Текст книги "Хранители очага: Хроника уральской семьи"
Автор книги: Георгий Баженов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)
– Бабушка, а кто к нам приехал! – выбежала к Марье Трофимовне Маринка, как только она вошла в дом. – Мама с папой!
– Да ну?! – подхватила Марья Трофимовна внучку на руки.
– Вот не веришь, да, бабушка? Честно, честно… Не веришь, да?
Из комнаты, где они теперь жили, вышли Людушка с Витей.
– И правда… – улыбнулась Марья Трофимовна. – Ну-ка, – она опустила Маринку на пол, – дай-ка, доченька, мы поздороваемся…
– Доченька! – рассмеялась Маринка. – Ведь я же внучка, бабушка! – как бы поучая, назидательно сказала она.
– Ну-ну… – Марья Трофимовна обнялась поочередно с Людушкой, с Витей. – Вот видите, дети, новое несчастье у нас…
И с Людушкой они слегка всплакнули.
– Бабушка, ба-ба-а… – задергала за рукав Маринка. – А мне мама с папой коньки привезли. Правда, правда! На настоящих белых ботиночках! – она потянула Марью Трофимовну в комнату.
– Ну, сейчас, сейчас… Дай хоть пальто снять, господи… Коньки? Неужели коньки?
– Вот не веришь, да, бабушка? Мама уедет, а я буду с Сережей на каток ходить.
– Уедут? Как уедут? – улыбнулась растерянно Марья Трофимовна.
– Ну как, очень просто! В Африку! Вот ничего ты у нас не знаешь…
– В Африку? – повернулась она к детям.
– Да, в Алжир, – сказал виноватым голосом Витя. – Там сейчас положение трудное, так что… с детьми… не рекомендуют с детьми… Одиннадцатого декабря уже вылетаем.
– Так ведь это… – Марья Трофимовна присела на краешек стула, держа в руках пальто. Витя взял у нее пальто, шаль, повесил на крючок. Палку поставил под вешалку. – Ведь это через неделю уже…
– Да, – сказал Витя. – Мы не думали, что так все быстро устроится. Хотя какое там быстро… Придется вот без Маринки.
– Так… – проговорила Марья Трофимовна. – Ну что ж… – собиралась она с духом. – Ну и хорошо… Что это мне снилось сегодня? Ах, господи… Ну и хорошо… Для чего же и учился ты, как раз для этого… Вы не беспокойтесь, Людушка, Витя! – скороговоркой заговорила она. – Поезжайте. Ведь ты же переводчик, Витя, где и работать тебе, если не за границей? Вы ни о чем не думайте, не думайте ни о чем. Поезжайте. Мы с Маринкой – правда, Маринка? – будем тут жить в мире, согласии, правда, да? Ну вот… Вы не думайте, не переживайте за нее. Да я… в лепешку… вы же знаете… Кто же у меня остался ближе нее? А что поедете, так надо. Ну что ж, и без нее поедете. Я понимаю… – И трудно ей было сдерживаться от слез, а Людушка плакала в открытую. – Но ничего, ничего, – говорила она дальше. – Вы за Мариночку не беспокойтесь, все у нас будет хорошо. Мы будем жить и ждать вас, правда, Мариночка? Вот папа тебе из Африки напишет письмо, много-много напишут они тебе писем, как там звери живут… Вдруг откуда ни возьмись маленький комарик, а в руке его горит маленький фонарик. Я злодея зарубил? Зарубил. Я тебя освободил? Освободил. А теперь, душа девица, на тебе хочу жениться… Фу-ты, господи! – рассмеялась Марья Трофимовна. – Да не оттуда это совсем…
– Я только-только хотела тебе сказать, а ты сама! – обиженно проговорила Маринка.
– Ну, а как там у него. Про Африку-то?
– Корней Чуковский! Стихотворение «Айболит»! – торжественно, объявила Маринка. – Читает Марина…
– Ой, господи! – и все вдруг улыбнулись. – Какая воображала! Прямо и разважничалась!
– Просьба к взрослым не перебивать маленьких детей! – прежним тоном продолжала Маринка. – Стихотворение «Айболит»! Написал Корней Чуковский! «Добрый доктор Айболит, он под деревом сидит, приходи к нему лечиться и корова, и волчица, и жучок, и паучок, и медведица, всех излечит, исцелит добрый доктор Айболит…»
– Вы представляете, она вот так от начала до конца может! Прямо что это у них за память такая, у этих малышей, уму непостижимо!
– Знаешь, бабушка, я когда в Москве жила, – помнишь, помнишь, мама? – к нам милиционер пришел, да, папа? А тут мама вот так сидит, а здесь я, а здесь, значит, папа, и у нас книжка такая, «Айболит» там, «Дядя Степа», я маме шепнула: мама, можно я дяденьке про «Дядю Степу» прочитаю, а она говорит: ой, Маринка, не до дядей Степ сейчас, пойду-ка я на кухню, посмотрю, послушаю, что там у них с папой за разговор…
– Так ты даже это запомнила? – удивилась, Марья Трофимовна.
– А потом дяденька ушел, а мама плакала, – сказала Маринка.
– Ну-ну, – вздохнула Марья Трофимовна. – А ну-ка пойдем посмотрим, что за коньки привезли тебе мама с папой. Ох уж рада, все мечтала: коньки, коньки…
– Вот мы и решили… – сказал Витя.
Все эти дни, перед долгим прощанием, Витя с Людой ни о чем особенно важном не говорили с Марьей Трофимовной, словно доверившись ходу судьбы. Они были благодарны Марье Трофимовне, не слыша от нее ни одного, даже косвенного упрека, ни одного намека – как же она-то здесь? одна? с Маринкой? Все выглядело как будто давно решенным, хотя никакой предварительной договоренности между ними не было. Утрами Витя сам отводил Маринку в садик. Было много разных интересных разговоров, Маринка часто смешила или удивляла неожиданными вопросами. Это как всегда с детьми. Ты идешь, вот одно, вот другое, глаз привык, да и душа, пожалуй, тоже, а у Маринки – словно лучик вопрошающий изнутри светится, доведет тебя своими вопросами до того, что думаешь: а и правда, ничего мы толком не знаем, так только – от всего отмахиваемся.
– И знаешь что, папа, – сказала однажды Маринка, как будто совсем безотносительно к разговору. – Вы, пожалуйста, возвращайтесь скорей.
– Что? – переспросил Витя.
– Возвращайтесь скорей, папа, – повторила она. – А то проездите, а дочка у вас уже в школу пойдет.
– Ты, что ли?
– Ну я же у вас дочка, кто еще… Вот так.
– Гм, в школу. Да, школа… – задумался Витя. – Вот то-то и оно. А что делать?
– Делать нечего, надо жить, – сказала Маринка, рассмешив Витю взрослой интонацией. – Правда, папа, я же скучать без вас буду.
– Будешь?
– Буду.
– Взяли бы мы тебя, да… – Витя развел руками. – Понимаешь, какая штука…
– Папа, а кто такие «каракулы»?
– «Каракулы»? – удивился тот.
– Ну, знаешь, там еще: в Африке акулы, злые каракулы…
– Каракулы, каракулы, – пробормотал Витя. – Неужели есть такое слово?
– Ой, видишь. Светлана Владимировна руками машет?! Вот мы с тобой заболтались, и опять я в садик опаздываю…
– Ну, беги!
Он стоял, смотрел, как она бежала, смешно размахивая руками. Он думал: «Это моя дочь», – и было ему иногда очень странно, потому что она была уже совсем взрослая, он и не заметил, как это произошло. Давно ли это было, когда он вернулся из Индии и увидел свою кроху в первый раз?! Пропасть времени позади, но по ощущению – как будто вчера. Да, как будто вчера все было…
И вот сейчас – Алжир.
И снова, как тогда, был вечер, стол, проводы, родные, близкие… Помнится, тогда Серафима тоже нападала на Глеба: женись да женись, а теперь: раз женился – жена от бога, век живи с женой. Большое это было удовольствие – слушать, как они, Глеб и Серафима, словно фехтовали словами – что от бога, а что от дури. Иногда и Марья Трофимовна слово вставляла (связался-таки Глеб с Олежкиной матерью, доконал ее, черт такой, а Варюха живи одна да мучайся с Трофимкой). «Вот, вот, – поддерживала Серафиму Марья Трофимовна, – так его…» Глеб только усмехался.
– Нет, а вот скажи, тетя Серафима, – говорил он, – вот ты все: бог да бог, а Магомет кто был?
– Эвон чего нашел! – возмущенно качала головой даже бабушка Настя. – Это еще чего за Магомет такой? Нет, Серафима, ты ему скажи про Магомета! Магомет!
– Баушка, ша! – поднимал руку Глеб. – Тебе председательствующий слова не давал.
– Вот, вот, – качала головой баба Настя. – Мало я тя крапивой-то секла, когда без штанов бегал. Магомет!
– А Магомет людей любил! – назидательно поднимал палец Глеб. – Вон хоть Витю спросите. А ну, Витя, вякни им! Видали! – обвел он всех веселым взглядом, когда Витя кивнул. – Ибо что вякал сам Магомет? Люби людей, а жен имей числом не меньше четырех. Баб Настя, я крещеный у тебя?
– А то как же! – возмущенно ответила бабушка. – А не то нехристем тя нужно было оставить? Дед-то, помню, Трофим, окунул тя в бочку, а ты, – бабушка рассмеялась, – струю пустил, от страху-то… Отец преосвященный ругался шибко: изгадил святую воду…
– Слыхали?! – торжественно объявил Глеб. – Вон оно еще когда понимание во мне зародилось. Протест мой! Баушка ушами трепать не даст.
– Голову морочишь тут! – махнула рукой Серафима. – Сказано: а жена есть опора твоя и мать детей твоих. Ничего! Я на тебя, Глебка, не погляжу, что выше каланчи вымахал! Погоди, будешь еще жить с нашей Варюхой…
– Такова общественная необходимость, – сказал Петрович.
– На испуг берешь, теть Серафима? Завяжем узелок! Но раз я крещеный, нынче же отрекаюсь от христианства! – Глеб полез во внутренний карман пиджака. – И вступаю в мусульманство. «Отец святой всея Руси, – начал он читать бумажку, – извини, конечно, не знаю в точности твоих званий, но у меня такое дело. По крещению своему я христианин, хотя одновременно и член профсоюзной организации по месту работы, но по образу жизни и мыслей давно магометанин и мусульманин. Будь другом, отец, пришли бумагу, что отрекаешь ты меня от христианства, ибо у меня одна жена законная, вторая – незаконная, и несколько любовниц, которых я тоже, отец, люблю. Сам понимаешь, это не разврат, а просто вера другая, которой я следовал, сам того не зная. Ибо Магомет сказал: люби людей, а жен имей числом не меньше четырех. Отец всея Руси! Надеюсь, ты поймешь своего сына – пришли бумагу об отречении. Остаюсь уважающий тебя бывший крещеный христианин, член профсоюзной организации мартеновского цеха, а ныне – убежденный магометанин и мусульманин раб божий Глеб. Бумагу на имя главного мусульманина, не сомневайся, пошлю – зять у меня и сестра на днях в Африку едут, у них, говорят, главная мусульманская вера, выводы делай сам. Крепко жму твою руку, отец. Если что не так, прими не на счет поругания веры христианской, а токмо на счет безверия, в котором пребывал. Нет бога, кроме аллаха, и Магомет – пророк его. Извини, конечно».
Много смеялись, пока Глеб читал отречение. Даже бабушка Настя, которая время от времени повторяла: тьфу! тьфу! – в конце концов не выдержала и тоже улыбнулась: ну супостат, ну нехристь! Особенно смеялись, когда узнали, что на бумажке ничего не было написано, молол Глеб прямо из головы. Вот так не знаем, а у человека, может, талант к сочинительству пропадает, – смеялись все весело. Он позже хотел еще прочитать бумагу главному мусульманину, но никто уже не верил ему (хотя на другой бумаге действительно что-то было написано).
К вечеру уже говорили кто о чем. Глеб подсел к Вите с Людушкой.
– Ну что, зять, вмажем по маленькой? На прощание?
– Тебе лишь бы повод, – сказала Марья Трофимовна.
– Мамка, – вдруг усмехнулся Глеб. – Ты в лесничестве чего забыла?
– А у тебя там что, агенты? – спросила та безразличным тоном.
– Спрашиваешь! – продолжал ухмыляться Глеб с некоторой хитрецой на лице. – Может, тебе дров надо?
– Надо. Дом сгорел, теперь печь топить нечем.
– Видал, Вить, мать острить научилась.
– Спрашиваешь! – сказала Марья Трофимовна.
– Ого! – удивился Глеб.
– Вот тебе и «ого», – сказала она. – Ну, дети… – посмотрела она на Витю с Людушкой. – Вот и провожаем мы вас… Что вам пожелать хорошего?
– Да что…
– Возвращайтесь-ка к счастью!
– Ага… проложите там санный путь, – усмехнулся Глеб. – Откройте Северный полюс. Разведите белых медведей. Короче, когда спят, пусть дышат носом. Вентиляция лучше.
– Ладно, – отмахнулся Витя.
…Утром они уезжали. Люда плакала.
Запомнились ее печальные глаза.
