Текст книги "Хранители очага: Хроника уральской семьи"
Автор книги: Георгий Баженов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 30 страниц)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
– И последний вопрос нашего сегодняшнего заседания… тихо, тихо, товарищи, я понимаю, все уже устали, но – минуточку внимания… Итак, последний вопрос на сегодня – два заявления от гражданки Симуковой Александры Петровны. Первое. Зачитываю:
«В связи со смертью моего сына Симукова Н. Г., а также в связи с длительными пребываниями его жены Симуковой А. Б. на Севере по служебной необходимости прошу назначить меня опекуном их сына Алексея со всеми вытекающими отсюда правами и обязанностями с моей стороны по отношению к внуку. В просьбе моей прошу не отказать. Симукова».
– Тихо, тихо, товарищи! Я думаю, нет необходимости сразу переходить к обсуждению этого заявления, ибо, как мне кажется, второе заявление тесно примыкает к первому. Есть предложение зачитать второе заявление. Нет возражений? Зачитываю:
«В связи со сносом моего бывшего дома мне была выделена комната, ордер на получение которой мной пока не получен. Прошу исполком не выделять мне вышеуказанную комнату, а вместо этого дать разрешение на постоянную прописку по месту жительства моих снохи и внука Симуковой А. Б. и Симукова А. Н. В просьбе моей прошу не отказать. Симукова».
– Итак, товарищи, какие будут мнения?
– Можно?
– Пожалуйста.
– Я, конечно, не знаю в точности всех обстоятельств, но мне показалось странным первое заявление. В какой-то мере даже противоестественным. Как это можно при живой матери ставить вопрос об опекунстве? Другое дело, если бы мать лишили материнских прав…
– Но там же ясно сказано, вопрос об опекунстве возник в связи с длительными пребываниями матери на Севере по служебной необходимости.
– Тихо, тихо, товарищи. Я думаю, формулировка «длительные пребывания» в некотором роде преувеличение. Все это написано так, будто мать постоянно выезжает и будет выезжать в длительные командировки на Север. А между тем нам точно известно, что в настоящее время тов. Симукова Анна Борисовна вернулась домой окончательно по истечении договорного срока. В общей сложности это составило чуть более пяти лет.
– И все пять лет она прожила на Севере без сына?
– Почти все. Когда мальчику исполнилось три года, мать с отцом забрали его с собой. В то время они получили на Севере квартиру. После смерти отца мальчик снова оказался с бабушкой.
– А что, собственно, случилось с отцом?
– Его убили.
– Убили?! Кто?!
– Хулиганы. Бандиты. Кто же еще.
– Товарищи, давайте обсуждать вопрос по существу дела. Вопрос не простой. Сложный. Случай трагический. Но обратимся к сути заявления. Не кажется ли вам, что тов. Симукова А. П. хотя и ставит вопрос об опекунстве, ставит его для себя совершенно формально? Или, если говорить по-другому, дело для нее заключается вовсе не в опекунстве, а в чем-то ином? И не в том ли как раз самом, о чем говорится во втором заявлении?
– Ну, Степан Емельянович, так можно все на свете перевернуть… Есть заявление. Просьба, так сказать, назначить опекуном. Нужно и решать. Конкретно.
– А я конкретно, товарищ Смольников. Скажите мне, пожалуйста, для чего понадобилось Симуковой становиться опекуном внука как раз тогда, когда с Севера окончательно вернулась мать?
– Ну, это их дело.
– Как это их дело? Это наше дело. Ведь именно мы должны вынести решение. И решение справедливое, законное.
– Мне все-таки тоже как-то кажется… при живой матери… опекуном… все-таки чего-то я тут не пойму…
– А это все вы очень скоро поймете, уважаемая… м-м… Пока же, по существу заявления, я не вижу абсолютно никаких оснований назначать тов. Симукову опекуном своего внука. Более того, считаю позицию матери Алексея Симукова глубоко двусмысленной, о чем просил бы отметить особо в будущем нашем решении. Нельзя же в самом деле для достижения каких-то своих целей апеллировать к нашему святому праву… э-э… для того, чтобы быть назначенным опекуном человека, который в действительности совсем не нуждается в этом! У кого другие мнения по этому вопросу?
– Степан Емельянович, нет ли тут у нас какого-нибудь перекоса, тенденции, что ли? Согласен, вопрос об опекунстве поставлен как-то неубедительно, но… Не решаем ли мы его так, что это может повлиять и на ход обсуждения второго заявления?
– Я согласен с товарищем прокурором. Как-то уж очень мы строго… У людей – беда, а мы… в амбицию в какую-то впали…
– Ну, хорошо, хорошо, товарищи. Давайте в таком случае решим по существу. Может ли товарищ Симукова Александра Петровна быть назначена опекуном внука при всех вышеизложенных соображениях? Мое мнение – не может. Кто поддерживает это мнение? Кто воздержался? Итак, с первым вопросом ясно. Переходим ко второму заявлению. У кого какие будут на этот счет соображения?
– Я думаю, Степан Емельянович, двух мнений тут быть не может. Юридически Симукова имеет полное право прописаться на жилплощади снохи и внука. О чем тут еще говорить? А кроме того, для вас что, лишняя комната, что ли, если старушка сама дарит вам ее?
– Полностью поддерживаю товарища прокурора. Я уже разговаривал на днях со Степаном Емельяновичем по этому поводу. Старушку давно следует прописать, а то она, бедная, без прописки даже пенсию не может получить. Надо же учитывать и возраст, товарищи…
– Один вопрос. Я тут кое-что упустила, может быть, из разговора. Эта тов. Симукова, она чья мать – вот этого, умершего, или же?..
– Да, она мать Николая Симукова. Прошу быть повнимательней, товарищи. И вас также, уважаемая… м-м…
– Но позвольте в таком случае. Значит, насколько я поняла, они что же, хотят всегда жить одной семьей?
– Именно так.
– Но ведь вполне возможно… и это не в укор совсем… молодая женщина встретит достойного человека… не всегда же она будет жить одним только горем…
– Встретит – значит, выйдет замуж. Чего тут особенного?
– Особенного, конечно, нет. Но сразу же встанет вопрос о жилье. С кем и где будет жить старушка? Вместе с новым мужем своей снохи?
– Да при чем тут все эти вопросы? Пока же их нет? Нет. Вот когда они возникнут, если они еще возникнут, тогда их и придется решать тому, кому надо.
– А не нам ли именно и придется?
– Вполне возможно.
– Товарищи, я не пойму одного. Какое все это имеет отношение к существу заявления? Мы должны поступать в соответствии с законом. Закон гласит: прописать можно. Что еще нужно?
– Товарищ Смольников, давайте повернем вопрос несколько иначе. Так сказать, переведем его в сферу нравственную, общественную. Взглянем на проблему шире. Старушка отказывается от собственной жилплощади. Причина? Хочет жить вместе со снохой и внуком. Естественно такое желание? Конечно, естественно. И мы это желание понимаем. Принимаем его от всей души. Возьмем лучший вариант. Сноха вновь выходит замуж, и отношения у старушки с ее новым мужем самые хорошие. Возможно такое? В принципе – да. А по существу – вряд ли. Какому мужу захочется жить не с тещей даже, а с матерью бывшего мужа? Это противоестественно. Значит, постепенно отношения обострятся. Это лучший вариант – постепенно. Худший вариант – обострятся сразу же. Скажем, дойдет до скандала. До ультиматума. И куда тогда деваться старушке? Деваться некуда. А жить все-таки надо. И куда она придет? Это же ясно как дважды два, товарищи. К нам. Поэтому у меня вот какая мысль. Если им хочется жить вместе, кто же им мешает жить? Ведь жили же они до этого вместе? Без всякой прописки? Жили. Пускай и сейчас живут сколько им угодно. А на всякий случай у старушки пусть будет запасной вариант – собственная комната. Хочешь – живи в ней, хочешь – нет. Но она – твоя. Мало ли как жизнь сложится в дальнейшем.
– Степан Емельянович, ну а по-человечески если, как думаешь, хорошо ли, что вот мы им препятствие какое-то устраиваем? Люди хотят жить вместе, законно, основательно, а мы им – то, это… не по-божески как-то… будто подозреваем их в чем-то…
– Да не подозреваем, а думаем за них. Они-то только как родственники думают, а мы должны посмотреть на это шире, дальновидней.
– Мне вот тоже как-то интересно – с таким упорством добиваются, чтобы жить вместе. Может, они в самом деле самые близкие другу другу люди? Может, даже ближе, чем мать с дочерью?
– Товарищи, быть тут может все. Но не исключено, и даже это скорей всего, что просто молодая Симукова не хочет потерять лишнюю после смерти мужа жилплощадь, вот и вводит в заблуждение старушку, во что бы то ни стало стараясь прописать ее, а что все это выглядит не совсем красиво – назначать опекуна при живой матери, – это им и в голову не пришло.
– Но это вы совсем плохо о людях думаете.
– А почему мы должны думать о них хорошо?
– Да откуда вы знаете, что это все так, а не иначе? Вы хоть раз представляли себе психологию старого человека? Каково остаться одной? В комнате? В комнате! Да на черта ей эта комната, четыре стены, ей, может, сад нужен, огород, ухаживать за близкими, тепло нужно, родство… А так заберешься в эти четыре стены – и околеешь сразу.
– Что-то я вас не пойму, товарищ Смольников.
– Не пойму, не пойму… А чего тут понимать? Хотят люди жить вместе? Позволяет закон? И пускай живут. А то строят тут из себя благодетелей…
– Това-а-арищ Смольников…
– Если уж говорить откровенно – хотел бы я иметь такую мать. Верней, тещу.
– Итак, выношу на голосование следующее предложение. Ввиду вышеизложенных обстоятельств предлагаю, чтобы на всякий случай за Симуковой Александрой Петровной оставалась собственная жилплощадь, для этого она должна в обязательном порядке получить ордер и прописаться по своему адресу. Однако, как и прежде, она может жить вместе со снохой и внуком, в чем ей не будут препятствовать по нашей общей договоренности ни милиция, ни ЖЭК. Итак, кто за это предложение? Кто против? Та-ак… Кто воздержался? Подвожу итог: большинством, подчеркиваю это, большинством голосов решено поддержать выдвинутое предложение. Тамара Алексеевна, попросите, пожалуйста, гражданку Симукову А. П. для объявления решения по двум ее заявлениям.
Вечером, никому ничего не сказав, Петровна потихоньку собралась и вышла из дому. Тяжелый круг солнца садился за Малаховую гору, подниматься по далекинским улицам приходилось вверх, тяжко было подниматься, брала одышка, но Петровна шла себе помаленьку и шла. Около первой далеки́, у колодца, она присела, отдохнула немного, подождала, когда за водицей придет какая-нибудь хозяйка.
– Что, бабушка, ноги пристали?
– Пристали, пристали, милая.
Петровна с удовольствием, прямо из ведра, отпила холодной, почти в лед, водицы, предложенной хозяйкой, отерла губы пергаментной ладонью, поблагодарила.
– Куда это вы, бабушка? На Высокий Столб, что ли?
– Не-е, милая. В четвертую далеку́ иду, туда.
– Зачем же через гору? Можно бы и в обход, по берегу пруда.
– А привыкла я так. И смолоду так хаживала, и к старости дорогу не забыла.
– А дело-то какое?
– Да есть дело. Уж, конешно, не без дела иду. Хотя и дело-то такое… вроде и не дело.
– Чудно как-то.
– А как не чудно. Поживешь с мое, тоже чудною жизнь покажется.
Любила старуха через Малаховую ходить – далеко окрест открывалась округа с вершины горы. И огромный пруд, голубой по утрам, а к вечеру – густо-синий; и далее за прудом – большие леса: сосновые и еловые; у фермы, за городской дорогой, наливались рожью поля; и от всего, что открывалось глазу, веяло чистотой, простором, вольностью, и дышалось здесь совсем по-другому, и думалось, и вспоминалось. А иной раз просто стоишь как заворожен: покой и даль вливаются в тебя, наполняют тело легкостью, ясностью; ничего не хочется и хочется как будто разом все, жизнь и смерть словно сливаются, перестают существовать для тебя: только покой, только природа…
Так ли все это ощущала старуха – одному богу известно, но именно там, на вершине Малаховой горы, она любила присесть прямо на землю, в травы, и сидела подолгу, смотрела вокруг и изредка легонько вздыхала. Если б не какая-нибудь забота, она, может, и вообще забывала бы, сколько сидит тут, да не бывает такого – чтоб без забот, без волнений жить, тут-то и вспомнится что-нибудь и надо вставать, идти дальше.
Посидела на вершине Малаховой старуха и на этот раз. Посидела, подышала, отдохнула. Даже отсюда, из далекого далека, видела она, куда шла сегодня – маленький припрудный пятачок, который и не узнать было, если б не ее глаз, который не только видел, но и помнил.
А давненько уж она не вспоминала, давненько.
Старуха поднялась со вздохом от земли, даже отряхивать сарафан не стала от травинок, пошла вниз, под гору, которая, теперь уже южным склоном, полого сбегала к берегам синего ввечеру пруда.
Вот еще и третья, и четвертая далеки́ стояли как живые, с теми же домами, огородами и садами, а пятая далека́, где когда-то жила старуха, снесена была под корень, снесена и взровнена бульдозером. Отчего-то, когда снесли ее домишко, старуха переживала не сильно; может, Кольша тогда погиб, посильней было горе; может, Аня с Алешкой остались, забот поприбавилось; может, и потерю она особую не почувствовала, перебравшись к Ане, у которой тоже дом был как дом, на земле стоял, и это главное для нее было – на земле. А иной раз еще и потому особенно не позволяла горевать себе старуха, что ее дом – это и муж Гаврила, который умер уж сколько лет назад, и лучше не тревожить память, не бередить раны. А теперь вот вдруг, сегодня особенно, потянуло в родную пятую далеку́, где хоть и ничего не осталось от прежних забот и дней, но зарубина была, была давняя жизнь, которая и исчезнув не пропала, не сгинула окончательно из памяти.
Легче было от берега определить, где стояла раньше изба. Вот он – кол, металлический толстенный стержень, к которому еще Гаврила прищелкивал на увесистый замок рыбацкую свою лодчонку, кол этот и поныне стоит, не нужный никому, а может, и будет нужным, как только отстроят многоквартирный дом и кому-нибудь первому придет в голову: да прямо тут и рыбачить можно, уходить по утрам в туман, закреплять лодку в тычках, а после рыбалки – опять вот он, кол, вяжи к нему лодку и чувствуй себя хозяином.
Встала Петровна к колу, осмотрелась, оглянулась. Ну да, так вот прямо, в пятидесяти шагах, и стоял ее домишко, маленький, на два оконца, но свой. С огородом. С садом. А теперь, конечно, ничего не видать. Незнакомо, чуждо возвышается на этом месте блочный дом, пять этажей уже построили, да и этого мало – краны дальше гудят, будет шесть этажей – большая редкость для их заводского поселка.
Подошла старуха к прорабской сторожке, присела на завалявшийся чурбачишко.
– Чего, мать, иль устала так? – спросил какой-то строитель.
– Устала малость.
– Ну, посиди, посиди. А то, может, к нам в бригаду пойдешь? У нас женского войску не хватает.
Петровна покачала головой, грустно улыбнулась:
– Ну, какой из меня вам помощник. Помирать скоро буду…
– Не торопись, мать. Все помрем, а кто жить за нас станет?
– И то верно…
Не грустно, не тяжело, не больно было старухе. Просто вот сидела она на чурбачке, а раньше на этом месте у нее дом стоял. Да и не это главное. Главное, у нее все равно Аня есть, Алешка есть. И все у них есть, что надо для жизни. Дом этот, вот здесь, в пятой далеке́, старухе был бы в тягость, одиночество да тоска замучили бы, Гаврила бы вспоминался, Кольша, а силы тают, с Алешкой, Аней оно вроде и ничего, есть земля и есть где покопаться, ощутить, что живешь, что земля кормит тебя, лечит. И не поймешь даже, отчего так потянуло сегодня сюда, захотелось вдруг к домику своему сходить, посидеть тут.
А хорошее место. Хорошее, ничего не скажешь. Гаврила ничего в свете не любил больше, чем пруд этот. Всю-то свою жизнь, а особенно старость, провел на воде. Чуть что – а уж он то на крутояр, то на лавы уплыл, день и ночь пропадает на своей лодчонке. Петровна по огороду возится, по хозяйству, ждет его пождет, а старик на третьи иль на четвертые сутки только и заявится. Прокаленный костром, дымом, рыбным духом. Брови лохматые, в просветах бороды румянец пробивается, уставший, а присядет на лавку, скажет: «Да-а, старуха…» – потянет со всей силой сапожищи с ног, повторит: «Да-а, старуха…» – и хитро так на Петровну посмотрит, светлыми, в голубизну, глазами. С устатку любил выпить граненый стаканчик, старуха понимала, подносила…
А вот ей самой другое нужно было – огород. Огородишко у нее, правда, меньше Аниного, зато и обихоживать его было куда как с руки. День-полдень, утро-вечер, Петровна все в огороде, то полет, то окучивает, то малину редит, то «викторию» подрезает, то смородину огораживает, то огурцы удобряет, то капусту поливает, то морковь прочащает, то яблоньку подкрашивает, то крыжовник подвязывает, то цветы уготовывает, то дичка́ прививает, то липу обдирает, то помидоры тычкует, то горох закрепляет, то турнепс подкапывает, то семена сушит, то травы сеет. День-вечер, утро-полдень – одна забота и отрада: огород, огород… А почему да что – и не поймешь сразу, так уж, видно, с кровью вышло, с родительских времен: Петровнин род от веку землепашествовал, Гаврилин – кормился рыбой. Как уж у кого жизнь сложилась.
– Э-э, мать, что-то ты совсем пригорюнилась!
– А нимало, нимало. Пошто думаешь-то?
– А чего тогда голову повесила? Иль думы какие?
– Думы какие ни есть, а забот хватает. Вот как.
– Небось по бывшему своему домику пришла всплакнуть? Дети, что ли, заели?
– Детки у меня кровные, не забижают. Кольшу-то не знал моего?
– Какого Кольшу? Как фамилия-то?
– А Симуков фамилия. Не слыхал?
– Нет, мать, не слыхал.
– А вы тут што же, вокруг домов-то… ничего не пощадите?
– А чего бы ты хотела?
– Ну, огородик хоть. Садик.
– Деревьев-то поднатыкаем, не без того. А уж огород – извини, мать. Не те времена.
– Ну да, да…
…За прудом, на той стороне, дымила заводская труба, и долго еще разговаривала старуха про себя о том, о сем, будто обращаясь к трубе этой.
Куда вдруг исчезла Петровна, Аня никак не могла взять в толк. Может, к Лиде пошла советоваться? Уж как она надеялась, что Лидин совет об опекунстве поможет – и тут ничего не вышло. Сникла мать, прямо на глазах сдала.
– Алешка, ты знаешь, где тетя Лида живет?
– Тетя Лида? А-а… знаю.
– Сбегай-ка. Не там ли бабушка.
– Сей-е-ейчас! Я мигом! Оп-ля! – И вприпрыжку, будто верхом на коне, поскакал по улице.
Аня постояла, посмотрела ему вслед, улыбнулась. Ни до чего ему, конечно, дела еще нет. Только б носиться да баловаться. Зря ей, наверно, Мария Ивановна сказала: «Сторонится он как-то друзей, общества… Присмотритесь к нему, побольше внимания летом. Может, игру какую придумает, на ваш взгляд глупую, неинтересную, а вы все равно поиграйте с ним. Ответьте на его выдумку. Вы и представить не можете, у него будто пружина какая-то отпустила, когда вы вернулись. Я это очень тонко почувствовала. Он и с ребятами теперь по-другому, то чувствовал себя виноватым, приниженным, а сейчас чуть что: «А вот у меня мама…», «А моя мама…» Вы уж его не оставляйте без внимания…»
Да как же его оставишь без внимания, когда только и думы у них о нем да о нем? Ведь все, что ни делают, все в конечном счете для него – и дом этот, и прописка, и жить вот вместе хотят, да только не получается что-то ничего.
А может, правда, плюнуть на все и жить, как жили раньше? Жили же вместе без всякой прописки? И ничего. Все нормально было. А то тут такой сыр-бор разгорелся, что… Уж и в корысти обвиняют, и в черных замыслах, и что мать обмануть хочу на старости лет, и что о сыне совсем не думаю…
Ладно, посмотрим еще, посоветуемся с матерью, как дальше быть. В конце концов, за ней главное слово. А я… пойду-ка пока хоть в огород, картошку поокучиваю…
На работу Аня собиралась устраиваться только осенью, ближе к холодам. А летом можно отдохнуть немного от Севера, расслабиться, заработала отпуск себе, чего там, за столько-то лет северных.
Взяла Аня тяпку под сараем, скинула теплую кофту и начала окучивать картошку с того угла, где особенно разросся у них малинник. Ряд за рядом, сторонка за сторонкой, продвигалась Аня в работе, солнце было хоть и вечернее, уж за Малаховую спускалось, но припекало изрядно, так что работа была в удовольствие. Как раз когда Аня проходила мимо столба, а у них в огороде, прямо в центре большой гряды, дыбился огромный высоковольтный столб, так уж линия проходила, по огородам посельчан, вот как раз когда окучивала ряд около столба, что-то вдруг закружилась, закружилась голова, потемнело в глазах, Аня оставила тяпку, закрыла ладонью глаза, привалилась к столбу, чуть присела невольно. Секунда-вторая прошла, ждет – вот полегчает, бывает ведь – вдруг ни с того ни с сего потемнеет в глазах, закружится голова, а потом и пройдет все. С каждым бывает. Постояла-постояла Аня, а вместо облегчения даже пот холодный на лбу выступил, ноги вконец ослабли. Не понимая ничего, Аня так и оставила тяпку, пошла медленно в дом, прилечь хотелось. Прилечь бы сейчас. Взошла на крыльцо, так мало того, что пот прошиб, тошнота к горлу подступила, противно донельзя. В комнаты уж не пошла, а свернула на веранду, тут всегда у них летом диванчик стоит, дождь или солнце, а бывает приятно полежать, поглядывая за сплошь застекленную веранду на улицу, где и улица-то не улица, а одна зелень; в солнце на веранде прохладно, в дождь – отрадно, шумит совсем рядом слабая или мощная капель, а у тебя на душе сладостная истома, слушаешь, как хлещет за окном, как гром гремит и молния – ветвисто, разбросанно, по всему темнеющему небу – рассекается, будто лопается спелый арбуз. Веранда – это отрада, тут и говорить нечего. Прилегла Аня на диван, голову повыше на подушках устроила, задышала размеренно; все бы ничего, а воздуху все же не хватало; поднялась, открыла настежь двери в сенках и на веранде, снова прилегла. Кажется, полегче. Тошнота хоть и отступила, только слабость да пот холодный. Ну да ничего… Тут как раз в ворота Алешка влетел, в одно мгновение – на крыльце, в другое – на веранде, глазенки горят, вспотел, кричит:
– Ма-ам, а бабушки и нет у тети Лиды! Ма-ам!
– Тихо, тихо. Поняла. Нету.
– Я говорю, мама послала, а тетя Лида говорит, нету.
– Спасибо, Алеша. Я поняла. Иди, играй.
– А где ж тогда наша бабушка? – лукаво, с хитрецой прищурился Алешка, сам себе загадав загадку.
– Придет бабушка. Иди, играй. Иди, Алеша.
– А чего ты легла? А, мам?
– Окучивала. Устала. Ну, беги. Я полежу.
Алешка секунду еще колебался, а потом с гиком-воплем сорвался с места и выпорхнул на улицу.
Вспомнила Аня, что еще на днях ее подташнивало за едой, да не обратила внимания. Раза два-три, пожалуй, было уже с ней такое. И как это она не придала значения? Позавчера вот еще селедки вдруг захотелось. Сказала: мам, селедочки бы сейчас с лучком, с уксусом, а? Петровна тут и сварганила: лучок пластиками, селедка в подсолнечном маслице. Ели с аппетитом.
Боже, да неужели же она?!
Не может быть…
Аня в страхе приподнялась с подушек, разгоряченным взглядом вглядывалась в невидимую точку в углу. Да неужели это возможно?! Неужели забеременела?! Аня откинулась на подушки, чувствуя, как обильный, густой пот окатил лоб.
Яша!
Вот кого она забыла! Забыла, а оно вон как все аукнулось…
