Текст книги "Путь эльдар: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: Гэв Торп

Соавторы: Уильям Кинг,Роб Сандерс,Гай Хейли,Джордж Манн,Мэтью Фаррер,Джо Паррино,Брэнден Кэмпбелл,Энди Чемберс,Грэм Лион,Себастьян Кассем Гото
сообщить о нарушении

Текущая страница: 97 (всего у книги 129 страниц)

– Даже в Комморре встречается истина. Эта слеза была пролита над Наимашаментом.

Это название означало «Мир мерцающих водопадов».

– Я о нем не слыхал, – признался Колидаран. Камень стал теплее, но от его прикосновения или от какой-то внутренней энергии – это он сказать не мог.

– Неважно. Посмотри на камень. Он станет частью тебя. Узри его. Услышь его. Обоняй его. Ощути его.

– Обонять его? – Колидаран усмехнулся, с сомнением поднял его к своему носу и ничего не почувствовал. – Камень ничем не пахнет.

– Открой чувства своему духу, ибо он есть то, что ты должен отыскать. Чувствуй камень не так, как он есть, а так, каким он будет.

Раздосадованный Колидаран снова принюхался, закрыв глаза, чтобы сфокусироваться на чувстве обоняния. И снова он поначалу ничего не почуял. Когда он уже собирался сдаться, его ноздри уловили запах, который ни с чем нельзя было спутать – аромат свежей крови. Колидаран вдохнул его, и до ушей донесся отдаленный звук, крики боли и лязг сталкивающихся мечей. Воспоминание о битве заставило его задрожать. Камень духа стал теплее, а потом запульсировал.

От изумления он едва не выронил камень.

Когда он открыл глаза, то обнаружил, что остался в комнате один, при сумеречном свете приглушенных ламп. Колидаран не знал, прошел ли миг или целая эпоха, но камень по-прежнему лежал в руке, тихо подрагивая в пальцах.

Колидаран пересек комнату и лег на одну из скамей. Все вокруг казалось слегка расплывчатым, как во сне, расфокусированным. Положив голову на неподатливое сиденье, он приобрел ощущение прочности, твердой реальности. Он закрыл глаза, поднес камень духа к груди и положил на него руки, одна на другую.

Запах крови вернулся, сильнее, чем прежде. Шум битвы и оружия перерос в грохот. Камень духа стал быстро пульсировать, и его сердце забилось под стать ему.

Первое воспоминание – не более чем вспышка. Цепной меч бьет его сбоку в голову. Его наполняет ужас, вырывающий из груди сердце и замораживающий разум. Смерть неизбежна. Голод поглощает его, сжигает его существование изнутри, как огонь, расползающийся по бумаге, после которого остается лишь пепел проклятья.

Еще одно сражение. Люди кричат, когда инкубы врываются в их лачугу. Он, идущий во главе атаки, срубает голову первой женщине и выпускает кишки второй. Слишком старые и слабые, чтобы иметь ценность для иерарха, желающего набрать пленников для бойцовских арен. Детей оставляют для кабалитов, которые идут следом за воинами храма. Взрослый мужчина в замасленных одеждах рабочего пытается ударить его по голове громоздким металлическим инструментом. Он уклоняется от медлительного взмаха, и лезвие клэйва перерубает запястье мужчины. Рукоять врезается в горло человека, тот падает на пол, задыхается, хватает ртом воздух. Бронированный сапог опускается ему на висок, прекращая хрипы.

Инкубы продают свои умения другим, преследующим свои цели, но порабощение без убийства не приносит удовлетворения. Он хочет видеть алые брызги, знак быстрого и эффективного убийства. Он хочет лицезреть тот миг, когда жизнь становится смертью, когда одушевленное становится бездушным. Эта битва пуста, и лишь паника людей ненадолго утихомиривает гложущее ощущение в основании черепа.

Один нашел мудреный на вид пистолет и стреляет. Крупная металлическая пуля рикошетит от его доспехов и врезается в низкий, грубо оштукатуренный потолок, выбивая дождь пыли. Человек поспешно перезаряжается – раскрывает затвор пистолета, шарит неуклюжими руками в карманах в поисках снарядов.

Он хочет убивать. Мужчина вооружен, это будет оправдано. Он сдерживается, его кровожадный дух беснуется, столкнувшись с холодным, функциональным рассудком, который превращает смертельный удар во взмах, сбивающий мужчину с ног. Пистолет вылетает из его хватки. Держа клэйв одной рукой, он активирует пускатель режущей сети, прикрепленный к предплечью. Льнущие к телу шипастые щупальца обвивают поднявшегося на четвереньки человека. Добыча пытается вырваться на свободу, но движения только заставляют сеть сжиматься туже, и вскоре в плоть мужчины врезаются шипы с парализующими токсинами. Тот падает и замирает, лишь чтобы не ощутить еще более сильную боль.

Он движется по дому дальше, но добычи там больше нет. Разочарованный, он разбивает окно в задней части жилища и выбирается в переулок. Наверху, по ночному небу, начинает расползаться пелена дыма и застилает собой звезды.

Воспоминания сменяются все быстрее и быстрее: старые сражения, полночные рейды. Его жизнь омыта кровью, полна жизней, пресеченных под симфонию трескучих клинков, ломающихся костей и стремительно обрывающихся криков. Они идут так быстро, что становятся размытой полосой, тошнотворным стробоскопом насилия и кровопролития.

Натрикх расслабилась и обращает больше внимания на Асанакита, чем на него. Асанакит в последнее время ведет себя слишком заметно: ходит туда-сюда, словно животное в клетке, и следит за каждым движением своих хозяев-инкубов изголодавшимися глазами. Натрикх поворачивается к нему спиной, чтобы держать под присмотром Асанакита, в то время как другой послушник полирует трофейные знаки, свисающие с потолка на полосках выделанной кожи чужих.

Он атакует и использует этот миг уязвимости, чтобы вогнать костяной шип под правое колено Натрикх. Точно так, как он планировал, пока затачивал краденую бедренную кость в своей келье, пока думал, мечтал и терпеливо выжидал – ноги Натрикх подгибаются. Он мгновенно вжимает руку между нагрудником и шлемом инкубы, плотно стискивая ее горло. Свободной рукой он перехватывает рукоять клэйва, когда Натрикх пытается ударить им через плечо. Пинок в раненую ногу заставляет ее упасть, и он, изогнувшись, выкручивает оружие из ее рук, продолжая стискивать руку на горле.

Он дергает ее голову вбок, чувствует, как трещат позвонки, как ломается трахея. Отпустив тело, он отступает на шаг, чтобы посмотреть, как она умирает. Краем глаза он видит, как Асанакит шагает вперед, но слишком поздно – острие клэйва поднимается перед ним, и другой послушник отступает обратно в тени.

Царапая пальцами каменный пол, Натрикх пытается подползти к нему, хватая ртом воздух и хрипя под шлемом, но ее конечности слишком слабы и дрожат от повреждений позвоночника.

Слишком долго. Хотя волна отчаяния, которая истекает из побежденной инкубы, подобна ласковому прохладному ветерку, который успокаивает голод внутри, он жаждет увидеть это мгновение смерти. Как бы нехотя поведя клэйвом, он вскрывает артерию сбоку на шее Натрикх и смотрит, как густая кровь изливается на пол, который он протирал всего какие-то мгновения назад.

Он триумфально поднимает клэйв над головой. Он больше не будет мыть полы. Он – убийца. Он – инкуб.

Арчатые ворота выглядят угрожающе, но не страшнее, чем те препятствия, которые он уже преодолел. За ними – убежище. Древние руны над вратами для него ничего не значат, он не умеет ни читать, ни писать. Однако в других украшениях, в клинках, языках пламени и горящих черепах, есть нечто, дающее ясно понять: убежище ему здесь так просто не дадут.

Он переступает порог, чувствуя, как болит живот, как голод грызет и скручивает его, словно кислота в жилах.

На миг его поглощает тьма, и он идет дальше. Еще через три шага он заставляет себя выйти на широкий двор. Перед ним появляются трое юнцов в мантиях с капюшонами.

– Тебе здесь не рады, – говорит один.

– Это чертог боли, – говорит другой.

– Повернись и уйди, – говорит третий.

– Нет, – выдавливает он шепотом сквозь потрескавшиеся губы. Его язык и десны сухи, как пепел.

Он ничего не может сделать, когда кулаки и ступни прибивают его к земле, колотят его тело, оставляют кровоподтеки и переломы. Чтобы это прекратилось, надо лишь уползти обратно через арку.

Он не может. Он не станет.

Избиение прекращается после вечности боли, от которой мутится разум.

На него падает тень, он поднимает взгляд и видит клэйвекса – женщину с обнаженными клинками. Она улыбается, ее выражение лица страшнее, чем все виденное им прежде. Она отступает в сторону и показывает одним из своих полуклэйвов на дверь по ту сторону двора, молчаливо приветствуя его.

Голод, гложущий желудок – ничто по сравнению с бездной, раздирающей его дух, но он должен есть. Мимо, побулькивая, текут медлительные воды Кхаидес, сворачиваясь в омуты под опорами моста. Из темноты он видит, как то, что ему нужно, плывет по течению. Оно цепляется за леску, которую он натянул под пролетом, и медленно поворачивается в воде, пока, наконец, не останавливается, упершись в одну из изукрашенных колонн, на которых стоит мост.

Он ждет, наблюдая за тьмой не только глазами, но и слухом и обонянием. В этих местах нередко встречаются ур-гули.

Но там ничего нет. Он украдкой выбирается из своего логова и выволакивает труп из воды. Хорошее тело. Человеческое, отмеченное плетью и клеймом, выброшенное с высоких башен над черной рекой. Он не может разжечь костер, чтобы приготовить его – это привлечет внимание, и он слишком изголодался, чтобы унести тело в более безопасное укрытие.

Он вонзает зубы в сырую плоть.

И, наконец, одна-единственная живая картина, глубоко высеченная в его памяти и погребенная под таким слоем крови и боли, что она никогда прежде не выходила на поверхность.

Над ним стоит его мать, вогнав свой нож в пасть вставшего на дыбы ур-гуля. Обонятельные отверстия твари раздуваются, темная жидкость ручьем течет по бледной коже женщины. Из спины матери, как мечи, торчат три когтя, и из ран на него брызжет ее кровь.

С этого момента начинается страх. С этого момента в его сущности открывается пропасть, в которой виден поджидающий его рок. Смерть. Проклятье.

Но это не ново для него, ибо он был приговорен в тот же миг, как родился.

С воспоминанием приходит жуткое ощущение, даже хуже, чем духовный голод, который преследовал его всю жизнь. Оно как тысяча кинжалов в мозгу, тысяча бритвенных лезвий, разрезающих мысли, тысяча отвратительных деяний, отражающихся в каждом сверкающем клинке.

Отчаяние. Ненависть. Гнев. Похоть. Все это смывается прочь, когда жизнь истекает из ран, и ее заменяет мучительная боль.

Вина.

Его ослепляет яркий белый свет. Кинжалы превращаются в осколки хрусталя в его душе, и их прикосновение – словно ледяные просторы космоса.

Как целитель, выводящий яд, хрустальные осколки вбирают в себя вину и боль. И страх.

Но боль слишком велика. Он потерян. Без голода, без ужаса, он – ничто. Он не хочет исчезнуть, но хрустальные крюки, впившиеся в его сущность, не отпускают его. Словно режущая сеть, они сжимаются тем сильнее, чем больше он борется.

Он останавливается, собирая всю силу для одного последнего рывка, чтобы отделаться от ужасающих когтей, раздирающих его на части. И в это мгновение он обретает ясность. Есть не только война, ненависть и боль. Есть и покой.

Он должен ему сдаться.

За всю свою жестокую жизнь он ни разу не сдавался. Жить – значит бороться, существовать – значит страдать. Он не может поддаться, но должен.

Он чувствует скорбь. Скорбь столь глубокую, что в ней тонут миры. Слезы Иши, что падают дождем на обреченную цивилизацию. Богиня оплакивает утрату целой расы, своих детей, затянутых в ад их собственной алчностью, страстями и себялюбием.

В тот миг он понимает. Он знает, почему самка-рабыня отдала свою жизнь ради скулящего младенца, от которого больше проблем, чем пользы. Он знает, почему кровь никогда не утолит голод и почему боль никогда не лишит жала его погибель.

И тогда он сдается, он отпускает свой разум, дает своему духу наконец взмыть к свету, позволяет себе отказаться от борьбы. Он окончательно капитулирует, доверяясь любви матери и богини.

Открыв глаза, Колидаран увидел, что комната снова наполнена светом.

Камень на его груди был теплым на ощупь и полнился насыщенной синевой, которая плавно переливалась в такт биению сердца. И потом он почувствовал это – или, вернее, не почувствовал. Пустота, голод и боль исчезли.

Он прижал к себе камень духа, словно ребенка, и заплакал.

Когда Шиладуриль вернулась, Колидаран сидел и держал камень духа на коленях, завороженный его постоянно меняющимися узорами. Он был поглощен мыслью о том, что этот камень способен защитить его от голода, от проклятья эльдаров.

– Я вижу, ты здоров телом и духом, – сказала ясновидица.

– И зрение не обманывает тебя.

– Как ты себя чувствуешь?

Колидарану пришлось на миг задуматься.

– Я всем доволен, но странно неспокоен.

– Перерождение – только начало нового путеществия. То, что мы практикуем с детства – контроль над памятью и эмоциями, вырабатывание дисциплины и порядка – тебе придется этому учиться. Но начало положено.

Ясновидица села рядом с Колидараном и передала ему серебряную брошь, в центре которой была оправа для камня духа. Он молча принял подарок, вставил камень на место и приколол брошь на грудь своего одеяния.

– Отсюда ты пойдешь в храм Скрытой Смерти, где будешь обучаться у Кенайната, как побороть свою ненависть и гнев. Когда ты шагнешь на Путь, то станешь истинным сыном искусственного мира, и твоя жизнь начнется сначала и будет обновляться с каждым новым Путем, который ты пройдешь, – провидица пристально посотрела на него. – Твоя прежняя жизнь минула, и с ней ушло твое комморрское имя. Тот, кем ты был, исчез. Тебе нужно имя, под которым ты будешь известен на Алаитоке.

Он уже размышлял над этим. Колидаран был совсем другой личностью, созданием из его воспоминаний, хотя у них и было общее прошлое. Однако в нем сохранилась какая-то доля комморритской любви к иронии, которая и повлияла на его выбор. Он слышал, как Нароами несколько раз использовала это слово, пока он выздоравливал. Оно значило «дух на ветру», и так жители искусственных миров называли тех, кто умер без камня души, который мог бы уберечь их.

– Меня будут звать Бехарет, – сказал он.

Кенайнат высказался предельно ясно: Бехарет не должен был покидать храм Скрытой Смерти. Пока бывший инкуб не научится правильно носить свою «боевую маску», его будут считать угрозой для обитателей искусственного мира. Точно так же ему следовало соблюдать молчание даже с теми, кто принадлежал Скрытой Смерти. Он много общался с Шиладуриль на эту тему, но та оставалась непреклонна. Если его история станет известна многим, то алаитокаи больше не станут его принимать, несмотря на всю приписываемую им терпимость и любовь к гармонии.

Ему пока сложно было думать о себе как об одном из алаитокаи. Их жизнь и концепция Пути были так непривычны. Однако он был рожден заново, ему подарили возможность начать все сначала, какой удостаивались немногие. Его воспоминания и кровавое прошлое, которые он так долго игнорировал, никуда не делись, но возрождение смыло всякую связь с ними. Когда он погружался в глубины памяти, то как будто смотрел на кого-то другого, видел иного уличного оборванца, который выбрался из грязи, чтобы стать свирепым убийцей.

Эта диссоциация была неполной, как его и предупреждали. Гнев и ненависть, те чувства, что сформировали Колидарана, по-прежнему вели Бехарета, хотя отстраненность теперь позволяла ему видеть, как они влияли на его дух и какое губительное воздействие на него оказывали.

Однако эти эмоции все же имели определенную пользу, и когда храм Скрытой Смерти призвали на войну, Бехарета призвали вместе с остальными. И так он снова оказался в гуще распри и смерти. Облаченный в новые доспехи, он теперь охотился в галереях человеческого корабля, убивая всех на своем пути, как он делал бесчисленно много раз прежде. Теперь он сражался плечом к плечу с Кенайнатом и Скрытой Смертью, как член команды, а не группы индивидов, и ему нравилось разделять с ними убийство.

Казалось странным орудовать цепным мечом и пистолетом Жалящего Скорпиона вместо клэйва, но многие уроки боевого искусства, полученные от Кенайната, перекликались с теми, которые он узнал от Наремун: быстрая атака, стремительное убийство; превосходство за счет финтов и введения в заблуждение; наивысшая важность скрытного нападения. Все, что требовалось – это усвоить те же самые техники с новым вооружением.

Люди, сами того не зная, перевозили поклонников Темных Богов – так ему сказали – и представляли угрозу для будущего Алаитока. Бехарет перечеркнул цепным мечом лицо плосконосого матроса, не думая о том, почему он здесь находится, лишь о том, что он может дать отдушину нарастающей ненависти, что все еще гнездилась в нем.

Он боялся, что камень духа отнимет у него жажду убийства, но теперь ему дали свободу, возможность выплеснуть жажду крови и в полной мере испытать то, чего он никогда раньше не ощущал: чувство, что он совершает праведное дело.

Зарубив очередного человека, он подумал, что все еще далек от покоя, но, по крайней мере, избавился от страха.

Брэнден Кэмпбелл
Тантал

Брэнден Кэмпбелл
Подарок для госпожи Баэды

Лорд Мальврек был могуч, богат и совершенно мертв внутри. Несмотря на то, что народ, к которому он принадлежал, был известен страстностью и жаждой жизни, время охладило его. Каждое прожитое столетие иссушало его как физически, так и духовно, пока от него не остался вечно хмурый, слегка сгорбленный старик, встречавший каждый новый день с мрачным равнодушием. Именно поэтому он так удивился, когда внезапно понял, что влюблен.

Мальврек и его дочь, Савор, почтили своим вниманием очередные гладиаторские игрища, которые в Комморре никогда не прекращались. Из их ложи, расположенной высоко на изогнутой стене арены, открывался великолепный вид. Савор увлеченно наблюдала, как бойцы внизу кромсают один другого бритвенными цепами, выпускают потроха гидра-ножами и режут друг друга на крупные кубики окровавленного мяса осколочными сетями. Она была молода и полна жизни, и чувства ее были остры. Даже в высоте, вдали от поля боя, Савор могла ощущать источаемую им эротическую микстуру из пота и крови, могла распробовать страх и адреналин, паром исходящий от участников боя, в деталях видеть жилы, плоть и кость каждой отрубленной конечности.

Мальврек, с другой стороны, давно уже утратил большую часть своих чувств. Такое случается с эльдарами его возраста, когда их перестает интересовать жизнь. Вкусы, запахи и ощущения ныне оскудели, как будто доходили до него через толстое покрывало. Даже зрение стало мутным – недовольно и покорно ворча, он пошарил в складках мантии и вытащил изящно украшенный маленький бинокль. Какое-то время он тоже наблюдал за балетом резни, но тот не опьянял его так, как Савор. Мальврек видел подобную работу ведьм уже сотни раз и на многих мирах галактики. Сперва он ощутил лишь глубокое чувство неудовлетворенности, но потом, когда его дочь начала громко выражать свое веселье, он почувствовал нечто иное: зависть.

По правде говоря, в последнее время он чувствовал ее довольно часто. Хорошо осознавая собственную дряхлость, он ненавидел почти всех, кто его окружал; ненавидел за их молодость. Единственным исключением была Савор. Единственный член кабала, кого он мог бы пощадить в случае попытки убийства или переворота. Одна лишь мысль о ней заставляла подергиваться морщинистые уголки его рта – то было самое слабое, самое далекое эхо улыбки. Из всех вещей, какими он владел, из всех тех, кто служил ему, она была самой ценной. Есть такое слово, одно-единственное слово, которое используют другие, низшие обитатели галактики, чтобы описать это чувство… но в этот миг оно ускользнуло из его старой головы.

Мальврек отвлекся от сражения и начал смотреть по сторонам. Его блуждающий взгляд наконец добрался до других лож, где восседала элита Темного Города. В конце концов, в театр приходят, чтобы показать себя, и он от нечего делать решил посмотреть, кто пожаловал сегодня. Внезапно что-то остановило его взор, и он выпрямился в кресле. Напротив, над другим краем арены, сидела женщина. Она была одна, по сторонам от нее стояли двое рослых инкубов-телохранителей. Черные волосы, пронизанные серыми прядями, были собраны в высокий хвост на макушке и густыми волнами рассыпались по шее и плечам. Кожа была безупречно бледной, гладкой и тугой, будто натянутой на барабан. Глаза – темные и чуть светящиеся, губы окрашены в цвет обсидиана. Она откинулась назад в своем похожем на трон кресле, и Мальврек увидел, что она облачена в идеально подогнанные доспехи – ножные латы были в форме сапогов с тонкими высокими каблуками, а верхняя часть доспеха больше напоминала бюстье, чем защитный нагрудник. Руки, от локтей до кончиков узких пальцев, скрывали черные вечерние перчатки, а вокруг нее струился шлейф угольно-черного многослойного платья. Большая подвеска – очевидно, генератор теневого поля – лежала меж бледных грудей.

– Кто это? – выдохнул он.

Савор резко повернула голову и подняла бровь. Ее отец чем-то по-настоящему заинтересовался – а это редкое событие. Она быстро проследила за его взглядом и тоже уставилась на похожую на изваяние женщину напротив. Глаза Савор были помоложе, и ей удалось разглядеть затейливый паутинный узор, выведенный серебряными нитями на платье этой женщины. Она покопалась в памяти, сравнивая лица и имена. Будучи самой преданной помощницей отца, его единственным иерархом, она обязана была знать в лицо каждого из врагов Мальврека. Через несколько секунд она поняла, что не может ее вспомнить.

– Я не знаю ее, – сказала Савор.

– Выясни, – тихо произнес он, продолжая смотреть через бинокль. – Немедленно.

Савор кивнула и тут же принялась собирать оружие. Стиснув в одной руке светящуюся алебарду, второй она проверила висящий на поясе пистолет.

– Просто узнай ее имя, Савор, – сказал он. – И ничего больше.

Разочарованная, что никого сегодня убивать не надо, она пожала плечами и исчезла.

Мальврек пристально следил, как загадочная женщина что-то потягивает из кубка. Все, что было в ней, постепенно собиралось для него в единое целое – то, как чувственно и медленно она глотала, цвет ногтей на тонких пальцах, которыми она отбросила локон с лица, легкая пульсация трубки, вводившей наркотики в ее сонную артерию. Как будто, чем дольше он наблюдал за ней, тем моложе становился. Его тело воспряло, пульс участился, мускулы напряглись. Он облизал губы, чувствуя, как впервые за десять лет рот увлажняется слюной. Что-то накатило на него нежданной волной – некое чувство, которое так давно пропало из его жизни, что его даже затрясло, будто ударило током. И тогда, без единой капли сомнения, он осознал, что должен обладать этой женщиной, должен впечатлить ее и установить над ней безраздельную власть. Теперь его единственной целью в жизни стало сделать ее своей желанной, но вместе с тем принадлежащей лишь ему собственностью. Он был полностью, с головы до пят… что это за слово, которое используют мон-ки?

Вдруг женщина нахмурилась, чуть наклонила голову вбок и прямо посмотрела на Мальврека. Старый архонт охнул и уронил бинокль. Неловко собрав свои вещи, он поспешил в вестибюль. Его собственные инкубы, как всегда, безмолвно следовали за ним.

– Слишком долго, – пробормотал он, ругая себя за недостаточную скрытность. В считанные минуты он оказался снаружи, забрался в свой улучшенный «Рейдер» и стал ждать Савор. Когда она явилась, у нее едва хватило времени ухватиться за поручень, прежде чем Мальврек подал сигнал пилоту. Машина слегка качнулась, а затем резко взмыла в воздух.

– Ты куда-то спешишь? – поддразнила его Савор. Ветер взметнул ее волосы и юбку, развевая их подобно пурпурным волнам.

– Что ты выяснила? – требовательно вопросил Мальврек. Он пододвинулся к ней поближе, чтобы расслышать ответ.

– Я не смогла подобраться к ней вплотную… – начала Савор.

– Из-за телохранителей?

– Из-за свиты. Она, конечно, сидела в ложе одна, но в коридоре рядом было полным-полно народу. Причем не только слуги. Там были представители по меньшей мере полудюжины различных кабалов, и все явно хотели повидать ее или поговорить с ней. Однако мне удалось кое-что узнать. Зовут ее Баэда, и она буквально на днях переехала в Комморру из какого-то внешнего города в Паутине. Из Шаа-дома, полагаю. Судя по всему, там она была супругой архонта, и когда тот в конце концов умер, она унаследовала весь кабал. Говорят, теперь в ее распоряжении огромные ресурсы.

Мальврек кивнул и сощурился. Это, конечно же, объясняло, почему столь многие пытаются ее добиться. К нам приехала богатая вдова, и теперь самые выдающиеся холостяки Темного Города намеревались заявить на нее свое право. Его интересовало лишь, кто составляет ему конкуренцию.

Савор, как всегда, словно читала его мысли.

– Я видела там воинов с эмблемами разных кабалов. Всевидящее Око, Ядовитый Клык и Раздирающий Коготь. То есть лорд Ранисолд, лорд Хоэнлор и лорд Зиенд.

Мальврек знал их. Каждый из них был юным выскочкой, который добился власти над кабалом при помощи манипулирования и убийств. Они были настолько серьезными противниками, насколько были молоды и красивы.

– Мне нужно вернуться в форму, – сказал он.

Через какое-то время Мальврек, наконец, почувствовал, что достаточно подготовлен ко встрече со вдовой. Он не взял с собой ни телохранителей, ни воинов. Только Савор несла за ним большой ящик, держась на почтительном расстоянии. Если заявиться к женщине с целой армией, это не только выдаст страх и неуверенность, решил он, но и будет довольно грубо. Безобразный, изуродованный слуга открыл им дверь и повел через похожие на пещеры покои. Проходя мимо богато украшенного зеркала, Мальврек на секунду задержался, чтобы оценить свой вид. Его хирурги-гомункулы поистине превзошли себя, подумал он. Посмотреть хотя бы на скобы, вогнанные в затылок, которые туго натягивали на череп увядшее лицо. С полдюжины воинов лишилось скальпов, и теперь вместо жидких, сальных волос его голову украшала великолепная грива цвета воронова крыла. Сеть инжекторных трубок закачивала в него смесь наркотиков и снадобий, приводя мышцы в тонус и придавая глазам здоровое зеленое свечение. Он оскалился, любуясь своими новыми зубами из нержавеющей стали. На нем был самый лучший боевой доспех, а в дополнение к нему – золотистый табард, развевающийся пурпурный плащ и самые большие наплечники, какие только можно было достать. Бедняжка, усмехнулся он про себя, у нее нет ни единого шанса.

Его ввели в огромную комнату, полную роскошной мебели с высокими спинками. Из арчатых окон открывалась панорама Комморры. А перед ними стояла Баэда, упиваясь этим зрелищем.

– Лорд Мальврек, – произнесла она, надменно не поворачиваясь к нему. Голос у нее был глубокий и мягкий.

– Госпожа Баэда, – громко объявил он, – я приветствую вас в нашем прекрасном городе.

Она, наконец, повернулась к нему лицом. На фоне алебастровой кожи ее глаза казались настолько черными, что были похожи на пустые глазницы. Лицо было лишено выражения, как у безмолвной статуи. И все же сердце Мальврека забилось сильнее, и его инжектор автоматически подстроился под возросший уровень эндорфинов.

– И? – спросила она несколько нетерпеливо.

Мальврек продемонстрировал ей новые зубы.

– И я пришел, чтобы заявить о своих брачных намерениях.

Она не впала в экстаз и не рухнула перед ним на колени, как это происходило в фантазиях Мальврека, но фыркнула, прошла через комнату и удобно устроилась на небольшом диване.

– Разумеется, – сказала она с легким кивком.

Мальврек приблизился к ней и распростер руки.

– Леди, я богат и могущественен, и в мой кабал входит не только множество славных воинов, но и наемные ведьмы и бичеватели. Я повелеваю армадой боевых машин и флотилией звездных кораблей. Те, кто знает меня, страшатся меня, и о моем мастерстве в бою….

– …слагают легенды по всей галактике, – закончила она. – Я уже слышала эту речь.

– Вы слышали? – пораженно спросил архонт.

– От мужчин, более льстивых, чем вы, – она взглянула на Савор, стоявшую позади, и холодно произнесла: – Вы, по крайней мере, явились со свитой лишь из одной рабыни, хотя стоит еще подумать, говорит это об уважении или же о высокомерии.

Глаза Савор вспыхнули от возмущения.

– Я не рабыня! – прошипела она.

Мальврек поднял руку, успокаивая ее.

– Савор – моя дочь, – спокойно сказал он. – Она служит мне по своей воле. Так же, как должны служить и вы.

Брови Баэды выгнулись дугами.

– Однако же, дерзки мужчины в этом городе! Вы, должно быть, полагаете, что я первый раз встречаюсь с подобными заигрываниями?

– Ни в коем случае, – ответил Мальврек. – Я знаю, что лорд Ранисолд, лорд Хоэнлор и лорд Зиенд домогались вас.

– И это лишь немногие.

– Они больше не будут вам докучать, – тихо сказал Мальврек. Савор вышла вперед и открыла ящик. Внутри была аккуратно разложена кожа с дюжины лиц, содранная с черепов его конкурентов. На кратчайшее мгновение на лице Баэды проступило изумление, однако она немедленно вернула себе хладнокровие и внимательно посмотрела на Мальврека.

– Все, что принадлежало им, стало моим, – сказал он и с ног до головы смерил ее голодным взглядом. – Так же, как станете и вы.

С пугающей быстротой Баэда поднялась на ноги. Мальврек и Савор вдруг осознали, что там, где раньше были лишь тени, теперь стоят инкубы. Напряжение в воздухе стало осязаемым.

Баэда заговорила слегка неестественным голосом:

– Вы… страстны, лорд Мальврек, но не производите впечатления.

Осклабившись, Мальврек коротко кивнул, развернулся на каблуках и пошел к двери. Савор последовала за отцом. Она отбросила ящик, и тот с грохотом покатился по полу, рассыпая на паркет останки соперников архонта, похожие на засушенные цветы.

Планета Франчи была холодна, дни ее – дождливы, а ночи – туманны. Она была покрыта обширными горными хребтами, густыми лесами и бурлящими серопенными океанами. Короче говоря, это был мир, который оценил бы любой темный эльдар, и Мальврек твердо вознамерился сделать из него подарок для Баэды. Фактически, Франчи обладала одним-единственным недостатком: на ней жили люди. Поэтому старый архонт принялся за работу.

Первым делом его воздушные войска обстреляли и разбомбили их жалкие укрепления и бастионы. Затем, когда остались одни только руины, он обрушил на выживших защитников свои основные силы. «Рейдеры» беззвучно скользили над сокрушенными городами, без всякого разбора забрасывая гранатами и бункера, и здания. Сферы из искаженной призрачной кости взрывались, обращаясь в белый как мел порошок, настолько тонкий, что даже самые лучшие фильтрационные системы Империума не могли его удержать. Он находил путь в глаза, уши и легкие, а попав туда, вызывал столь ужасающие галлюцинации, что жертвы его могли лишь кричать и рыдать. Они катались по земле, раздирая ногтями собственные лица и выцарапывая себе глаза, а воины Мальврека поливали мирных жителей Франчи градом ядовитых кристаллических осколков или насквозь пронзали штыками. Тех, кого не убили на месте, волокли прочь и сковывали шипастыми цепями. Им не достанется быстрой и безболезненной смерти – когда темные эльдары увезут их в Комморру, они будут влачить жалкое существование еще долгие годы, а то и десятилетия, в качестве рабов, игрушек и еды.