Текст книги "Первый выстрел"

Автор книги: Георгий Тушкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 43 страниц)

Глава IV. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

1

Утром к Юре подошел Сандетов и передал ему приказание командира хорошенько накормить коня и быть готовым к выезду. Поедут Бескаравайный, Мышонок, Юра и Сандетов, за хлебом. Отсюда возьмут муку.

– Много? А то Серый не довезет, – спросил с беспокойством Юра. – И овса нет.

– Овес ночью привезли. Пойди возьми. А поедешь не один ты – отсюда муку, а оттуда хлеб повезет пароконная подвода. На повозку сядут люди.

В путь тронулись, когда стало темнеть.

– Присохло, как на собаке, – сказал, усмехнувшись по поводу своей раны, Бескаравайный, снимая с головы белую повязку.

Мышонок был очень возбужден, рассказывал всевозможные истории, хлопал Юру по плечу, по груди, по спине.

Начался подъем на перевал. Местами горная дорога шла ущельем. Чтобы не нарваться на засаду, вперед пустили легкую повозку с Юрой, а в ста шагах позади ехали на подводе партизаны. Уговорились, что, если Юра заметит людей, он должен громко гикнуть, погоняя коня.

Ночь безлунная, светят только звезды. Справа и слева крутые голые шиферные скалы. Наверху – темные силуэты, пойди разбери, что это – низкорослые деревья или притаившиеся солдаты? Юра до боли напрягал глаза: что, если он прозевает и сверху дадут залп? Вон там слева три фигуры. Он закричал на Серого. Но когда подъехал ближе, увидел, что это кусты. Ветер шевелит ветки, а кажется, что крадутся белогвардейцы… Когда Юра в третий раз объявил ложную тревогу, запыхавшийся Мышонок догнал его и зло сказал:

– Ты что? Псих? Чокнутый? Ты зачем нас на пушку берешь? Мы – стреляные, не боимся, а ты, обезьянья морда, от страха каждый куст за беляка принимаешь. Знали бы мы, что ты такой трус, не взяли бы. Если ты и дальше будешь паниковать, гад буду, если фонарей тебе не наставлю!

Юра решил доказать, что он не трус. Раз двадцать он пугался – даже пот прошибал. Но он все же не подавал сигнала, хоть и ждал выстрела в грудь, и было мучительно трудно ехать молча и держаться так, будто все спокойно. Наконец Серый вывез повозку на перевал, и вдали за поляной показались огоньки села. Юра облегченно вздохнул. Бескаравайный, Сандетов, Мышонок снова сели на повозку.

– Это Салы? – спросил Юра.

– Эльбузлы! Прибавь ходу! – весело объявил Мышонок. От нетерпения ему не сиделось.

– До Салов еще несколько верст, – пояснил Бескаравайный. – Я проехал всю эту шосу – от Феодосии на Симферополь. Хотел определиться на работу. В Карасубазаре директор сельскохозяйственного училища Прокоп Федорович Вовк брал было меня на конюшню, да тут Врангель опять объявил мобилизацию. Пришлось деру дать.

За версту до Эльбузлов Мышонок скомандовал повернуть на полевую дорогу. Остановились за кустами, не доезжая села. Село было малюсенькое – десятков пять домов, не то что в степной Украине, где вдоль балки белеют сотни, тысячи хат. Мышонок побежал на разведку. Но обратно явился не он, а молоденькая женщина, почти девочка.

– Жора прислал за вами.

– Кто это такой Жора и кто ты такая? – насторожился Бескаравайный.

– Да Жора ж ваш, маленький…

Вмешался Сандетов:

– Это Дуся, своя. Два года назад вышла замуж в Севастополе, а ее мужа контрразведчики на третий день после свадьбы забрали.

– Завелся! – сердито сказала Дуся, вспрыгнула в повозку и отобрала у Юры вожжи.

– Тоже мне фон-барон, не мог сам явиться доложить! – ворчал Бескаравайный. – Что в станице?

– Сейчас белых нет. Были позавчера. Злющие-презлющие! Ходят по домам с обысками и тащат все, что ни попадется. Мне, Фросе и другим молодкам пришлось в лесу хорониться.

– Хлеба напекли? – поинтересовался Бескаравайный.

– Напечь-то напекли, да не всё хорошо спрятали, и каратели заграбастали. Только вы не беспокойтесь. Допекаем. Пока в селе будете, поспеет, – успокоила Бескаравайного Дуся.

Повозка, а за ней пароконная подвода въехали в открытые ворота.

– Явление героев народу! – с театральной напыщенностью объявил Мышонок, выходя на крыльцо.

Бескаравайный держал винтовку наготове.

– Идите в хату! – пригласила Дуся, разнуздывая Серого и привязывая его к кормушке с сеном. Юра опустил чересседельник, ослабил подпругу и пошел вслед за другими.

– А ты что же не идешь? – спросил он по пути подводчика с можары.

– Еще коней сопрут! Эй, хозяйка, а где тут сено?

– Вон стог, возле сарая.

Юра вошел на крыльцо дома, крытого черепицей.

2

В большой, чисто выбеленной комнате с дощатым полом подвешенная к потолку лампа с абажуром освещала стол, уставленный всякой снедью. Весь левый угол занимала широченная кровать с множеством взбитых подушек в узорчатых наволочках. У стены напротив стоял комод с зеркалом. Над кроватью на ярком ковре красовалась гитара, на других стенах висели фотографии. Все три окна были наглухо закрыты наружными ставнями, и в отверстия железных ставенных полос, что выглядывали из оконных рам, всунуты шкворни. Бескаравайный заглянул на кухню, в кладовую и только тогда снял фуражку и сел на лавку. Но винтовку поставил рядом.

– Окна куда выходят? – осведомился он у Дуси, которая непрерывно бегала из комнаты в кухню.

– В сад! А за садом поле, – ответила Дуся, пододвигая стулья к столу.

– Тогда шкворни с болтов долой! Дверь у вас одна?

– Шкворни я сниму, – отозвался Мышонок. – Только ты, казак, не беспокойся. В случае чего, нас предупредят.

– Береженого бог бережет!.. А это что?.. Зачем?..

Вопрос относился к вошедшим в комнату. Дуся, улыбаясь, несла в объятиях четвертную самогона. За нею низенькая толстушка шла с четвертью вина.

– Даешь жизнь! Есть чем горлышко промочить! – восторженно закричал Мышонок и широко развел руками, словно раскрывая объятия.

Бескаравайный разгладил усы и крякнул. Сандетов бросился помогать ставить четвертные на стол.

– Прошу за стол, дорогие гостюшки! – пригласила Дуся, ставя на стол еще четверть. – А ты что стоишь? Садись. Как тебя зовут?

– Юра.

– Садись рядом со мной. – Она ласково улыбнулась, показав ровные белые зубы.

Юре было приятно смотреть на нее.

– Одну четвертную оставьте, – сказал Бескаравайный, – а остальные долой. И вот что – на выпивку не наваливайтесь… Сами должны понимать.

– Пей, да ума не пропивай, – поддакнул Сандетов. Желваки на его худой шее заходили, кадык тоже.

– Ты чего хочешь? – спросила Дуся.

Юра осмотрел стол: жареная свиная колбаса с кислой капустой, яичница, сало, холодец, салат из помидоров с луком, пирожки – многое из этого он давно уже не пробовал.

– Колбасы! – прошептал он и обвел языком запекшиеся губы.

– Фрося! – представила гостям свою подругу Дуся, показывая на низенькую толстушку.

Мышонок налил всем в стаканы самогона.

– Юре – виноградного вина! – объявила Дуся и сама налила ему стакан из другой четверти.

– Девочки, подставляйте стаканчики, а то будет поздно! – покрикивал Мышонок, больше всех обрадовавшийся представившемуся случаю выпить.

Женщины сначала отказывались, потом выпили «за победу», «за то, чтобы белым скорый конец пришел».

Бескаравайный каждый раз, перед тем как выпить, браво разглаживал усы, а выпив, крякал и смачно закусывал.

– Наше дело, – говорил Бескаравайный, – беляков в море скинуть, а ваше – помогать нам. Вы перекажите, чтобы мужики не сполняли трудовой повинности, дров не заготовляли, скрывались от мобилизации.

Юра предложил позвать второго подводчика.

– Не надо, – возразил Бескаравайный, – пусть покараулит. А отнести, поесть ему надо.

Фрося наложила полную миску всякой снеди. И Юра отнес ее подводчику.

– Ну, пора и честь знать! Где ваши паляницы? Куда муку сгрузить? – Бескаравайный встал с раскрасневшимся лицом.

– Кто же от такого добра уезжает! – запротестовал Сандетов.

– «Нам некуда больше спешить…» – запел было Мышонок, но сразу же смолк, будто поперхнувшись.

Бескаравайный так посмотрел на него, словно это был самый ненавистный враг. Но Мышонка не так-то легко было пронять.

Ударив себя в грудь, он поднял руки к потолку и, снизив голос, насколько было возможно, подражая дьякону, произнес нараспев:

– Господи боже! Все помню! Не пронзай меня глазами насквозь! Жора всегда готов на жертвы ради революции!

Муку завезли в соседний дом. Здесь же взяли соломы, устелили ею дно можары и ее почти двухаршинной высоты деревянные бока, а на солому уложили первые двадцать буханок еще теплого хлеба. Потом заезжали за хлебом еще в несколько дворов.

– А остальные придется подождать, – объявила Дуся.

– Долго? – Бескаравайный нахмурился.

– Часа полтора. Может, чуточку побольше. Он еще горячий. С пылу с жару нельзя навалом везти – сомнется. Надо дать остыть.

– А если каратели наскочат? – рассуждал вслух Бескаравайный.

– Я тут все тропки знаю, – успокоительно сказал Мышонок. – Да и Шурка, – он кивнул на Сандетова, – тоже знает. В случае чего – через поле прямо в лес.

– Не пропадем, – подтвердил Сандетов. – Как учуем, тропинками уйдем!

– А хлеб? – зло спросил Бескаравайный.

– Можару отправим сейчас, – посоветовал Сандетов, – а остальной на повозке довезем, а сами пешком пойдем. Хочешь, сам поезжай на можаре, мы догоним.

– Хлеба много еще? – спросил Бескаравайный.

– Паляниц шестьдесят! – быстро отозвалась Фрося.

Казак от огорчения даже крякнул.

– На повозке не довезете – рассыплете!

– А если в мешках? – подсказал Сандетов.

– Ты, Федя, уматывайся с готовым хлебом! – посоветовал Мышонок. – А мы дождемся остального и – как из пушки. Пара пустяков!

– К чему ты это зачинаешь? Думаешь, ежели у меня голова раненая и болит, так не понимает? Я уеду, а ты за стол и полную анархию разведешь?

– Думаешь, только один ты сознательный! – быстро возразил Мышонок, искусно разыгрывая обиженного. – А про женщин, которые нам хлеб пекли, забыл? Приедут каратели и найдут у них столько хлеба – что им говорить?

Бескаравайный помолчал, хмуря брови, потом сказал:

– Значит, так! Я повезу хлеб на можаре. Ты, Сандетов, останешься за старшего. Не волынься туточки, не жди, пока хлеб остынет, грузи его спорше. И гоните, штоб вам этот хлеб боком не вылез!.. Только коня не запалите… И штоб больше не пить! Одуреете.

Затем, повернувшись к Мышонку, с угрозой в голосе добавил:

– Слышишь, ты, анархист?!

– Капли в рот не возьму! – с трудом скрывая радость, поспешил отозваться Мышонок.

– Ты мне не скалься! Не выполнишь, я тебе таких чертей всыплю!

– Брось бузить, Федор, не маленькие! – огрызнулся Мышонок.

– Вот что, «не маленькие»! Раз вы здесь задерживаетесь, пущай Дуся кликнет мужиков, которые не контры. И вы с ними погуторьте по-хорошему – кто мы, чего добиваемся, штоб шпалы и дрова не заготовляли, трудповинности не сполняли.

– Если не спят! – обещал Мышонок.

3

Еще не затих скрип колес можары, а Мышонок, грозя кулаком вслед уехавшему Федору, захлебываясь, как ребенок, от радости, что наконец-то его оставили без присмотра, звал всех к столу:

– Мешок смеха! Я свою свободу не продавал! Пошли! Эх и гульнем!..

И вот все они опять в той же комнате. Фрося начала песню, все подхватили, в руках у Дуси появилась гармонь.

 
Хазбулат удалой, бедна сакля твоя,
Золотою казной я осыплю тебя…
 

Юра старался петь громче всех.

– К черту «Хазбулата», даешь «Яблочко»! – закричал Мышонок и, выбежал на середину комнаты.

Гармонь в Дусиных руках заиграла залихватскую мелодию «Яблочка».

Мышонок пустился в пляс, выкрикивая слова:

 
Пароход идет, волны кольцами,
Будем рыбу кормить добровольцами.
Э-э-ээх, яблочко! Д’куды котисси?
К Махну попадешь – не воротисси!
 

Всех перетанцую! Даешь Крым!

– Шурка, замени! – крикнула Дуся и, быстро передав гармонь задыхающемуся Сандетову, сорвала Юру за руку со стула и потащила танцевать.

– Эх, хорошо! – крикнула она, кружа Юру вокруг себя.

А Юра в мыслях уже превратился в зрителя, который смотрит и не налюбуется: ох и лихо же танцует этот молодой герой-партизан!

Мышонок сорвал со стены гитару и запел:

 
По улице ходила большая крокодила,
Она, она голодная была…
 

Однако танцоры настолько разошлись, что готовы были плясать и под «Крокодилу».

– Каратели в деревне! Белые! – громким шепотом произнесла Дуся, тряся Юру за плечо.

В руках у нее был ковшик, из которого она поливала Юрину голову водой. За ней из комнаты выбежала Фрося с посудой.

Юра вскочил – сон как рукой сняло. Из сеней, где его, охмелевшего, уложили на сене, он вбежал в комнату, и увидел, как, распахнув окно, Мышонок, а за ним и Сандетов поспешно вылезали наружу, волоча за собой винтовки.

Юра кинулся за ними, но Дуся поймала его возле окна за рубаху:

– Стой, куда ты?

Пока Юра отрывал ее цепкие пальцы, Дуся успела схватить его за шею.

– Шура приказал тебе остаться! – в отчаянии крикнула она, почувствовав, что Юра ее одолевает.

В окне показалась взлохмаченная голова Сандетова.

– Назад! – яростным шепотом приказал он, упираясь прикладом винтовки в грудь Юры.

– Так каратели же! – воскликнул Юра.

– Тебе-то что? Ты же вольный! Заехал переночевать – и все! Про партизан ни слова. А будешь удирать – и коня и тебя поймают. Да не трясись, балда!

– Это я от х-хо-лод-д-ной воды! – с трудом произнес Юра.

– Беляки поищут – никого нет – и угомонятся, а ты с хлебом через задний двор к перевалу! Дуся проводит. Спросят про нас, скажи: были какие-то в погонах, самогон пили, а кто – не знаем, уехали, не заплатив.

Донесся тихий свист.

– Ну, покеда! Главное – не теряйся! Выполняй. Приказ есть приказ! За невыполнение в расход пускают.

– Скорее! – донесся из темноты сдавленный голос Мышонка.

Сандетов захлопнул оба окна, прикрыл ставнями и даже всунул внутрь шкворни с нарезкой.

Дуся и Фрося метались от стола в кухню и в кладовку. Через несколько минут стол был уже застелен чистой скатертью, и на нем появился букет цветов в кувшине. Лампу прикрутили. Комната погрузилась в полумрак. Открыли дверь. Обе забегали по комнате, размахивая полотенцами, выгоняя винный запах, а потом заперли дверь и побрызгали одеколоном.

– Юра, ложись в кровать, к стенке и сделай вид, будто спишь.

Дуся толкнула его в постель, велела лечь под одеяло, быстро сбросила платье и легла сама. Фрося потушила лампу и тоже легла. Было слышно, как мимо дома проскакали конные.

Раздались удары в дверь. Били ногами и прикладами.

– Лежите тихо… – прошептала Дуся, а потом крикнула сонным голосом: – Кто там ломится? Нахлещутся самогону и людям спать не дают…

– Открой! Не откроешь – дверь высадим!.. – слышались крики за дверью.

– Да кто там?

– Открывай! Солдаты!

– Сейчас оденусь! – Дуся не спеша встала, надела платье, шепнула: – Юра, спрячься за кровать под одеяло, – и вышла.

4

В комнату ворвались солдаты. Яркий свет фонарика обежал комнату и вернулся к Фросе. Она громко зевала и спросонок терла глаза кулаками.

– Где зеленые? Отвечай! – крикнул кто-то из темноты.

– Та вы что, с ума сошли! Какие зеленые? – Фрося то таращила сонные глаза, то закрывала их от света.

– Ошиблись адресом! – не без кокетства объявила Дуся.

– Обыскать!.. А ну-ка, хозяйка, зажги лампу!

Лампа осветила комнату. Солдаты заглянули под шкаф, под кровать, в кухню, в кладовку, слазили на чердак.

Юра закрылся одеялом и, не поднимая головы, выглядывал в щелку. Он увидел молодого офицера в зеленом английском френче с погонами и белой повязкой на левом рукаве. Офицер сжимал в руке наган и все время круто поворачивался, будто боясь неожиданного нападения сзади. Двое солдат внесли и поставили на стол одну почти пустую и вторую полную четвертные с самогоном, тарелки с остатками колбасы, сала и другой снеди.

– Так что вещественные доказательства, ваше благородие! – сказал пышноусый, уже немолодой фельдфебель.

– Куда спрятали зеленых? – кричал офицер на Дусю.

– Я же вам говорю: никаких зеленых не было! – отвечала та обиженным тоном.

– Введи, Федорчук, этого! – приказал офицер фельдфебелю.

И тот ввел пожилого мужчину в штатском.

– Где же ваши зеленые? – накинулся на него офицер.

– Здесь гуляли, вот! – Вошедший показал на стол.

– Будешь врать, хозяйка, шомполами накормлю! – пригрозил офицер.

– И вам не стыдно наговаривать на нас, одиноких женщин, господин Фролов? – обратилась Дуся к вошедшему мужчине.

– А ты, Дуська, не ври! Точно известно! – огрызнулся тот.

– Врет он с пьяных глаз, господин офицер. А почему? Ухаживал за мной, а я ему от ворот поворот.

– Ах ты, тля красная!

– Считаю до трех! Говори, куда зеленых спрятала? – неистовствовал офицер.

– Я вам сказала, господин офицер, никаких зеленых! – решительно заявила Дуся. – Приезжали такие же, как вы, при погонах. Двое просят – продайте самогона. А самогон, сами знаете, все село гонит. Почему не заработать… Продала четверть. А они спросили закусить и сели выпивать, нам поднесли. А потом уехали и даже за закуску не заплатили. Вот вы, к примеру, захотите выпить, закусить – пожалуйста! А потом уедете, и явятся другие и будут кричать – где зеленые! А кто вы и что вы, мы же не знаем.

– Мы – карательный отряд! И ты мне зубы не заговаривай. У тех были белые повязки на левых рукавах?

– Не было.

– А где они?

– Около часа как уехали.

– Эй ты, встань с постели! Обыскать постель!

– Так хоть отвернитесь, я платье надену! – попросила Фрося.

– И так встанешь! Пороть будем – совсем разденем.

Фрося встала, солдат откинул одеяло, и все увидели лежавшего за кроватью Юру.

– Это кто? – Офицер вскинул наган. – Встать!

– Я? Я – Юра! – Юра поспешно застегнул ворот, встал и рукой поправил подол рубахи, висевший поверх брюк.

– Так это же братик мой двоюродный!

– Этот тоже был с ними! – зло сказал Фролов.

– И как же вам, Степан Петрович, не стыдно людям в глаза неправду говорить. А еще бывший урядник! Юрочка приехал раньше. Если бы он был с ними, он бы и уехал с ними, а не остался… Ведь так же, господин поручик? Я же про ихнего Петруся ничего не говорю…

– Какого-такого Петруся? – насторожился офицер.

– Раз точно не знаю, где он, то и не говорю, – продолжала Дуся. – Мало ли что люди болтают про грабителей да про золото…

– Документы! – требовательно крикнул офицер Юре.

– Я ученик шестого класса судакской гимназии. Никаких документов у меня нет…

– А почему здесь околачиваешься?

Вбежал пожилой солдат и доложил:

– Его благородие господин штабс-капитан приехали!..

Послышались шаги, и в комнату вошел офицер.

– Опять прохлопали?! – крикнул он срывающимся голосом. – Как вы не поймете! Мне нужен живой партизан из отряда Мокроусова. И теперь же! Понимаете? Сейчас!

– Захватили вот этого, – доложил поручик. – Хозяйка говорит – ее двоюродный брат, а он уверяет, будто он судакский гимназист.

Молодой штабс-капитан повернулся, и… Юра узнал в нем Бродского.

– Гога! – воскликнул он.

– Что за черт! – отозвался тот. – Ты…

– Юра Сагайдак. Помните Эрастовку? Первую екатеринославскую гимназию?

– Ничего не понимаю. Почему ты здесь?

– Я… Я ездил в Карасубазар к директору сельскохозяйственного училища… Ну и остановился здесь переночевать.

– Как зовут этого директора?

– Прокопий Федорович Вовк…

– Где Федорчук? Позвать!

Вошел фельдфебель с пышными усами.

– Федорчук, есть в Карасубазаре сельскохозяйственное училище?

– Так точно!

– А как зовут директора?

– Прокоп Хфедорович Вовк. Когда говорит, чмыхает в нос. Мы там семерых студентов взяли.

– Ладно! – Гога снова обратился к Юре: – Были здесь партизаны?

У Юры сердце билось так, что ему казалось, будто это слышат все присутствующие.

– Были двое солдат. В погонах… – Для убедительности Юра коснулся рукой плеча. – Мы, говорят, разведчики из карательного отряда. Спрашивали про зеленых.

– А белые повязки на левых рукавах у них были?

– Таких, как у вас, не было. Потребовали самогона. Потом спросили закуску. Играли на хозяйской гармони, пели… А разве они зеленые?..

– Давно ушли?

– Я заснул, не знаю…

– С час, как ушли, – ответила за него Дуся.

– Так где же твои зеленые? – повернулся Гога к человеку, который привел их в хату. – Этот?.. Чтобы впредь не врал, всыпать ему двадцать!

Фролова увели.

5

– Григорий Владиславович, – обратился к Бродскому поручик, видя, что тот бросает взгляды на стоящие на столе четвертные и тарелки. – Не находите ли вы, что нам можно воспользоваться этими трофеями?

– А ты сам как считаешь? – ответил Гога вопросом на вопрос.

– Я понимаю срочность и важность задания, но ведь ночью нам ни одного живого мокроусовца не поймать. В кои-то веки!.. «Марш вперед, труба зовет! Черные гусары!» – запел поручик.

Женщины забегали, накрывая на стол. И снова в комнате заиграла гармонь.

– А ты, гимназер? Садись и ты!

– Не могу пить!

– С красными мог, а с нами – не могу! Хорош гусек!

– Ну что у тебя за вид, Сагайдак? Волосы всклокочены. Рубаха без пояса. Босой. Приведи себя в порядок – и за стол! – приказал Гога.

Юра надел ботинки, причесал волосы, даже посмотрелся в зеркало, стоявшее на комоде, и сел за стол.

– А пояс? – спросил Гога. – Твои одноклассники-гимназисты уже щеголяют у нас в офицерской форме. Загоруй-Полесский – прапорщик. Боевой!

– Он старше меня, два раза второгодничал, – ответил Юра. – А пояс, когда мне стало плохо, я снял и не знаю, где он.

Не мог же он признаться, что пояс у него на брюках, и, заправь он рубаху в брюки, будет виден велодок, засунутый за пояс.

– «Коперник целый век трудился, чтоб доказать земли вращенье…» – пропел поручик.

Все выпили.

– Вот что, Сагайдак, заедешь к нам на дачу и скажешь – на днях буду!

– Письмо напишете?

– Осточертело писать! И так каждый день приговоры строчим. А ты очень вырос и возмужал. Надеюсь, поумнел? Я хорошо помню ту дурацкую историю в семнадцатом году. Ты тогда разыскивал в гимназии на чердаке спрятанные нами от реквизиции учебные винтовки, хотел передать их красным.

– Мы же для себя винтовки искали – пострелять!

– Смотри, Сагайдак, чтобы при твоем вздорном характере ты не докатился до банды и мне не пришлось тебя вешать. А тебя, памятуя делишки твоего отца, я повесил бы без сожаления. Распустились, сволочи! – выкрикнул Гога, и лицо его исказилось, глаза закатились под лоб, и он задергался.

Поручик быстро поднес ко рту Гоги стакан с водкой.

Гога перестал дергаться, крикнул:

– Федорчук, любимую!

Федорчук заиграл «Марш вперед, труба зовет!».

Пили, ели, даже плясали. Дуся играла на гармони.

Вернулся выходивший Федорчук и доложил:

– Ну и коня же я вам, ваше благородие, нашел. Серый жеребец! Справный, в теле! Огонь, а не конь!

– Как удалось?

– Да тут же, во дворе, возле повозки рессорной привязан.

– Так это же мой Серый! – Юра вскочил.

– Были ваши, стали наши, как говорят «товарищи»! – Захмелевший Гога злорадно смеялся. – Не дрейфь, орел! Отдам своего донца. Запален, немного да, отощал от переходов, а хорош!

– Ну, Гога, ну, пожалуйста! Он же у нас… – Тут Юру осенила блестящая мысль. – Лидия Николаевна его у нас покупает.

– Мать?

– Ну да… Даже задаток дала… пять мешков муки.

– А ты не того, а?

– Узнает, что ты отобрал, скандал будет. Ты же себе любого коня подберешь, а Серого под тобой убить могут. Ну, Гога, пожалуйста! Мы ведь не богаты, сам знаешь…

Оглушительно захлопали близкие выстрелы. Донеслись крики.

Гога мгновенно оказался возле окна с наганом в руке, поручик – возле другого.

– Федорчук! – крикнул он. – Бегом! Выяснить!..

Юра, Дуся и Фрося со страхом прислушивались: «Неужели поймали Сандетова и Мышонка».

– Идиоты! – визгливым, тонким голосом выкрикивал Гога, глядя на них. Лицо его перекосилось. – К стене или на пол! Жи-во!

Все трое стали у стены. Стрельба на улице прекратилась.

Гога опустил наган. Прислушался.

Вбежал Федорчук:

– Обыскивали дом неподалеку, а там оказали вооруженное сопротивление.

– Партизаны? Схватили?

– Никак нет! Застрелили!

– Идиоты! Кретины! Болваны! Я же приказал!

– Подпоручика господина Спотаки и рядового Лютова наповал уложили и того, что приводил нас сюда, тоже.

– Как было дело?

Федорчук выглянул в дверь и кому-то крикнул:

– Иди доложи!

Вошел молодой унтер-офицер с наглыми глазами. Козырнув Гоге, он с завистью посмотрел на стоявшие на столе четвертные, проглотил набежавшую слюну, откашлялся и начал:

– Так что, когда я повел того человека, которому вы, ваше благородие, приказали всыпать, он вдруг мне и говорит (подпоручик господин Спотаки сзади шел): «Золотые часы хочешь?» А я, значит, слушаю, а у самого в голове: «Ловок, подлец, только это не пройдет, не на таковских, братец, напал». Но вида, конечно, не показываю. И ему: «Кто же от такого подарка откажется?» А он мне: «Пошуруете, говорит, и еще золотишко найдется. Только меня тоже не забудьте…» И вот привел тот человек нас к дому. Стучим – не открывают. Нажимаем дюжее. Дверь высадили. А в доме разодетая барыня. Видная такая из себя, сердитая. «Иуда!» – кричит на того человека. А на нас: «Хамы, бандиты, сейчас отряд придет, перевешает вас!» Ну, подпоручик, извиняюсь, по портрету ей как даст! Да еще раз! Озлился. А этот бывший урядник шепчет: «Шибче ищите, у них золота невпроворот!» Услыхал это подпоручик и обыск объявляет. А она к двери гордо так идет и в руке большую сумку красного бархата несет. «У меня, говорит, муж – полковник. Он вас, мерзавцев, на дне морском найдет, головы посвертывает!» Подпоручик смеется: «Приятно познакомиться, мадам красная полковница», – протягивает ей руку и хвать за сумку да как рванет! Сумка раскрылась. Из нее на пол посыпались – боже ж мои! – кольца, серьги, золотые портсигары, золотые десятки… Увидели мы это и аж задрожали…

Тут унтер закашлялся, воровски метнул взгляд на Гогу и закончил деловым тоном:

– Думали, ваше благородие, что на казначейство Мокроусова наткнулись, на ихнее золото, значит.

– Дальше, дальше что было?! – визгливым фальцетом торопил Гога.

– А дальше, ваше благородие, барынька увидела, что господин подпоручик, я, Лютов и тот человек по полу ползаем и раскатившиеся кольца и золотые десятки собираем. Чтоб порядок был, значит, чтобы кто не украл потом. Да… Увидела да как закричит: «Разбой! Грабят!» Тут дверь из сенцов распахнулась настежь. И выскочил из нее мужчина, извиняюсь, в исподнем, с кольтом и браунингом в руках. Только крикнул: «Держись, красная банда!» Да сразу из двух пистолетов почти что в упор – бах-бах-бах! Мы ведь на карачках… Лютов да тот, кто привел нас, сразу свалились замертво. Господин подпоручик упал, дергается на полу… Хорошо, что я за комод схоронился. Но сделать ничего не могу, винтовка в углу стоит. Ну, тот мужчина к кровати бросился, галифе натягивает и чемодан из-под одеяла вытянул. «Эге, думаю, да это тот золотой чемодан, с которым комиссары на Капсихоре высадились». Слух такой был. Ладно… А подпоручик повернулся на полу на бок, вытащил из кобуры наган и в мужчину – бац! Тот – брык и готов! Барынька – в сенцы, из сенцев во двор. Я выскочил, винтовку схватил и за ней, кричу: «Стой!» Она через тын, и тут я ее из винтовки срезал.

– Жива?

– Готова! Значит, ваше благородие, в том доме зеленые прятались, там кассу держали.

Слушая унтера, Дуся, отвернувшись, раза два хихикнула.

– Чего смеешься, дура! – прикрикнул на нее Гога, а потом набросился на унтера: – А золото где? Сумка у кого?

– Там осталась. А когда господин фельдфебель Федорчук от вас прибег, мы с ним тот чемодан с кровати на стол переставили, а из него золотые браслеты, кольца, кресты так и сыплются!

Федорчук зверем посмотрел на молодого унтера и подтянул галифе с оттопыренными карманами.

– Самоуправство! Взломали чемодан! Я вас, разбойников, знаю! – взвизгнул Гога. – За мной! – и шагнул к двери.

Но его за руку удержал Юра.

– Я уеду. Дай записку, чтобы не отобрали Серого. Ну, пожалуйста!

– Черт с тобой! Павлик, выдай! – И Гога исчез за дверью.

– Эх, нашел время! – с досадой сказал поручик, торопившийся бежать за своим начальником.

– Я помогу! – Дуся приподняла толстую полевую сумку, висевшую на нем, и помогла открыть ее. Наконец поручик вытащил пачку бланков с печатью.

– Как имя?

– Юрий Петрович Сагайдак. Жеребец по кличке «Серый», еду в Судак.

Поручик написал на бланке пропуск. Дуся собрала бланки со стола и сунула их в сумку. Бросив пропуск Юре, поручик быстро выскочил за дверь. За ним выбежали фельдфебель и унтер.

Только они ушли, как Дуся принялась тормошить Юру:

– Слушай, они ведь друг дружку постреляли! Тот убитый подполковник этих карателей за зеленых принял. А они его – за партизан! Из-за золота они все сдурели там, ополоумели! А подполковник этот – начальник каких-то врангелевских складов, первый спекулянт и грабитель. Вся деревня знает. В том доме батька его писаря живет. Наверное, подполковник этот жинку свою с ворованным добром привез. Чуют, что недолго еще царствовать… А теперь, Юра, снимай башмак.

– Зачем?

– Спрячешь бланки. Передашь Шурке Сандетову.

– Какие бланки?

– Те, которые я у офицера украла. От облав! Быстро!

Юра, дивясь смелости и ловкости Дуси, быстро спрятал бланки в башмак, и они поспешили к повозке. На ней, засыпанные сеном, уже лежали мешки с хлебом.

– Скидывай! – решительно приказал Юра и потянул мешок. Он хотел лишь одного – поскорее исчезнуть, а чем легче возок, тем быстрее поедешь.

Дуся ухватилась за его руку.

– Не смей! Это же хлеб! Для партизан! Ты что? Запрягай скорее!

Юра расправлял чересседельник, когда Дуся подбежала к повозке с охапкой сена.

– Зачем так много?

– А если увидят мешки с хлебом?

И Юра снова подивился ее предусмотрительности.

Потом Дуся побежала в хату, принесла оттуда неполный мешок с овсом и так уложила его, чтобы на нем можно было сидеть, не смяв хлеба.

Веселая сноровистость Дуси, ее бесстрашие и преданность партизанам помогли Юре побороть охвативший его страх. Он быстро завел Серого в оглобли, затянул хомут. Появившаяся Фрося открыла ворота.

– Скажи, – шептала Дуся, – записку оставлю под камнем. Жора и Шура знают.

Юра ударил Серого вожжой, и возок выкатился на улицу.

По пути его дважды останавливал патруль, но пропуск сделал свое дело.

6

За селом Юра еле удерживался, чтобы не погнать Серого во всю прыть. Но нельзя, это походило бы на бегство. Лишь когда дорога пошла лесом, он стегнул Серого – «будь что будет».

Вдруг от темной стены кустов отделилась фигура. Юра схватился за револьвер. Стрелять или показывать пропуск?

– Юрка? – услышал он голос Мышонка.

– Я!

– Ну, счастлив твой бог, пацанок! А мы, как услышали стрельбу, думаем: не выдержал Юрка характера, рванул. Кокнули его!

– Хлеб везешь? – спросил подошедший Сандетов.

– Везу.

– Молодец! Как это тебе удалось вырваться?

Юра соскочил с повозки и, держа вожжи в руках, пошел рядом с ними.

– Да не тяни ты кота за хвост! Выкладывай!

Юра рассказал, как ловко Дуся и Фрося успели убрать со стола, даже проветрили комнату. Как каратели перестреляли друг друга из-за золота.

– Ой, мамочка родная! – закричал Мышонок и схватился за голову. – А мы песни распевали, когда рядом такие златые горы были! Эх, нету мне фарта, нету удачи…

– Ты что, тоже ополоумел? – прикрикнул на него Шура. – На старое тянет?

Мышонок сразу, сник. Он виновато взглянул на Сандетова и проговорил: