Текст книги "Первый выстрел"

Автор книги: Георгий Тушкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 43 страниц)

– Так я ж не для себя. Мы бы этот чемодан Мокроусову сдали… – и запел: – «Когда б имел златые горы…»

– Прекрати… Если Бескаравайный спросит, где задержались, – сказал Сандетов Юре, – отвечай, что ждали хлеба, агитировали население не работать на беляков, не заготовлять шпалы и дрова, не выходить на трудповинность.

– Но я же должен рассказать насчет Гоги Бродского, который будто бы командир степных партизан, а на самом деле каратель, И об этом воре-подполковнике.

– Да, это правильно, – согласился Сандетов, – Только не рассказывай, что мы пили и плясали. Говори, что хлеб нас задержал.

– Ладно, – нехотя проговорил Юра. – Да, Дуся велела передать тебе бланки карателей для пропусков. Они у меня в башмаке. Приедем – отдам.

– Ну и молодчина! Как же это ей удалось? Рассказывай!

7

Утром Юру разбудил Серый. Привязанный к задку повозки, он толкал мордой спавшего хозяина и тихонько ржал.

Юра сел и громко зевнул. Глаза еще слипались, голова болела. И вдруг вспомнилось все! Сразу исчезла сонливость. Солнце уже стояло высоко. Юра сводил Серого к реке, сам выкупался и от студеной воды горной речки сразу подбодрился. Он напоил буланого и насыпал обоим коням по полведра овса.

Теперь к командиру! Надо все рассказать.

Однако часовой, стоявший у командирского шалаша, не пустил его.

– Командир на операции!

– На операции? – удивился Юра, но сейчас же сообразил, что речь идет не о медицинской, а о военной операции.

Умар и другие подводчики ловили в лесу барашков на обед. Юра присоединился к ним, но барашек никак не давался ему в руки.

– Шура, помоги! – крикнул он проходившему мимо Сандетову.

– Не до баранов! – ответил тот. – Командир сотни приказал еще двадцать бойцов привести.

– Куда? – Юра бежал уже рядом с поспешно шагавшим Сандетовым.

– Ну, что пристал? В засаду на шоссе. Беляки из Салов в Судак идут. Ага, вот и командир.

– Я тоже пойду, – заявил Юра.

– И думать не моги. Ты подводчик. Каждый на своем месте должен быть. Лови баранов. Вари обед. И чтобы к нашему приходу поспел!

Как?! После вчерашнего Шурка говорит с ним, как с мальчишкой, как с чужим? Юра был возмущен. Он докажет! Жаль только, что винтовки нет.

Швырнув Серому и буланому по охапке сена, он отправился к речке, взял из своего тайника в кустах морской наган и японские патроны и побежал за Сандетовым. Но того и след простыл. «Засада у шоссе», – вспомнил Юра и побежал к шоссе, но не по дороге, а лесом, сокращая путь. «Наверное, – думал Юра, – Сандетов с партизанами заляжет в засаде там, где шоссе идет между крутыми шиферными склонами, сверху поросшими кустарником». Юра бежал и на ходу заряжал наган.

Издали послышалась стрельба. Трещали пулеметы, рвались гранаты. Юра прибавил ходу, скоро нагнал партизан, которых почти бегом вел Сандетов, и пристроился сзади. Но когда сандетовский взвод выбежал к обрыву над шоссе, там все уже было кончено. Бой затих так же внезапно, как и начался. Колонна белогвардейцев была разгромлена, большая часть офицеров и солдат разбежалась, на шоссе лежали убитые, валялось брошенное оружие.

На полянке стоял командир, а перед ним – три пленных офицера.

Пленный штабс-капитан говорил:

– Мы мобилизованные. Воевать за Врангеля не хотим. Нас заставляют терзать родину, Россию, которая отбилась от всех врагов и должна начать мирную жизнь. Мы поверили вашим листовкам и сразу сдались в плен. Если оставите нам жизнь, будем честно служить народу, служить Советской России.

– Шлепнуть! – крикнул Мышонок, потрясая винтовкой. – В расход гадов!

Командир спокойно и твердо приказал Мышонку, Сандетову и другим побыстрее собрать оружие на шоссе, погрузить все на лошадей и уходить в лес. Пленных, в том числе и офицеров, взять с собой. За жизнь их командиры взводов отвечают головой!

Тут же был выделен заслон.

– А ты как здесь очутился? – спросил командир, увидев Юру.

– Я? Воевать!

– Молод еще!

Когда партизаны возвращались в лагерь, Юра шел возле командира и рассказывал ему о вчерашних событиях в Эльбузлах. Закончил он просьбой зачислить его в какую-нибудь партизанскую роту или, еще лучше, в конный взвод Бескаравайного.

– Пойми, дружок, ты будешь нам полезнее в Судаке, если захочешь, – сказал командир. – Может, услышишь что-нибудь новое о Степном отряде. Похоже, что это фальшивые партизаны, провокаторы. Белые стягивают войска. Предстоят серьезные бои. И вас, подводчиков, мы скоро отпустим по домам. Большой обоз только мешать будет, руки свяжет.

В лагере командир вызвал к своему шалашу человек двадцать, в том числе Бескаравайного, Сандетова, Мышонка. Юра остался возле шалаша. «Раз не прогоняют, значит, можно», – решил он.

– Мне известны случаи нарушения воинской революционной дисциплины в наших рядах, – начал командир. – Предупреждаю в последний раз: людей, уличенных в пьянстве и буйстве, в анархических выходках, в самовольных действиях будем карать беспощадной пролетарской железной рукой. Из многих маленьких и разобщенных отрядиков создана Крымская повстанческая армия, сформированы полки. Здесь не махновское Гуляй-Поле, где каждый сам себе батька и атаман. С пленными и перебежчиками из врангелевской армии приказываю обращаться с умом, не запугивать и не отпугивать их. С населением обращаться вежливо! За продовольствие и фураж будем платить. Ясно? Самовольные реквизиции запрещаю! Виновных будем расстреливать. Особо предупреждаю перебежчиков из махновских отрядов. – Тут командир взглянул на Мышонка.

Юра чувствовал себя очень нехорошо. «Вот почему, – думал он, – командир не хочет меня оставить… Он узнал, наверное, о вчерашней гулянке…»

Потом командир приказал созвать всех мобилизованных в Судаке подводчиков. Он сказал, что повстанческая армия состоит только из людей, добровольно вступивших в нее.

– Каждый наш боец пришел в горы, чтобы сражаться с оружием в руках за советскую власть и против белогвардейщины. Пришел по своему личному убеждению и по зову сердца.

Он сообщил, что, как было обещано, подводчиков отпускают по домам, к своим семьям. Но строго приказал им молчать обо всем, что они видели и слышали.

– Ехали-де ночью, в лагере держали нас в лесу, отлучаться не разрешали; а сегодня утром проснулись – никого нет, партизаны ушли. А вам приказали побыстрее сматываться. Сколько всего партизан, как вооружены, вы не знаете. Ваше дело было привезти груз. Пробыли несколько дней, и вас отпустили. Ясно?.. Мне известно, – говорил он, – что некоторые из вас припрятали трофейное, взятое у беляков оружие. Мы посоветовались с товарищами. Решили вас не обыскивать и оружия не отбирать. Это оружие никогда против нас не повернется. Верно я говорю?

– Верно!

– Правильно!..

Юра грустно побрел к своему возку. Он прощался с Бескаравайным. Казак обнял его, поцеловал:

– Держи, хлопец, хвост пистолетом! Бог даст – встретимся. Благодарствую, сынок, за заботу. Хоть рикошетная была пуля, но шибко контузила… А ты молодец!

Подошел Лука:

– До свиданья, Сагайдак! Ты парень грамотный, в комсомоле такие нужны. Ну, бывай!

Мышонок сказал:

– Давай все пять, кореш! Надейся на Жору, как на брата родного!

С Сандетовым Юра не попрощался. Его все время мучило, что они командиру не сказали всю правду.

Пустые подводы и повозки быстро катили по дороге в Судак. Жар полуденного солнца. Стрекот цикад. Пыльные кусты и деревья у дороги. Юра едет вторым, вслед за Умаром.

Все подводчики веселы. Кто не обрадуется возвращению домой! Веселы и встревожены: не попасть бы в лапы контрразведки. Там шутить не любят… Многих беспокоило оружие. Если хорошенько поискать в подводах, найдут. И тогда… Поэтому возле Таракташа подводчики свернули с шоссе на плохую, но безлюдную дорогу, а на перекрестке разъехались.

Глава V. ИСПЫТАНИЕ

1

Дома ворота были заперты. Пока Юра вытаскивал деревянный засов, к нему выбежали все. Конечно, объятия, поцелуи, слезы, вопросы.

– Потом, потом! Сейчас же идите все домой! – строго приказал отец. – А мы с Юрой выпряжем Серого. Идите! Идите же!.. Правь к сараю! – распорядился отец, закрывая ворота.

Пока Юра распрягал, отец говорил:

– Никому: ни домашним, ни знакомым, ни тем более в контрразведке о партизанах ни слова! Все видели, как ты вез раненого. Слышали, как ты требовал в больнице матрас и подушку. В Таракташе тебя тоже видели.

– Я только с Юсуфом говорил…

– При чем тут Юсуф? Тебя видели многие. Будут допрашивать, скажешь: «Силой мобилизовали. Заставили ехать ночью в горы, куда – не знаю. Какой численности был десант красных, не знаю. Нас никуда не пускали, стерегли. Был все время возле лошади. Потом отпустили. Поэтому я ничего не знаю».

– Командир тоже учил нас так говорить. Только никакого десанта не было. Они – крымские.

– Был или не был, не все ли равно. Здесь считают, что Судак был захвачен высаженным с моря красным десантом. Для борьбы с ним Врангель отозвал с фронта вторую конную дивизию, мобилизовали военные школы, даже гардемаринов из Севастополя послали в район Судака. Переполох страшный… Теперь дальше: ты болен!

– Я здоров, как бык!

– Не спорь! Притворись больным. У тебя очень болит голова, тебе трудно говорить, болит горло, болит живот. Одним словом, ты еле живой. Если надо будет, доктор подтвердит. А теперь быстро беги в дом и ляг в постель.

Петр Зиновьевич испытующе посмотрел на Юру:

– Ты не привез с собой оружие? Зная твою болезненную страсть…

Юра успокоил его. Никаких пулеметов, винтовок, гранат и наганов у него нет. О велодоке за поясом под рубашкой он умолчал. Направляясь в дом, он, однако, сначала забежал в крольчатник, вынул из стены один колыбный кирпич и в этот тайник спрятал велодок.

Когда Юлия Платоновна с тарелками и стаканом чая на подносе вошла в комнату, Юра, лежавший под одеялом, объявил, что он болен: голова раскалывается на куски, болит горло, в животе рези. Обхватив руками голову, он застонал как можно жалобнее и начал надрывно кашлять, а потом схватился за живот и стал конвульсивно дергаться.

– Боже мой! Я сейчас же пошлю папу за доктором, или пусть он сразу отвезет тебя в больницу, ты, наверное, заразился тифом! – испуганно запричитала Юлия Платоновна.

– Ага! Зд орово получается! Это папа мне приказал, чтобы я был больным.

Не прошло и десяти минут, как с веранды послышался голос Варвары Дмитриевны:

– Где же он? Я вся сгораю от любопытства услышать из уст нашего мученика и героя о том, как ему удалось удрать из плена.

Юлия Платоновна распахнула дверь, пропуская Варвару Дмитриевну с Лизой. Юра сделал «зверскую физиономию», застонал.

– Бедный! Он так страдает! Тебя истязали?.. – воскликнула Варвара Дмитриевна, склоняясь над Юриной кроватью.

– Голова раскалывается… Горло болит! В животе такие рези.

Лиза настороженно прищурила глаза. И Юра понял, что переборщил.

– Юлия Платоновна, что же вы медлите? Скорее доктора!.. – затараторила Варвара Дмитриевна. – И надо сообщить сотруднику «Юга» о том, как красные истязают детей! Эти палачи… Ужасно!

– Успокойтесь, дорогая, уже все сделано, – сказала Юлия Платоновна. – Ему предписан полный покой. Пройдемте на веранду. Я вам все расскажу.

– Юра, ты в самом деле болен? – спросила Лиза, когда они остались одни.

– Разве ты не видишь?! – буркнул Юра. – Я здоров, только молчи об этом, Джемма… Нет, Нэлле… Я был у гёзов!

– Может быть, ты, правда, немножко болен, Юра? – сказала Лиза, смотря ему в глаза. – Я попрошу маму, чтобы мне разрешили ухаживать за тобой.

Теперь Юра был бы очень рад заболеть на самом деле и пожалел, что сказал Лизе правду. После прошлогоднего бала они несколько месяцев были почти в ссоре. Лиза поддразнивала его «креольчик!» и дулась. Но в последнее время они снова подружились. Однако Лиза, сложив губы в ехидную улыбку, нагнулась к Юре и сказала:

– Знаешь, твоя «невеста» сейчас в Судаке. Узнает, что ее «креольчик» болен, и прибежит целовать его.

Юра подумал: «Хорошо бы и Лизе и Тате рассказать обо всем, что с ним случилось! Бешеная скачка! Засада на шоссе. А главное – приключения в Эльбузлах! Мышонок и Шура прыгают в окно, как Григорий в «Борисе Годунове». Чемодан золота! Стрельба!»

Юра решил рассказать Лизе только о Дусе. «Вот это дивчина! Смелая, хитрая! А танцует как!»

Лиза выслушала рассказ про Дусю довольно холодно.

– Интересно ты веселился там… Овод так бы не поступал…

Юра опешил. Действительно, главного он не рассказал, а про вино, закуску, пляску наболтал. Глупо! И Юра мысленно послал себе «дурака». Это все Мышонок наделал. Да-да, из-за Мышонка и этой гулянки он валяется под одеялом, а мог бы скакать сейчас верхом на коне за Бескаравайным…

Когда гости ушли, в комнату к сыну зашел Петр Зиновьевич. Он присел на кровать.

– Я сам советовал тебе не болтать, но все же я должен знать подробно, что с тобой приключилось.

Юра рассказал, ничего не утаивая. Судя по выражению лица Петра Зиновьевича, Лука, Бескаравайный и особенно командир ему очень понравились. Он несколько раз переспрашивал о Гоге, брезгливо морщился и сказал:

– Слякоть, грязь… Это страшно, когда таким ублюдкам дают в руки оружие и право распоряжаться человеческими жизнями!.. Слушай, Юра, – серьезно и строго проговорил он, – меня очень беспокоит оружие. Ты мне правду сказал, что ничего не привез? Ведь если найдут боевое оружие, буду отвечать я. И не надо прикидываться сверхбольным, а то твои «колики» похожи скорее на цирковой номер.

2

За окном послышался цокот копыт о гальку. Петр Зиновьевич вышел. А вскоре Юра услышал его голос, взволнованно уверявший кого-то:

– Господа, он же болен!

В комнату вошли два офицера, за ними отец.

– Па-апрашу! – высокий, дородный офицер, улыбаясь, показывал отцу на дверь.

– Дайте же сыну оправиться после потрясений… – пытался убедить Петр Зиновьевич.

– Не смею задерживать, господин Сагайдак… Ваше присутствие необязательно. Не заставляйте меня выходить за рамки приличий. – Говоря это, офицер легонько теснил Петра Зиновьевича к двери и, когда тот оказался на веранде, запер дверь на внутренний крючок.

Второй, низенький и худой, производил странное впечатление: ноги – колесом, непомерно большой нос на узком, как ребро, лице тоже колесом, единственный глаз был выпуклым, а второй, левый, закрыт черной бархатной повязкой на черной резинке. Своим единственным глазом он пристально всматривался в Юру. При этом его кривой нос шевелился, будто принюхивался к Юре. «Карла», – мысленно назвал его Юра, а улыбавшегося окрестил «Фальстафом». Обоих он знал в лицо: контрразведчики с дачи на берегу.

– Кто из знакомых тебе судачан был среди зеленых? – спросил Карла, раскрывая полевую сумку и доставая блокнот и карандаш.

– Князь, не спеши! – многозначительно воскликнул Фальстаф и спросил Юру: – Ты бойскаут?

– Нет. У нас в гимназии только-только организовался отряд, а потом Пал Палыч ушел в армию…

– А ты хотел быть бойскаутом?

– Хотел…

– Жаль, что не удалось. Ведь так увлекательно быть следопытом, разведчиком, раскрывать тайны. Сообразительных и способных даже учить этому не надо – это в крови у мальчиков. Я знаю, ты первый ученик в классе.

– Первая – Инна Холодовская. В нашей гимназии девочки вместе с мальчиками учатся.

– Ну, второй, какая разница! Значит, ты способный, а способных, как я сказал, и учить наблюдательности не надо. Как ты думаешь, зачем я услал твоего отца?

– Чтобы остаться со мной наедине.

– Без свидетелей. Ведь, ей-богу, все, что ты скажешь, останется между нами. Ни одна живая душа не узнает.

– Эсли узнаэт, нэ будэт живая! – смешно пошевелив носом, добавил князь.

Фальстаф бросил на него предупреждающий взгляд и продолжал:

– Поэтому я просил бы тебя быть откровенным… Рассказать нам все, что ты видел и пережил.

– Мне больно говорить…

Офицеры переглянулись.

– Ты очень провинился перед добровольцами, то есть перед нашей, русской национальной армией, – уже не улыбаясь, сказал Фальстаф. – Ты это понимаешь? Ты стал пособником красных бандитов. Возил их, помогал им…

– Меня заставили…

– Мотивы меня не интересуют. Повторяю, ты служил у этих бандитов и заслуживаешь суровой кары. Только из уважения к твоим родителям мы решили ограничиться твоим чистосердечным признанием. Говори же и не бойся. Никто не узнает.

– Я ничего не знаю… Ночь. Куда едем – не знал. Куда приехали – не знал… Никуда не пускали. Голова очень болит… – Юра замолчал.

– А куда ты возил кого-то там ночью на повозке? Видишь, нам все известно.

Юра отвернулся и уставился глазами в пол. Фальстаф уговаривал его, Карла пугал. Юра упорно молчал.

– До чего же ты, братец, упрям! – сказал Фальстаф. – Разве что действительно болен и говорить не в состоянии…

Офицеры вышли.

Когда затих цокот копыт, Юра взбунтовался. Во-первых, заявил он отцу и матери, он не может все время лежать. Во-вторых, пусть ему дадут настоящий обед. Принесенные сухарики и чай для виду могут остаться, а он хочет есть…

Юлия Платоновна уже убирала посуду, когда на пороге комнаты появилась Тата, как всегда, красивая, завитая, разодетая.

Юлия Платоновна попыталась было предотвратить этот визит:

– Ради бога, Таточка! Очень прошу, зайдите потом! Юра очень болен!

– Подруга детства обязана самоотверженно ухаживать за своим товарищем! Вы хотите разлучить нас? Никогда!.. Правда, Юрочка?

– Входи, Тата, входи! – Юра в знак приветствия поднял руку.

Все-таки он был рад ее видеть.

– Что с тобой, жених? – участливо спросила Тата, присаживаясь на краешек постели.

– Заболел. Голова болит. И горло… И живот… – Юра повыше натянул на себя одеяло.

Юлия Платоновна вышла, унося посуду.

– «Болит сердце, болит печенка, ах, не любит меня девчонка», – пропела Тата. – А я думала, ты охотник, спортсмен, что тебе нипочем ни огонь, ни холод, ни вода! А он провел несколько дней на свежем воздухе и уже раскис, расклеился, из носика течет, горлышко болит… Геракл! «Мамочка, положи компрессик на животик», – смешливым голосом сказала она.

– Да я же здоров! – воскликнул Юра, задетый за живое.

– Здоров?

– Абсолютно! – Юра соскочил в трусиках с постели, перевернулся колесом.

– Ничего не понимаю. К чему же тогда этот спектакль?

– Спектакль? – Юра опомнился. – Так я же действительно немного болен, – произнес он, ложась в постель.

– Ничего не понимаю. Почему ты вдруг скис? – Она задумчиво окинула взглядом комнату, сняла висевшую на стене гитару, взяла несколько аккордов и запела:

 
Мой костер в тумане светит,
Искры гаснут на лету…
 

Юра очень любил еще мальчиком слушать ее пение и особенно эту песню.

Песня кончилась, а Тата все еще перебирала красивыми пальцами струны гитары.

– Скажи, ты любишь сидеть у костра? – спросила она. – Там, в горах, наверное, жгут костры, вокруг сидят мужественные, бородатые воины. Чудесно! – Тата вздохнула.

– Нет, бородатых там не видно. А у костра, правда, хорошо было. Хочешь, я тебя новой песне научу, там пели у костра.

И он тихонько запел:

 
Мы очень долго голодали
И спали в стужу на снегу.
 

. . .

– Ин-те-рес-но, очень интересно! – протянула Тата. – Я потом запишу слова.

Через мгновение, нахлобучив на голову соломенную шляпу Петра Зиновьевича, Тата схватила яблоки и стала быстро жонглировать ими. Глядя на нее, Юра забыл и думать о своей «болезни». Эта способность Таты мгновенно менять облик, перевоплощаться, представляя новый и новый образ, всегда так захватывала Юру, что он при каждой встрече смотрел на нее, как на необыкновенное существо.

Вдруг Тата отбросила яблоки и, взяв Юру за руку, шепотом спросила:

– Почему все-таки ты притворился больным?

– Так надо! – тоже шепотом произнес Юра.

– Юрочка, ты молодец! Я горжусь тобой! – с восхищением произнесла Тата. – Вот не думала! Всех провел! Неужели родителей тоже?

– Ага. Так надо!

– Понимаю, понимаю! Тайна! И не спрашиваю, – сказала Тата.

Вошел Петр Зиновьевич.

– Хочешь перед дамой казаться здоровее, чем ты есть? – спросил он Юру. – Простите, Таточка, мальчику нужен покой.

– Я буду сидеть тихо-тихо, как мышонок. Мы же с Юрой старые друзья.

– Простите, но сейчас я вынужден настаивать, чтобы он остался один. Перевозбуждение! То он скачет, то лежит, то плачет, то хохочет. Я знаю, что это невежливо, но здоровье сына мне дороже.

Тата поднялась, сдвинув брови, и бросила уже на ходу:

– Поправляйся, Юрочка! Приезжай к нам.

Отец подождал немного, затем повернулся к сыну и с необычайной резкостью произнес:

– Я кое-что слышал из вашей беседы. Что ты нарушил обещание, данное партизанам, это меня не касается. Но ты нарушил также обещание, данное мне, – разыгрывать больного и не болтать!

– Я ничего не говорил о партизанах! – с отчаянием закричал Юра.

– А партизанская песня? А костры? А признание, что ты здоров и только симулируешь болезнь? А эти дурацкие слова: «Так надо». Намек, что ты владеешь какой-то тайной? Хвастун и болтун, вот кто ты! Увидел хорошенькую мордочку и раскис. Позор! Еще немного, и ты мог стать предателем!

Дверь так грохнула за отцом, что стены задрожали.

Юра ткнулся в подушку и заплакал.

– Так мне и надо, так и надо!.. – с отчаянием шептал он.

Тихонько скрипнула дверь. На край постели присел отец.

– Я немного погорячился. Но как после случившегося можно доверять тебе? – сказал Петр Зиновьевич, еле сдерживая кипевшее в нем возмущение и вместе с тем с явным беспокойством. – Какая в тебе поразительная смесь ребячества и взрослости! Пора, мой милый, переходить из мира детской фантазии в мир реальный. Поразительно, до чего ты не умеешь разбираться в людях, анализировать события. Ты слишком поддаешься чувствам. А теперь Хорошенько запомни следующее. Если контрразведчики снова явятся за тобой, то, ни в какие разглагольствования не вступая, они моментально поймают тебя на слове. Отвечай кратко: «Да, нет, ночь, не помню, не знаю, не видел, больной». На уговоры не поддавайся. Имен не называй, ни на кого не ссылайся, Не наговаривай, даже если будут тебя пугать или подкупать. Даже оставаясь в комнате с знакомым, не болтай зря. Помни – чужая комната часто имеет уши. Твой главный аргумент – ты молод, ты еще мальчишка, а какой с мальчишки спрос! Это и они понимают и, думаю, больше трогать тебя не будут.

Петр Зиновьевич ошибся.

Не прошло и полчаса, как за Юрой прислали коляску из контрразведки. Родителей просили не беспокоиться.

Когда Юра выезжал из ворот, сидя в коляске рядом с франтоватым солдатом, к даче подходили Сережа, Коля и Степа. Увидев Юру в известном всему Судаку экипаже контрразведки, хлопцы молча остановились, будто остолбенели. Через мгновение они опрометью мчались в город напрямик, чужими виноградниками, прыгая через арыки и низкие каменные ограды, сопровождаемые отчаянным лаем возмущенных собак.

3

С сильно бьющимся сердцем, но стараясь не обнаружить страха, Юра опустился на стул, положил руки на колени, потом скрестил их на груди, как Наполеон, и решил пребывать в такой гордой позе до конца.

В кресле за столом восседал Фальстаф. Он улыбался добродушно, даже сочувственно. Как это непохоже на то, что Юра слышал об этом месте: дачи контрразведки – это разбойничьи притоны на берегу моря. Трупы топят на заре… Расправы без суда… Страшные пытки… Расстрелы «при попытке к бегству»…

Признаться, он, Юра, именно этих пыток и страшился. Рассказывали такое!..

Когда Юру ввели, он прежде всего окинул взглядом комнату, но не увидел никаких орудий пыток. Даже плетки с проволочными и свинцовыми концами на стенах не видно. На стене над столом висит только портрет барона Врангеля. Он совсем непохож! На самом деле у Врангеля голова, как алебарда. Лицо-лезвие приделано к очень длинной и тонкой шее, поднимающейся прямо к темени. Очень странная голова… Это и поразило Юру, когда он увидел Врангеля в доме Бернистов, где барон прятался два года назад под чужим именем от советской власти. «Зря его советская власть освободила из-под ареста», – сказал тогда Трофим Денисович.

На стене против Юры карта России. Маленькие флажки на булавках отмечают линию фронта. Юра хорошо ее знает, даже где стоят какие части. В гостиной Бернистов тоже висит такая же карта с флажками. Первая армия генерала Кутепова стоит от Азовского моря до Александровска на Днепре, охватывая всю Таврическую губернию. В эту армию входят знаменитые офицерские дивизии: орловская, марковская, донские части. Вторая армия генерала Драценко вытянулась от устья Днепра вверх по реке до Александровска. Кроме них, флажками отмечены автоброневой и конный корпуса генерала Барбовича. Там действуют кавалерия с тачанками, бронеавтомобили. И, наконец, группа генерала Бабиева – так называемая «дикая дивизия». Все в бешметах, с кинжалами, в бурках на плечах. Головорезы!

– Любуешься? Кстати, я давно не отмечал наших побед. – Фальстаф подошел к карте, выдернул один флажок и вколол его повыше со словами: – Станция Синельниково. – Вколол второй, сказал: – Юзовка, – и, глядя на карту, стал рассуждать вслух: – Если вторая армия выйдет на правый берег Днепра в тыл каховской группе красных, ей конец. Как красным удалось создать этот плацдарм на нашем берегу Днепра? Пришла новая дивизия – сплошь коммунисты. Во главе – немецкий генерал Блюхер. Захватим Херсонщину – это два… Ну и займем Донбасс. И будет уголь – это три. Соединимся с поляками – это четыре. А там – на север. И Москва наша! – И, быстро повернувшись к Юре, в расчете захватить его врасплох: – Вам, подводчикам, лесные товарищи что говорили о военном положении?

Юра смолчал, соображая, говорить или нет? Потом все-таки решил сказать:

– Говорили что-то насчет командира Блюхера… Из рабочих он. Русский. И что-то насчет неудачных десантов врангелевцев на Дон и на Кубань.

– Не врангелевцев, а вооруженных сил Юга России! Насчет Блюхера врут. Немецкий генерал, это совершенно точно. И насчет десантов врут.

Юра хотел возразить. Бескаравайный рассказывал партизанам о том, как тысяча казачьих офицеров высадилась под командованием полковника Назарова между Таганрогом и Мариуполем, чтобы поднять восстание казачества против Советов. Меняя лошадей в богатых станицах, казаки легко уходили от преследования в глубь Донской области. Утром двадцать пятого июня они встретились в районе Константиновки с красными казаками и были наголову разгромлены.

Говорил он и о десанте генерала Улагая. На побережье Азовского моря высадилось четыре тысячи штыков и четыре тысячи сабель, двести сорок пять пулеметов, семнадцать орудий!

Было страшное сражение. Белые восемь раз ходили в атаку, и все-таки их прижали к морю и разгромили, рассказывал Бескаравайный.

– Большевики уже проиграли войну! – донеслось до слуха Юры, вспоминавшего разговоры Бескаравайного у костра. – Вот пустим танки, а мы их много получили, и красные побегут до самой Москвы. Ты видел танки?

– Нет… – И это была правда.

Хотя разговоров об участии танков в каховском сражении он слышал много. Офицеры в парикмахерской Колиного отца особенно ругали какого-то инженерного офицера Карбышева, «продавшегося большевикам» и создавшего на левом берегу Днепра у Каховки предмостное укрепление. На этот плацдарм врангелевцы бросили много бронеавтомобилей и десять английских танков. Думали, что красноармейцы, еще ни разу не видевшие танков, разбегутся. Но красные подбили три танка, три захватили, а четыре сожгли.

– А много среди красно-зеленых ты видел десантников?

– Каких десантников?

– Которые высадились, с моря и напали на Судак.

– Не знаю таких…

– И о том, что Мокроусов и Папанин высадились у Капсихора, тоже не слышал?

– Слышал. Все в Судаке слышали.

– Так сколько же красных десантников?

Юра пожал плечами. Конечно, он мог бы многое рассказать. Он слышал в лагере, что в повстанческой армии, которую возглавлял Мокроусов, есть полки – Симферопольский, Карасубазарский, Феодосийский, Первый конный. Правда, это только по названию полки. В настоящих – больше четырех тысяч солдат, а у партизан – полтораста – двести. И никаких десантников в Судаке, не было – это всё крымские партизаны. Неужели белые взяли Юзовку? Ведь она недалеко от Харькова. Нет, Фальстаф врет… «Чем крепче нервы, тем ближе цель». Надо держаться! В чем его вина? Ну, возил… Но ведь его заставили. Да и страшных нагаек в комнате нет.

Юра с облегчением вздохнул.

– У меня, – сказал Фальстаф, усаживаясь в кресло, – ворох дел, а тут, – он вынул из кармана золотой портсигар и стукнул его ребром по лежащей перед ним тощей папке, – приходится тратить время на ерунду.

Юра повеселел.

– Я бы не возился с тобой, но мне из-за тебя влетело от начальства.

– Из-за меня?

– Да! Неприятности из-за чепухи: придираются, что я не запротоколировал наш разговор. А ведь и так все ясно. И я не чернильная душа, не канцелярист. А ты мне нравишься. Ты ведь охотник?

– Да!

– Вы тогда ловко стащили ракеты и черный порох! Молодцы!

– Когда?

– Не прикидывайся, мне все известно. Ракеты и черный порох из комендатуры, который мы реквизировали у взрывников, добывавших камень… Ладно! Я ведь и сам был молодым и проказничал почище Макса-Морица. Ненавижу канцелярщину, и мне писанина вот где… – Он провел портсигаром по горлу. Затем вынул папиросу, закурил и, выпустив одно за другим несколько дымовых колец, предложил Юре: – Кури!

– Спасибо, не курю!

– Скажи пожалуйста! Или боишься, что дома всыплют? На этот счет можешь быть спокоен: о том, что здесь происходит, не узнает никто и никогда. Наша фирма умеет хранить свои тайны. Ты не бойся, чувствуй себя как дома.

– Я не боюсь!

– Вот и хорошо. Я тоже люблю охоту, но больше – рыбную ловлю. Тоскливо здесь, Юра. Если откровенно, ненавижу эту работу… Ну ладно! Сейчас учтем некоторые детали и окунем свои грешные тела в прохладные морские хляби.

 
Под ним струя светлей лазури,
Над ним луч солнца золотой,
А он, мятежный, ищет бури,
Как будто в бурях есть покой!
 

Я часто повторял эти строки в тюрьме, куда меня, солдата-революционера, засадила царская охранка.

– Ре-во-люционера? – удивленно переспросил Юра, откашливаясь, чтобы голос ему лучше повиновался.

– А что удивительного? Врангель, например, был студентом Горного института. Между нами говоря… Ты меня не выдашь?

– Нет!

– Я за настоящую свободу и демократию, и лозунг «единая неделимая» считаю вредным для дела. Надо дать автономию Украине, Грузии, Польше. Другим народам… Хай живе вильна самостийна незалежна Украина!

Юра с запальчивостью сказал то, о чем почти ежедневно слышал дома от отца:

– «Самостийна Украина» одна быть не может. На украинский чернозем, каменный уголь, железную руду точат зубы Германия, Англия, Франция. Русский и украинский народы – кровные братья-близнецы, и разлучить их хотят только враги Украины, чтобы ослабить ее и сожрать. Автономная Украина в едином государстве с Россией (он чуть не сказал с Советской Россией, но вовремя удержался) – вот что правильно!

– А твой отец как считает?

– Вот он так и считает.

– Верно! Я тоже за автономию. У нас с ним полное единомыслие.