек в дубленке.

А стоявший с ним рядом обладатель козлиной бородки проканючил:

– Товарищ командир, прошу разрешить выехать в Сосновку денька на три, к дохтуру нужно… Колики вот здесь, под грудью появились. Да и жена расхворалась, не поднимается.

– Ну, у этого опять закололо, – усмехнулся ополченец в треухе.

Ермакович поглядел на всех троих и строго сказал;

– Только не паниковать!.. Идите по хатам и никто никуда… Ожидать приказа, Да дежурство нести неослабно.

– Что же это такое, хреста на вас нету… Смотрите, люди добрые… Не умирать же человеку на ногах стоючи, – забормотал тщедушный ополченец, стараясь вызвать сочувствие у часового.

Тогда ополченец в треухе взял мужичонку за рукав и повел его по дороге, подталкивая:

– Ну, иди же ты, иди, коли приказ имеешь…

– Все нутро вымотал, – сказал человек в дубленке, обращаясь к Ермаковичу. – И какой толк возиться с ним, если он стоя умирать боится. Дали бы приказ, я бы его лежа успокоил.

Я стоял неподалеку, в стороне, и думал о том, что предпринять для опасения деревни. Войдя в хату, я взял у Ермаковича бумагу. Записку писал наш человек из полиции. В ней сообщалось:

«Вчера в полиции района узнали, что агенты гестапо исчезли в вашей деревне. Сообщил тайный полицейский Коржик, из Сосновки, к которому два последних гестаповца заходили, когда направлялись к вам. Завтра ожидают майора гестапо из области. Карательный отряд может быть послезавтра…»

– Это Степан доносит? – опросил Дубов.

– Он, – ответил Ермакович.

– Положение серьезное…

– По-моему, – сказал командир ополченцев, – нужно разрешить людям разъехаться по деревням. Гитлеровцы, ясно, деревню и так и этак опалят. Зато народ хоть уцелеет и с наступлением тепла в лес выйдет…

– А мне кажется, – сказал Дубов, – нужно взять за жабры Коржика и заставить его опровергнуть сделанное им донесение. Он нас боится, знает, что мы не немцы – везде найдем. И если его поприжать, то он выдаст нам подписку и все предпримет, чтобы спасти свою шкуру. А трупы можно перепрятать у него в огороде, кому-нибудь из своих поручить их обнаружить и сообщить в гестапо.

У меня не было уверенности, что Коржику поверят и не начнут расправы. А для выполнения всего плана нужно было два-три дня, которых у нас не было.

– Я предлагаю Тимофею Ермаковичу немедленно отправить в наш семейный лагерь жену и дочку, а самому «сбежать» к нам на центральную базу. Командиром же группы вместо Ермаковича оставить Алексея Фомича Березкина, – высказал я свое решение.

– И?.. – спросил Дубов.

– И доложить в гестапо, что деревне удалось раскрыть «преступление».

Все помолчали.

– Ну, я вижу, у вас возражений нет. Ступайте за Березкиным.

Ермакович переглянулся с Дубовым и, довольный, пошел исполнять приказание. Вскоре он вернулся с Березкиным – ополченцем в заячьем треухе.

– Вот что, Алексей Фомич, – сказал Березкину Дубов, – тебе мы поручаем ответственное задание. Сейчас же собирайся и поезжай в район, доложи коменданту полиции о том, что агенты гестапо побиты в вашей деревне Ермаковичем.

Березкин недоуменно посмотрел на Дубова, потом на Ермаковича. Но Ермакович улыбался.

– Ну, а как же мы без командира? – смутился Березкин.

– Командиром назначаем тебя. Иначе тебе этого и не поручали бы, – сказал я.

И тут же, написав несколько слов на листе блокнота, добавил:

– Вот тебе приказ о назначении. Объявите его вместе с Ермаковичем. Затем, не теряя времени, ты – в район, а Тимофей кое-что здесь подготовит и сбежит к нам в лес… Все ясно?..

Потом события развернулись так.

Березкин отправился в гестапо, а Ермакович в своей хате навел тот беспорядок, какой обычно оставляют при побеге, и уехал в лес со своим семейством.

Что переживали в тот день жители деревни – можно судить по рассказу бабки Василисы.

– Ух, и длинный же был энтот день! – говорила она. – Фашисты-то и не за такую провинность поселения жгли, а жителей всех начистую убивали. Ну, скажем, стрельнул где по них кто поблизости от деревни, али как… А тут ведь четырех… Своими глазами видала и кровь ихнюю поганую подмывать ходила. А когда мы услыхали, что гестаповцы-то нашего Алешеньку не отпустили и порешили к нам в деревню приехать – уж такие страсти на нас напали… Надела я на старика новую рубаху, а сама насыпала целое ведро высевок и раз их Пестравке – коровке своей. До этого ей все по горстке давала, а тут думаю – пусть пожует досыта перед последним концом… Да и я ли так убивалась одна? Лушка Митряева, так та свою десятилетнюю Нинку на руки взяла да как грудную к себе и прижимает. Ну, в общем, конец, думали. А вишь, так не получилось. Бог миловал. Видно, объегорили их наши-то…

Автомашины с ходу остановились на улице. Полицейские прибыли на большом грузовике, в закрытом кузове, солдаты – в автобусе, начальство – на легковой. На окраинах деревни появились часовые с автоматами, в касках.

Майор гестапо Фогель и комендант полиции Драч направились к хате Ермаковича. Позади следовало несколько немцев и полицейских, впереди – Березкин.

– Ну, ты, осел, чего уши-то развесил! – прикрикнул Драч на Фомича, который остановился на пороге, пораженный картиной хаоса.

– А ну-ка, переложи подушки… Открой шкаф… Закрой… Сядь на постель… Встань! – приказывал Драч Березкину.

– Заходите, господин майор! Здесь все в порядке, – крикнул комендант через дверь, убедившись, что хата не заминирована.

– Здесь б иль бандит, который бежаль бистро? – произнес гестаповец на ломаном русском языке, войдя в комнату.

– Господин майор! Разрешите доложить коменданту, – обратился один из двух полицаев, вошедших в хату после обыска во дворе.

– Фогель брезгливо отвернулся и молча начал осматривать бревенчатые стены.

– Господин комендант, двор обследован, обнаружено: одна корова, одна свинья, одиннадцать кур и петух двенадцатый, – отрапортовал полицай.

– Еще, господин комендант, на погребце… – начал второй. Но первый так сунул ему кулаком в бок, что тот хмыкнул и умолк на секунду. – Еще, господин комендант, на погребце… – оправившись, продолжал он, но снопа запнулся от удара под ребро.

– Майор как-то неестественно откашлялся и возмущенно зашагал по комнате, с хрустом сжимая пальцы рук. Драч же так хватил в челюсть полицая, что тот стукнулся затылком о косяк двери и уже больше рта не открывал. А второй, воспользовавшись этим, сообщил, что на погребце обнаружены кадка сала, корзина яиц и горшок с маслом.

– То, что полицаи докладывали об этом при Фогеле, настороженно слушавшем, взбесило коменданта полиции.

– Вон отсюда, болваны! – взревел он на полицаев и, указывая на Березкина, спросил: – Господин майор, этот нам тоже больше не нужен?..

– У меня есть несколько вопрос!.. Скажить, как ви установиль, что козяин этой хат совершиль бандитский поступка? – спросил майор у Березкина.

– Вчера я увидел во дворе Ермаковича серую лошадь, – сказал спокойно Березкин, – этого коня я видел раньше у полицейских. А от бургомистра волости слышал, что где-то здесь поблизости исчезли полицейские вместе с лошадью. Я – к мужикам. Ну, а у нас народ какой: чаво да каво? А он, этот Ермакович, наверное, сметил да на паре коней из ворот и за деревню. Ну мы: де-ер-жи-и, де-ер-жи-и!.. А в деревне-то и дробовика нет. Нечем в спину плюнуть… Вот так и ускакал, проклятый… Ну, а я тотчас же к вам с заявкой.

– Может ступайт, – безразлично бросил гестаповец.

– Ротозеи, целой деревней задержать не смогли, – проворчал вслед Березкину комендант полиции.

– Слова этот мужик есть большой доля правда. Он говориль не так, как твой полициант докладываль результат обиск, – заметил майор и тоном приказа добавил: – Масло, яйки доставляйт моя квартир… Хата палит костер. Деревня оставляйт покой.

– Корову, свинью и кое-что из одежды комендант полиции приказал отправить к себе, яйца и сало было приказано отвезти на квартиру майора гестапо, кур передали рядовым гитлеровцам, а чугуны и ведра – вдовам полициантов, побитых партизанами.

– Когда гестаповцы и полицаи забрали трофеи и выезжали из деревни, а хата Ермаковича догорала, люди несколько успокоились.

– Кажись, бог миловал? – спросила бабка Василиса у Березкииа.

– Бог богом – спасибо москвичам, – облегченно вздохнул Березкин.

– Да и тебе, Алеша, большая благодарность от всей деревни…

– А мне-то за что?.. Я – член партии. Как приказали, так и сделал.

Разговор, происходивший между гестаповцами, нам удалось примерно установить несколько месяцев спустя при допросе взятых нами в плен коменданта полиции и полициантов, производивших обыск во дворе Ермаковича.

Народ выходил на улицу точно после долгой жестокой бомбежки…

Отличилась Московская Гора и весной сорок второго года. В деревне был задержан полицай, доставлявший важное донесение в гестапо из соседнего района. При задержании о «оказал сопротивление и был убит. Для того чтобы выгородить хлопцев, было продемонстрировано нападение партизан на Московскую Гору и соседние деревни.

Оккупантам так и не удалось дознаться, что деревня Московская Гора была партизанской и что там существовала группа «ополченцев».

Бойцы этой группы вступили затем в ряды Советской Армии. Часть из них дошла до Берлина и, возвратившись домой, ведет теперь борьбу за высокие колхозные урожаи.

Примерно по такому же образцу возникло ополчение и в деревне Липовец, Холопинического района. Вначале оно действовало неплохо, но в феврале, когда мы благодаря тяжелой обстановке выпустили из поля зрения этот населенный пункт, гестаповцам удалось там завербовать себе агента, и группа снизила свою активность.

* * *

На базе, выстроенной после ухода с «Красного Борка», мы прожили только три дня. Я поручил Черкасову промять дорогу на два-три километра в глубь болота, Капитан не додумал и соединил ее с дорогой из деревни Домжарица. На второй день к нашим землянкам подъехали два паренька на быках, взявшие пропуск в лес за сеном. Ребяток отпустили, отобрав подписки. Но каратели могли выведать у них и поступить с ними так же, как они поступили с Румянцевым. Пришлось покинуть с таким трудом построенное жилье и уходить на «новые места».

На этот раз решили мы обосноваться на заброшенном хуторе Ольховый. Один полуразрушенный сарай мы утеплили под жилье, в другом устроили конюшню, стоявший в стороне овин был приспособлен под баню.

Баню мы устроили так, что можно было позавидовать. Печь сложили из камней, валявшихся здесь же в овине, покрыли ее железными боронами. На бороны привезли гальку из разрушенной бани Кулундука, воду кипятили снаружи в большом котле, добытом на сожженной смолокурке.

В деревне Терешки решили, что бороны мы взяли для маскировки наших троп.

Предатели сообщили это Булаю, и он усиленно искал след бороны, протянутой по снегу. На хуторе Ольховый мы прожили до конца марта.

12. Косой

Попытка гестапо очистить деревни от людей, активно участвовавших в нашей работе, не увенчалась успехом. А зима приближалась к концу. Даже тупым гестаповским комендантам было ясно, что с наступлением черной тропы партизанское движение примет более широкий размах. От них надо было ждать экстренных мер в борьбе с нашим отрядом.

Много усилий приложило гестапо, чтобы как-нибудь пробраться в штаб нашего отряда.

Февраль был на исходе. Мы усиленно искали путей и способов связаться с городскими коммунистами. Это стало известно гестапо, и там решили попробовать «помочь» нам установить связь с лепельекой «подпольной» организацией.

Еще в декабре, когда мы раздавали хлеб населению, председатель колхоза из Волотовки Азаронок рассказал мне, что он слышал от аношкинского бургомистра Горбачева о лепельском агрономе, который очень интересовался нашим отрядом. Агроном этот обязательно хотел встретиться со мной, обещая сообщить, но только мне лично, что-то очень важное. Между прочим, он предлагал сваи услуги помочь нам установить связь с лепельекой подпольной организацией.

Аношкинского бургомистра мы знали как человека весьма осторожного. На письменное наше предложение работать на партизан, переданное ему через Азаронка, он ответил, что на это у него не хватит ни сил, ни мужества, но он твердо обещал не чинить никаких препятствий в нашей работе, а по возможности и помогать. Позже мне передавали, что на сельских сходах Горбачев советовал людям поменьше болтать о партизанах, «так-то, мол, лучше будет», и делал некоторые другие указания в нашу пользу. У оккупантов Горбачев был на хорошем счету. Я ему и верил и не верил. Разумеется, предложение связаться с лепельскими подпольщиками было более чем заманчиво, но почему агроном доверился именно Горбачеву и почему он открыл этому человеку такие сугубо конспиративные сведения? Я предложил товарищу Азаронку осторожно вести наблюдение за агрономом, не открывая ему никаких связей с партизанами. Среди других своих дел я помнил об агрономе и постоянно осведомлялся о результатах наблюдений.

В середине января мы познакомились с председателем колхоза деревни Замощье Кульгой. О нем я слышал от своих ребят много хорошего. Открытый, добродушный человек, с широкой улыбкой на круглом лице, Кульга сразу располагал к себе своей доверчивостью и готовностью итти на любое дело. Но вот эта-то доверчивость и была его существенным недостатком. В первое же свидание Кульга мне рассказал, что у него есть в Лепеле знакомый агроном, который давно уже добивается встречи со мной. Агроном будто бы связан с бывшим секретарем Лепельского райкома Мельниковым, который якобы руководит подпольной организацией города. Я насторожился: «Снова этот агроном, и снова он сообщает совершенно секретные данные постороннему для организации человеку». А Кульга с увлечением рассказывал, как он помог агроному, передав ему шестнадцать килограммов тола, который привез сам прямо в Лепель, как сообщил, где запрятали отступавшие красноармейцы станковый пулемет, – подпольщикам пригодится!

– Одно мне, по правде сказать, не понравилось, – закончил Кульга свое сообщение. – Но это пустяки, конечно, – он смутился и даже порозовел. – Агроном простой такой, сердечный человек, разговаривает культурно, а взгляд у него нехороший – косой, косит он сильно, ровно мимо тебя смотрит.

– Я спросил, когда Кульга был в Лепеле, и он ответил, что с неделю уже прошло, как вернулся из города. Я поручил Кульге выяснить, во-первых, цел ли пулемет, и, во-вторых, чем именно лепельский агроном мог бы быть нам полезен.

– Еще через неделю Кульга сообщил, что пулемет вырыт и увезен, а агронома он видел. Тот очень обрадовался и заявил, что готов для нас сделать решительно все – все, что угодно. Я стал расспрашивать: а как этот агроном живет обычно, с кем знается, где бывает? Кульга с готовностью рассказал, что агроном все время разъезжает по волости, чувствует себя свободно, с полицейскими даже выпивает, так что беспокоиться, дескать, нечего – он вне подозрений.

– Вот что, Кульга, – решительно сказал я, – идите-ка вы к нам в лес, пока гестаповцы вас не повесили.

– Что вы, товарищ командир, почему это они меня должны повесить?

– А потому, что подведет вас этот человек. Судя по вашим же рассказам, он больше смахивает на агента гестапо, чем на подпольщика.

– Ну, что вы! Что вы! – Кульга даже обиделся. – Вы просто его не знаете, оттого так и говорите. Я ему вполне доверяю, вполне. Никакой опасности для меня нет, уверяю вас.

– Ну, как хотите, – сказал я.

– Кульге и в голову не приходило, что гитлеровцы, оставив его председателем колхоза и отобрав от него подписку, не могли успокоиться на этом. Они ведь знали, что он член партии, а вокруг действовали партизаны, которые частенько заглядывали и к нему в Замощье. Как же могли гитлеровцы не интересоваться им, Кульгой?

– Кульга отыскивал оружие для коммунистов-коммунистов-подпольщиковсобирал взрывчатку и все это переправлял в город Лепель, переполненный фашистским гарнизоном и гестаповцами. И после всего этого человек считал себя вне подозрений. «Наивное дитя», – думал я. Но информировать его более подробно я не мог. Он мог об этом рассказать «подпольщику» – агроному, которого я считал гестаповцем.

Мои помощники, где нужно было, распространяли слух о том, что командира отряда очень интересует связь и встреча с агрономом. Расчет был на то, чтобы создать у гестапо надежду на успех их провокационного плана и ослабить действия карателей. Этот расчет оказался правильным.

* * *

Наступил март. Еще держались крепкие холода. Белорусские леса утопали в глубоких пушистых снегах, выпавших во второй половине февраля. Выйти из леса и добраться в деревни теперь не представлялось возможным не только пешком, но и на лыжах. Крестьянскому населению по-прежнему запрещалось под страхом суровой кары ходить и ездить в лес за сеном и дровами.

Мы уже не могли маскировать дороги, ведущие к местам нашего базирования. Но и гитлеровцы не могли подойти к нам внезапно, незамеченными. Они могли добраться до нас только по проторенной нами дороге, которую мы умышленно прокладывали по местам, наиболее выгодным для наблюдения и обороны.

Гитлеровцы снова начали действовать против нас карательными отрядами. У нас совершенно не было взрывчатки для минирования подходов. К концу подходили боеприпасы. Но у нас были запасные базы. Карателей, как правило превосходивших нас по численности в десятки раз, мы встречали короткими, внезапными и эффектными ударами. Долго обороняться нам было нечем, и мы отходили по сугробам на запасные базы.

Необходимо было рассредоточиться. С этой целью несколько групп было выделено нами из основного отряда и расставлено в лесах между озером Домжарникое и Ковалевичами. При этом мы создали еще два подотряда – близ Волотовки, во главе с Ермоленко, и близ Замощья, во главе с Брынским. Подотрядам этим я дал задание: людей, вызывающий доверие, выводить в лес.

Брынский часто встречался с Кульгой. Они хорошо сработались, – горячие, доверчивые, они быстро нашли общий язык. Кульга докладывал Брынскому, что агроном не дает ему покоя, просит устроить встречу с командиром. Нетерпеливому Кульге казалось просто непонятным, что мы так долго тянем, упуская заманчивые возможности, которые открывает эта встреча, и мало-помалу Брынский заразился нетерпением Кульги. Он начал мне доказывать, какую огромную пользу принесет нам свидание с агрономом.

Агроном стал бывать в Замощье почти ежедневно, и обещания его росли не по дням, а по часам. Он обещал снабдить отряд оружием и боеприпасами в неограниченном количестве; предлагал шрифты для подпольной типографии и наборщицу, по его словам, красивую и вполне надежную девушку. Мало того, он говорил Кульге, что в лесу под Лепелем у него сосредоточен сильный отряд окруженцев: все командиры, все вооружены автоматами, нужно только, дескать, послать им хорошего руководителя, и они будут делать чудеса. И чтобы получить все эти замечательные возможности, нужна малость – одна встреча с командиром отряда особого назначения. Брынский докладывал с увлечением. Когда я выслушал все это, у меня не осталось и тени сомнения, что «агроном» подослан гестапо.

– Неужели ты думаешь, что так просто вывезти сейчас из Лепеля через посты целую типографию да еще с красивой наборщицей? И при чем тут ее красота? Какое это имеет отношение к делу? – убеждал я в свою очередь Брынекого. – И почему ему так не терпится всучить нам эту милую девицу? А что это за группа командиров с автоматами в лесу? Если они все командиры, то почему же они ищут себе варягов со стороны? И наконец, откуда у этого человека неограниченное количество оружия и боеприпасов? Нет! Это происки гестапо!

– Но, увлеченный обещаниями агронома, Брынский не слушал моих доводов.

– Ну, хорошо, ну, не хотите сами, тогда позвольте мне встретиться с ним. Или не доверяете, думаете, подведу?

– Я видел, что Брынский готов был обидеться, а с другой стороны, для меня было ясно, что, пока в гестапо надеются обезглавить отряд изнутри, они не предпримут серьезных карательных мероприятий. Выгодно было затянуть игру с агрономом до черной тропы, а там у нас должны были открыться широкие возможности. И я дал Брынскому разрешение на встречу.

Агронома через Кульгу известили, что он может встретиться лично со мной в деревне Стаичевка через пять дней. На свидание вместо меня должен был явиться Брынский. Я ценил Брынского и не послал бы его на рискованную операцию, но здесь большого риска для него не было. Пока агроном надеялся на свидание со мной, моим помощникам можно было его не опасаться.

Мы установили тщательное наблюдение за районом встречи. К назначенному дню в деревню Аношки, что находилась в двух километрах от Стаичевки, прибыли пятьдесят солдат из карательного отряда СС и разместились по домам. В Замощье расположился вспомогательный отряд фашистов. Стаичевка была обложена засадами. Точно в установленный час в Стаичевке появился агроном. Он ходил по улицам, и расспрашивал встречных обо мне, где, мол, меня можно повидать. Он описывал мою наружность так тщательно и подробно, как это делалось в гестаповских сводках. Мужички заверяли, что они такого человека сроду не встречали. Но скоро прибыл Брынский и прекратил поиски, пригласив агронома в дом надежного, своего человека.

Как водится, сели за стол, и тут, представившись моим помощником по политчасти, Брынский попробовал навести разговор на обещания агронома. Однако, несмотря на то, что собеседники уже распили одну бутылку и принимались за вторую, агроном никаких обещаний больше не давал, а все допытывался, не подъеду ли я. Брынский начал уже сомневаться в своем собеседнике и, чтобы проверить его, предложил ему, в виде аванса за встречу со мной, убрать нашего давнего недруга Булая.

– Пожалуйста, – ответил агроном, заметно оживляясь, и выразил готовность организовать это дело немедленно.

– А как вы думаете это сделать? – опросил его Брынский.

– Подвыпивший агроном сделал едва уловимый жест, и в руках у него оказался пакетик с порошком.

– Вот! – Он поднял порошок на уровень глаз, показывая его собеседнику, – Я дам ему яду. У меня с собой порция на несколько человек.

Что стоило после этого взять «агронома» и увести в лесной лагерь, а там уже разобраться если не самому, то с помощью других. Но Брынскому недоставало доказательств, с кем он имеет дело.

Условившись о перенесении встречи с командиром на первую среду после смерти Булая, агроном и Брынский расстались. Агроном сел в санки и укатил по аношкинской дороге.

В гестапо поняли, что их обманывают. Не успели наши собраться в путь, как агроном вернулся.

– Я слышал, что вы собираетесь в Замощье, я тоже поеду с вами, – заявил он.

Брынский не возражал. Агроном посадил с собою в сани нашего пулеметчика и поехал вперед, погоняя коня на Замощье. Остальные ехали следом на двух санях. У самого почти въезда в Замощье возле дороги стоял большой деревянный сарай. Когда сани поровнялись с сараем, пулеметчик услышал разговор на чужом языке. Не говоря ни слова, он дал очередь по сараю, но агроном выхватил наган и выстрелил в упор в пулеметчика. Потом он подхватил вожжи, хлестнул коней, и сани рванулись в улицу деревни. Наши повернули и помчались обратно. Очередью пулеметчика был убит фашистский офицер, а тяжело раненного пулеметчика агроном доставил в гестапо. Но не пришлось карателям допросить храбреца, он скончался от раны.

Через два дня были арестованы и расстреляны Кульга и стаичевский бригадир Романовский, в доме которого происходила встреча Брынского с гестаповцем. Несколько позже был пойман и расстрелян Азаронок.

Мне и теперь, спустя несколько лет, непонятно, почему так грубо действовал этот несомненно опытный фашистский провокатор. Он получил специальную подготовку в берлинской шпионско-шпионское-дивероионнойшколе и много лет работал в капиталистических государствах Европы и Америки. Но он никогда не имел дела с народными массами, не знал и не понимал психологии советских граждан, поднявшихся на борьбу с фашистскими оккупантами.

Антон Петрович Брынский при встрече с представителем гестапо допустил одну очень грубую ошибку, разрешив «агроному» поехать в деревню с нашими людьми. На самом деле: если этот человек уже вызывал какое-то сомнение, то какие же были основания довериться ему и пустить с ним наших людей? А если у Брынского оставалась уверенность, что он имеет дело действительно с представителем подпольной парторганизации, то тем более нельзя было допустить, чтобы этот «подпольщик», находящийся вне подозрения у полиции и разъезжающий с ней открыто по деревням, появился бы в деревне вместе с партизанами.

Пятого-шестого марта, еще до встречи Брынского с агрономом, все деревни были заняты карателями, а на дорогах выставлены засады. Казалось, в качестве приманки они оставили для партизан деревню Терешки. Мы знали, что в этой деревне есть тайные полицианты. План гитлеровцев заключался в том, чтобы заманить наших людей в эту деревню, окружить и уничтожить.

Они уже «уничтожали» нас в течение зимы неоднократно. Об этом они широко разглагольствовали в местных газетах. Нам очень хотелось заставить их же опровергнуть эту ложь.

Восьмою марта разыгралась непогода, и мы решили провести женское собрание в Терешках, – показать людям, что мы не только живы, но и по-прежнему действуем.

Двадцать пять наших бойцов в семь часов Вечера оцепили деревню, а десять бойцов собрали людей в одной из хат. А чтобы снять с населения ответственность за посещение собрания, мы инсценировали принуждение. На собрание пришли и мужчины. Собрание прошло благополучно. А о том, что «Батя делал доклад», на второй же день стало широко известно в окрестных деревнях.

Кое-кто из тайных полицейских получил солидную порцию резиновых палок за плохую службу, а кое-кто и совсем исчез. Говорили потом, что их выслали в концентрационный лагерь. Даже командиры карательных отрядов, стоявших в ближайших к Терешкам деревнях, получили взыскания за ротозейство.

Но в Терешки частенько заглядывали крестьяне из другого района. Их посылали односельчане посмотреть на партизан, а при возможности поговорить «о том о сем». Ведь подходила уж весна, надо решать и действовать.

Восьмого марта, как потом стало известно, на собрании был агент гестапо, скрывавшийся в деревне под видом окруженца-лейтенанта. Он даже разговаривал со мной, но сделать ничего не мог, хата надежно охранялась изнутри и снаружи. Здесь же присутствовал крестьянин из деревни Сивый Камень. Ему односельчане поручили посмотреть на партизан «собственноглазно». И он не только посмотрел, но и послушал.

«В точности как до прихода иноземцев, прямо как при советской власти», – говорил он потом хозяину квартиры, у которого жил несколько дней, чтобы узнать о партизанах.