Текст книги "Первый выстрел"

Автор книги: Георгий Тушкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 43 страниц)

– А я уже выбрал. Я рабочегвардеец!

– Юр, скажи честно. Ведь если бы тебе кадеты или анархисты дали револьвер и винтовку, ты пошел бы с ними?

Юра смутился.

– Вижу, пошел бы. Из-за оружия пошел бы. И стрелял бы. Может быть, в меня бы стрелял… Помогать бедным и обездоленным – это ты, правильно, еще давно мечтал! Казнить поработителей, царей, тиранов и их сатрапов – тоже верно! И бороться за свободу – тоже верно. Но с кем и как? Это тебе еще надо понять. Теперь о свободе кому не лень тараторят. Слова, приманки… Вот бы Ленина тебе послушать или почитать… Да нет, рано. Одно скажу: ты уже не маленький, прислушивайся на митингах к большевикам, постарайся найти правду…

– Товарищ командир, погрузили и прицепили к паровозу! Второй гимназист уже сидит на тендере! – доложил вошедший рабочегвардеец.

– Можно принимать воинский эшелон? – спросил «красная фуражка».

– Можно! Принимайте! – ответил дядько Антон. И снова обратился к Юре: – Так вот, Юр, этот разговор мы еще продолжим, когда я приеду в Екатеринослав. Я пришлю за тобой в гимназию. Сейчас поедете с Палеем. Он отведет вас в пансион. Если тебя там будут обижать, скажешь Палею. Защитники тебе найдутся… Винтовку оставь нам – она тут нужна. А ты не тужи. Твой первый выстрел еще впереди!

– Значит, тот выстрел не в счет? – оживился Юра.

– Не в счет. Приедешь в гимназию, спросят, где был, отвечай – в городе заблудился… Ладно, ладно, не обижайся. Веди себя хорошо.

– А те винтовки? На чердаке?

– Я уже сказал Палею. Он возьмет их без вас. И ты и твой дружок поедете на тендере, как ехали. Оружия не даю, потому что на соседней станции кадеты отбирают оружие в эшелонах, как мы здесь. Поэтому мы и спешили их опередить. О нашем деле никому ни по дороге, ни в гимназии ни полслова. Згода?

– Згода… Дяденька Антон, – взмолился Юра, – может, все-таки винтовку можно взять? Пожалуйста!

– Ни в коем случае! Вот далось тебе оружие! Тогда револьверы «на горизонте» нашел, потом винтовки разыскал…

– Револьверы, вы же сами говорили, «привиделись». Но винтовки настоящие.

– Револьверы тоже были настоящие, – улыбнулся дядько Антон.

– Но вы же сами сказали «наваждение», и папа так говорил.

– Говорили так, чтобы вы не проболтались. А нашли вы тайник революционеров-нижнеднепровцев, подпольщиков. Там не только револьверы были, но и листовки, прокламации. Ну, мы и решили вас немного обдурить, чтобы опасной болтовни не было. Ведь многие могли головы потерять, если бы жандармы дознались про тайник. Даже клад для вас Илько организовал.

– Значит, его колдовское «слово»…

– Выдумка! Дай сюда твою винтовку. Не тужи! Твой первый выстрел еще впереди!

Вошел железнодорожник, молодой, тот, который ходил следом за начальником станции, и сказал:

– Воинский эшелон подходит. Вам, пока он не уйдет, надо податься с хлопцами куда-нибудь в укромное место.

– Сейчас уйдем…

Дядько Антон повернулся к дежурному:

– Помните, я ухожу только на несколько минут. Мой помощник останется при вас.

– Не беспокойтесь, – ответил дежурный.

Дядько Антон и Юра подошли к поезду. Теперь у него было два паровоза.

– Хороший у вас друг! – сказал Юра о железнодорожнике.

– Это не просто дружба. Это рабочая солидарность, – объяснил дядько Антон. – Ну, счастливого пути, Юр! Успех в ученье! Сейчас для тебя главный фронт – учебный. Помни это и не убегай из гимназии. Обещаешь? Выучишься – тогда будешь помогать народу.

– Обещаю!

– Прощай, командир! Исполню все, как обещал! – Палей крепко пожал руку дядьку Антону и, вскочив на подножку тронувшегося паровоза, засунул пальцы в рот и свистнул.

4

Ехать днем было куда веселее. Юра и Петя, увидев друг друга, так обрадовались, что чуть было не обнялись, но вовремя остановились: что еще за телячьи нежности!.. Их усадили на кусок брезента и дали шинель, чтобы укрываться от угольной пыли. Да разве усидишь? Ни один мальчишка не ехал вот так, на паровозе. А они ехали. И хотя их грудь не перекрещивали пулеметные ленты с патронами, как у Палея, и на поясе не висели гранаты, а за спиной теперь не было винтовок, все равно они оба боевые герои.

Было о чем рассказать! И пусть им бешено завидуют! Эх, жаль, что они обещали никому ничего не говорить…

После того как они, перебивая друг друга, поговорили о своих боевых делах, Петя многозначительно похлопал по брезенту.

– Знаешь, что здесь?

– Уголь?

– Винтовки! Уголь только сверху.

– Врешь!

– Чтоб я не сошел с этого места! Целый тендер винтовок. Пока ждал тебя – разведал.

– Так ведь на следующей станции оружие отбирают кадеты! Найдут и отберут…

– Не успеют. То вже моя справа! – успокоил их кочегар, слышавший этот разговор.

– А как?

– Побачишь!

И Юра увидел. Вместо того чтобы как стрела промчаться мимо станции, на платформе которой суетились офицеры, толпились солдаты с винтовками и сине-красно-белыми повязками на руке, только и ждавшие поезд, чтобы отобрать оружие, паровоз замедлил ход.

– Скорее! Вперед! – закричали Юра и Петя кочегару.

Но он молча прошел мимо них и спрятался на задней железной лесенке. Теперь они видели лишь его кепку.

– Надо скорее! – закричал Юра машинисту.

– А ну цыц! – сердито отозвался тот. И добавил: – Легайте, пацаны, чтобы пули не зацепили!

Мальчики оглянулись. С перрона никто не стрелял. А поезд медленно, но все же двигался и двигался. Вот уже и конец перрона.

«Сейчас рванется вперед!» – обрадовался Юра. Но поезд остановился. Ужас, да и только!

Кепки кочегара не стало видно. К паровозу бежали офицер с наганом в руке и два солдата с винтовками наперевес. На тендер поспешно влезал кочегар.

– Готово! – крикнул он и упал на уголь.

Паровоз дернулся и двинулся вперед. А задний паровоз и вагоны остались на месте.

– Стой! – донесся крик, и над тендером свистнула пуля.

Юра поднял голову посмотреть, но рука кочегара пригнула ее к углю.

– Лежи, дурья голова! Убьют!

Пули свистели, барабанили по тендеру, как дождь по крыше. Юра впервые слышал свист пуль. От этого визга мурашки поползли по спине. Он прижался щекой к углю и лежал бы так долго, но Палей сказал:

– Пронесло! – и засмеялся так, как только он один умел смеяться.

И все засмеялись и заговорили. А паровоз мчался, и на каждой станции ему открывали семафор.

– Когда есть рабочая солидарность, революции – зеленая улица! – сказал Палей.

Глава VI. ИЗГНАНИЕ

1

В гимназию друзья ехали на трамвае. Молчали.

– Винтовок не брали, – напомнил Юра на остановке. – Пошли гулять за город и заблудились. Ночевали на угольном складе, дядечка пустил.

Идти через кухню или парадным ходом? Храбро пошли парадным. Пансионеры строились на обед. Они сбежали в раздевалку, разделись. И когда мимо проходил их класс, подстроились и заняли свои места за Заворуем.

– Где были? – прошипел тот. – Почему грязные?

Они ответили, как условились.

После обеда Рыжий повел их к инспектору. Матрешка сидел за столом. Увидев их, он встал, всплеснув ручками:

– Что за вид, что за брюки, обувь? Где валялись, где ночевали?..

– Пусть они ответят, почему их шинели вымазаны углем! Как у кочегаров. В пролетарии записались? Это теперь модно… – вмешался Рыжий и добавил: – Надо бы их допрашивать поодиночке.

Юру выслали в коридор, и, пока он ждал, в комнату прошел директор. Через полчаса вышел Петя, красный и заплаканный. Вызвали Юру. Он стал у двери.

– Я не потерплю анархии в моей гимназии! – закричал директор, остановившись перед ним. Руки он держал за спиной и часто приподнимался на носках, его голова вросла в квадратные плечи.

– Я… – начал Юра.

– Молчать! Как стоишь, негодяй! Большевик! Против правопорядка? Распустились! – У директора на боку позванивала шпага. Он почему-то был в парадном мундире.

Юра стоял ни жив ни мертв.

– Никаких оправданий не принимаю! Можешь идти!

– Я больше не буду! Никогда! – громко произнес Юра.

– A-а! Не будешь? Да как ты смел?! Кто подговорил? Назови фамилии! Чистосердечное раскаяние уменьшает вину. Говори! – требовал директор. Лицо его побагровело.

Юра молча стоял, наклонив голову и уставившись глазами в пол.

– Что-о! Заговор молчания! Да ты понимаешь… Нам известны ваши выходки в трамвае! Повязки «Рабочая гвардия». Значит, это были вы?! Бандитизм! Большевики! – Директор, потрясая в воздухе сжатыми кулаками, двинулся на Юру. – Вон из гимназии, вон!

Матрешка забежал вперед и что-то почтительно сказал по-немецки.

– Да-да. Весьма разумно… Пошел вон из комнаты! Одумайся! – вдруг сказал директор. – Даю тебе срок – два часа.

Юра ушел в репетиционный зал. Все его спрашивали. Он отвечал односложно.

Феодосий Терентьевич подозвал его жестом и тихо сказал:

– Вот вам книга. Почитайте! Успокойтесь. Книгу не давайте никому!

Юра развернул перед собой учебник, выдвинул ящик стола, положил в него книгу, чтобы можно было читать, а когда надо – захлопнуть ящик.

«Овод», – прочитал он заголовок. – Почему я должен читать о мухах?» Но все же раскрыл книгу. А потом так увлекся, что совсем забыл, что через два часа его должен вызвать директор. В этот день его не вызвали. Не вызвали и на другой и на третий. За эти дни он «проглотил» всю книгу и даже не раз перечитал наиболее полюбившиеся места. «Три мушкетера», конечно, очень интересно, но неясно, за что они боролись. А вот Овод! Это другое дело!

Возвращая книгу Феодосию Терентьевичу, он не из вежливости, а по-настоящему благодарил.

Тот взял книгу и сказал:

– Не хочу вас огорчать, но нет ли у вас в городе влиятельного знакомого, с мнением которого директор бы посчитался?

Юра назвал было Бродских, но тут же осекся. Потом вспомнил Дмитро Ивановича, но теперь уже Феодосий Терентьевич возразил:

– Директор – член черносотенного Союза Михаила-архангела. Даже партия кадетов для него слишком революционная. Вряд ли его убедит человек столь левых взглядов, как Дмитро Иванович.

Юра вспомнил о Палее, о дядьке Антоне. Ну, это большевики! Их лучше не поминать. Оставался один только папа.

На следующий день во время второго урока Рыжий вызвал Юру из класса и повел к инспектору.

– Здравствуйте, Сагайдак! Садитесь! – Матрешка улыбался и потирал ручки.

Юра осторожно сел на краешек стула и обрадовался – кажется, пронесло.

– Я всегда рад встретиться с отличным учеником, пятерочником. За ваше поведение вам надобно поставить четыре, а я поставил пять! – Матрешка протянул с улыбкой табель за третью четверть.

Юра ничего не понимал: ведь четверть еще не закончилась и им никогда табели не выдавал инспектор. Расточая похвалы, инспектор объяснил ему, что так как родители Сагайдака просрочили взнос платы за право обучения, то Юрию Сагайдаку придется поехать домой.

– Я напишу!

– Нет! Мы уже приняли решение…

– И можно остаться дома до конца пасхи?

– До осени… Вы не понимаете? Объясню. Вы исключены из гимназии за невзнос платы. Пропущенные дни создадут в ваших знаниях непоправимый пробел. Поэтому поезжайте домой, отдыхайте, веселитесь, а уже осенью, когда ваши родители уплатят соответствующий взнос, вернетесь в гимназию.

– Ведь скоро отпустят на лето. Кроме того, я вернусь с деньгами еще до каникул, – продолжал настаивать Юра.

– Пересматривать решение об исключении мы не будем. Мотив единственный – за неуплату. Вот вам железнодорожный билет. Поезжайте сегодня же. Поезд в четыре часа дня… Надеюсь, вы обойдетесь без трамвайных эксцессов и не будете «грабить буржуев», – уже без всякой «сладости» добавил инспектор.

Когда Юра спустился в раздевалку, там появился Рыжий. Он приблизился к Юре, молча снял с его головы фуражку и, поджав в странной улыбке губы, вырвал «с мясом» гимназический герб с околыша. Так же молча он вновь напялил фуражку по самые уши на Юрину голову. На голубом сукне околыша темнела некрасивая, взлохмаченная дырка.

2

Юра приехал на вокзал за два часа до отхода поезда. Он ходил по перрону, смотрел на проходившие поезда, спешащую толпу и думал.

Директор, инспектор, Гога и его компания, Заворуй… Ну их всех к черту! Но Петя (у которого, к счастью, нашелся влиятельный заступник), Феодосий Терентьевич, дядько Антон, Дмитро Иванович, Семен, Палей. Как же теперь без них? Жалко и грустно.

«Тебя, бандюгу, выперли под благовидным предлогом! – вспомнил Юра сказанные сквозь зубы прощальные слова Гоги. – В трамвае ты неучтиво обошелся с управляющим банком. Он написал о двух гимназистах-бандитах. Гимназическую шинель осквернил красной повязкой. Оружие воруешь? Большевикам служишь, гадина!..»

Юра ничего не ответил, повернулся к нему спиной.

На улице Юра, тащась с неуклюжей корзинкой, видел много калек солдат. Они просили милостыню, а мимо на лихачах катили спекулянты с раскрашенными женщинами. И он подумал: «Вот таких Гога защищает от рабочей гвардии». На тендере дружинники много говорили о спекулянтах и богачах, нажившихся на войне.

Потом Юра ходил по перрону, невесело поглядывая по сторонам. Вдруг он остановился. Навстречу шла девушка под руку с двумя прапорщиками. Их было двое – молоденьких, безусых. Один прижимал к себе левую руку девушки, другой – правую. Прапорщики были явно навеселе. Юра смотрел, не веря глазам. Девушка тоже посмотрела на него. На мгновение она смутилась, инстинктивно кивнула ему.

Испуганный, он не ответил и прошел дальше. Повернул назад. Опять она со своими спутниками шла навстречу. Сейчас она еще громче смеялась и кокетничала еще более вызывающе.

Это была Ирка. Ира – черная пантера!.. Как выросла! Куда она едет с пьяными? Как ей не стыдно в ее пятнадцать лет? Она ведь только на три года старше Юры… О, как он осуждал ее в душе! А прапорщики, проходя мимо, насмешливо поглядывали на него. Наверное, Ирка наболтала. Ну и пусть. Он презирает их… «Развратница!» – решительно осудил Юра.

Чтобы больше с ними не встречаться, Юра вошел в зал. Он был забит солдатами с винтовками, солдатами-ранеными, бабами с мешками. Здесь Юра услышал новое слово – «мешочники». У касс толпился народ. Но ему что, билет есть.

И тут Юра встретил Сашку Евтюхова и его сестру Таю, уже отпущенных на пасху. Все они обрадовались друг другу. Сашка говорил теперь настоящим дьяконским басом и уже знал теперешние вокзальные «порядки». Он повел на перрон, потом под вагонами на второй путь, на третий, на четвертый и здесь нашел поезд, в который лезли солдаты и мешочники. Ехать приходилось уже не во втором классе, а в товарном вагоне – в теплушке. Да и в этот вагон попали с трудом.

До Эрастовки еле доехали. Поезд едва тащился, подолгу стоял на каждой станции. Перед отъездом Юра, по совету Феодосия Терентьевича, послал домой телеграмму, но приехали они на вторые сутки. Поэтому со станции пришлось идти пешком. Впрочем, нести на плече полупустую корзинку было не так уж тяжело.

Он вбежал на знакомое крыльцо, рванул дверь – заперта. Позвонил – открыла незнакомая женщина и спросила:

– Вам кого?

– Я – домой!

– А вы кто?

– Юра!

– Какой Юра?

– Как – какой? Юра Сагайдак!

– Ваша мама теперь живет не здесь, а там, где бухгалтер.

– Почему?

– А это вы их спросите. – Женщина закрыла дверь.

«Вот так номер!» – припомнил Юра слова, услышанные в вагоне. А если и там их нет?

Но «там» его встретили и мама, и Оксана.

– А папа где? – спросил Юра, расцеловавшись с обеими.

Но мама почему-то не ответила. Закрыв дверь, она, обняв Юру за плечи, повела его в комнаты.

Мама, Оксана, Юра сидели в столовой. В их новой квартире было всего две комнаты – эта и другая, в которой спали мама и Оксана. Кровать Юры стояла здесь же, по ту сторону обеденного стола, у буфета. Кухарки Ариши теперь не было.

Мама сидела рядом и тихо гладила Юрину голову. Он этого не любил, и мама уже давно так не ласкала его. Но сейчас она, наверное, забыла об этом. И Юра не отвел мамину легкую, теплую руку. Теперь ее прикосновение было так приятно, необходимо… Какой-то комок сжимал Юрино горло, никак не удавалось его проглотить. И ресницы стали влажными…

– Когда здесь узнали о революции в Петрограде, я просила его быть осторожнее, – рассказывала мать об отце, – просила не выступать с политическими речами перед народом. Не его это дело. И еще неизвестно, чем эта революция кончится… Но ты знаешь, если он что-нибудь задумал, его не переубедишь. От него и в тебе такое же упорство сидит… – И она нежно взъерошила волосы сына.

– А за какую партию папа выступал? – спросил Юра, считая себя теперь докой в политических тонкостях. Еще бы! Он столько наслышался и навидался за эти месяцы.

Мать удивленно взглянула на сына.

– Видишь ли… Он всегда держался левых взглядов: презирал черносотенцев, возмущался бесправием народа, тупостью и произволом царских властей. Он сочувствовал передовым идеям, помогал революционерам, даже прятал их. Но сам он человек умеренного склада, весь ушел в свою агрономию. Не в его натуре политическая борьба. В нашей семье хватит двух горячих голов – дяди Яши и тети Оли… А наш папа старается, как агроном, просвещать народ и так бороться с отсталостью деревни и народной нищетой. Но в феврале я не узнала папу. По три раза в день выступал он на селянских сходах перед церковью.

– Он как, на бочке стоял или с брички выступал? – поинтересовался Юра и про себя подумал: «Эх, вот бы мне рядом с ним стоять, с винтовкой и «лимонкой» на поясе!»

– Он с церковной паперти говорил, – продолжала мама, улыбнувшись. – Поздравлял селян с долгожданной революцией, свергнувшей гнилой царский режим. Теперь, когда народ свободной России сам будет управлять, говорил отец, надо прежде всего подумать о справедливом и разумном распределении земли – главного народного богатства. Его из толпы каждый раз спрашивали о земле. И он отвечал, что к земле присосались тунеядцы, что должна она принадлежать только тем, кто работает на ней. Бывший раб царей и помещиков должен стать хозяином земли и работать на ней умно, грамотно. Ну, его слишком прямо поняли… Через несколько дней селяне поехали делить землю Бродских, Бергов, Лавровых и других помещиков. Черкесы и офицеры, гостившие у помещиков, набросились на крестьян, началось кровопролитие. Два черкеса и трое крестьян были убиты. Тебе эти подробности ни к чему. Бродские и другие помещики стали угрожать отцу, пожаловались комиссару Временного правительства, будто бы агроном Сагайдак подстрекает народ к разбою. Отец, чтобы избежать неприятностей, уехал.

– Куда?

– В Полтаву. Ты ведь знаешь, бабушка умерла… А потом еще куда-то…

– Он приедет?

– Сюда навряд ли. Здесь уже вместо него другой директор училища. Папа пишет, что временно работает, очень занят… Возможно, он приедет летом к нам в Судак отдохнуть.

– Значит, мы едем в Крым?

– Он так решил. Ждем только конца твоего учебного года. Это май.

– Я могу ехать хоть сейчас! – выпалил Юра.

– Что значит «хоть сейчас»? – удивилась мать.

Юре очень не хотелось огорчать ее, но все равно придется, этого ведь не избежишь. И он обо всем рассказал.

– Это ужасно! Тебя исключили из гимназии?! Юрочка, такое страшно даже вслух произнести… Что же ты наделал? Как я об этом отцу напишу? И так – беда за бедой… – Она горестно замолчала.

Юра не шевелился и уставился глазами на кончики ботинок.

– Это ужасно! – повторила мать. – Но, может быть, к лучшему! От меня требуют освободить квартиру. В Судак без тебя ехать невозможно. Тебе одному туда не добраться в эти времена.

– Так сейчас поедем! – снова встрепенулся Юра.

Мама притянула к себе его голову, прижала к груди и тихо заплакала. Юра будто одеревенел и даже не пытался отстраниться.

Через полчаса он уже вовсю уплетал вареную картошку и расспрашивал о друзьях. Тимиш работает на конюшне. Шир-хан-Кувшинский теперь директор училища. «Ах вот почему маму так притесняют!» От дяди Яши давно не было писем. Тетя Галя с Ниной в Полтаве. А тетя Оля прислала восторженную телеграмму, поздравляет с революцией, хочет приехать, но как это сделать? Немецкие подводные лодки топят все пароходы, даже пассажирские. Ужас какой-то!

3

Юра и Тимиш долго тискали друг другу руки, чтобы «пережать». Никто не уступил. Признали ничью. Пошли в конюшню. В пустом стойле уселись на тюки прессованного сена. Тимиш рассказывал:

– Илько все еще на войне. Не пишет. Чи жив, чи убит – неизвестно… В конюшне командует старик Прокоп Федорович. Я езжу иногда вместо него на козлах фаэтона, помогаю ходить за конями. Село гудит. В особенности с тех пор, как Петр Зиновьевич сказал: «Земля – богатство народное – должна принадлежать тем, кто на ней работает». Селяне всей громадой забрали землю и скот у помещиков. Поделили. Посеяли. Теперь спорят с Бродским. Старый пан кричит: «Вы землю мою украли, воры, грабители! Хоть заплатите!» А наши не хотят платить. И правильно: тут матрос с Севастополя приезжал, говорил: «Не вы у помещиков, а помещики и цари у вас украли землю дедов и прадедов. Бродские и Берги с вашей земли миллионы нажили. А селяне работали на ней за голодную копейку». Батька твой, Петр Зиновьевич, тоже говорил: «По-хозяйски, граждане, владейте землей. Помещиков, говорил, палить не надо. И скотину ихнюю базарить не надо! А треба по-умному. У вас плохой скот, беспородный, а треба, чтобы на селе были кони как кони, тяжеловозы, помесь с арденами и першеронами. И чтобы у селян был не серый скот, а у каждого – симменталы, овцы-мериносы, куры породистые и чтобы кормили скот по рациону. А у Бродских жеребцов и быков на племя нужно забрать, не убивать. И на полях чтоб был севооборот с пустым паром, без него в засушливом степу нельзя». Разумно, сердечно говорил, только потом пришлось ему уехать. А громада уже без него решила, кому и сколько давать помещичьей земли. Тут учинилось такое, что не рассказать! Куркули-богатеи кричат: «Землю давать только настоящим хозяевам, а беспорточным лодырям, незаможным селянам не надо. У них и коней нема, и чем засеять нема, и людей нема – на фронте уси. А мы, в крайнем разе, батраков подрядим». А незаможники кричат: «Мы коней, и плуги, и бороны на пожив у Бродского отберем!» – «А що вы за паны, – кричат куркули, – що себе все возьмете? А нам?» – «Вам дулю под нос. У вас и так есть!» – кричат солдаты, що приехали на побывку, и дезики.

– Кто-кто?

– Дезики. Ну, дезертиры. Сейчас и не поймешь, кто – кто. А тут один как крикнет: «На всех хватит! Добра много! Бери, грабь, кто сколько ухватит! Не жалко!» Ну и побежали навыпередки! А там черкесы. Только у солдат с фронта тоже винтовки. Началась стрельба. Так наших же сила! Ни старого Бродского, ни молодых не тронули, а машины, коней, скот, зерно взяли. Ну, попалили немного, для страха. А землю поделили. Теперь у нас с мамкой три десятины! И конь есть. Приехала з городу милиция, Бродский позвал. «Никаких штоб беспорядков! – говорят. – Вертайте все!» А как мы спасали твоего батька, ты уже знаешь?

– Спасали? – удивился Юра. – Мама говорила, что он просто уехал.

– Так ты ничего не знаешь?

– Он же сам уехал, на другую работу…

Тимиш свистнул и сказал:

– Ну, слухай! Наши Бродских не трогали, но и не выпускали. А старый пан, хитрый бес, послал своего управителя в Екатеринослав. И приехали всякие на халабудах скупать у него старые вещи. Он, Бродский, подстриг бороду, чтобы была клином, как у Янкеля, надел лапсердак, залез в халабуду и уехал. От хитрюга, иродова душа! А потом ночью – милиция. Селян не пороли, а так, по-хорошему отобрали панский скот и плуги… Но у тех, кто очень кричал, были такие из фронтовиков, у того не взяли. «Пользуйся, говорят, и помни доброту Бродского». Вот и у меня земля осталась. И конь остался. Это потому, что дядька Василь на них с костылем и бомбой. «Всех разнесу!» – кричит. Вот к нам и не сунулись. Землей, сказали, пользуйтесь, ладно, засевайте, а только кто урожай на ней собирать будет, то неизвестно… Так вот ночью прибегает один наш, Петро, служит конюхом у Бродского, и говорит: «Ганна почула – ты знаешь Ганну, она у Бродских служила? – так от Ганна подслухала, что паны посылают этой ночью милиционеров заарестовать Петра Зиновьевича, а по дороге на станцию убьют.

– Как – убьют?

– С винтовки. При перестрелке. Переодетые черкесы подкараулят и, будто хотят отбить Петра Зиновьевича, нападут на милиционеров и застрелят его.

– Ты это серьезно говоришь?

– Та ты шо? Ну, рассказал мне Петро про это. Шо делать? Не поверит мне Петр Зиновьевич. Побежал до наших на село. Пошли до него – так и так. Так вин даже им не поверил. Говорит: «Хоть они и паны и помещики, а на такую подлость не способны. Не верю!» – «А вы, Петр Зиновьевич, – говорят ему, – из дома на ночь уходите и заховайтесь. Посмотрим, чи то правда, чи неправда». Только наши не пустили его идти к учителям и на село, а чтоб шел на конюшню. Там я Орлика заседлал на всякий случай, чтобы, как и дядько Антон, Петр Зиновьевич ускакал.

– А разве дядько Антон ускакал на Орлике?

– А як же! Тогда Петр Зиновьевич велел Ильку дать ему Орлика, и дядько Антон оставил его в Верховце у знакомого. Потом Илько поехал и привел.

Юре припомнилась загадочная история исчезновения дядька Антона.

– Ну и как?

– Прискакали милиционеры ночью. Пятеро. Верховые. И с коляской. А Петра Зиновьевича нет. Они туда, они сюда! Нигде нет. Ищут всюду. Где он? А Юлия Платоновна объясняет: «Он мне не сказал, сел в экипаж и куда-то уехал». А я сей минуту на конюшню и говорю: «Петр Зиновьевич, спасайтесь, пока не поздно. Придут на конюшню вас шукать». Петр Зиновьевич поскакал на Орлике, а рядом я, на Весталке. Доехали до Верховцева, а там он сел на поезд. Спасибо мне сказал, поцеловал и говорит: «Увидишь Юлию Платоновну, передай, что все будет хорошо!»

– Да, мама говорит, что в Полтаве он был и уехал… А знаешь? Антон в Екатеринославе. Я его сам видел.

– Да что ты?

– Честное слово! Мы с ним винтовки в эшелонах реквизировали.

– Брешешь!

– Чтоб мне провалиться! Он командир всей рабочей гвардии. И железной дорогой командует, паровозы куда хочешь отправляет, ей-богу! Я сам на паровозе ехал, с собственной трехлинейкой. Ух, и оружия мы взяли – целый тендер! Я тебе потом все расскажу…

Тимиш слушал в оба уха. Изумленный, он и верил и не верил приятелю.

– Юр, значит, ты большевик? С дядьком Антоном?

– Ага, рабочегвардеец из десятка Палея. Только еще не совсем. Дядько Антон нас с Петей потом назад в гимназию отправил. Учиться велел, чтобы все понять насчет партий.

– Ну, вот это брехня! – возразил Тимиш. – А что тут понимать? Чтобы большевиком быть, в гимназиях учиться не треба.

Юра замолчал. Потом попытался объяснить:

– Насчет партий я раньше не понимал. Слушал, слушал ораторов на площади… Ну, как тут поймешь, когда все кричат, что они за свободу и народ: и кадеты, и эсеры, и анархисты, и меньшевики, какие-то там трудовики, самостийные украинцы… Я раньше думал, что кадеты – это партия кадетского корпуса, а анархисты – гимназическая партия, против буквы «ять», латинского языка и всяких строгостей. Ну, подумал я, буду анархистом-запорожцем. Анархистом – потому что гимназист, а запорожцем – потому что они все время воюют. Интересно!

– Ну и дурак! Ох, и дурень!

– А ты не ругайся, умник! – рассердился Юра. – Я сам теперь поумнел. Мне дядя Палей, когда на паровозе обратно ехали, объяснял, кто такие кадеты, кто анархисты… А вот большевики – они за правду! И газета их так называется – «Правда»! Поэтому и дядько Антон командует рабочей гвардией… А ты, Тимиш, какой партии?

– Я? Селянской партии. Земля для нас – самое главное. За землю и волю! Чтоб землю помещиков – крестьянам. И чтобы она куркулям не досталась. Дядя Василь и тот матрос говорили: «Смотрите, громада, шоб заместо панов вам на шею куркули не сели». Знаешь, Юр, какие они жадные змеюки? Ради копейки мать родную продадут, на убийство пойдут. У нас куркуль Пятипайло, что скотом торговал, брата родного под тюрьму подвел, шоб землю его заграбастать. А прошлый месяц стал скупать у людей быков и коней, что у Бродского взяли. Шестьдесят коней себе привел. А потом поставил три ведра водки селянам и кричит: «Я, люди добрые, теперь большим хозяином буду! Свобода! Вы землю Бродского, что поделили, мне продавайте, не обижу, пейте мою горилку!» От так… Ну, а насчет партий и я кое-чего разумею. И до нас ораторы приезжали, говорили: кадеты – то партия буржуев, анархисты – против всякого порядка и чтоб законов не было. Вот эсеры – то крестьянская партия – даст землю крестьянам. Эсдеки, большевики и меньшевики – то городская, рабочая партия – даст фабрики рабочим. Только чего-то я не пойму – все наши в эсеры подались: и Пятипайло, и незаможний Яшенко, что у него батрачил… Вот матрос и смеялся: «Дурни, и вовк и овца у вас в одном стойле!..»

Тимиш вздохнул, вопросительно посмотрел на Юру и добавил, усмехнувшись:

– Ну, раз земля для нас главное, то и оборонять силой треба. А от кого, то еще поглядим, так сказал дядя Василь. А раз силой, значит, и оружие треба. Ты вот в эшелонах оружие для рабочих собирал. Я тоже не зевал.

– Как? – насторожился Юра.

– Тебе покажу. Помогай!

В стойле, где они сидели на сене, возвышалась прислоненная к стене тяжелая высокая лестница. Они отвалили ее от стены и приставили верхним концом к раме чердачного люка. Потом влезли по лестнице. Тимиш откинул крышку люка, и оба очутились на сеновале над конюшней. Тимиш скользнул вдоль стены куда-то под сено и сейчас же вынырнул обратно. В руке у него был револьвер… То есть винтовка… Нет, это была не винтовка!..

– Что это? – спросил Юра.

– Обрез! – гордо ответил Тимиш, подавая оружие.

– Первый раз вижу такое.

– Была солдатская винтовка, отпилили кусок ствола, половину приклада – и стал короткий обрез. Куда мне с винтовкой? Заметят. Не у меня одного есть обрез…

Юра взял обрез, увидел ржавчину на стволе, на затворе и возмутился.

– Разве можно так безобразно обращаться с боевым оружием! У нас бы за такое голову оторвали.

– А разве в гимназии есть винтовки?

– Ага, для военного обучения. У нас из-за них такое было! Потом расскажу…

Юра вынул затвор, заглянул в ствол.

– Слушай, да ты же ни разу не чистил ствол!

– А надо чистить?

– Обязательно! И смазывать. Я тебе покажу. Где шомпол?

– Шомпола нет… Нет, есть. Сейчас принесу.

Тимиш полез по лестнице вниз.

– И еще керосина и масла для смазки принеси! Возьми машинного. И пакли или тряпок.

Тимиш вернулся с бутылкой керосина, кучей тряпок и машинным маслом.

– Смотри!

Юра обеими руками растянул затвор, свернул набок и отделил боевую личинку.

– Сломал? – испугался Тимиш.

– Учись разбирать затвор, тетя! – весело сказал Юра, чувствуя свое превосходство.

Они керосином отчистили затвор от ржавчины, тщательно вытерли, смазали маслом, собрали и принялись за ствол.

Сквозь затянутое паутиной небольшое окошко пробивались лучи солнца. Юра чистил шомполом дуло обреза и думал о предстоящей поездке в Крым.

– Слушай, Тимиш! А зачем тебе этот… обрез. – Юра еще не мог привыкнуть к новому названию. – Отдай мне.