Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 45 страниц)

4. Первый удар по врагу

В конце октября наступило похолодание. Вязкие болота покрылись твердой коркой, и открытые лужицы заблестели чистым, прозрачным льдом. Там, где стояла вода, грязь, стало возможно проходить в валенках, двигаться на лыжах. Легче стало совершать переходы на большие расстояния. Но теперь и противнику ничто не мешало организовать на нас облаву с танкетками, легкими танками и автобронемашинами. Но так только казалось. Оккупанты не представляли себе особенностей белорусских лесов и болот и не имели понятия о стойкости и упорстве нашего советского человека. Русский человек в этой войне показал не только храбрость, находчивость и беззаветную преданность своей партии и великому Сталину. Вместе с этим он показал и невиданную в мире выносливость. Оккупантов больше, чем нас, пугало наступление суровой зимы.

Уже выпал первый снег. А у нас еще не было ни запаса продовольствия, ни теплой одежды, ни землянок в лесу. Базироваться же в деревнях нельзя: люди мало обстреляны. Сражаться с противником в открытом бою с такими средствами мы не могли.

Вечером 25 октября я со всем отрядом вошел в хутор Нешково, к которому когда-то подходил с такой опаской и где едва не попал в руки карателей.

Представьте себе огромную низменность, простирающуюся перед вами на десятки квадратных километров, поросшую чахлыми сосенками, березняком, лозой. Кое-где на этой низине вкраплены песчаные островки, и на них бугрится лес. Растут там мачтовые сосны, ели, огромные дубы и клены, встречаются рябины в несколько обхватов. У основания этих гигантов – кустарники крушины, ольшаника, лозняка.

Помнится, в сорок втором году, ранней весной, у нас на одном из таких островков были лошади. Когда еще не протаял окончательно грунт подо мхом, мы решили переправить наших коней на соседний большой остров. По чистому моховому болоту хлопцы ехали на них верхами, а у самого острова на солнечном припеке грунт местами уже протаял. Одна из лошадей провалилась, и пока бойцы снимали с нее седло, у нее снаружи осталась только голова, а когда были срублены и поднесены слеги, то лошадь вся ушла в трясину. Только дикие кабаны и лоси проскакивают с одного острова на другой в любое время года без задержки, по своим собственным тропам.

В березинские болота «материк» врезался бесчисленными клиньями, полуостровками и возвышенностями. На одном – из таких клиньев и размещался хутор Нешково. Три деревенские бревенчатые избы средних размеров и два сарая, обнесенные плотным забором, – вот и все постройки хутора. До прихода гитлеровцев здесь помещалось отделение правления Верезинского государственного заповедника и проживало четыре семьи сторожей. Во дворе ходило несколько прирученных лосей. Они привыкли к людям настолько, что кормились с рук, как коровы. Когда я подходил к этому хутору с Васькой, то из леска с поленницы дров мы наблюдали, как эсэсовцы из карательного отряда в этом дворе развлекались с молодым лосем (два старых были уже вывезены ими на станцию железной дороги). Неподалеку от построек на песчаном островке хранились бурты картошки, предназначенной для подкормки диких свиней.

Единственная узенькая грунтовая дорога связывала этот кордон с деревнями Терешки и Великая Река.

Хотя мы заняли этот пункт без боя, «многочисленное» население не вышло к нам навстречу с хлебом и солью, но гордость наших бойцов и командиров была не меньше, чем при занятии крупного стратегического пункта противника.

В хуторе Нешково мы разместились для продолжительного отдыха. Молва о нас шла впереди, и к нам со всех сторон прибывали люди с просьбой зачислить в отряд.

Разведчики сообщили мне, что под самым хутором в лесу расположились бежавшие от немецкой расправы евреи и кое-кто из местных жителей. Прослышав о появлении сильного партизанского отряда, они, видимо, решили держаться к нам поближе. Было ясно, что о нас в ближайшее время станет известно в гестапо и противник не замедлит выслать карательную экспедицию. Меня это беспокоило. Большинство бойцов в отряде были необстрелянные люди, недостаточно дисциплинированные. Оружие имелось, но плохо обстояло с боеприпасами. Пулеметы – а их у нас уже было пятнадцать ручных и один станковый – часто отказывали из-за негодных патронов.

Мы начали усиленную подготовку к боевым действиям, Я решил прежде всего тщательно обследовать окрестности и с этой целью выехал с разведкой из Нешкова. Углубившись в лес, мы сразу же наткнулись на большой еврейский лагерь. Люди ютились в наспех оборудованных шалашах и землянках, оборванные, голодные: были здесь и беременные женщины, были старухи, старики и детишки. Все высыпали нам навстречу. Они не знали, что мы не сможем их спасти, и ждали какого-то чуда. Хоть и тяжело было, но я сказал людям правду: у нас лишь небольшой подвижной отряд, и семьям следовать за нами нельзя. Обещал прислать голодающему лагерю хлеба и мяса и посоветовал всем уходить на зиму дальше, в глубь леса. Со мною могли пойти только люди, способные носить оружие и готовые отдать жизнь на борьбу с врагом. Несколько мужчин присоединились к нашему отряду.

– А знаете, товарищ начальник, – обратилась ко мне молодая женщина, до сих пор молча слушавшая наши разговоры, – здесь есть целый отряд, человек тридцать. У них командиром старший лейтенант Басманов, они бы вам наверняка пригодились. Хорошие ребята, боевые.

Как я мечтал о встрече с Басмановым во время своих одиноких блужданий!

– Что же, – ответил я, – скажите ему, коли встретите, что я хотел бы с ним повидаться.

– Як нему схожу, нарочно схожу, – сказала женщина, – только вы потом меня с собой возьмите воевать. У меня с фашистами особые счеты есть. Возьмете?

– Возьму, – пообещал я и вспомнил свой разговор с Садовским: не все бежали в лес только спасаться, некоторые были готовы бить врага.

Наутро Басманов был уже у меня. Мы договорились с ним, что он со своими людьми присоединится ко мне. Ближайшая наша задача – устройство зимнего лагеря. Решили, что основную базу мой отряд будет строить в дремучем бору между Нешковом и Терешками, а Басманов со своими людьми близ озера Палик достроит свой зимний лагерь, и он будет служить нам запасной базой. Стоял этот лагерь на островке, и добираться к нему можно было только на лодках. Там раненые и больные находились бы в большей безопасности. Там же в случае разгрома основной базы мог укрыться и весь отряд.

Рассчитав с возможной точностью все сроки строительных работ, мы расстались с Басмановым, условившись о встрече через неделю.

* * *

Место для постройки базы мы выбрали по медвежьим следам, потому что медведь всегда роет берлогу в самой глухой чащобе, подальше от человеческого глаза. Бор был темный, густой, места высокие, для копки землянок удобные. В окрестных деревнях ребята добыли пилы и топоры, и работа закипела. В течение пяти дней были построены четыре землянки, баня и кухня, поставлены железные печки, застеклены окна. Радисты установили на прием одну из трех уцелевших радиостанций, и мы начали слушать сводки Совинформбюро.

Сводки не радовали. Они говорили о продвижении фашистов. Болью отдавалась в сердце знакомая фраза: «После упорных боев наши войска оставили…» Гитлеровская пропаганда старалась вовсю. О взятии Москвы они сообщали три раза. Оккупанты расписывали будущие парады на Красной площади, торжества и награды «победителям». «Так как Москва сильно минирована, – вещал роскошный бархатный баритон на чистейшем русском языке, – то, но мнению Берлина, работы по окончательному занятию азиатской столицы следует развернуть по завершении полного окружения Москвы. Этот час недалек…» Я с досадой выключал приемник: не было сил слушать дальше наглое бахвальство врага.

Зима в том году установилась рано. Снег лежал плотно. Морозы крепчали. Но теперь жильем мы были обеспечены, и наступление зимы нас больше не пугало. Надо было быстрее закалить людей в боевых схватках.

Шоссе, соединявшее города Лепель и Борисов, проходило поблизости от нашей базы. Немецкие автоколонны двигались по нему днем и ночью. Остановить движение по этой магистрали имело большое значение и для действий нашего отряда. Было решено подорвать мост через реку Эссу в деревне Годивля, в двенадцати километрах от города Лепеля. Мост этот был небольшой, всего тридцать восемь метров длины. Но глубокая и быстрая река Эсса с торфянистыми, заболоченными берегами исключала возможность переправы вброд, а постройка нового моста представляла большие трудности.

Положение с охраной моста нам было хорошо известно. Девять человек гитлеровской охраны жили в отдельном домике, недалеко от моста, и вели настолько беспечный образ жизни, что зачастую ложились спать, не выставляя часового на ночь.

Такое поведение фашистских солдат объяснялось тем, что мост находился в самой деревне, а деревня охранялась местным предателем по фамилии Мисник.

Завербованный гестапо, Мисник был назначен старостой деревни. Он добился назначения в деревню небольшой команды немецких солдат. Но беспокоился он при этом не столько об охране моста, сколько о защите собственной персоны. Назначенному старшим команды ефрейтору он говорил: «Вы, господин офицер, можете спать спокойно. Об охране моста я сам побеспокоюсь, мне все равно деревню-то охранять надо». Ефрейтор сначала слушал такие заверения белоруса с недоверием и нес службу по всем правилам. Однако скоро убедился, что деревня ночью патрулируется мужиками, и стал относиться к охране моста халатно.

Выполняя задание коменданта по очистке района от неблагонадежных людей, Мисник старался вовсю: выдавал советских активистов не только своей, но и окружающих деревень. Бойцы-окруженцы, пробиравшиеся на восток, огибали Годивлю на добрый десяток километров. Попасть на глаза этому негодяю было все равно, что попасть в руки гестапо. Одних он немедленно сдавал в комендатуру со своей характеристикой, других убивал сам в пути «при попытке к бегству».

Мисника боялись. Еще больше боялся сам Мисник. Часть местных активистов гитлеровцы расстреляли, некоторых угнали на каторжные работы в Германию, кое-кому удалось скрыться в лес. Оставшиеся мужчины подчинились Миснику, и он организовал с ними надежную охрану деревни. Выставляемые патрули он проверял сам и, боже упаси, если кто «прохлопает» появление постороннего человека.

В самогоне и продуктах для немецкой команды недостатка не было, а на всякий случай староста побеспокоился и о телефонной связи с лепельским гарнизоном.

Убедившись в своем благополучии, оккупанты перешли на санаторный режим.

Поэтому вся сложность операции по уничтожению моста заключалась в том, чтобы незаметно подойти к дому Мисника и захватить его. Только после этого можно было прервать телефонную связь с Лепелем и приступить к ликвидации фашистской охраны и моста.

Все эти данные нашей разведки и сообщения двух жителей деревни Годивля, находящихся в нашем отряде, были учтены, и план операции был продуман во всех деталях.

Выполнение операции я поручил Александру Шлыкову. В состав группы были включены неизменный спутник Шлыкова – Валентин Телегин, как лучший из минеров, житель деревни Годивля Степан Азаронок в качестве проводника и пятнадцать боевых ребят из десантников и окруженцев.

Темной ночью Шлыков со своими людьми перебрался через реку ниже деревни и подошел к ней со стороны Лепеля. Отряд разбился на три группы. Степан Азаронок и с ним три бойца направились к дому старосты. Другая группа из трех бойцов во главе с Десантником Серпионовым пошла уничтожать телефонную связь с Лепелем. Она же должна была следить за выходами из деревни и никого не пропускать в сторону города. Выждав немного, Шлыков с остальными бойцами незаметно подошел к хате, в которой размещалась охрана моста.

Пять гранат почти одновременно разорвались в помещении, где спали гитлеровцы. В ответ не раздалось ни одного выстрела. Два бойца через проемы в окнах прыгнули в дымящуюся хату, осветили ее фонариком. Фашисты оказались в большинстве перебитыми. Троих, очумевших от взрывов, пришлось пристрелить из пистолетов.

Покончив с охраной, Шлыков повел свою группу на мост. В это время подошли трое посланных к дому старосты и доложили, что Миснику удалось бежать. Злая собака подняла такой свирепый лай, что всегда настороженный предатель, очевидно, почувствовал приближение опасности и поспешил скрыться. Это значительно осложняло операцию. Надо было торопиться.

Телегин приступил к минированию свай, но сразу же обнаружилось, что толу на весь мост не хватит. Тогда бойцы бросились к расположенной поблизости смолокурне, и через каких-нибудь полчаса десяток бочек со смолой и скипидаром, приготовленных для отправки в Лепель, были расставлены на мосту. Телегин, закончив минирование, начал подводить к бочкам конец бикфордова шнура.

Наконец все было закончено. Оставалось только чиркнуть спичку, и середина моста взлетит на воздух, а остальное докончит огонь. Но надо было дожидаться товарищей, выделенных для уничтожения телефонной связи. Если мост подорвать – им придется перебираться через реку вплавь. А они почему-то задерживались.

Шлыков нервничал. Больше Шлыкова был расстроен своей неудачей Степан Азаронок. Предатель Мисник его перехитрил и успел скрыться. Это предвещало большие неприятности для многих из большой семьи Азаронков, остававшихся в деревне. Степан стоял в стороне, охладев ко всему, что происходило вокруг него, мрачно посматривая через перила моста в черную воду реки.

На дороге показались четыре человека.

– Стой! Кто идет? – окрикнул их постовой.

– Свои, – послышался знакомый голос.

Шлыков бросился навстречу.

– В чем дело? Почему вы так задержались? – спросил он у Серпионова.

– Да вот, какой-то гражданин бежал обочиной дороги по направлению к Лепелю. Мы его задержали, как было приказано, а когда повели сюда, он пытался улизнуть. Еле поймали. Назвался Гредюшкой Игнатом. Говорит, что местный. Сбежал будто из немецкого лагеря и обходил деревню, чтобы не напороться на патрулей старосты…

Бойцы обступили задержанного.

– Степан! – окликнул Шлыков Азаронка, по-прежнему смявшем у перил на мосту. – Иди-ка сюда. Ты вот этого гражданина Гредюшко не знаешь?

– Кого? – нехотя отозвался Степан и, точно пьяный, покачиваясь, медленно зашагал к неизвестному. Бойцы, державшие за руки приведенного человека, почувствовали, как он вздрогнул, услышав голос Степана, и рванулся, чтобы вырваться, но они удержали его.

Азаронок остановился, не доходя несколько шагов до задержанного, и на мгновение оцепенел. Винтовка выпала у него из рук, но в следующую секунду он прыгнул вперед, перескочив через винтовку, и судорожно вцепился в глотку опасному противнику.

– А-а!.. Ми-ис-ни-ик!! – гортанным голосом прохрипел он и, свалив свою жертву на землю, начал душить.

Он был страшен в этот момент, этот простой и обычно нерасторопный пожилой колхозник. Когда четыре крепких бойца оторвали его от Мисника и оттащили в сторону, он не сразу пришел в себя от ярости.

По просьбе всех бойцов Шлыков разрешил Степану собственноручно убить предателя. Азаронок это выполнил прямо здесь же, на середине заминированного моста.

Когда семнадцать человек перешли мост и удалились метров на семьдесят, восемнадцатый чиркнул спичку. Бочки со скипидаром, расставленные на мосту, вспыхнули, зашипел бикфордов шнур. Убедившись, что все в порядке, Телегин побежал за товарищами.

Через минуту под охваченным пламенем мостом раздался взрыв. Труп предателя вместе с обломками свай темным силуэтом метнулся в воздухе.

– Задание выполнено! Пошли! – сказал Шлыков и зашагал к лесу.

Группа была уже за деревней Веленщина, когда от горящего моста послышалась стрельба из винтовок и автоматов. Это гитлеровцы, подъезжая к месту взрыва, открыли стрельбу по местам, в которых могли быть партизанские засады.

Весь обратный путь Степан Азаронок шел в приподнятом настроении и даже пытался насвистывать мотивы песен белорусской колхозной молодежи.

Ребятам тоже было весело.

– Ну как, доволен, дядя Степан, что с Мисником покончил? – спросил Телегин.

– Знамо, доволен, милый! А то как же ты, сынок, думал? Ведь это пес бешеный, а не человек был. Он моего младшего брата выдал гестапо? Выдал! – задавал сам себе вопросы и сам же отвечал на них Азаронок. – Отца моего, древнего старика, избил? Избил! А ну-ка, если бы Мисник жив остался да узнал, что я на подрыве моста был? Да он бы тогда весь наш род истребил! А теперь что же? Теперь другое дело. Пока фашисты сами до всего дознаются, глядь, и конец им придет.

Когда группа вернулась в лагерь, я перед строем объявил благодарность Александру Шлыкову за успешное выполнение боевого задания, поблагодарил Телегина за изобретательность и находчивость, пожал руку и поздравил с успехом и Степана Азаронка. Колхозник хотел, видимо, что-то сказать, но только махнул рукой и отошел на свое место. Отряд был в возбужденном, радостном настроении. На несколько недель мы прервали движение неприятельских войск между двумя городами, и это вызывало у людей чувство удовлетворения и гордости.

Зарево над Годивлей полыхало всю ночь и было видно издалека. Теперь уже не приходилось сомневаться, что гестапо пришлет к нам «гостей». И хоть место у нас было дальнее и глухое, но «семейка» так разрослась, что ее ни в какой трущобе спрятать уже было нельзя. Каждый день для питания требовался хлеб и скот, каждый день шли к нам беглецы, окруженцы, крестьяне.

Каждый день к десантникам прибывали все новые пополнения из лесов и деревень и просили зачислить их в отряд, и, как мы ни маскировались, на снегу оставались тропы, указывающие путь к лагерю.

Здесь стоит рассказать о встрече с колхозным бригадиром Саннинского района, Витебской области, коммунистом Иваном Трофимовичем Рыжиком, с которым мы потом очень подружились.

– Иван Рыжик… Скрываюсь в лесу от немцев, – представился нам с Дубовым крестьянин лет сорока, среднего роста, улыбаясь одними умными серыми глазами. Широкие плечи, мускулистые руки, короткая развитая шея – говорили о большой физической силе, а резкие черты лица и острый, сосредоточенный взгляд – о волевом характере этого человека.

– Что же вам немцы не дают жить в деревне? – спросил новичка Дубов.

– Да как вам сказать? Они, может, и дадут жить тем, кто подчинится ихним фашистовским правилам, а только это такая же смерть, еще хуже… Они вот нашего предколхоза оставили на своем месте и подписку от него взяли, чтобы, значит, работать на них. Но этот тоже им не пособник. Ему пока податься некуда, и о народе он беспокоится, чтобы деревня не пострадала… Посовещались наши коммунисты с вашими ребятами и решили – остаться ему пока. Другое дело у меня. Два моих сына в армии, а старуха перед войной в Тамбов к дочке уехала. Один я, значит, остался. Председатель-то сначала не пускал, а потом говорит: «Ну, иди, а то еще не выдержишь, задушишь у себя в хате фрица, спалят деревню, проклятые, и людей погубят… А народ пока еще не подготовлен». Ну, вот так и отбыл я из деревни. От ваших-то ребят я тогда отбился и все в одиночку промышлял, пока к вам дороги не нащупал… Вот и партийный билет у меня с собой, – добавил Рыжик.

Дубов взял красную книжечку и начал внимательно перелистывать.

Мы и раньше слышали о нем и после встречи зачислили его в «нестроевую». Так у нас называлась группа в полтора десятка людей, умудренных жизненным опытом. Командиром группы был сержант Харитонов, а политруком – Дубов.

Об этих людях следует рассказать.

Самым старшим в этой группе был семидесятилетний дед Пахом, партизанский снайпер. Это был очень крепкий и выносливый старик, хитрый и ловкий воин, мастер на всякие «фокусы».

Пахом Митрич вступил в кандидаты партии на второй день Великой Отечественной войны. Старый и опытный охотник, он в лес явился со своим дробовиком.

Вначале над Пахомом многие смеялись:

– Что же ты таскаешь свою «стрельбу»? Чай, фашисты-то не куропатки.

Но дед терпеливо переносил насмешки и упорно не желал расставаться со своим дробовиком.

– Винтовка-то хороша на поле, а не в лесу, да когда пуль сколько хочешь… А из моей больше как два раза не выпалишь, и промашки из нее быть не может. Ежели бекасу на лету сбиваешь, так как же в человека не попасть? – заспорил один раз Пахом Митрич с молодым бойцом в землянке.

В словах старика много правды. Я слушал молча. Но парень горячился. Он за свою трехлинейку готов был с дедом хоть на кулаки. А когда старый партизан загнал парня в тупик, то против Пахома выступили другие.

– Дробовик, Пахом Митрич, хорош, слов нет, – начал один с хитринкой, издалека. – Вот ежели, к примеру, застать гитлеровцев в бане… и выпугнуть их оттуда голышом… А ежели немец попадется в шубе да в очках, так и стрелять незачем – мех спортишь.

Хлопцы дружно расхохотались.

Пахом Митрич рассердился и вышел.

На второй день он отпросился у своего командира на хутор, проведать земляка. А через два дня привел в лагерь двух пленных фашистов. На следующее утро он с бойцом-шофером пригнал добытый в бою мотоцикл с прицепом. Дня через три он повел на дорогу пять автоматчиков и посадил их в засаду, сам сел поудобнее в сторонке.

На этот раз попалась грузовая автомашина. Два гитлеровца ехали в кабине, третий сидел на ящиках в кузове. Шофер гнал машину с большой скоростью. Автоматчики не успели сделать и одного выстрела, как после дуплета, сделанного Митричем, машина полетела в канаву. Первый выстрел картечью Пахом Митрич сделал по стеклу, осколками стекла и картечью вывело из строя шофера и сидевшего рядом ефрейтора, вторым выстрелом был смертельно ранен автоматчик, сидевший поверх груза.

Так дед Пахом доказал, что наш советский патриот способен бить фашистских оккупантов даже дробовиком. Пахома Митрича прозвали снайпером и никогда больше не предлагали ему сменить свою «стрельбу» на другое оружие.

Самым молодым в группе «отцов» был командир этого подразделения, сержант Харитонов. Ему было тридцать лет. В подразделении насчитывалось восемнадцать человек, три подрывных пятерки и, как говорили, три человека на расход. Одну пятерку возглавлял Рыжик, другую – сибиряк Ермил Боровиков, «волосатый», как его звали за пренебрежение к бритве, третью – дед Пахом.

В отличие от других, эти группы вели общий счет сброшенных под откос гитлеровских эшелонов и захваченных трофеев. Подразделение использовалось на охране штаба и в целом составе никогда на боевые операции не отпускалось, но взаимная дружба и сплоченность среди стариков была изумительно крепкой.