Текст книги "Хранители очага: Хроника уральской семьи"
Автор книги: Георгий Баженов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)
Всю странность своей идеи Витя осознал позже, а тогда, за неимением другого выхода, все казалось ему вполне естественным. Как только объявили регистрацию билетов, они с Маринкой подошли к стойке, и Витя начал изучать пассажиров. Он заранее решил, что это должен быть не мужчина, – тому сразу покажется, что тут дело ребяческое, несерьезное. Не старушка, – хлопотное дело, не возьмется. Не мать с ребенком, – придет в ужас от безответственности отца. Не молодая женщина, – та слишком сосредоточена на себе, не поймет. Не слишком какая-нибудь юная девушка, – нельзя доверить, сама еще девчонка. Не старик, – начнет мораль читать. Но кто? Лучше всего, решил Витя, обычная девушка лет двадцати – двадцати трех, с чувством юмора и с современным взглядом на жизнь, для нее это будет вроде как эксперимент на материнство, а заодно и на отзывчивость. Тут было несколько таких девушек, в этой длинной очереди, но нужна была еще такая, чтобы сама заинтересовалась ими, чтобы хоть раза два – пусть даже мельком – взглянула на них; нужно встретиться с ней взглядом, а потом ты идешь к ней, и она уже как будто знакомая тебе, не может уже просто так фыркнуть или отшить тебя; улыбаться снисходительно, пожалуй, будет, но выслушает, деваться некуда.
В первой девушке, которая понравилась Вите, он ошибся сразу же, – она, когда он подошел к ней, в сторону с ним отходить не стала, а сказала убийственным тоном:
– Простите, молодой человек, но я на вокзалах не знакомлюсь.
Вторая девушка, хотя и отошла с Витей в сторонку, но как только услышала, о чем он говорит, покраснела мучительно и стала решительно отказываться. Витя и так, и этак с ней – ни в какую. Он спросил у нее:
– Ну если логично рассуждать, чего здесь особенного?
Она ответила:
– Конечно, если просто рассуждать, то ничего особенного, но ведь… как же это, такая ответственность – а вдруг? – нет, нет, нет…
Витя отошел от нее (Маринка все это время стояла рядом с ними и снизу вверх заглядывала девушке – «тетеньке» – в лицо); и вот они с Маринкой опять стояли в стороне, а девушка – в очереди, но что-то в ней, видимо, происходило, какая-то мучительная борьба, изредка она поглядывала на Витю с Маринкой, а как только встречалась с ними взглядом, отворачивалась, но не могла долго не смотреть на них – стыдно ей было своего отказа и своей «трусости» (она ведь была как раз из тех, о ком с первого взгляда можно сказать: вот современная девушка, без предрассудков, но и без этих ваших таких-сяких-этаких…); и потом, по Витиному лицу было видно, что он серьезно нервничает, до посадки оставалось минут пятнадцать… Девушка, зарегистрировав билет, неожиданно – даже для себя самой – подошла к ним, спросила:
– А точно, что встретят ее в Свердловске?
– Ну разумеется! – обрадовался Витя. – Как же иначе?!
– А как хоть тебя зовут? – наклонилась она к Маринке.
– Маринка, – ответила та.
– Ой, неужели?! – искренне удивилась девушка. – А меня тоже Марина.
– Ну вот видите, – еще больше обрадовался Витя, – Тут, как говорится, судьба. А вы отказываетесь. Дело-то плевое…
– Мужчинам все всегда просто, – сказала девушка, – а вы представьте себя на моем месте?
– Запросто!
– Тетенька Марина, – подняла к ней свои большущие глаза Маринка, – это правда-правда совсем-совсем легко. Мы здесь сядем, полетим, а там нас Сережа встретит.
– А кто это – Сережа?
– Ну, наш Сережа. Я вам покажу его.
– Это младший брат моей жены. Он вас там увидит. Я дал две телеграммы: простую и «молнию». Не беспокойтесь.
– Страшно все-таки! – засмеялась весело девушка.
– Страшно замуж выходить, – сказал Витя.
– Это для кого как, – продолжала смеяться девушка. – Вот это-то как раз и не страшно.
Тут объявили посадку, Витя пробился через контроль и проводил их к самому трапу.
– А это, видимо, нашей Маринки багаж? – вошла уже в роль девушка.
– Ах, да, совсем из головы вон. – Витя протянул ей маленький чемодан. – Не знаю даже, как благодарить вас. Верно, судьба как-нибудь сама отблагодарит вас за добро. Ничто в мире не проходит бесследно.
– Да вы философ! – вновь весело рассмеялась девушка.
– Граждане, граждане, проходите, не толпитесь, граждане…
– Ну, – поцеловал Витя Маринку, – бабушке от нас огромный привет, поцелуй ее за нас. Письмо помнишь где лежит?
Маринка кивнула.
– Папа, а наклонись, пожалуйста, – попросила она. Витя наклонился, и Маринка в самое ухо зашептала ему: – Папа, ты скажи мамочке, чтобы выздоравливала поскорей… Это… знаешь еще… Папа… а вы скоро приедете?
– Скоро.
– Папа, – продолжала Маринка шепотом, – и еще… поцелуй маму… я больше никогда-никогда не буду ее огорчать… правда-правда…
– Ну вот и умница! Ну, беги. Счастливо добраться! – помахал он девушке. – Спасибо вам еще раз! Если бы вы знали, как выручили нас…
Перед тем как войти в самолет, обе Марины – маленькая и большая – обернулись и помахали на прощание рукой: Маринка, когда махала, взглядывала на тетю Марину и как бы с хитрецой улыбалась; что уж там такое хитрое мерещилось ей, трудно сказать, но, с другой стороны, если и был кто, кому это путешествие доставляло неизъяснимое наслаждение своей необычностью и авантюризмом (в ее понимании – тайной), – так это была Маринка.
Ох как она весела была, радостна и неудержима в своих чувствах, когда самолет был уже в воздухе и Москва осталась далеко позади. Вот уж чего никак не ожидала «тетенька», так это встретить в четырехлетней девочке такую умницу, хохотушку, проказницу, шутницу, а главное – умницу, и теперь, видя это, чувствуя на своих коленях этого маленького, теплого, верткого, любознательного человечка, она ощутила, что где-то под самым сердцем у нее волнами ходила странная дрожь, дух захватывает от волнения (чисто женского) – так ей вдруг, впервые с такой острой силой захотелось иметь такую же девочку! То есть до этого всегда, если она и чувствовала что, так это желание любви, нежности, мужской заботы и ласки, а тут вдруг остро почувствовала – хочется быть матерью, иметь вот такую девочку – боже, вот именно такую, ведь это, наверное, удивительное счастье – быть матерью такой девочки?!
И что еще ей понравилось – пассажиры смотрели на нее как на действительную мать, особенно те, кто сидел подальше от них – они ведь не слышали, как Маринка называла ее «тетя», и в то время, когда они смеялись обе – каждая от ощущаемого по-своему счастья, – пассажиры поглядывали на них с понимающе-ласковой улыбкой. «Они думают, я мать…» – взволнованно думала она, польщенная этой мыслью, хотя и понимала, что тут есть некий оптический обман; пусть обман – все равно приятно, в этом и проявилось, собственно, ее искреннее желание – на грани возможно-невозможной мечты – быть, или, вернее, стать матерью точно такой вот девочки…
Обычно от Москвы до Свердловска два часа лету, но на этот раз летели они через Киров, так что в Свердловске оказались через четыре часа. Из всего того, что было в Кирове, интересным ничего не показалось, а вот в Свердловске «интересность» преследовала их с первого шага. Началось с того, что Сережа не встретил Маринку. Ни Маринка, ни Марина долго не верили, что это так и есть на самом деле. Маринка, например, была убеждена, что Сережа где-то спрятался и следит за ними.
– Это ведь прямо горе с ним! – разводила она ручонками. – Все-то бы ему поиграть, побаловаться! Никакой серьезности, господи…
И на эти слова «тетя» Марина еще улыбалась, даже смеялась поначалу, но вскоре по лицу ее пробежала тень озабоченности наполовину с искренней растерянностью.
– Ой, да вы не расстраивайтесь, тетя Марина! – старалась успокоить ее Маринка. – Найдется, никуда не денется. Ведь вот какой бестолковый… – приговаривала она, пока «тетя» Марина, держа ее за руку, ходила и по зданию аэровокзала – из конца в конец, из новой половины в старую, – и по аэровокзальной площади, и подходили они к камере хранения, и к багажному отделению, и к остановке автобусов, такси, – нет, нигде Сережи не было. И прежде чем «тетя» Марина вконец расстроилась и у нее от детски унылого и потому сильнейшего страха-растерянности задрожали губы, прежде этого они ходили вдвоем к начальнику вокзала, объяснили ему, что к чему, начальник отослал их к дежурному по вокзалу, дежурный спросил: «Как у него, говорите, фамилия?» И очень удивился, когда «тетя» Марина в свою очередь спросила у Маринки: «А как фамилия у вас?» И когда Маринка ответила, дежурный сказал озабоченно-задумчиво: «Гм, странно, понимаете ли… Очень странно…» – и очень пристально взглянул на Марину. Он тем пристальнее смотрел на нее, что Сережа, разыскиваемый по радио, так и не подошел к «Справочному бюро», куда его приглашали прийти, – и вместо сочувствия или доброжелательности на его лице ясно читалась полицейски-проницательная подозрительность. Почти плачущая взрослая девушка и успокаивающая ее крохотная девочка – тут было, что вызывало подозрение: «Гм, гм, понимаете ли…» А они, когда ушли от дежурного по аэровокзалу, оказались в привокзальном скверике, «тетя» Марина присела – как бы вслепую – на скамейку, закрыла лицо руками и расплакалась самыми горькими слезами.
– Вот ведь думала, думала, дурочка, что нельзя, нельзя, нельзя… что получи-и-ится… что-нибудь не та-а-ак… так ведь нет, нет, нет…
Маринка стояла рядом и остро переживала, что «тетенька» так плачет, ей как будто стыдно было за самое себя, что из-за нее, не из-за кого-то другого, приходится расстраиваться взрослому человеку.
– Тетенька Марина, – осторожно трогала она за краешек рукава, – тетенька Марина, вы не плачьте, пожалуйста, ведь я же все, все знаю… знаю, как домой ехать, я вам покажу, я все помню, я ужасно памятливая, говорит бабушка, со мной нигде не пропадешь…
А «тетя» Марина словно не слышала Маринки или не придавала значения ее словам, продолжала плакать, – конечно, ей и в голову не приходило, что есть выход из положения, у нее было такое ощущение, что это – все, что это чуть ли не конец света – доверили ей ребенка, а она, такая дура, на все согласилась, даже не поинтересовалась на всякий случай адресом, ни вообще тем, где же находится этот поселок, откуда должен был приехать в Свердловск Сережа и увезти с собой Маринку. Кое-кто из пассажиров, проходивших мимо них по скверику, или же просто удивленно-заинтересованно поглядывали на них, или же – таких было меньшинство – останавливались и старались расспросить, в чем дело; Маринка объясняла, но так как она объясняла, как ей казалось, очевидные и простые вещи: «Понимаете, нас Сережа не встретил, он у нас такой, тетя Марина и плачет…» – то и все, кто расспрашивал их, думали, что девушка плачет просто, скажем, от огорчения, что Сережа – муж или любимый – не встретил их, забыл встретить… Прохожие успокаивали: ну ничего, мало ли что, может, обстоятельства непредвиденные, заболел или что…
– Да вы не знаете ничего, не знаете… – плакала, не умея объяснить, «тетя» Марина, – вот сами бы оказались на моем месте, тогда…
– Э-э… Милая девушка, бывали мы и на вашем месте, бывали и влюбленными, и не встречали нас, и огорчали, чего только не было.
А «тетя» Марина только горше плакала. Смотрела на все это Маринка, смотрела, слушала-слушала да и говорит:
– Тетя Марина, ну что вы все плачете? Не пропадем!
– Что? – как бы еще не совсем поняв, о чем она говорит, удивленно взглянула на нее Марина.
– Я вам покажу, а вы слушайтесь. Я все-все помню, понимаете? Я все-все покажу, только вы слушайтесь…
– Как, неужели ты знаешь, куда нужно ехать?
– Ну конечно. Только я не знаю, как называется, а так я все-все-все знаю…
И действительно, это оказалось не так сложно, как показалось поначалу. Добрались они на автобусе до Площади 1905 года, до центральных касс Аэрофлота, здесь встали на той остановке трамвая, на которую – по памяти – указала Маринка. Потом они стояли, и так как Маринка не помнила номер трамвая, она просто как бы чутьем, как бы предчувствием, вернее – памятью чувства, угадывала, какой же им нужен трамвай, показала на него рукой, потом они ехали, Маринка была спокойна до удивления, сосредоточившись лишь на том, что было там, за окном трамвая, и все то, что приближалось или надвигалось им навстречу, она узнавала – про себя – с поразительной легкостью; а позже, как раз когда надо, она показала рукой на окно: «Вот сейчас, тетя Марина…» Они вышли, и это было то, что нужно, это был Автовокзал, и здесь, уже внутри здания, Маринка, взяв Марину за руку, повела прямо к окошку, которое врезалось в ее память с еще прошлых ее путешествий, но вот «тетя» Марина протянула деньги на билет и называет поселок, а ей говорят: «Что вы, девушка, мы давно уже не продаем туда, вы ошиблись…» И «тетя» Марина удивленно и укоризненно – и даже слегка радостно-укоризненно, потому что рада, что не во всем хоть права эта маленькая девочка, что в чем-то и она ошиблась, а то уж совсем ей стыд, взрослой против такой крохи, – удивленно и укоризненно смотрит на Маринку, а та – ну хоть бы капля растерянности или недоумения, смотрит спокойно на соседние окошки, а над ними – таблички, на табличках печатными буквами, которые прекрасно уже знает Маринка, написаны разные города и поселки, и вот она читает, видно, как шевелятся ее губы, читает здесь, там, тут, и оказывается, на их поселок билеты продают во-он в том уже окошечке, а не здесь, перенесли – бывает ведь такое? – и Маринка показывает рукой «тете» Марине, повернув к ней головку, – боже, какие у нее глаза! – огромные, умнейшие и спокойные, – и тетя Марина, не зная, что сказать, говорит:
– Как, ты и читать уже умеешь? – и Маринка кивает с достоинством головой:
– Папа с мамой давно меня научили. Это легко…
И вот смотрят они друг на друга, и теперь «тете» Марине ничего уже не страшно, и странно даже, отчего она так растерялась там, в аэропорту, не так и сложно все, а что она поедет сейчас с Маринкой неведомо куда, в неизвестный для нее поселок, привезет Маринку бабушке в целости и сохранности – в этом даже что-то необычное есть, радостное, и приятное, и веселое…
И «тетя» Марина, купив билет, не выдержала и весело рассмеялась, как смеялась в Москве. Потом они ехали в автобусе – по прямой, как луч, асфальтированной прекрасной дороге, мчались на огромной скорости, и это тоже было приятно – мчаться неизвестно куда на такой скорости, был уже вечер, над горизонтом – над лесом – ядовито-красным шаром плавало, наплывало и уплывало солнце, горела, как обычно говорят, вечерняя заря, вдруг ей это тоже показалось смешным: «заря горела» – боже, боже, боже, повторяла она про себя, а что такое она повторяла и о чем и для чего – она не знала, в этом-то и было веселье, что не знаешь ни в себе, ни о себе ничего, а чувствуешь – весело и хорошо, ну и слава богу; Марина прижала к себе Маринку, с пронзительностью – с такой остротой, какой никогда не знала прежде, – ощущая особенное, нежное тепло этого маленького, беззащитного, страшно интересного, и загадочного, и смешного зверька.
А в поселке, куда они приехали, даже не в поселке, а скорее – маленьком городке, ее удивило… что ее удивило? – удивило то, что она почувствовала вокруг – и в себе самой тоже – поразительную тишину, спокойствие, успокоение от всего, что есть большой город – хоть Москва, хоть даже Свердловск, успокоение от спешки, давки, суматохи и бестолковщины… Это оказалось очень приятным ощущением. Она сказала Маринке:
– Как у вас хорошо здесь… – и показала рукой вокруг, а Маринка ответила:
– Вот бабушка обрадуется сейчас!..
И правда, в первую секунду, как только они вошли, бабушка настолько, видимо, растерялась от радости, что даже не заметила Марину, не обратила на нее внимания… она смотрела только на Маринку и, всплеснув руками, побледнев, протянула слегка охрипшим голосом:
– Господи… приехала…
Она шагнула к Маринке и, подхватив ее на руки, осыпая поцелуями, приговаривала:
– Приехала… ах ты умница… приехала-таки… господи, исхудала-то как… приехала все же… я уж голову потеряла, не знаю, что и думать… извелась вся… Вот видишь! – крикнула она в другую комнату. – Прилетела, значит, а ты прозевал! Черт такой… – проворчала она не рассерженно, а улыбнувшись.
– Ба, Мар! – вышел из комнаты Сережа. – Здорово, клоп! Здравствуйте! – сказал он девушке, стоящей в дверях.
И тут только, наверное, Марья Трофимовна обратила по-настоящему внимание на Марину.
– Господи, – сказала она, – вот наказание-то… Да проходите, проходите… извините, не знаю, как вас зовут… Марина? Неужели? Вот так совпадение… – Мария Трофимовна обрадовалась, как маленькая. – Так вы где же ее взяли, Марина? Прилетели вместе? Как – вместе? Неужели прямо из Москвы? Ничего не понимаю… А как же вы сюда попали? Как?! Господи, да выключи ты свою шарманку! – сказала она Сереже (у него в комнате на полную громкость был включен магнитофон – купил на первую зарплату). – Так, так… ничччего не понимаю… ничче-гошеньки! – улыбалась Марья Трофимовна, продолжая тискать и чмокать внучку. – А где же мама с папой? Остались? Да почему? Что? Как в больнице? Ничего не пойму… Так… так… Тебя посадил на самолет? Вот с этой тетенькой? А сам ушел? Господи, ну это на них похоже, что-нибудь да выкинут… А мы получили телеграмму: «Встречайте Маринку самолетом пятого июля вылет Москвы десять ноль-ноль московского. Виктор». Ничего не поняли, но послали Сережку встречать. Жду, жду… и вот ведь является, говорит, не прилетела. Да точно ли ты знаешь? Точно, в двенадцать прилетел из Москвы самолет, а ее нет…
– Так ведь мы через Киров летели, четыре часа, – сказала Марина. – Мы не в двенадцать должны были прилететь, а в третьем часу, а по-местному, значит, в пятом… Так и прилетели. Смотрим – а Сергея вашего нет. Ну – я в слезы… – улыбается Марина.
– Вот и я ему говорила: ты в справочном-то узнавал? А у них, знаете, один ответ: не учи ученого… Вот и ученый оказался, Митрофанушка, уж встретить не мог! Все махал рукой: что я, в Москве, что ли, не бывал? Два часа лету – и баста. Так нет чтоб убедиться в справочном – уехал из аэропорта. Видали вы таких когда-нибудь? Взрослого из себя корчит, жениха, а ума меньше, чем у Маринки. Уж не мог встретить своего лучшего «друга»! – рассмеялась Марья Трофимовна. – Так а вы кто, простите, Марина? Студентка… Во-он что… Как, просто так, даже не знакомы?! Ну, дают наши москвичи… Это только мужчины на такое способны. Ветер один в голове… Ну, спасибо вам, прямо не знаю, какое огромное спасибо вам… Ну как то есть не за что, такие хлопоты на вашу голову… Сейчас мы с вами чайку… и даже не отказывайтесь, нет, нет и нет, что вы, да чтобы из такой дали привезти мне внучку – и просто так, до свиданья, – ну нет, сейчас, сейчас мы это… Видать, свет все-таки не без добрых людей, ах ты господи, встретить не мог, ну что ты с них возьмешь, а я тут места буквально не нахожу, чувствую – не то что-то, раз телеграмма – должна прилететь, а как же, ведь встретить не мог, а? – ну смех и слезы с ними… Так а что там случилось-то, Маринка? – спросила она у внучки.
– Вот, бабушка! – Маринка достала из кармана письмо. – Папа сказал тебе отдать. Сказал еще, поцелуй бабушку…
– Ну, ну, спасибо… Ну-ка, чего они там пишут… – Она опустила Маринку на пол. – А вы садитесь, садитесь, Марина, вот сюда, так… Сережа, а ну-ка поухаживай за гостьей… Давай, давай, привыкай ухаживать за дамами… Что? Ничего, подождут твои яхты. Яхты у него, видите ли! Великое дело – яхты, давай, давай…
Марья Трофимовна надорвала конверт и начала быстро читать; сначала коротенькую записку от Людмилы:
«Мама, здравствуй, собирались мы уже домой, да что-то я совсем расклеилась. Я тебе писала, кажется, голова последнее время болела и глаза. Сессию сдала, – совсем что-то плохо стало. К врачу пришла, меня посмотрели и тут же в больницу. Говорят, дело не в глазах, а в переутомлении. Сначала я расстроилась, а теперь решила, может, это и к лучшему – подлечусь, отдохну немного. Устала уж я очень. Как только выздоровею, приедем с Витей. Если можно, достань нам путевки в заводской дом отдыха. Хочется в лесу пожить, у речки, хотя бы недельки две. Маринку решили отправить домой, другого выхода нет. Как отправим, не знаю, – это уж Витя все будет устраивать. Целую – Люда. За меня не беспокойся, все будет хорошо».
– Господи, да что же это с ней, – вздохнула Марья Трофимовна. – Вот напасть-то… откуда это еще…
– Чего такое? – спросил Сережа, лишь бы что-то спросить: дело оказалось для него нелегким – развлекать гостью; он ей говорил про слонов, мух, ежиков, про пряники на полке, о пельменях в тазике и браге в ведрах, а она – студенточка – искренне ничего не понимала и только вымученно улыбалась.
– Сережа, ты что, до сих пор не поставил чайник?! – удивилась Марья Трофимовна. – Что? Давай без этих своих… Вы извините, Марина, я сейчас, еще одну минуточку… дочитаю только… – как бы заискивающе улыбнулась Марья Трофимовна.
– Ну что вы, что вы, – смутилась Марина.
На том же листе, рукой Виктора, было приписано:
«Здравствуйте, Марья Трофимовна, Людмилу положили в 67-ю больницу, это в Серебряном Бору, район такой в Москве. Чувствует она себя как будто неплохо, по крайней мере – немного вздохнула от забот, учебы и работы. В этом году досталось нам. Я сначала сдавал экзамены за последний семестр, а потом госы; слава богу – все теперь позади, диплом в кармане, будут оформлять за границу, осенью или ближе к зиме вместе с Людой и Маринкой куда-нибудь уже выедем. Люда только-только отработала две недели в магазине, и сразу, на второй же день, у нее своя сессия, вымоталась совершенно, но сдала все хорошо, пятерки и четверки. Как только подлечится, сразу же прилетим. Надо хоть в этом году отдохнуть хорошенько. Тут еще у нас заваруха одна получилась с квартирой, но об этом позже. Так или иначе, живем теперь, вернее, я один теперь живу, в Кузьминках, рядом с метро. На старую квартиру вернулись хозяева. Положили Люду неожиданно. Звонит мне из поликлиники: срочно кладут в больницу, даже домой не отпускают. Я здорово испугался. Спрашиваю, какой диагноз, а она не помнит. Потом нашла, на бумажке записала: арахноидит. Я в словаре иностранных слов посмотрел: воспаление слизистой оболочки головного мозга. Совсем перепугался. Только позже, уже в больнице, немного успокоился. Врач сказала, что диагноз предварительный, а кроме того – не страшный, хотя и звучит внушительно. Просто нервы подрасшатались, подлечить нужно нервную систему. Из-за этого и зрение ухудшилось. Люда как-то странно косит теперь, даже сама смеется: видно, получается интересно из-за этого искривления. Думаю, с полмесяца полежит в больнице, а там приедем. Маринку решил отправить с кем-нибудь из пассажиров. Хоть и дикая идея на первый взгляд, но ничего, в общем, здесь особенного нет. Надеюсь, Сережа встретит ее в аэропорту. Дал телеграмму, сегодня дам еще одну – «молнию». Ну вот и все пока. Писать буду почаще. До свиданья. Крепко целуем – Люда, Витя».
