Текст книги "Первый выстрел"

Автор книги: Георгий Тушкан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 43 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ВИХРИ ВРАЖДЕБНЫЕ

Глава I. НЕМЦЫ И «ТУЗЕМЦЫ»

1

Подобно раковой опухоли, ползла по Украине немецкая армия, захватывая хлебные земли, шахты, города. В облаках серой пыли, поднятой бесчисленными обозами, артиллерийскими упряжками, пехотными и кавалерийскими дивизиями, в железнодорожных эшелонах кайзеровские полчища двигались на юг, к житницам Тавриды и Предкавказья, к портам Черного моря.

Украинские буржуазные националисты угодливо распахнули перед немцами ворота своей «самостийной витчизны». Воинство Центральной Рады разбегалось под революционным натиском селянства и рабочего класса, в селах и городах утверждалась советская власть. И украинская контрреволюция призвала «на помощь» для борьбы с собственным народом германский империализм. Немцы привезли в своем обозе «гетмана всея Украины» – бывшего царского генерала и крупного помещика Скоропадского. Фактическая власть оказалась в руках германского командования, управлявшего Украиной при посредстве двух слов: «цурюк» (назад) и «ферботен» (запрещено). Подкреплялись эти слова расстрелами, арестами, разгоном профсоюзов и крестьянских комитетов.

Грубо нарушив условия мирного договора, по которому Крым признавался территорией Российской Советской Республики, немецкое командование бросило свои дивизии на Советский Крым. Начальник австрийского генерального штаба докладывал своему правительству: «…Германия намерилась оставить за собой Крым, как свою колонию в той или иной форме. Она уже никогда не выпустит из своих рук ценного Крымского полуострова».

Восемнадцатого апреля 1918 года германская армия взломала ворота Крыма – Перекоп. Советская республика Тавриды двинула навстречу немцам свои только что сформированные части Красной Армии, красногвардейские отряды, Феодосийский красный полк под командованием Федько. Матросы-севастопольцы в пешем строю спешили к Перекопу, Чонгару. Завязались упорные бои. Но удар в спину войскам революции нанесли ожившие татарские эскадроны, белоофицерские отряды и банды немецких колонистов-кулаков. Несмотря на героическое сопротивление защитников Советского Крыма, вооруженных только винтовками и пулеметами, немецкая армия с ее мощной техникой, авиацией, тяжелой артиллерией двигалась вперед.

Советская республика Тавриды, просуществовав меньше трех месяцев, была раздавлена немецким сапогом. Из Турции вернулся глава татарской «Директории» Сейдамет. Под крыло немцев слетались и вороны российской контрреволюции. Большевистские партийные организации уходили в подполье, вооруженные группы рабочих и матросов – в леса и горы.

…После ухода анархистов судачане два-три дня питались разными слухами. Толком никто ничего не знал. На третий день на главной улице городка появилась вооруженная группа местных немцев-колонистов и объявила, что главнокомандующий немецкой армией в Крыму генерал Кош сломил сопротивление красных и войска кайзера заняли Джанкой, Симферополь и не сегодня-завтра будут в Судаке.

Тут же была составлена делегация для торжественной встречи немецких войск еще на пути в Судак. То, что Гут стал членом делегации, было понятно. Но почему в делегацию вошел Макс? Теперь он говорил только по-немецки, хвастался, как ловко провел ревкомовцев, притворяясь большевиком.

Юра не видел делегации и торжественной встречи немцев на дороге, не был на митинге, созванном по этому случаю. Он потом узнал, что на этом митинге Макс объявил немцев «освободителями от большевистского ига и стародавними учителями русского народа». Юлия Платоновна запретила тогда Юре и Ганне ходить в город, боясь, что вдруг начнется стрельба. Это было настоящее мучение – в такое время сидеть дома!

Юра влез на Пилав, но оттуда почти ничего не было видно. Наконец ему повезло: на дороге показался разъезд немецких кавалеристов.

Кавалеристы ехали шагом, по двое, на толстых, сытых, до блеска вычищенных лошадях, в касках и с длинными пиками. Лица у всех каменные, напыщенные, усатые. Впереди ехал офицер с толстой, круглой физиономией и торчащими вверх длиннющими острыми усами. Совсем как у кайзера Вильгельма на картинке. И кавалеристы были такие, как в «Ниве», в черных касках. Все у них торчало: пики, усы, шпоры, шишки на касках…

Из ворот графской дачи выбежала графиня и, махая платочком, стала что-то кричать. Юра мгновенно скатился с горы – посмотреть поближе. Вышла бонна и перед лошадью офицера присела в глубоком книксене. Потом закатила глаза и, восторженно всплеснув руками, ухватила коня под уздцы. Разъезд остановился. Офицер нервно поглядывал на сбежавшихся татар, мальчишек, на Османа с винтовкой в руках.

Бонна его успокоила: большевики и матросы исчезли, едва услышав о приближении храбрых солдат кайзера. А графиня ухватила коня под уздцы с другой стороны и пригласила господина офицера и солдат в дом отдохнуть минут десять за стаканом доброго вина… Она берет офицера в плен!

Офицер скомандовал. И кавалеристы, их было десять, спешились и последовали за ним. Офицер смущался и то и дело щелкал шпорами и кланялся. Графиня увела его в столовую, а бонна угощала солдат на веранде. Они жадно и много ели и пили, дружно поднимая бокалы, кричали: «Данке шон» и «Хох!». Юра улучил момент и водрузил солдатскую каску на голову. Но посмотреться в зеркало не успел, бонна раскричалась и выгнала его.

На дворе было интереснее. Здесь стояли толстые лошади и возле них молодой кавалерист.

Прибежала Лиза и объяснила, что эти кавалеристы – знаменитые германские «черные гусары». Юра потрогал было стоявшие пики черных гусар, но часовой крикнул: «Цурюк!» Это слово скоро стало Юре ненавистным.

Занятия в школе временно прекратились. Родители боялись выпускать детей в город: мало ли что может случиться? Юра слонялся вокруг дачи. Хотя бы из друзей кто-нибудь прибежал!

Через день к Бернистам приехал с визитом командир гусарского полка, пожилой офицер, тоже с подкрученными усиками. Он подкатил в экипаже, держа саблю меж колен и опираясь на ее эфес обеими руками, как на палку. Позади коляски гарцевали на конях три гусара с пиками у стремени и широкими саблями в блестящих никелированных ножнах.

Конечно, Юра был тут как тут. Этот офицер не щелкал шпорами, не кланялся. Он был сух и чопорен, сидел на кресле как-то боком, отставив левую ногу.

На вопрос графини, как ему понравился Судак, он ответил:

– Да! Наш Судак, – офицер сделал упор на слове «наш», – мне очень нравится.

Графиня начала ему рассказывать о настроении местных жителей, о землевладельцах, колонистах.

Офицер засмеялся и сказал:

– Я все знаю. Наши люди уже давно сидят в Крыму, и единомышленников у нас здесь много… Очень приятно видеть даму, так хорошо понимающую миссию, которую возложил бог на немецкую нацию.

Офицер охотно пробовал вина разных сортов и сроков выдержки, очень хвалил.

– Такое вино будет иметь в Германии огромный успех. Колоссаль! Пью за возрождение монархии в России! Мы поможем! Хох! За родственные германскую и русскую императорские фамилии! Хох!

Графиня сияла. Она подняла бокал и, улыбаясь, сказала:

– Спасибо, господин полковник. В ответ поднимаю бокал за вашего мудрого кайзера Вильгельма и его победу! Он ведь кузен нашему бедному императору Николаю.

Юре все было видно и слышно, огромные низкие окна веранды были распахнуты настежь. Он ушам своим не верил. Отец Франца Гута, который повсюду говорил, что он за победу России, позавчера кричал: «Да здравствует кайзер!» Макс, твердивший, что он за большевиков, тоже кричал: «Да здравствует кайзер!» Графиня, твердившая, что каждый русский патриот должен воевать с немцами до победного конца и что большевики «продались немцам», вдруг пьет за кайзера. «Никому нельзя верить!»

А графиня продолжала:

– Услышаны наши молитвы, и вы пришли. Теперь конец этим рабоче-крестьянским большевикам, конец «товарищам». Задушены навсегда! Представляете? Они отменили все звания и сословия. Они называли меня «гражданкой», так же как мою кухарку…

2

С большим трудом Юра отпросился в город, к Коле. Возле магазина Триандофило стояла небольшая толпа. На стене висело объявление на русском и немецком языках. Оно было подписано командиром немецкого гусарского полка.

«Наверное, тот самый, гость графини», – подумал Юра.

Население Судака извещалось, что по приговору военно-полевого суда за противодействие немецким военным властям повешены Дмитрий Иванович Козюренко и Семен Гаврилович Боев.

Люди говорили:

– Так то ж дядя Митро, винодел. И хромой Сеня. Один старик, другой на одной ноге… Какие ж они вояки против немецкой силы!

– Ой, товарищи!.. – воскликнула подошедшая женщина. И сразу осеклась. Оглянувшись, она продолжала: – Ой, люди! Во дворе комендатуры они висят, бедолаги!

Многие побежали посмотреть на повешенных, но Юра остался. Ему было страшно. Юра знал столяра Сеню. Безногого, всегда веселого, всем улыбающегося георгиевского кавалера, ковылявшего на деревяшке. Левую ногу он потерял на войне. Его любили все судачане. Его жену и ребятишек – их было пятеро, мал мала меньше – тоже все знали и любили. Оказывается, Сеня записался в Красную Армию, и его назначили начальником всевобуча, чтобы он обучал будущих красноармейцев. И только за это человека, который никому не сделал зла, повесили. Зачем?

Занятия в гимназии возобновились. В классе теперь верховодили ученики-немцы, говорили они только по-немецки и на вопрос, заданный товарищами, отвечали по-немецки. Принципиально! Потому что государственным языком теперь являлся не только русский, но и немецкий. Но, выйдя к доске, учителю отвечали на хорошем русском языке.

Когда Юра впервые услышал от Франца Гута, что Крым навсегда останется под протекторатом Германии или ее колонией, он не поверил и засмеялся. Не понимал он также, почему немецкие офицеры и солдаты платят на рынке за все полцены. «Право завоевателей», – объяснил Франц. Тоже «завоеватель»!

Франц очень гордился тем, что его отец был участником «конгресса» крымских немцев. Сам германский министр земледелия приехал. Он объявил, что Крым и прилегающие к нему украинские территории по побережью Черного и Азовского морей войдут в великую Германскую империю, как особая Черноморская область, – Шварценмергебит. На лохматой карте, вокруг которой собрались молчаливые угрюмые ребята, Франц обвел границы этой области толстым черным карандашом для рисования, а посредине карты нарисовал худого когтистого орла с распростертыми острыми крыльями – немецкий «адлер».

Городок жил в тревожной, выжидающей тишине. О всех событиях судили по слухам, по рассказам проезжавших «очевидцев». Своей газеты в Судаке не было, да и что она могла бы сообщить? Крымские газеты того времени были куцыми листками, многое в них надо было читать между строк.

После занятий Сережа позвал Юру и Колю к себе переклеить марки в новый альбом. Трофим Денисович все еще не возвращался. Как уехал с Юсуфом, так с тех пор и нет его…

– Где же они могут быть? Почему не вернулись? – волновался Юра.

Сережа отмалчивался, пожимал плечами, но не выказывал особого беспокойства, его мать тоже. Юра даже удивился.

Переклеив марки, Юра собрался домой. Мальчики вышли на площадь. Пусто. Возле входа в церковь белеют объявления.

– «К жителям Тавриды и Крыма! – прочитал Юра. – Мы друзья вашей страны… Мы враги разнузданных элементов… Германская армия пришла восстановить спокойствие и порядок…»

Внизу листка напечатано: «Командующий германскими войсками в Тавриде и Крыму генерал Кош».

Рядом висел приказ:

…При неисполнении туземными жителями распоряжений и приказов, изданных военными начальниками, к ним будет применяться судопроизводство на основании законов германского государства.

…Когда туземные жители обвиняются в преступных деяниях против германского войска и лиц, входящих в него, к ним будет применяться законное судопроизводство по законам германского полевого суда…

Командующий ген. Кош.

Мальчики вчитывались в эти строки, добираясь до их смысла.

Наконец Коля воскликнул:

– Слушай, Юрка! Так это мы с тобой туземцы, туземные жители! И батя мой туземец, и Никандр Ильич туземец. Дикари! Чтоб мне провалиться! Вот здорово! В Австралию ехать не надо. Раз так – давайте, хлопцы, разденемся, раскрасимся. В нос – кольца, в руки – лук с отравленными стрелами, в волосы – перо. И снимем скальп с генерала Коша!

Ноздри Коли раздулись, и сквозь многолетний загар проступила меловая бледность.

– А мерзлую собаку в горло хочешь?! – яростно прошептал он. И цепким быстрым движением наискось сорвал листок. На стене белели остатки его.

Юра и Сережа испуганно оглянулись. На площади все еще пусто. Только на той стороне из винного подвальчика вышел какой-то дядька.

Ребята молча побежали. Через несколько минут Сережа, остановившись, сказал:

– Ты что, Николай, сдурел? А в общем, правильно…

В то время когда Юра сидел «под домашним арестом», немцы, оказывается, вывесили еще один приказ: в двадцать четыре часа всем жителям сдать оружие, в том числе охотничье. За невыполнение – смертная казнь.

– А я не знал и не сдал! – с тревогой объявил Юра.

– Как – не сдал? – испугался Сергей. – Что же теперь делать?

Взволнованный Юра помчался домой.

Здесь он наткнулся на германских солдат, которых привел Осман. Конечно, Юлия Платоновна ответила им, что в доме есть берданка.

– Почему нарушили приказ и не сдали? – строго спросил фельдфебель.

– Не знала о приказе.

– Это несостоятельная отговорка. Я вынужден арестовать и препроводить в комендатуру!

– Кого?

Этот вопрос поставил фельдфебеля в тупик.

– Того, чья берданка, – ответил он, подумав.

– Моя! – объявил Юра.

– Юсуфа! – возразил Осман.

– Нет, моя! – настаивал Юра.

– Ты еще мальчик, на тебя нет закона, – объявил Осман.

Юлия Платоновна сразу поняла, какая опасность угрожает Юсуфу, и объяснила, что берданка принадлежит им, а Юсуф давно здесь не живет, значит, она и отвечает, а не Юсуф.

– Кто такой Юсуф? – спросил фельдфебель.

– Враг Германии, – сказал Осман, – имеет четыре георгиевских креста. Татарский дезертир. Ходил в ревком.

– А-а-а! Большевик! Где же он?

– Наверное, удрал с большевиками, – объявил Осман.

Кого же арестовать? Юлию Платоновну? Юра побежал было за бонной Бернистов. По дороге увидел отца Франца Гута, ехавшего в двуколке, и привел его. Никого не арестовали, но берданку и патроны реквизировали. Юра был в бешенстве.

3

Каждую весну судакские ребята ходят на Капсель «топтать» камбалу и ловить на камнях крабов. Камнями называют здесь плоское дно у берега, устланное большими плитами, густо поросшими грубыми от старости водорослями. Кем были уложены эти плиты, никто не помнит. Между плитами встречаются песчаные пятачки.

В конце апреля – начале мая крабы выползают на эти плиты метать икру. Крабы огромные, в два сложенных вместе кулака. С ними надо быть осторожными. Впервые увидев краба среди водорослей, Юра схватил его и сейчас же был наказан. Краб впился клешнями в его пальцы, да как, до крови! Клешню с трудом разжали даже после того, как ее отломили от туловища краба. Местные опытные ребята пускались на хитрость: на правую руку надевали перчатку не до конца, а так, чтобы перчаточные пальцы свисали. Краб хватает конец перчатки клешнями, а тут-то его и вытаскивают.

Вода холодная, зубы сразу начинают стучать. А уйти жаль. Крабов много. В первый день ловли – это было еще при советской власти, когда можно было идти на море еще затемно, – Степа наловил шестьдесят три краба, Сергей – пятьдесят пять, Манас – пятьдесят, а Юра – тридцать шесть штук!

Если бы кто со стороны посмотрел на мальчиков! Тело синее, дрожат, кожа в пупырышках. Погреются у костра из бурьяна и топляка, собранного на берегу, и опять за ловлю.

Камбалу «топчут» везде, где мелко. Двигаешься по дну короткими шажками, пока не наступишь на островатые шипы плоской рыбы. Тогда ставь другую ногу рядом с первой, осторожно просунь между ступнями острогу и – раз! Потом иди «топчи» в другом месте, пока опять не наткнешься на рыбину. Камбала будто нарочно собирается на песчаных пятачках. Только старайся не наступить на морского кота. Манас один раз наступил, и тот как долбанет его хвостом-ножом выше пятки! Потом долго не заживало.

Пошли за крабами и теперь, при немцах. Но только поднялись по дороге к Алчаку, чтобы спуститься на Капсель, как навстречу разъезд – трое черных гусар. Остановили, спросили, почему так рано идут, еще темно. Мальчики объяснили – ловить крабов.

– Цурюк!

Все просили, и Юра просил, но немецкий фельдфебель знал только два слова: «Цурюк!», «Ферботен!»

Юра очень огорчился. Берданку отобрали. Теперь даже камбалу запрещают «топтать». А ему так хотелось порадовать маму и Ганну свежей рыбой. Главное, Оксану надо подкормить. Она стала совсем тоненькая и какая-то прозрачная. Мама говорит, что ей не хватает мяса, а откуда его взять – без берданки и зайца не убьешь. Все труднее доставать продукты, а цены такие, что мама чуть не плачет, а Ганна ругается всеми украинскими ругательствами, какие только существуют.

Неслышно ступая постолами по каменистой тропинке, Юра возвращался с Капселя на дачу. Солнце еще не вышло из-за гор, только вершины их были освещены. Проходя мимо тарапана, он услышал приглушенный голос. Кто бы это мог быть?

Юра подкрался, прислушался. Мужской голос… Эх, берданки нет! Вдруг ему почудился голос Ганны. Что случилось? Он, не раздумывая, рванул половинку дверей тарапана на себя, и она со скрипом распахнулась. Две фигуры, сидевшие там на низких бочонках, вскочили. В полутьме Юра различил Ганну в бушлате. А рядом с ней какой-то незнакомый мужчина, в сапогах, кепке, пиджаке.

– Чего тебя принесло сюда, парень? – смущенно вполголоса сказал человек.

И Юра сразу узнал его: так это же Гриша-матрос!

– Дядя Гриша! – обрадованно воскликнул Юра.

– Тише, тише ты, не ори! И дверь прикрой… – сказал Гриша и приложил палец, к губам. – Ну, раз пришел, то садись, рабочегвардеец, и молчок… Смотри! Меня здесь не было, ты меня не видел и не слышал. И ребятам не проговорись. Тайна! И вопросов не задавай!

Все уселись на бочонки. Десятки вопросов к Грише вертелись на языке у Юры, но он молчал.

– Так я все поняла, Гриша, – чуть слышно сказала Ганна. – Будет сделано, постараюсь уж. И Семену скажи, чтоб не беспокоился… А ты про Алушту хотел рассказать, – напомнила она.

Матрос недовольно посмотрел на Юру, свернул цигарку. Он курил жадно, короткими, торопливыми затяжками.

– Лады, пусть хлопец и про такое знает!..

И он бурно вздохнул и заговорил, будто с самим собой, будто Ганны и Юры не было здесь.

– Гады! Заманили советское правительство Крыма, поубивали наших товарищей комиссаров… – Он бросил окурок, придавил его сапогом и яростно повторил: – Гады! Когда немцы вломились в Крым и двинулись вглубь, решено было большую часть совнаркомовцев с важными документами спасать, отправить в Советскую Россию. А каким путем им ехать? Дороги в Россию за хребтом уже перехватили немцы. И через Украину не проедешь… Решили ехать береговой дорогой, через Ялту, Алушту, Судак и Феодосию, в Керчь. А там переправиться на Северный Кавказ, где советские войска. Путь вроде надежный, от немцев свободный. Но ночью на двадцать первое апреля в Алуште власть захватили повылезавшие из нор курултаевцы и офицеры. Председателя и членов Алуштинского ревкома и командиров Красной гвардии арестовали… Так, значит…

Матрос с силой стукнул кулаком по стоявшему рядом бочонку и густым шепотом – будто шмель гудит – продолжал:

– А той же ночью из-под немецкого носа выскользнули народные комиссары. Поехали из Симферополя в Ялту горной дорогой, через Ай-Петри, чтобы оттуда податься на Алушту.

– Так ведь в Алушту нельзя было! – перебила Ганна.

– А кто знал? Приехали в Ялту. В городе советская власть. Позвонили в Алушту, как, мол, там, у вас. Отвечают – полный порядок. Оказывается, офицер заманивал… Ну, вперед пустили автомобиль с разведчиками. Дорога в горах знаешь какая: развернуться на шоссе не всегда можно, справа, слева – лес, обрывы, скалы… Но вроде все спокойно. А невдалеке от Алушты, у деревни Биюк-Ламбат, смотрят – лежит поперек дороги бревно. За поворотом тоже бревно. «Сдавайтесь!» – кричат сверху и как брызнут пулеметной очередью. Ну, братва так и посыпалась с автомобиля, залегла вдоль шоссе. А из леса на них татарская контра!

– А они бы их гранатами, гранатами! – не выдержал Юра.

– Так с обеих сторон офицеры и курултаевцы сидят за каменюками. Куда подашься? Все это потом рассказал нам дружок мой. Он один из разведки сумел раненый рвануть в лес и припустил назад, к двум автомобилям, в которых народные комиссары ехали. Куда там! Тем автомобилям тоже путь сзади и спереди преградили. Стрельба идет, гранаты рвутся… Захватила белогвардейская сволочь наше крымское правительство, навалились скопом. Ведь наших человек двенадцать в тех машинах ехало, не боле…

Гриша наморщил лоб и уставился на Юру, будто только сейчас его увидел.

– Три дня хоронился мой кореш в скалах, в пещере и все разузнал. Один алуштинский пистолет, вроде тебя, лет четырнадцати, воду и хлеб ему носил. И докладывал про пленных комиссаров. Три дня их тиранили, избивали, а потом расстреляли чуть живых в Глухой балке под Алуштой. Вместе с ними погибли товарищи из алуштинского Совета и отряда Красной гвардии…

Матрос замолчал. В тарапане стало светлей. Полутьму пронизывали яркие узкие полосы света из дверных щелей.

Юре очень хотелось разузнать побольше об алуштинском «пистолете», но спросить Гришу он не решался.

А тот, будто угадав его мысли, заговорил:

– Да, хлопчик тот боевой! Документы кое-какие, что комиссары везли, он нашел в кустах и товарищу моему передал. И рассказал, что верховодили расправой два главных бандита: сын ялтинского муллы Мустафа Меджидов и русский офицерик Григорий Бродский. Этот гаденыш, сопляк, самолично мучил раненых и связанных наших товарищей. Сам расстреливал пленных, да не сразу, а все норовил в живот, чтобы дольше мучились… Ну, мы их запомним, крепко запомним!

Юра опешил. Бродский?! Григорий? Да это же Гога Бродский, черт возьми!

Между тем совсем рассвело. Матрос поднялся и потянулся так, что хрустнули суставы.

– Вот что, Ганна. Придется мне здесь до ночи просидеть. Лягу за теми бочками. А ты снаружи замок навесь. Воды, и пожевать чего-нибудь принеси. А ты, Юра, молчок! Смотри никому не трепись, что я здесь был. И кой черт тебя принесло сюда?! – с досадой сказал он.

– Дядя Гриша! Никто никогда ничего от меня не узнает. Честное слово! Только, может, Сереже можно рассказать, сыну дяди Трофима?

– Ни-ни! Ни Сереже, ни матери, никому… Приказ тебе даю!

Юре, конечно, не терпелось узнать, зачем Гриша пришел сюда, где теперь живет, что должна сделать для него Ганна. Но он молчал, понимая, что здесь большая тайна. И он сразу почувствовал себя вдвое взрослее.

4

Ослепительно сияло майское солнце, стрекотали цикады. По вечерам в воздухе носились огоньки светлячков. Лениво ласкало берег лазурное море… А над Россией бушевали штормы, вьюги и пожары гражданской войны и иностранной интервенции. Грозное лето 1918 года!

К середине лета три четверти Советской страны были заняты врагом. Немцы; англо-французские, американские и японские интервенты; белоказаки атамана Краснова на Дону; Добровольческая офицерская армия Деникина на Кубани; мятежный чехословацкий корпус на Украине и в Сибири; турки в Баку – вся эта вражья сила огненным кольцом окружила Советскую Россию. К концу лета только на одной четверти территории страны держалась советская власть, героически отбиваясь от наседающих на нее полчищ.

Лишь отголоски этой гигантской борьбы доносились в тихий Судак.

…После неожиданной встречи с Гришей-матросом Юра днем пошел к Коле. Как всегда, возле парикмахерской сидели несколько дядек. Но если недавно еще издалека можно было услышать громкие голоса спорщиков, то сейчас они говорили тихо, были немногословны. У Коли был и Сережа. Мальчики вышли на улицу, уселись на край тротуара.

До чего же Юре хотелось рассказать о сегодняшней ночной встрече! Об Алуште и Гоге Бродском… о «пистолете» из Алушты… О дяде Грише… Ну, просто нет сил терпеть! Для них всех Гриша-матрос был образцом удали, бесстрашия и доброты. Они подражали Грише во всем. Он ходил вразвалку – и мальчики делали то же. У него вился чуб – и мальчики завели такой же. Он говорил с хрипотцой – и мальчики пытались ломать голос. Юра очень сердился на Ганну, что она не вышла замуж за Гришу, – дура такая!

– Интересно, где теперь может быть Гриша-матрос? – как бы невзначай задал вопрос Юра и искоса посмотрел на приятелей.

– А я знаю? – бросил в ответ Сережа, отводя глаза в сторону. – Где надо, там он и есть…

– Слушайте вы, туземцы! Я уже четыре приказа генерала Коша сорвал. И обращение какого-то Сулькевича. Давайте вместе, легче будет. Степана тоже позвать надо, он длинный. Двое длинных – Степа и Юра – будто читают и прикроют нас с Серегой, низеньких. А мы раз-раз, срываем к черту приказы.

Договорились, что завтра вечером выйдут. Сегодня Юра не может, дома занят. А чем занят, Юра не сказал: он все же хотел тайком посмотреть, как Гриша будет уходить из тарапана.

К парикмахерской подошел Никандр Ильич. Мальчики встали. Он был угрюм, шел тяжело, опустив голову. Старого учителя в Судаке уже многие знали, называли профессором.

– Проходите, господин профессор, садитесь, – сказал часовщик Жора, уступая свою очередь.

Никандр Ильич поблагодарил и опустился в кресло. Колин папа приветствовал его, особенно сильно защелкав в воздухе своими знаменитыми ножницами. С улицы зашли сидевшие там трое постоянных членов «мужского клуба». Люди любили послушать «господина профессора». Мальчики тоже протиснулись в маленькое помещение. Сладко пахло мылом, одеколоном.

– Что вы скажете за нашего нового царя кайзера Вильгельма? – спросил Колин отец, яростно намыливая щеки Никандра Ильича. – А? Дай бог ему здоровья на том свете… Турецкий салтан, кайзер, хан Сейдамет – все прямо-таки влюбились, в наш Крым…

– Бери полтоном ниже, Костя, – буркнул часовщик Жора.

– А что я такое выдающееся сказал? – спросил парикмахер. – Хорошие господа полюбили Крым и прямо-таки, душат его от любви. Даже приятно… Скажите, господин профессор, что это за новое правительство теперь в Симферополе? Как его стричь?

Никандр Ильич подставил щеку и, как в гимназии на уроке, объяснил:

– Германское командование разрешило сформировать крымское краевое правительство из вполне благонадежных лиц, которые будут содействовать планам и намерениям этого командования. Во главе правительства царский генерал Сулькевич, литовский татарин. Его заместитель – бывший при царском режиме таврический губернатор, монархист князь Голицын, министр финансов граф Татищев, земледелия – немец колонист Рапп. Бывший царский сановник князь Горчаков, вернувшийся из Турции Джафар Сейдамет, владелец обширнейших земель помещик Налбандов… Как видите, германское командование сформировало вполне надежное «туземное правительство». Из «патриотов» российских.

Никандр Ильич замолчал и подставил другую щеку.

Парикмахер, орудуя бритвой, сказал:

– Хорошую компанию подобрали немцы для нас. Вот спасибо им! Генералы, князья, помещики, губернаторы, банкиры. А мы так скучали за ними, так скучали… Теперь понятно, почему первым делом Сулькевич объявил, что все степные земли, имения и дворцы Южного берега, фабрики и пароходы, национализированные при советской власти, возвращаются бывшим хозяевам. От жаль, что у меня фабрики нет. Получил бы я ее сейчас обратно и немецкий патруль к воротам выпросил.

Никто не поддержал разговора. Все мрачно молчали. Никандр Ильич, не сказав больше ни слова, тяжело поднялся с кресла и ушел.

После его ухода часовщик Жора сообщил:

– Шуряк мой из Севастополя пришел. Он там на морзаводе литейщиком… Говорит, что, как немцы пришли, сразу разогнали профсоюз, заработную плату наполовину скостили, свой дредноут «Гебен» на ремонт пригнали, в цеха погонял с пистолетами поставили. Флаги свои понатыкали. Ну, все рабочие забастовали. И с морзавода, и портовики, и железнодорожники. Голодают, ни хлеба, ни денег не получают, но на немцев не работают. Шесть тысяч душ бастуют. «Пока торчат над заводами германские флаги и лютуют германские порядки, к работе не приступим», – говорят.

– Понятно! Они тебе не князь Голицын и не генерал Сулькевич, – вставил молчавший до сих пор моторист Христофор.

Юра отправился домой, очень хотелось есть. Но обеда опять почти не было: только каша из пшеничных зерен, без масла. И по горсточке абрикосов. Да перед каждой тарелкой по маленькому кусочку хлеба: два раза куснешь – и нет его.

– Помрем мы на этих немецких карточках! – возмущалась Ганна. – Хлеба по двести граммов на взрослого да по сто граммов на ребят! Ни сахару, ни мяса, ни масла. А люди говорят, что немцы вывозят и вывозят с Крыма хлеб, табак, вино, скотину, машины разные… Целыми эшелонами гонят, пароходами.

Свой кусочек Ганна незаметно положила в кармашек передника. Юра понял для кого. Он тоже сунул свою порцию в карман. Поколебавшись, смахнул себе на колени и остатки Оксаниной порции.

Оксана через минуту захныкала:

– Куда делся мой кусочек, я ведь не доела…

– Доела, доела, я сам видел! Просто забыла, – сказал Юра.

После обеда он передал Ганне два ломтика хлеба. Она взяла, погладила Юру по голове, и слезы блеснули в ее глазах.

– Юрко ты мой!.. Только зачем у Оксаны взял? Нельзя. Положи под салфетку…

Юра очень старался не уснуть. Таращил глаза, прислушивался к дальним звукам, сидел, поджав коленки на постели. Проснулся он от шепота Ганны: легонько тормошившей его:

– Юр, Юрко! Вставай, треба дорогу побачить!

Юра мгновенно вскочил и через минуту проскользнул в тарапан. Гриша-матрос объяснил, что вначале возьмет курс на гору Георгий, а дальше даст «полный» и пойдет по назначению. Нужно проверить фарватер, подходы к Георгию. По словам Ганны, в последние ночи вокруг графской дачи, за Пилавом, по шоссе, по тропинкам к берегу разъезжает немецкий патруль, трое черных гусар.

На шоссе послышался цокот подков. Гриша сказал:

– Переждем малость.

– Графиня знает, чье мясо съела, – усмехнулся он. – Но германцы и ей перцу подсыплют: они заставят русских помещиков за грош продать им крымские земли, чтобы заселить их немцами.

Матрос закурил. При свете спички Юра успел заметить, что Гриша стоит без пиджака и через плечо его на коротком ремешке висит наган без кобуры, почти под мышкой. Если надеть пиджак, и не видно.

– А все же много зубов немцы потеряли, кровью харкали, пока до Севастополя дошли. С ходу взять Крым им не удалось, хоть у нас и мало боеприпасов было и небольшие отряды против их дивизий действовали. Десять дней добирались они от Симферополя до Севастополя. А под Джанкоем! Орлами налетели на них красные солдаты Первого черноморского полка Ивана Федько. Не давали ходу. Евпаторийские красногвардейцы такое геройство показали! Двигался на Севастополь немецкий бронепоезд: железная силища, орудия, пулеметы! Двенадцать разведчиков-евпаторийцев увидали его и атаковали. Все погибли, но подбили бронепоезд, разрушили пути, остановили германцев. А тем временем наша братва увела из Севастополя в Новороссийск двадцать четыре боевых корабля, чтоб немцам не достались…