Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 45 страниц)

19. Ковпак

Зима 1942–1943 года наступила поздно. Только в половине декабря начались легкие морозцы, а болота сковало и укрыло снегом лишь к концу декабря. Правда, с исчезновением черной тропы совершать переходы – а это главное в партизанской практике – стало труднее, и потому несколько сократилось количество крушений на железных дорогах. У гитлеровского командования не было налицо достаточных войсковых резервов, чтобы повести решительную борьбу с партизанами. Зато мы к зиме окрепли настолько, что многие отряды вышли из болот, выбили мелкие гарнизоны из некоторых деревень и поселились в них.

Мне было отведено три деревни, и я приказал организовать в них комендатуру. Товарищи Комаров и Капуста были нашими соседями. Мы как бы поделили «сферы влияния», и наша связь еще более окрепла. В деревне Милевичи помещалась комендатура нашего отряда, через которую проходила вся связь с внешним миром.

Однако мысль о том, что гитлеровцы могут явиться в наш район крупными соединениями с танками и пушками, все же меня тревожила. Ну, мы-то, партизаны, думал я, снимемся и уйдем еще дальше в леса, на свои заранее подготовленные базы. А что будет с мирным населением? В самом деле: куда было деваться людям с женами, детишками, стариками? Либо все они скопом, со скотом и пожитками побежали бы за нашими людьми, – тогда гитлеровцы без труда пришли бы к нам по их следам и начали массовое истребление мирного населения, а попутно могли нанести тяжелые потери и партизанам. Либо мирное население кинулось бы в лее без пути, без дороги, наугад, а там люди пропали бы от мороза и голода. А могло случиться и так, что остались бы бабы и ребятишки в деревне и были бы поголовно истреблены карателями.

Обдумав все это, я отдал приказ строить в укромном месте в лесу семейные лагери. Это был тяжелый труд – долбить землянки в мерзлом грунте, но наши ребята, привычные ко всякой работе, подавали пример, и дело пошло на лад. В глухой трущобе выросла земляная деревня: с жилыми строениями, банями, складами, стойлами для скота. На склады были завезены продукты, в лес был выведен скот, специальные проводники в любое время готовы были препроводить всю деревню со всем скарбом в лесное убежище. Этот лагерь понадобился в феврале, когда фашистские каратели явились в составе трех дивизий, вооруженных по последнему слову техники, и жители партизанских деревень переселились в леса.

Все наши подразделения под Ковелем, Барановичами, под Сарнами, в районе Столпцы и других местах чувствовали себя неплохо. Они хорошо изучили местность, запаслись продуктами, установили добрые отношения с мирным населением, и их уже не пугало приближение зимы. Об отзыве людей с периферии и сосредоточении их в окрестностях центральной базы уже и речи не было. Восточнее города Сарны хорошо обосновались лейтенант Сазонов и инженер Седельников. Под Ковелем лейтенант Картаухин, из-под озера Выгоновское не желал уходить Брынский, Садовский прижился в районе станции Столпцы, не прекращали свою работу рейдовые группы Цыганова и Каплуна. На периферийные коммуникации врага просились: Сурдев. Александров, Рыжик и другие. Наибольшие опасения вызывало у меня подразделение, находившееся юго-западнее города Сарны. Там не было ни одного местного партизанского отряда. Гитлеровцам, ищем не тревожимым, удалось там создать черносотенные националистические организации из всякого отребья: бывших уголовников, бандитов. Организованные в небольшие отрядики, банды бендеровцев повели довольно искусную провокационную игру. Инсценируя Смычки с полицией, они пытались завязать связь с нашим подразделением и даже получить от него «помощь» оружием. В сарнском подразделении было немало храбрых подрывников, но не было опытного руководителя. И я решил перевести туда из-под озера Едогоновское Брынского. Конечно, от этого много терял отряд, действовавший под Барановичами, но у нас оставались люди из молодых, накопивших достаточный Опыт и способных заменить Брынского на этой работе.

Не хотелось Брынскому нас покидать, но тут упомнили мы любимую поговорку Ермаковича: «Так что не так, а коли ж нужно, так нужно» – и Брынский уехал. Прибыв на место, он быстро «акклиматизировался». Мягкий, дружелюбный характер помог ему установить добрососедские связи с местным населением, а большой опыт политработника позволил быстро освоиться с обстановкой. Позже я послал в помощь сарнскому подразделению специальный батальон во главе с опытным, бывалым командиром капитаном Каплуном. Благодаря этим мерам наше положение в районе упрочилось.

В начале декабря под Сарны прибыл крупный партизанский отряд Сабурова и знаменитый рейдовый Отряд Героя Советского Союза Ковпака – трехтысячная, с артиллерией и обозами, боевая воинская часть. Теперь гитлеровским комендантам со своими черносотенцами в пору было бежать в леса от партизан. В середине декабря мне один за другим радировали командиры с периферии, что отряд Ковпака движется к нам. Я уже представлял численность и боевую значимость этих отрядов. В двадцатых числах декабря ко мне на базу явился связной от коменданта Перевышко с сообщением, что в комендатуру прибыл человек от Ковпака с поручением лично ко мне. Я выехал с адъютантом в легких санках, запряженных горячим, ходким конем. В комендатуре меня ждал небольшого роста коренастый человек с окладистой темно-русой бородой, словно приклеенной на молодом румяном лице. Он отрекомендовался подполковником Вершигорой, крепко пожал руку и внимательно глянул мне в лицо спокойными глазами. Я пригласил подполковника к себе на базу. В уютной обстановке штабной землянки мы говорили о многом.

Вершигора сообщил мне, как он попал в тыл, как оказался в этом отряде. Сидор Артемович прибыл с целью организовать крупные совместные действия партизан и просит меня подъехать к нему в деревню Юркевичи для решения некоторых оперативных вопросов. Я захватил с собой Черного, и мы поехали. Ковпака застали в жилой избе. Хотя в чисто прибранной горнице было жарко натоплено, но ему нездоровилось, и он сидел, кутаясь в овчинный тулупчик. У дверей стояла нестарая дородная женщина со спокойным, словно бы ленивым лицом. «Нянька» – так звали здесь кухарку и домоправительницу Сидора Артемовича, неизменно следовавшую за ним в обозе вместе со своим мужем.

– А ну-ну, – сказал Сидор Артемович, вставая нам навстречу, и, крепко пожимая руку, добавил: – Вот он какой, Батя!

– Да что ж, Сидор Артемович, – сказал я, – батей много, да толку мало.

– Э, нет, мы знаем, который Батя настоящий, а который так себе, – он посмотрел на меня колючими черными глазами, а я подумал: «Может, я и есть этот самый «так себе»?»

Мы прошли в штаб, и тут я познакомился с помощником Сидора Артемовича – сдержанным, немногословным комиссаром отряда Рудневым и представителем ЦК КП(б)У Сыромолотным. Вынули карту. Народ у Ковпака был серьезный, разговор пошел горячий, интересный.

Стройный, подтянутый и аккуратный Семен Васильевич Руднев интересовался тактикой наших групп и отрядов, вооружением, техникой. Иван Константинович Сыромолотный – подбором людей, моральной подготовкой, дисциплиной. Ковпак – взаимоотношением между отрядами, и все они, казалось мне, брались за главное, стержневое. Нравилась мне эта тройка.

В штабе Базыма, как неугомонный крот, проделывал ходы сообщения на карте, и Петр Петрович Вершигора носился на горячей лошаденке, в поисках «последних данных» о близ расположенных гарнизонах.

«Вся что делает возможным горсточке людей наносить короткие, но ощутимые удары по врагу и выводить людей из-под огня моторизованных дивизий», – думал я.

«Нянька» пригласила к обеду. Обед оказался обильным и вкусно приготовленным. Ковпак сидел во главе стола, и тут он напоминал патриарха, восседавшего за трапезой среди своей многочисленной семьи. За столом Сидор Артемович сказал, что основная цель, с какой он прибыл в наши места, заключается в том, чтобы пользуясь непроходимостью Пинских болот, найти подходящее место для аэродрома, на который могли садиться грузовые самолеты из Москвы. Я предложил выбрать одно из двух озер: Белое ила Червонное. Остановились на втором. Меня попросили в ближайшие дни созвать у себя в Милевичах совещание Представителей партизанских отрядов, чтобы договориться о совместных действиях.

После обеда мы с Черным поехали к себе. Дорогой мы молчали, но мне казалось, что мой помощник думает то же, что и я: вот оно, значит, что такое Ковпак!

Через два дня в Милевичах открылось совещание руководителей партизанского движения. Комаров и Капуста сами не приехали, а прислали своих полномочных представителей. Кроме них, набралось еще человек тридцать. Обширная изба была полна. Ковпак поднялся и обвел нас колючим своим взглядом, и я невольно подтянулся, чтобы не быть «так себе».

– Разрешите мне, товарищи, – заговорил Сидор Артемович, открывая совещание, – прежде всего передать горячий отцовский привет от нашего великого Сталина. Я был у него в Кремле, и он просил меня передать этот его привет вам, руководителям партизанского движения в глубоком тылу противника.

Сильное волнение охватило нас. Мы знали, что Сталин помнит и заботится о нас, но тут он как бы обращался к каждому из нас непосредственно. И мне казалось, что все в эту минуту испытывали то же, что испытывал и я: радость от сознания того, что Сталин не только заботится о нас, но и верит нам, как бы передает нам частицу своей силы и своего труда. И я еще раз мысленно поклялся отдать всего себя, до последнего дыхания, делу защиты социалистического отечества. А Сидор Артемович продолжал свою речь. Он рассказал нам о своей встрече со Сталиным и Ворошиловым в Москве, и мы, мысленно переносясь в Кремль, жадно ловили драгоценные слова вождя о задачах партизанского движения в тылу врага. Затем Ковпак перешел к повседневным нашим вопросам. Он предложил всем местным отрядам объединиться для постройки и охраны аэродрома, который будет принимать грузы из Москвы. Эти грузы должны были обеспечивать впоследствии его знаменитый рейд в Прикарпатскую Украину.

Поначалу некоторые товарищи испугались, как бы не случилось при этом ущемления их партизанского «суверенитета».

– Это как же выходит, товарищ Герой Советского Союза? – заволновался представитель одного из местных партизанских отрядов. – Выходит, мы должны вам подчиняться, а мы никому, кроме Центрального штаба, не подчиняемся. Мы не можем…

– Не можете? – Ковпак с неожиданной быстротой повернулся к говорившему всем своим крепко сколоченным туловищем. – А в лесу отсиживаться вы можете? Это не у вас ли такая поговорка ходит: наша, мол, задача – свою жизнь спасти, а остальное – дело Красной Армии. Так вот, дорогие товарищи, таким способом вы свою драгоценную жизнь не спасете. Нет. Товарищ, ваш командир, хорошее дело делает, выводя население в лес, от угона в Германию людей спасает…

Я с удовольствием отметил в уме, что Ковпак уже знает наши «домашние дела», как свои. Откуда? Я ждал, что он скажет дальше и что еще ему известно.

– Так вот, это еще не все. Нельзя только отсиживаться в лесу. Ведь у противника и танки есть, и артиллерия, и самолеты, да и людей он всегда найдет достаточно, чтобы преодолеть любую вашу оборону. Не я первый вам это говорю, вам тут свои товарищи об этом, слышал я, письма пишут… – и он покосил на меня горячим глазом.

Откуда он узнал о письме к товарищу, где мы сгоряча, после неудавшейся по вине его людей операций, упрекали его в «оборончестве»?

– Видно, надо, чтобы дядя пришел со стороны и все об этом сказал, своим-то не верите? Так вот, нельзя ограничиться действиями местного характера, нельзя сидеть неподвижно в лесах, надо, товарищи, выходить к основным коммуникациям врага. Конечно, немаловажное дело представлять советскую власть здесь, в глубоком тылу врага, но главное-то заключается не в этом, главное – всеми мерами, во что бы то ни стало тормозить продвижение фашистских полчищ к фронту. Ведь там, на фронте, Красная Армия под руководством нашего вождя решает вопрос о победе. Действовать надо активно, сообща, организованно. Гитлеровцы еще сильны, и мы должны бить их сплоченностью и дисциплиной. Местничество – это надо долой!

Мы обстоятельно обсудили задачу и договорились о: том, кто и сколько людей может выделить на расчистку аэродрома, на валку леса для сигнальных костров, распределили районы охраны, разработали систему связи и координации действий. И вопрос о том, кому «вместно» и кому «не вместно» под кем стоять, отпал совершенно. Я вспомнил свои поспешные впечатления о Ковпаке-патриархе, и мне стало смешно, стыдно. Передо мной был настоящий партийный и боевой руководитель с зорким глазом и твердой рукой.

А Сидор Артемович все говорил и говорил о наших больных вопросах.

– У вас тут некоторые товарищи, слышь, все больше за счет местного населения продовольствуются? Правда это?

– А как же? – удивился командир одного маленького отряда. – Есть-то нам нужно.

– Ну, а население как, согласно? – и озорная искорка блеснула в глазах Ковпака и пропала.

– Чего – согласно? – недоумевал командир. – Согласно не согласно, а приходится брать. Где ж его еще возьмешь, продовольствие-то?

– Где? Вооруженные люди должны у врага отвоевывать, – сказал Сидор Артемович уже сердито. – Понимаете? У противника. И берут, и не только сами кормятся, а еще и местному населению, ограбленному гитлеровцами, помогают. Вот так-то. Мы своим людям категорически запретили брать фураж и продовольствие у колхозников – и ничего, живы: сами едят и другим дают.

Совещание длилось долго, и мы услышали от Ковпака немало хлестких замечаний, немало полезного и поучительного. Вышли потом на морозец красные, разгоряченные, как из бани. Хотелось о многом подумать и многое переделать заново. Усталость томила тело, а мысль работала ясно и четко. Гитлеровцы как бы смирились с наличием партизанских зон, и в нашем районе на глазах возрождались советские порядки. Приток партизан в наши отряды значительно усилился.

– Утомительно получилось, – сказал Сидор Артемович, разминая на крыльце затекшие от долгого сидения ноги. – А ехать еще вон куда!

– А вы у меня на базе ночуйте. Сидор Артемович, здесь недалеко, – предложил я, – Вместе с Иваном Константиновичем Сыромолотным.

Ковпак посмотрел на меня внимательно, перебросился парой слов с Сыромолотным.

– Ладно, Батя, вези. Первый раз за время своей партизанской жизни на чужой базе ночевать буду, вдали от своего боевого ядра. Да уж ладно, так и быть.

Поздно ночью в теплой, удобно оборудованной, хорошо замаскированной с земли и с воздуха нашей штабной землянке мы говорили с Сидором Артемовичем по многим насущным нашим вопросам, а потом сели играть в «дураки». Сидор Артемович – игрок азартный. Он крепко хлопал картами об стол, выигрывая, весело смеялся и потирал руки, а если видел, это я зазевался, совал валета вместо дамы или сбрасывал лишнюю карту в сторону. При этом глаза его плутовато блестели. И тут же как бы вскользь, он задавал «ехидные» вопросы.

– У тебя люди как: если гитлеровцев где накроют, трофеями пользуются? – как бы невзначай отращивал он, с невинным видом кроя туза простой семеркой.

– Что вы, Сидор Артемович! – возражал я, снимая семерку и водворяя туза на место. – У меня это Категорически воспрещено.

– Опять я, значит, ошибся? – Ковпак, вздыхая, тащил к себе «воз». – А ты это напрасно. Он, парнишка-то, может, отчаянную храбрость проявил, ну и пусть ему пистолетик или часы на память останутся.

Мародерства только не допускай, спекуляции всякой, а так – напрасно.

Рано утром, после хорошего завтрака, я усадил Сидора Артемовича и представителя ЦК КП(б)У в санки и повез такими трущобами среди лесных завалов, что они уже не на шутку начали сомневаться в том, что я сумею вывезти их к условленному месту встречи с эскортом у «горелой сосны».

Завезешь ты меня. Батя, к чорту в зубы, – говорил Сидор Артемович, – и пошто я только с тобой связался!

– Ничего, ничего! Ничего не случится, – говорил я – Вот как раз во-время и прибудем.

Точно к назначенному времени мы подкатили к «горелой сосне». Тут были выставлены наши посты, а высланная помощниками Ковпака боевая рота в ожидании своего командира заняла оборону по всем правилам военной тактики. Вместе с Ковпаком мы побывали на озере, где уже полным ходом шла работа по очистке льда для приема самолетов. Размах работы был большой, но никаких средств современной техники не было, и, глядя, как бойцы и колхозники в грубых рукавицах, армяках и кацавейках сгребали снег вручную и как, надрываясь, тащили пузатые, взъерошенные лошаденки короба снега прочь со льда, я подумал, что так-то вот, наверное, проводились работы при Иване Грозном и Петре Великом и так же выстаивал тогда народ от набегов неприятелей, потому что не боялся никаких трудностей: все мог осилить и все поднять. Но этот советский народ был во много крат сильнее: он был вооружен непобедимым оружием – силой коммунистического сознания, силой хозяйской гордости своей землей, силой любви и доверия к своим народным вождям.

Я поселился в Ляховичах вблизи аэродрома. Сюда должен был прилететь самолет, предназначенный центром для моего вылета в Москву с докладом о действиях за весь прошедший период.

Сюда мы вывезли раненых, которые прибыли к нам из Брестской области и ждали отправки в Москву. Это была группа бойцов десантного отряда капитана Топкина. Сам Топкин, еще совсем молодой человек, потерявший зрение при взрыве, был тут же.

Еще в конце ноября в Малевичи въехал обоз, на первой подводе которого лежал весь обвязанный бинтами человек. Я не мог пожать ему руку – руки были забинтованы, я не мог взглянуть ему в лицо – лицо скрывала повязка, и я спросил только:

– Ну, как добрались, капитан?

И он ответил слабым голосом:

– Да что, заплутали, как Ваня и Маша, в лесу, думали, и не доползем до вас, а вот все-таки доползли.

Страдал Топкин ужасно, но за два месяца, что раненые гостили у нас в ожидании самолетов, никто не слышал от него ни одного слова жалобы.

– Не беспокойтесь, мне хорошо, – говорил он бородатым нашим сиделкам.

Капитан Топкин часто шутил и веселил раздраженных долгим ожиданием людей. Мы слышали его слабый голос, покрываемый смехом бойцов.

Время шло, а ожидаемых самолетов не было. Толщина льда на озере достигала сорока сантиметров. Сидор Артемович запросил самолеты. Но из Москвы через два дня ответили, что для посадки самолетов нужен лед не тоньше семидесяти сантиметров. Началась радиопереписка.

Мы все были уверены, что прочность льда достаточна. Но доказать штабистам не могли. Тогда Сидор Артемович стал радировать в Москву, что «в Пинской области установились трескучие морозы и толщина льда каждые сутки увеличивается на пятнадцать сантиметров». А спустя трое суток он радировал, что толщина льда на озере уж достигает девяноста сантиметров».

Поверили в Москве или не поверили, но два самолета выслали. Машины приземлились на сорокасантиметровом льду, разгрузились, приняли раненых и взлетели.

* * *

22 января прискакал связной с центральной базы с извещением о том, что в штабе на мое имя получена важная радиограмма. Я немедленно выехал в Штаб. Здесь мне торжественно преподнесли уже расшифрованную радиограмму о том, что мне присвоено звание Героя Советского Союза, а пятьдесят партизан нашего отряда награждены орденами. Мои помощники капитан Черный и Брынский были награждены орденами Ленина.

20. Прощальная

Что почувствовал я, когда прошел первый шум поздравлений и когда я смог остаться наедине с собой? Разумеется, огромную радость и гордость, и хотя я тут же одернул себя, потому что нет худшего порока, чем зазнайство, а человек, вообразивший, что достиг совершенства, мертв, но гордость все-таки была. Гордость великим народом, который поднял меня из самых своих недр и дал приобщиться к своим подвигам и великой своей славе. И множество чувств и мыслей поднялось из глубины моего сознания. Я думал о том, что сделано, вспоминал дорогих погибших друзей и болезненно ясно ощутил, что многое сделано не так и впредь должно делаться иначе. В молодости иной раз и любовь и счастье приходят сами и их берут без раздумья. Зрелому человеку все – и любовь и награду – принимать нелегко, но, может быть, и чувства его от этого глубже.

И тут пришли мысли о сыне, о любимой. Я подумал, что увижу их не в мыслях, и не во сне, а вполне реально – живых, своими глазами, и радость охватила меня, и нетерпеливо забилось сердце – скорее бы самолет!

Но времени, для того чтобы предаваться думам о Москве и о будущих встречах, не было. Мне сообщили, что из-под Ковеля возвращаются лейтенант Сазонов и Анатолий Седельников с большим отрядом партизан, и я должен был выехать в Юркевичи, чтобы их встретить.

Сазонов уходил на задание с группой в пятнадцать человек, а вернулся во главе целого «войска» почти в две сотни бойцов, большинство из которых было в немецких мундирах. Я принял рапорт Сазонова.

Под Ковелем Седельников связался с местной партизанской группой, находившейся под руководством шестидесятилетнего поляка Бужинского. С помощью разведчиков Бужинского Седельникову удалось установить, что железнодорожный мост через реку Горынь на линии Лунинец – Сарны охраняли сто тридцать человек, собранных гитлеровцами главным образом из военнопленных. Два фашистских ефрейтора и один фельдфебель командовали этим подразделением. Анатолий совместно с Бужинским установили связь с охраной моста, распропагандировали этих людей, и они, перебив гитлеровцев в количестве ста двадцати шести человек, с оружием ушли в лес и сдались в плен партизанам.

К сожалению, у Седельникова не оказалось в наличии взрывчатки для подрыва этого моста. Мост этот был подорван соединением Ковпака через несколько дней после этого.

Седельников повел свое «войско» на базу, а по пути решил проверить новичков на боевом задании. Узнав, что в районе Домбровичей действует крупный спиртозавод, он отправил туда команду, перешедшую к нему с охраны моста. Эти люди были все в немецком обмундировании, и охрана завода приняла их за своих. Полиция и гитлеровцы в этом пункте были уничтожены, сбежать удалось только двоим. Завод был разрушен и сожжен.

В качестве трофеев Седельников захватил на заводе более десятка пар лошадей с упряжью и, чтобы «дома не журились», прихватил заблаговременно оставленные две бочки по пятьсот литров спирта ректификата. А чтобы к выпивке была и закуска, на заводе было забито три десятка хорошо откормленных свиней. Со всем этим хозяйством и «войском» Сазонов и Седельников переправились через Припять и прибыли в село Юркевичи, в пятнадцати километрах от центральной базы.

Ко мне вызвали некоторых из числа «казаков», как именовали себя люди в немецкой форме. В домик вошел человек лет тридцати пяти, среднего роста, голубоглазый, по внешности русский крестьянин.

– Садитесь, – предложил я.

Человек сел. Но я видел, как он чувствует себя неловко под моим пристальным взглядом.

– Расскажите, как это вы оказались в немецкой форме, на службе у оккупантов?

– Смалодушничал, товарищ полковник. В плен попал. А там нас гитлеровцы стали морить голодом, бить, а то и расстреливать. Вот умереть-то и не хватило мужества.

– Откуда родом?

– Из-под Пензы, колхозник.

– Так какой же вы казак?

– А вот об этом я вам и рассказываю. Большинство нас таких. Казаками назвались, в эту вот зеленую дрянь нарядили, винтовки выдали…

Он замолчал, потупив взгляд.

– Против своего народа воевать послали, – докончил я начатую мысль «казаком» из-под Пензы.

– Воевать не воевали, а присягу нарушили. Рассчитывали при первой возможности повернуть оружие против фашистских оккупантов. Доверите – оправдаем.

– А может, туго будет, снова в плен попадете?

Собеседник вскинул на меня влажные глаза.

– Нет уж, товарищ полковник. Кто там побывал один раз, того второй раз туда не заманишь. Лучше умереть, посылайте хоть с дубинками, будем сражаться все едино.

Вместе с моими бойцами прибыл Бужинский.

Стройному, высокому, с энергичными чертами лица Бужинскому исполнилось шестьдесят три, но таких не называют стариками. Он обладал военной выправкой старого солдата. А на мои расспросы Бужинский мне охотно рассказал, что в империалистическую войну он служил в царской армии и сражался против немцев вместе с русскими. У него на руке был заметный шрам, недоставало двух пальцев.

– Ранение? – спросил я собеседника.

– В империалистической под Львовом царапнуло осколком мины, товарищ полковник, – ответил Бужинский.

– Чем же вы жили в Польше?

– Так себе, товарищ полковник. Нашлись сердобольные родственники… Участок земли дали. Хату построил.

Истинный патриот польского народа, он ненавидел всем сердцем фашистских оккупантов.

«Сколько польские шляхтичи Мацинские и Беки стремились посеять рознь между двумя славянскими народами, – думал я, глядя в лицо Бужинскому, – но они могли в худшем случае создать какую-то накипь – ржавь. Все это не выдерживает испытаний и разлетается в дым при встрече с подлинными врагами».

Помнится, я сказал Бужинскому:

– Мы будем возбуждать ходатайство о награждении вас правительственной наградой. – При этом я спросил: – Желаете вы, чтобы ходатайство было возбуждено перед польским правительством или перед советским?

Старый солдат посмотрел на меня проникновенным взглядом и сказал негромко и с какой-то грустью:

– Польского правительства пока нет. Бывшее правительство сбежало в первые дни войны, оставив свой народ на милость оккупантов. Если хотите представлять к награде, товарищ полковник, так представляйте вместе с русскими, с которыми совместно я сражался против общего врага.

Жив ли ты теперь, боевой соратник?

Весть о нашем награждении и одновременном получении пятисот литров спирта разнеслась с быстротой молнии, и в ночь мы уже встречали гостей, приехавших нас поздравить.

Сидор Артемович не мог присутствовать на нашем лесном пиру, но и он прислал своего ординарца с поздравлением, напоминая между прочим о том, чтобы, празднуя, не обнесли и его доброй чаркой горилки. От души сожалея о том, что «старшой» не мог прибыть на наше торжество, мы отправили ему небольшой пятидесятилитровый бачок спирта.

К ночи прибыли товарищи Комаров и Капуста со своими комиссарами и адъютантами. Навстречу им в Милевичи выехал мой ординарец и проводил их установленным маршрутом до секретного поста у большой ели. Здесь были оставлены кони и повозки, и дальше гости направились пешей тропой.

На базе все было готово для торжественной встречи. Штабная землянка была задрапирована изнутри парашютным шелком, на столе стояла обильная закуска – наш старший повар Вера Михайловна не ударила в грязь лицом, да и в Москве нас не забывали: у нас были даже хорошие конфеты и шоколад.

Промявшиеся по морозцу гости вошли в землянку.

– Вот как вы живете! – сказал Василий Захарович Комаров после первых рукопожатий. – Слышал я о том от ваших людей, а воочию не представлял. Да к вам не только гитлеровцы, а и мы-то – уж на что исколесили здешние леса вдоль и поперек – и то без проводников добраться не сможем.

Я пригласил гостей к столу, но в это время вошел радист и сообщил, что через десять минут будут передавать из Москвы концерт по заявкам бойцов и командиров Военморфлота.

– Ну, это надо послушать! – сказал Филипп Филиппович Капуста. – Ведь вот живут же люди, концерты из Москвы принимают! А мы целый год воевали без всякой связи, да и теперь с одной станцийкой перебиваемся.

И все поддержали: надо послушать.

Пошли в радиорубку, там гости расселись перед приемником, как перед сценой театра. Знакомый голос диктора проговорил: «Внимание», и суровые лица устремились к приемнику, и в глазах засветилось нетерпение, словно перед поднятием занавеса в театре. Еще бы: говорит Москва! Здесь, в глубоком тылу жесточайшего врага, в засыпанной снегом партизанской землянке говорит Москва! Начался концерт легкой музыки. Сколько раз дома, в Москве, мы в этих случаях с досадой выдергивали штепсель. Теперь мы слушали, затаив дыхание. Я взглянул на Василия Захаровича. Он сидел ближе всех к приемнику и, целиком захваченный музыкой, не замечая присутствующих, тихонько покачивал головой и постукивал в такт музыке носком сапога. Его глаза были печальны и сияли влажным блеском.

Вера Михайловна доложила, что ужин подан. Все разом заговорили. Смеясь и перебрасываясь шутками, мы возвращались по скрипящей снегом тропинке в штабную землянку. Начальник караула отрапортовал, что на постах и в окружных селениях все в порядке.

В большой землянке уже начался пир. Гостей наехало много, и штабная землянка всех не вмещала. Мы могли спокойно праздновать до утра. Я вынул из кармана гимнастерки приказ о награждении личного состава нашего отряда и прочитал его вслух. На этом официальная часть окончилась, и началось пиршество.

Туго нам пришлось в фашистском тылу, крепко мы повоевали, немало потеряли, многому научились – теперь и выпить и погулять можно по-русски, вовсю. Выпили крепко и поговорили открыто, по душам, как старые боевые соратники. Не обошлось и без поцелуев и клятв в дружбе до конца, не обошлось и без упреков.

– Ну, что мы… – сказал захмелевший Василий Захарович, – мы так, а вот вы – герои, вы и ведите нас за собой.

– Война-то еще не кончилась, – засмеялся я. – Дела сколько хочешь. Каждый из присутствующих может стать героем…

После смеялись: как в воду глядел! Впоследствии трое из числа присутствовавших на пирушке получили звание Героя Советского Союза. А спустя день была принята радиограмма о высылке самолета на Червонное, предназначенного для меня.

«Аэродром» кипел людьми, бойцы валили крупные деревья, выкладывали из них условленный знак и зажигали их целиком. Это было великолепное зрелище: столбы пламени в темноте на зеркально чистом льду.

Извещенный по радио о прибытии самолетов, Сидор Артемович стоял на берегу со своим штабом, и я находился тут же со своими товарищами. Отряд уже был официально передан мною капитану Черному, а я ждал свою заветную птицу, которая перенесет меня в Москву.

И вот воздушные корабли появились, вот первый опустился на лед. Он уже подруливал к костру, как лед внезапно затрещал – самолет начал проваливаться. Летчики едва успели выскочить, и машина быстро погрузилась, лишь фюзеляж ее виднелся над поверхностью озера. В воздухе крутилось еще с полдюжины самолетов, ожидая посадочного сигнала.

Штабные работники в растерянности суетились вокруг Ковпака, ожидая от него решающего слова.

– Что делать? Давать сигнал?

– Не давать ни в коем случае!

– Давать немедленно!

– Что делать?

Сидор Артемович с минуту смотрел на эту суету.