Текст книги "Война в тылу врага"

Автор книги: Григорий Линьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 45 страниц)

– Ну, это другое дело, – с облегчением сказал председатель колхоза. – Ты тогда, отец, побудь здесь у меня, а я сам отвезу товарища на твоем коне. – И начал собираться.

Жена Попкова молча собрала на стол и предложила нам с дедом подкрепиться салом с ржаным хлебом, выпить по стакану свежего молока. Но я еще не чувствовал голода и от угощения отказался.

До намеченного в Москве пункта приземления моего отряда оставалось около сорока километров. Ночь была на исходе, на день я должен был уйти в лес. Я стремился во что бы то ни стало добраться к озеру, забывая об опасности. Мы попрощались с дедушкой Кондратом, условившись о дальнейших встречах. В моем активе появился еще один человек – патриот родины, непартийный коммунист, подпольщик.

Мы выехали. В пути Попков, то и дело понукая старую лошадь, сначала выспрашивал у меня: что да как? А затем, как-то сразу убедившись, кто я, или просто пошел на риск, начал мне рассказывать, где находятся гитлеровцы и как они себя ведут.

– Вот в соседнем селе, Таронковичах, – там теперь оккупанты волость устроили, бургомистром назначили Василенко. Не пойму я, что он за человек? Четыре брага у него в Красной Армии служат, и сам он средний командир запаса. А вот поди ж ты… Согласился в бургомистры. Да и человек-то вроде толковый, Правда, выпивает иногда много, и тогда ему лес ниже озими, а трезвый – парень хоть куда. – Так повествовал разговорившийся председатель колхоза, и мне стало казаться, что Попков, как и Зайцев, – честный советский человек, неспособный ни при каких обстоятельствах изменить своей родине.

На мой вопрос о председателе колхоза в деревне Ковалевичи, к которому мы ехали, Попков ответил:

– Свой парень, надежный, только очень осторожен – не то, что я. У него уж лишнего слова не вытянешь, нет. А так – ничего мужик, не подведет.

Председатель в Ковалевичах, со странной фамилией Муха, принял нас хорошо и быстро распорядился о назначении подводы, В разговоре он больше слушал, изредка бросал короткие фразы и почти не задавал вопросов. По отдельным замечаниям, умным и дельным, но весьма осторожным, я заключил, что Попков охарактеризовал своего коллегу верно.

Разговаривая с председателем и чувствуя в своих собеседниках прекрасные качества советских людей, я думал: «Вот они, руководители колхозной жизни, надежная опора партии на селе». На них смело можно было опереться в развертывании партизанских действий. Гитлеровцы, стремясь воспользоваться богатыми колхозными урожаями, видели в этих скромных людях незаменимых руководителей, способных обеспечить им продовольственные поставки, а иногда даже оставляли их на своих постах. Гестапо принимало все меры к тому, чтобы сделать из них послушных исполнителей воли гитлеровского командования, Но из этого ничего не выходило. Ни подписки – обязательства работать на немцев, ни запугивания и приманки врага не могли изменить этих людей. Но мне прежде всего нужно было собрать боевое ядро своих десантников.

Время было подходящее. Гитлеровцы только еще создавали на местах свой аппарат управления, вербуя к себе на службу уголовников и разный сброд. Все это надо было разрушить.

Сжатые на полях хлеба кое-где лежали в копнах и снопах, но во многих колхозах перевезены на тока. Однако под тем или иным предлогом обмолот затягивался повсюду. Бургомистры из крупных городов давали директивы: обмолотить урожай зерновых и вывезти на ссыпные пункты к станциям железных дорог. Но на местах не было окрепшей власти, способной проследить, заставить выполнить приказ. На полях зеленел неубранный картофель и капуста. Передовые армии врага продвинулись к востоку, по деревням изредка разъезжали интенданты и заготовители. В лесу еще совсем тепло, уютно.

Как многое надо сделать, как дорог каждый день! А я все еще был занят поисками своих людей, и это поглощало всю мою энергию и волю. Иногда как-то мимолетно возникала мысль о семье. Но забота о главном снова овладевала всеми думами. Родина заслоняла все.

5. По лесам и болотам

Въезжая рано утром в деревню Волотовка, я был уже совершенно спокоен и не хотел думать о, том, что на каждом шагу меня подстерегает смертельная опасность.

Решил зайти в крайнюю хату. Назвав себя полицейским, спросил, есть ли в деревне немцы и где живет председатель колхоза, две миловидные девушки ответили мне, что это и есть дом председателя и что сам он ушел с немцами на село собирать яйца. Роль полицейского осталась недоигранной. Через минуту, нахлестывая лошадь, мы неслись прочь от деревни.

Около густых зарослей ивняка я соскочил с телеги. До озера оставалось километров тридцать по прямой. Подгоняемый тревогой за своих людей, я решил пробираться туда пешком.

К полудню глухими тропами и болотами, по пояс мокрый, я вышел к реке Эссе. Теперь нужно было перейти через мост. В двух километрах за мостом проходило шоссе Лепель – Борисов. Было слышно, как по шоссе двигались фашистские машины. Подход к мосту оказался метров на сто открытым, да по ту сторону надо было итти до леса едва ли не столько же полем. В раздумье присел на опушке. Солнце пригревало, потянуло ко сну, но спать было нельзя. Я встряхнулся, приготовил маузер, гранаты и ровным, быстрым шагом вышел на дорогу.

Под ногами виднелись совсем свежие, четкие следы, отштампованные покрышками фашистских самоходов. Я вошел на мост, Вокруг – никого, но стук каблуков о доски настила звучал предательски громко.

Мост, открытое поле остались позади, я снова очутился в лесу. Километр-другой шел по мокрому бору, наконец выбрался на сухую, малоезженую лесную дорогу. Она вела в нужном мне направлении. Пошел по ней, сверяя свое местонахождение по карте. Дорога вела к деревне Аношки, вокруг нее расстилались поля, В деревне могли оказаться оккупанты, и обходить ее днем по открытой местности – значило рисковать жизнью.

Впереди на опушке мелькнула какая-то фигура. Я спрятался за дерево Хорошо одетый человек шел мимо меня, дымя папиросой, которую он держал, не вынимая, в зубах. Мне страшно захотелось курить.

Подпустив его на пять-семь метров, я окликнул из-за куста:

– Гражданин! – Человек вздрогнул от неожиданности и обернулся. Я спросил: – Скажите, что это за деревня, из которой вы идете, и есть ли там немцы?

– Впереди деревня Аношки, – ответил мне гражданин, но виду похожий на учителя, кооператора или счетовода колхоза. – Сейчас там остановилась кавалерийская часть из Лепеля, следует на Борисов.

– Откуда вам об этом известно?

Человек внимательно посмотрел на меня.

– Я только что заходил к бургомистру Горбачеву. У него был немецкий каптенармус, требовал овса для коней. Он и сказал.

– А кем же вы работаете у гитлеровцев?

– Я?.. – гражданин замялся, подыскивая слова для ответа.

Мне не требовалось подробных сведений о противнике, да и чего стоили бы ответы этого неизвестного?

– У вас есть папиросы, – прервал я его размышления. – Зажгите одну, положите на пень и идите своей дорогой. Только забудьте, что вы здесь встречались с каким-то вооруженным человеком, иначе вам не придется больше присутствовать при отпуске овса оккупантам.

Гражданин вынул портсигар и, выполнив мое приказание, быстро, не оглядываясь, ушел. Я взял дымящуюся папиросу. Это была вонючая немецкая сигаретка. Но и она показалась мне приятной. Жадно глотая табачный дым, я свернул в глубь леса.

Лес был дремучий, болотистый. Несколько часов я брел по колена в воде. День угасал, в лесу начало быстро темнеть, а болоту не было и конца. Вокруг меня зажглось множество светлячков. Они светились мягким зеленоватым светом, подобно отражению звезд в темной воде тенистого пруда. Эти волшебные огоньки заставили меня невольно содрогнуться при мысли о непроходимых, засасывающих трясинах. Попади я в такую трясину, выбраться из нее у меня не хватило бы сил… Я шел часа четыре в темноте по компасу, болоту не было конца. Наконец я перешел шоссейную дорогу, километра два прошел по опушке и в темноте ступил на полупрогнивший деревянный настил, петляя ногами, словно пьяный, добрел до деревни Стайск. Это было предпоследнее селение перед озером Домжарицкое. Здесь уже было почти безопасно. «Гитлеровцы вряд ли забрались в такие трущобы», – думал я.

Вся деревня тонула во мраке, только в окне одной из крайних изб играли красноватые отблески пламени, – должно быть, хозяйка топила печь. Я подошел к окну и постучал. Вышла пожилая женщина.

– Немцы в деревне есть? – обратился я к ней с обычным в те дни для меня вопросом.

– Нету, милый, нет, – ответила хозяйка, вглядываясь в меня.

Ухватившись рукой за плетень, я почти висел на нем, – ноги подламывались от усталости.

– Да ты заходи, заходи в хату-то, – проговорила женщина. Взяв меня под руку, она помогла мне подняться на крыльцо и распахнула дверь в хату. – Ишь притомился-то как! Ну, проходи вот сюда, садись-ка!

Я шагнул через порог, ноги мои подкосились, и я тяжело грохнулся на подставленную хозяйкой скамейку. В сумраке хаты я рассмотрел двух молодых женщин, девочку-подростка и мальчика лет четырех. Старик-хозяин сидел на лавке.

– А ну-ка, отец, зажги лампу, – попросил я.

Мне нужно было взглянуть на карту.

– Нельзя, товарищ дорогой, – сердито ответил дед, – власти не дозволяют.

– Ты что же, гитлеровским властям подчиняешься? – крикнул я, все еще сидя у порога.

Старик, что-то бормоча, зашаркал спичкой о коробок.

– Немедленно запряги лошадь, повезешь меня на хутор Красная Лука, – решительно сказал я.

– Что ты, товарищ, эдакую даль разве можно в ночь тащиться!

– Да какая ж тут даль? – вступилась старуха. – До Красной Луки рукой подать.

Не доверяя никому, я подошел к лампе и, вычислив по карте расстояние с точностью до ста метров, заявил хозяину, что он меня обманывает.

– Обманывает, милый, обманывает, лентяй старый, – подтвердила старуха.

– Десять минут сроку – и чтоб подвода была готова! – приказал я.

Старик бросился во двор, старуха – к печке: Не прошло и пяти минут, как я сидел за столом, окруженный наперебой угощавшими меня женщинами. Горячая картошка приятно обжигала рот. Молоко было свежим и сладким. Старик гремел во дворе телегой.

– Н-но, балуй! – ворчал он на лошадь. – Невоенная, приказу не понимаешь, дура!

Молодые женщины были услужливы, но молчаливы. Старуха же говорила без умолку и с первых же слов не преминула сообщить, что фамилия им Жерносеки, что две молодки – ее снохи, мальчик – внучек, а девочка – последышек.

– Ты, милый, не сумлевайся, – говорила она ласково, – у нас с тобой худа не приключится: когда надо, то и приходи, поаккуратнее только, чтобы народ не видел. А то ведь всякие люди бывают. – Она рассказала, что старший сын ее до немцев был председателем колхоза в деревне Рудня, а теперь в Стайске бригадиром. – В Рудню фашисты чуть не каждый день наезжают и полиция тоже. И к нам иногда заглядывают, однако ночевать тут опасаются. На Красной Луке всего два семейства живет, народ хороший!

Старик вернулся весь в поту от непривычной спешки. Я пошарил в карманах, достал каким-то чудом уцелевшие два куска сахару и отдал их детям. Хозяйка помогла мне доплестись до подводы. Поблагодарив ее коснеющим языком, я пластом свалился в телегу.

Пока телега подпрыгивала на бревенчатых кладках вблизи деревни, я бодрствовал, но как только мы въехали в дремучий лес, все сместилось в моем сознании. Я бредил с открытыми глазами. Лес казался мне населенным партизанами. Ночные крики птиц я принимал за сигналы и пытался отвечать на них свистом. Старик опасливо поворачивался ко мне, заводил разговор, стараясь вернуть меня к действительности. Внезапно лошадь стала.

– Приехали.

Я недоверчиво оглянулся. Посреди полянки высилась большая изба, в ней светился огонек. Старик вызвал из хаты молодого мужчину, и вдвоем они взяли меня под руки, ввели в хату и усадили на лавку. Прямо передо мной выступала из темноты большая беленая печь, дальше все тонуло во мраке. Какие-то мужчины и женщины появлялись из этого мрака, разглядывали меня и снова исчезали. Мне чудилось, что все они партизаны, и я спросил: нет ли кого у них из людей, подобных мне Люди молча и, как я понял, значительно переглянулись. Я попросил помочь мне взобраться на печку; чьи-то ловкие руки быстро постлали постель, кто-то подсадил меня. Последнее, что мелькнуло в сознании, – сунуть маузер под подушку.

Когда я проснулся, было уже почти совсем светло. Голова была ясная, тело легкое. Вся сложность моего положения возникла передо мной совершенно отчетливо. Мне стало очевидно, что мои люди еще не могли прибыть сюда, но надежда встретить их никогда еще не была так сильна, как в это утро.

Здоровый и бодрый, я легко спрыгнул с печки и попросил умыться Человек пять окружило меня да вдвое больше высыпало из другой половины хаты. Мужчин среди них было только двое, остальные – женщины, подростки, дети мал мала меньше. Мне наперебой бросились подавать воду, накрыли стол, притащили кипящий самовар. Я вспомнил, что у меня осталось пол-плитки шоколаду, нашел его и разделил детям. Ребятишки облепили меня со всех сторон. Впервые со времени приземления я позавтракал честь – честью, спокойно, за столом. Горячая картошка и свежий ржаной хлеб показались мне необычайно вкусными. После завтрака все, семьей, весело провожали меня в дорогу, совали мне в рюкзак хлеб и картошку, желали доброго пути. Я их благодарил за проявленные ко мне заботу и содействие. Они были рады случаю встретиться с человеком из Москвы, гордились тем доверием, которое я им оказал.

Один из двух мужчин-хозяев, Андрей Кулундук, взялся проводить меня. Мне понравились его открытое лицо и внимательный взгляд. Мы с ним пошли потихоньку лесом, минут через двадцать я предложил ему присесть покурить. Опустившись на корточки и истово раскуривая цыгарку, он мне рассказал о Березинском охотничьем заповеднике, в котором мы находились, о самом себе и своем товарище – сторожах заповедника. Сообщил, что гитлеровцы уже два раза вызывали его в волость – выспрашивали о партизанах.

– Вы не опасайтесь, я вас не подведу, – сказал при этом Андрей, посмотрев мне прямо в глаза, и я подумал: «Наш человек». – А вот в разговоре вам надо бы и поосторожнее быть, – сказал он тихо, словно стесняясь делать мне такое замечание.

Я и сам чувствовал себя неловко за вчерашнее свое состояние, но объяснять причины не хотел, а сказал только, что это был случай исключительный и больше он не повторится.

– Мне уж теперь и самому ясно. Вижу, что вы за человек, – признался Андрей и совсем смутился. – Мы ведь сразу-то не сообразили, а потом все поняли.

Жизнь научила меня ценить людей не по внешности и не по положению, а по искренности и прямоте. Я смело спросил Андрея, не видал ли он в этих местах людей вроде меня.

– Нет, – ответил он. – А коли появятся – меня не минуют.

Только потом я убедился, что в том лесу по утрам слышен человеческий голос на километры. Звук топора, дым костра, даже запах нельзя было укрыть от лесников. Мы распрощались, и я направился к условленным пунктам сбора. Теперь мне было ясно, что мои люди раньше меня не могли сюда попасть потому, что остальные машины летели позади флагманского самолета. А когда началась выброска, то на обратный путь оставалось темного времени всего лишь два часа.

* * *

Я шел лесом.

Места кругом были поистине прекрасные. Высокие, не в обхват сосны уходили верхушками в бездонное небо. Под ними стелились мягкие мхи. Как любил я прежде бродить среди дикой природы! Теперь одиночество давило меня многопудовым грузом, День выдался солнечный и на редкость тихий. На песчаных тропах отчетливо виднелись отпечатки лап лесных птиц и зверей. И ни малейших признаков человека! Все же я вынул манок и дал условленный сигнал, но только шорох крыльев встревоженных птиц да эхо были мне безрадостным ответом.

Вышел на заброшенный хутор. Постройки зияли пустыми проемами окон. Здесь можно было устроить зимовку для отряда, но я отогнал эти праздные мысли: ведь людей со мною не было, и найду ли я их? – об этом можно было только гадать. Подал сигнал свистком рябчика Мне ответили из кустарника двумя свистками, Измученный бесплодными поисками, я не поверил себе. Подумал, что это обман слуха. Дал еще свисток, мне ответили три, Сомнений больше не было: здесь мои люди! Не задумываясь, я бросился в кустарник, Там не оказалось никого. Я повторил сигнал. Позади меня раздались два свистка. Бросился назад, но и там никого не было Теряя голову, свистнул еще и услышал в ответ три свистка с соседнего дерева. Поднял глаза: на суку сидела маленькая серая птичка величиной с воробья и, скосив голову, как бы прислушиваясь, смотрела на меня черными бусинками глаз. От горечи обиды у меня захолодело сердце. Я зашел в густой ельничек и прилег. Хотелось поразмыслить, что делать дальше. «Может быть, мне остаться здесь и ждать? По ночам разводить костры – давать сигналы нашим самолетам. В Москве ведь знают эту точку сбора. Может быть, прилетят… А если нет? И буду здесь сидеть один в бездействии…»– пронеслось у меня в голове. Я поднялся и зашагал на восток лесом, поближе к местам выброски…

Так я бродил по лесам и болотам – обросший, грязный, мокрый и голодный, И который уж день – счет потерял… Спал в стогах, зарывшись в сено, или, вспугнув зайца, устраивался на его лежке, зная из практики, что заяц выбирает себе место там, где человек бывает очень редко. Далеко обходил деревни, занятые гитлеровцами. Но однажды не было сил кружить, и я прошел при свете первых лучей солнца деревенской улицей. Со стен и заборов, с каждого фашистского плаката на меня глядели отвратительные рожи гитлеровцев, Я шел и думал: не окликнул бы кто, не остановили бы!

Хотелось взглянуть на людей, подавленных нашествием врага, с ними мне предстояло работать, Но улица в этот час была пустынной. Как я узнал потом, это была деревня Рудия, в которой гитлеровцы бывали каждый день.

Сколько раз в эти дни я возвращался к одной и той же тревожной думе: найду ли своих людей до наступления зимы? И надолго ли хватит моих сил и нервов на эти ночные блуждания и одиночество? Я вспомнил, как добивался отправки меня в тыл врага. О своем плане добиваться вылета за линию фронта я ни с кем в институте не разговаривал, чтобы не выслушивать возражений против окончательно принятого мной решения, Обычно мне не легко отказаться от того, что я задумал и решил, даже в том случае, когда пересмотреть решение было бы целесообразно. А когда сделаешь что-нибудь, то видишь – сделать можно было лучше и быстрей.

А нервы были напряжены до предела. В какую-то ночь своих скитаний, перед рассветом, я выбрался из одной деревни, так и не решившись постучать в какую-нибудь хату и попросить пищи. Подойдя к опушке леса, я услышал за собой равномерный топот лошадей, Так ходят иноходцы под опытными всадниками. «Кавалеристы!» – было первой мыслью Но откуда они могли взяться в такой глуши в такую пору? Я отошел в сторонку от дороги и залег в ложбинке. В нескольких метрах от меня проплыли две тени. Это была пара лосей. Я тихонько шикнул. Животные ринулись в чащу и исчезли.

Светало, А я не знал, где нахожусь. Решив не доводить себя до изнурения, я уже начал было присматривать местечко, где можно было бы часок-другой отдохнуть, когда со стороны Лепеля до меня донесся грохот взрыва, от которого дрогнула почва, За ним последовали более слабые взрывы, в одиночку и нестройными очередями, наподобие боевой стрельбы зенитных орудий. Что могли означать эти взрывы здесь, в глухом тылу? По-видимому, горел артиллерийский склад. Может быть, он подожжен советским человеком? От этой догадки стало легче на душе. Я выбрал место, в котором в куче лежало несколько сваленных буреломом елей, и, укрывшись под их ветвистыми вершинами, уснул.

Проснулся часа через три, – взрывы, хотя и более редкие, еще продолжались Думая о своих людях, – ведь склад могли подорвать и они, – пошел дальше. День был пасмурный, дул сильный ветер. Я шел редким кустарником, погруженный в свои мысли, почти не глядя вперед. Внезапно, словно кто-то толкнул меня в грудь, остановился. Впереди, сквозь кусты, на дороге виднелось какое-то колесо. Это могла быть разбитая машина, которых там много стояло по обочинам дорог. Я присел и стал рассматривать машину сквозь ветви куста. Передо мной стоял немецкий военный мотоцикл с прицепом. На нем был пулемет. Один солдат возился, отвинчивая баллон, другой стоял у сосны рядом с мотоциклом. Все вскипело во мне: впервые я увидел врага так близко, в каких-нибудь двух десятках шагов от себя. Я вынул маузер и взял на мушку стоявшего у сосны. Стрелять или воздержаться? Минута колебания – и я опустил оружие: партия послала меня не для таких пустяков. Я должен найти своих людей и повести их на большие дела.

Прямо за дорогой начинался густой лес. Я поднялся, взял несколько вправо, стремительно перебежал дорогу и углубился в чащу леса.