Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
– Опять ничего нет? – спросил Кругликов.
Северцев молча кивнул.
После утреннего обхода горных работ они шли усталые по мощенной круглым булыжником дороге.
Припекало. Но в перелеске дохнуло прохладой, хотя слепящее солнце заглядывало под кроны пихт и кедров. Расстегнув ворот белой русской рубашки, вышитой васильками, Михаил Васильевич заговорил:
– Я устал сочинять докладные, звонить по телефону, писать телеграммы в главк, в министерство, в обком партии!.. Ответ отовсюду один: министерство разбирается, результат сообщит… Когда же это будет?!
– Да, на дворе уже лето. А оно в Сибири короткое, – с горечью вставил Кругликов.
Северцев выругался. Надо было, не теряя ни одного дня, действовать, действовать, действовать, а он вынужден ждать…
После весенней распутицы подсохли проселочные дороги. Надо было срочно подвозить камень и песок, выравнивать выбоины и колдобины, начинать проходку тоннеля… Северцев уже дважды проехал по всей трассе будущей дороги, определил места, где будут карьеры для добычи камня и песка. Чтобы готовить щебень, он взял бездействующие на обогатительной фабрике дробилки. Обязал механический цех срочно ремонтировать экскаваторы, автомашины. С начала июня на трассе работали маркшейдеры и топографы, они «выносили в натуру» проектные линии дороги. Словом, комбинат как следует подготовился к наступлению на таежное бездорожье и ожидал только министерского сигнала… Союзники сосновцев были тоже наготове: Пнев подтвердил, что выставит дорожные машины и автотранспорт, ближайшие колхозы дали слово помочь людьми.
Во всех цехах комбината прошли открытые партийные собрания, и коммунисты решили добровольно отработать на строительстве дороги каждый по десять дней. Их поддержали комсомольцы. А не дальше как вчера поселковый Совет объявил дорогу народной стройкой.
– Что-то заклинило в Москве… – мрачно добавил секретарь парткома.
Миновав перелесок, подошли к одноэтажному коттеджу, окруженному палисадником. Палисадник зарос густой травой. Окна наглухо закрыты ставнями. Нигде ни души. Дом производил впечатление давно необитаемого. Михаил Васильевич открыл калитку и пригласил Кругликова заглянуть к нему:
– Только что перебрался. Дом большой, не знаю, что в нем и делать, хоть под танцы сдавай!
Они поднялись на застекленную террасу.
В доме четыре комнаты, кухня. Комнатки небольшие. Закрытые ставни погрузили их в полумрак. В столовой круглый стол накрыт белой бумагой. Вокруг него четыре стула. На столе крынка с молоком, черствый хлеб, куски колбасы. В соседней комнате две никелированные кровати. Только одна из них застелена. В маленькой комнатушке, расположенной дальше, этажерка, одна табуретка. Следующая за этой комната совсем пуста.
– Устраивайся поудобнее, – заметил Кругликов. – Когда семья-то приезжает?
– Жду. Занятия у сына закончились, должны скоро приехать. Ну, давай позавтракаем! – И Михаил Васильевич разлил в стаканы молоко.
На черствый хлеб положили по куску копченой колбасы. Сели за стол.
– Ты, видать, неприхотливый. Живешь по-студенчески… – тепло усмехнулся Кругликов.
– Всю жизнь было некогда жить по-другому. Год в Москве, правда, жил по-иному – ну, что ли, по-директорски… но отвык, как видишь, быстро. Хуже, друг, с женой… – неожиданно для самого себя вырвалось у Северцева. Может быть, эта теплая усмешка друга и была тому причиной? – Вцепилась в хорошую квартиру… и не торопится в тайгу!.. Ну, ешь, ешь и пей, сколько душа примет, а я пока отлучусь на кухню: студенты и то стаканы моют. Твой потом сполосну…
В конторе Шишкин передал им наконец-то полученный ответ, подписанный неизвестным Северцеву Бурдюковым – новым заместителем министра.
«Титулом капитального строительства на 1955 год по Сосновскому комбинату строительство дороги не предусмотрено. Передача денежных средств с других предприятий в данное время невозможна, так как не освоенные ими средства в первом полугодии могут быть израсходованы во втором. Поэтому Сосновскому комбинату дополнительно деньги на дорогу могут быть выделены не ранее четвертого квартала».
Северцев перечитал эту бумагу вслух Кругликову и Шишкину.
Все трое долго молчали.
В этом документе Михаил Васильевич сразу распознал почерк Птицына: поручение министра формально выполнено, вопрос всесторонне рассмотрен, просителям окончательно не отказано, наоборот – им оставлена надежда…
Издевательская, по существу, отписка Птицына, видимо ловко использовавшего некомпетентность нового заместителя министра, ставила крест на строительстве дороги в этом году. Все уже проведенные подготовительные работы сразу оказались ненужными, а Северцев – со своей уверенностью в правоте начатого дела – остался в дураках! Кто же мог серьезно думать о том, чтобы начинать строительство в зимние месяцы, в пору, когда стоимость работ самая высокая?
– Что делать? – растерянно проронил Северцев.
Шишкин пожал плечами:
– Мы сделали все, что могли. Даже больше, чем имели право. Дальше упорствовать нельзя. И так придется списывать куда-то затраты на дорогу.
– Вероятно, вы правы, – глядя куда-то мимо Шишкина, ответил Северцев. – Нам спокойнее будет отступить и ждать, чем строить и отвечать за «беззакония»…
– Я об этом и говорю! Ведь отвечать придется вам, – подчеркнул Шишкин.
– Спасибо за напоминание… А что посоветуешь ты, Иван Иванович?
– Ты многим рискуешь… Но риск – благородное дело. Решай сам, а в поддержке нашей можешь не сомневаться.
Как ни странно, получив из министерства отрицательный ответ, Северцев перестал колебаться. Теперь выжидать было нечего, следовало немедленно сделать выбор – выбор между формой и существом дела. За форму держались Птицын и какой-то Бурдюков. Само дело поддерживали партийная организация комбината, областной комитет партии. Северцев понимал, что победа Птицына временная. Окончательная – будет на их стороне. И он решился…
2
Строительство дороги началось одновременно на всем ее протяжении. Были созданы три строительных участка – сосновский, перевал, химкомбинатовский. Трасса дороги на сосновском и химкомбинатовском участках почти по всей своей длине шла вдоль обрывистого берега реки Тихой. Самым же трудным местом оказался высокий перевал через горный хребет, который следовало пробить насквозь полукилометровым тоннелем. Здесь, на перевале, открывал работы сам директор.
У мрачной скалы, на месте проходки тоннеля, он разбил брезентовую палатку, в которой основал штаб второго дорожного участка. Отсюда, с самой высокой точки будущей шоссейной дороги, развертывалась величественная панорама тайги, погруженной в легкий туман и перепоясанной желтой лентой дороги, которую расцвечивали огни костров. У подножия скалы, в поросшей замшелым лесом порожистой пропасти, клокотала пенистая река, высоко подняв над собой завесу водяной пыли. Скала торчала черная, голая, с лишаистым мхом в расщелинах. Ее называли Чертовым камнем. Редкие кусты таежной малины служили ей единственным украшением. Все здесь было сурово, дико, величественно.
Вечерело. Северцев сидел на ящике и с ожесточением крутил ручку полевого телефона, то и дело спрашивая трубку: «Первый участок?.. Первый участок?..» Около палатки стоял на коленях кудрявый Столбов – собирал буровой молоток.
Первый участок упорно молчал. Северцев оставил в покое телефон, отогнул полог палатки, достал книгу.
Но читать не смог. Слишком хорош был летний вечер. Горьковатый свежий запах близкого леса дурманил голову. Где-то рядом, однообразно гудя, проплыл в воздухе вечерний жук. Михаил Васильевич огляделся: заря охватила небо долго не гаснущим светом, а за лесом, просвечивая сквозь деревья, блестел в небесной пустоте бледный серпик только что народившегося месяца.
Внезапно затрещал оживший телефон. Начальник первого участка Галкин вызывал директора комбината для сменного рапорта: из трех экскаваторов работали два, автомашин девять – нет бензина. Грейдер простоял из-за трактора – нет запасных частей. Дробилки работают исправно, щебня заготовили на неделю вперед, – все дело за вывозкой, на нее не хватает горючего. Сейчас полностью готовы шестнадцать километров дороги и один мост. Люди все здоровы. Настроение бодрое. Каждое утро приходят отрабатывать свои десять дней новые добровольцы.
Рапорт Галкина обрадовал Северцева: завтра начнутся работы и на втором участке.
Столбов возился с буровым молотком – разбирал, промывал в банке с керосином детали – и насвистывал незнакомый Северцеву мотив.
– Ты где до Сосновки работал? – спросил его Михаил Васильевич.
– На золоте, в старательской артели. Батька мой и сейчас по тайге золото шарит. У него нюх на золото, как у охотничьей собаки на тетерку.
– Фрол! А за сколько дней пройдем тоннель?
– Как проходить будем. Пойдем на сбойку с двух концов – месяца за три управимся.
Северцев сам думал о том же, и не раз: тоннель с первых дней нужно гнать двумя встречными забоями. Иначе дорогу до зимы не закончить. А он твердо решил, что уже в этом году автозимник строить не будут.
– Управиться за три месяца?
– Как помогать будете. Помощников я себе сам отберу, согласны?
– Согласен. Выручай: с этой дорогой рискуем головой! – признался Северцев.
– Нам это известно. Все подмогнут. Небось для народа стараетесь, – серьезно сказал Фрол, пытливо вглядываясь в сторону трех разлапистых кедров, особняком стоявших у проторенной тропки.
– Эй! Есть кто живой в палатке? – донесся хриплый голос.
В гору поднимался рыжий старик с козлиной бородкой, одетый в домотканую рубаху и брюки навыпуск.
– Сюда только орлы летают, а вы дорогу тащите! Неужто пониже пути нет? – беспокойным взглядом окидывая округу, проговорил пришелец. Он тяжело дышал, серые глаза навыкате, казалось, вот-вот лопнут.
– Чтобы обойти кряж, пришлось бы лишних пятьдесят километров дороги строить. Орлиные дороги нам не страшны, мы сами не воробьи, – посмеялся Северцев.
– Видать, оно так и есть. А я из колхоза «Красный таежник». Лукой Козловым прозываюсь. Пришел разузнать, куда людей выводить. Райдоротдел приказал – их всех на дорогу, – присаживаясь на камень, объявил старик.
Он еще раз с опаской осмотрелся вокруг и кивнул головой Столбову.
На его поклон Фрол ответил тоже поклоном, процедив сквозь зубы:
– Явился не запылился. Дочку шукать.
Лука не расслышал, что он бормочет, переспросил. Столбов промолчал. Было видно, что они недолюбливают друг друга.
– Всех колхозников поставим на третий участок, – угощая Козлова папиросой, объяснил Северцев.
Тот с испугом отказался: кондовые кержаки никогда в жизни не курили.
Подробно обсудив дорожные дела, заговорили о жизни: Михаил Васильевич стал расспрашивать, как теперь в колхозе. Лука, подергивая козлиную бородку, отвечал осторожно, полунамеками.
Вдруг Козлов заерзал на камне, соскочил с него и грозно закричал в сторону трех кедров:
– Стой, Ленка! Стоп!..
Северцева этот внезапный истошный крик заставил посмотреть туда же: там притаилась, укрывшись за толстым стволом, статная рыжая девица, непонятно откуда появившаяся.
Странная сцена разыгралась на глазах у Михаила Васильевич почти мгновенно, и вмешаться удалось ему только с опозданием. Козлов с несвойственным его возрасту проворством пробежал сотню метров, отделявшую его от кедра, на бегу прихватил валявшийся на земле прутик. Девушка, опустив голову, покорно ждала, не трогаясь с места. Старик налетел коршуном, схватил ее за две рыжие косищи, пригнул к земле и принялся с ожесточением сечь… Изумленный Северцев, сорвавшись с места, бросился девушке на помощь, но его опередил Столбов. Парень с разбега отпихнул старика и вырвал у него прутик. Задыхаясь от ярости, старик топтался около Столбова, толкал его в грудь кулаком, поносил его на чем свет стоит…
Они долго и злобно переругивались, угрожая друг другу жестокой расплатой. Красная от стыда Елена стояла прислонясь к кедру.
– За что он вас? – сочувственно спросил ее Северцев.
– За дело, – буркнула Елена. И, подойдя к старику, сказала: – Пойдемте домой, батя.
Тот кивнул ей на еле приметную в сумерках тропинку, что вилась вниз от Чертова камня, и с новыми силами заорал на Фрола:
– Грех на душу приму, но от Ленки тебя отважу!.. Жену угробил, так девку брюхатить задумал, антихрист поганый?!
Елена не вытерпела такого позора и опрометью пустилась с горы.
– Послушай, батя… Я с Ленкой по-серьезному… – пытался было урезонить старика Фрол.
– Подь ты в пим дырявый! – крикнул Лука и плюнул в его сторону. Обозвав Столбова теперь уже кобелиным антихристом, что, видимо, должно было заметно усилить характеристику этого негодяя, он побежал догонять дочку.
– Бешеный какой-то… – возвращаясь на стан, удивлялся Северцев.
– Шутоломный кержак, распроязви его! – высказался в свою очередь Столбов. – Ленка ждет не дождется из-под его воли выйти…
3
Расстроенный Столбов вернулся к молотку, еще повозился с ним, потом осмотрел передвижную электростанцию, смазал компрессор – все было в исправности, утром можно приступать к бурению Чертова камня.
Северцев подсел к нему. Закурили.
– Любишь? – тихо спросил Михаил Васильевич.
Столбов не ответил, еще прилежнее стал драить тряпкой какую-то медяшку.
К палатке приближались два парня. У первого за плечами топорщился туго набитый рюкзак, у второго торчала двустволка, в руке он осторожно нес обвязанное сверху марлей оцинкованное ведерко.
– Вас только за смертью посылать, – буркнул Фрол.
Черноволосый, с большими оттопыренными ушами, снимая тяжелый рюкзак, подмигнул:
– Делом занимались: Петька на пасеку забегал, ему там без пасечника ведро меду накачали… А тут повстречался сам Лука! Как заполошный пронесся мимо: мы в кустах спрятались…
– Митрий тоже отоварился. Половину сельповской лавки в рюкзаке приволок, – прошепелявил розовощекий, белокурый, невысокий, как подросток, Петька, втаскивая в палатку облепленное мошкарой ведро.
Он разулся и стал совсем похож на мальчишку. Дмитрий выглядевший, наоборот, степенным парнем, неторопливо расчесал перед осколком зеркала густые свои смоляные волосы, отряхнул запыленный подол рубахи-косоворотки и, сполоснув руки под прибитым к стволу березы рукомойником, принялся развязывать рюкзак.
Петька насобирал поблизости хвороста, развел костер, Дмитрий, все так же не торопясь, вытаскивал из рюкзака припасы.
Но вот он прервал это занятие и внимательно посмотрел вниз: по тропинке медленно поднимался человек с чемоданом, висевшим на толстой палке, которую незнакомец держал на плече, как солдат винтовку.
– К вам гость, Михаил Васильевич! Странник какой-то. Давно нам повстречался. Еле тащится, – сообщил Дмитрий.
– Кто такой? – недоумевал Северцев.
– Москвич. Сказал – из баронов!.. – усмехнулся парень.
Северцев пригляделся к странной фигуре. Сомнений не было: к палатке приближался, устало помахивая свободной рукой, не кто иной, как старый знакомец – Барон. Не дойдя нескольких шагов, он остановился, снял с плеча палку с чемоданом, сбросил пропыленный пиджак, положил его на чемодан, перевел дух. Медленно вытер измятым платком покрасневшую лысину, лицо, зачем-то, словно проверяя, на месте ли она, погладил пальцем бородавку на кончике носа, подергал ворот потной рубашки. И только после всего этого изрек:
– Вот и я. Здравствуйте, Михаил Васильевич.
Сказано это было просто и непринужденно. Северцев улыбнулся:
– Очень рад…
– Я так и знал, что вы это скажете… Я уже знаю все ваши дела: недаром прождал вас сутки на комбинате! Без начальника техснаба вам тяжело. На этом участке нет пружин к перфораторному молотку – я их принес, также прихватил и победитовых коронок… – Барон с трудом раскрыл тяжелый чемодан.
– Что же вы молчали… Мы бы уж как-нибудь донесли это богатство сами! – укоризненно проговорил Дмитрий, принимая из рук Барона столь дефицитные детали.
– У каждого свой крест в жизни. Он сам должен его нести, – передавая Северцеву письмо, ответил Барон.
Он тут же предложил парням свою помощь в приготовлении ужина.
Северцев сразу приметил, что Барон очень изменился: похудел, осунулся, потерял былой лоск, а главное – былую самоуверенность… Видать, жизнь ударила его!..
При свете костра Северцев прочел письмо. Оно было из Москвы, от Ани: дома все в порядке, но Витя закончил год с двумя двойками, на осень ему назначены переэкзаменовки. Если до начала занятий не пересдаст, оставят на второй год. Должно быть, частая смена школ – при переезде с рудника на рудник – только теперь так печально отозвалась на сыне… Виктор очень расстроен, решил к отцу не ехать, а серьезно готовиться к переэкзаменовкам. Жаль, что так случилось, но переубедить Виктора она не могла. Оставить сына одного сейчас тоже нельзя. Ей приходится только с нетерпением ждать отпуска Михаила и надеяться, что они вскоре встретятся в Москве…
Письмо расстроило Михаила Васильевича. Он чувствовал себя немного виноватым перед сыном, но сердился на Анну: нашла причину отложить приезд в Сосновку!.. Только сейчас понял Северцев, что из-за дороги он и в этом году не сможет получить отпуск…
Ужин был готов. Вкусно попахивало тушеное мясо. К нему Барон соорудил замысловатую приправу – острый соус, по словам Петьки прожигавший насквозь все кишки.
– Закуска страшной силы зря пропадает, – с надеждой остановив взгляд на чемодане Барона, прошепелявил Петька.
– Могу внести в нашу компанию здоровую алкогольную струю, – вопросительно посмотрев на Северцева, заявил Барон.
Петька живо протянул руку к чемодану, но Михаил Васильевич жестом остановил его:
– Что за прыть, Петя?
– Это у меня чисто нервное…
– Что? – переспросил Северцев.
– Всякие нервные явления во мне происходят через нее, – показывая пальцем на свою заячью губу, балагурил Петька. – Боюсь холостяком на всю жизнь остаться, обратно, инфекцию занести, полоскать чаще требуется.
– Разрешите пожалеть больного? – спросил Барон.
Петька опять потянулся к чемодану.
Северцев строго взглянул на парня, и тот, пробормотав: «Это же чисто нервное», отодвинулся подальше.
– На стройке у нас сухой закон. Вот за ужин спасибо, готовить вы, Яков Наумович, мастак! – весело одобрил Северцев, накладывая себе вторую порцию мяса.
– На ниве общественного питания я потрудился немало. И без оглядки сбежал. И знаете, где я трудился? В Одессе-маме! Родитель мой был кустарь-одиночка, учиться – хода не было, я и пошел в Церабкооп. Спросите – почему удрал? Отвечу: безнадежное это занятие. Каждый человек, приступая к делу, рассчитывает его закончить. Портной – сшить костюм, печник – сложить печь, писатель, я знаю, – сочинить роман. Короче – всему есть конец. А чем занимается повар или официант? Всю жизнь он пытается накормить людей, но всю жизнь видит перед собой только открытые рты и жующие челюсти, в которых исчезают десятки автомашин разной снеди, что привозят с утра в любую харчевню. Вчера весь день вы таскали щи и биточки, кисель и фаршированную щуку, сегодня вы носите их же, завтра и послезавтра они тем же способом бесследно исчезают в ненасытной людской утробе – и так всю жизнь. Как это вам нравится? Я вас спрашиваю: сколько можно? Перетаскав несколько железнодорожных составов биточков, щей и котлет, я отчаялся когда-нибудь накормить человечество – так сказать, отбросил идею фикс – и сбежал в другую сферу. – Свое повествование Барон сопровождал одним и тем же на все случаи жестом: помахивал рукой со сложенными колечком большим и указательным пальцами.
Рассуждения Барона позабавили проходчиков. По тому, как они наперебой угощали его медом, конфетами-подушечками и черствыми пряниками, было видно, что рассказчик пришелся им по душе.
– А с кем я имею честь? Расскажите о себе, пожалуйста, – обращаясь к парням, попросил Барон.
– Про нас рассказывать неинтересно. Вот я, к примеру, сирота, воспитывался в детдоме, в Черноярске, – прошепелявил Петька. – Там закончил школу ФЗО… Ну и вся биография. Да! Неженатый…
– Это мы уже слыхали, – подтвердил Северцев.
– А вот Димка, у того все наоборот, – пустился в разглагольствования Петька, – двух отцов имеет. Родного – где-то в России и отчима – дома. ФЗО не кончал. А меня догнал, состоит на такой же должности. Еще изобретает чего-то. Но это у него пропадет, как только женится на радистке.
– А ну, хватит языком чесать, – замахиваясь на друга, предупредил Дмитрий.
Не принимал участия в разговоре один Столбов. Быстро поужинав, он сел в сторонку, и мрачно смотрел на тропинку, по которой недавно убежала Елена.
Михаил Васильевич решил внести ясность в отношения с Бароном. Кончив пить чай, отошел от костра, поджидая его. Тот понял Северцева и последовал за ним.
– Вам будет здесь трудно и… неинтересно, – Михаил Васильевич подчеркнул последнее слово.
– А кому здесь легко? Может быть, вам? Насчет интереса я вас хорошо понял. Не обижайте меня, – тихо попросил Барон.
– Неужели друзья не могли устроить вас поближе и потеплее? Немой, например… – спросил Северцев.
Лицо Барона стало печальным.
– Немой и есть немой. Оказывается, хорошего друга у меня не было. Плохой же друг подобен тени: в солнечный день от него не отвяжешься, а в пасмурный он исчезает сам.
Он протянул кипу бумажек.
– Что это?
– Трудовая книжка, характеристика и другие справки. Все в порядке, уволен по собственному желанию, – предупредил Барон.
– Оставьте! Разве дело в бумажках, – с досадой отмахнулся Северцев. Помолчав, он предупредил: – Я всегда привык спать спокойно. Только при условии сохранения этой привычки можно говорить о вашей работе.
– Как написано в одном стихотворении: «Что вам могу еще сообщить?» Пока я был под следствием, у меня было немножко свободного времени кое о чем подумать, спустить до дешевке шубу, кольца. Я очень ими гордился, они отличали меня, маленького человека, от других, более достойных людей. Эти ценности придавали мне, так мне казалось, силу, вернее – самоуверенность. И только там, в казенном доме, я понял: все, что нажито у нас нечистым путем, – непрочно и ненадолго. Власть можно долго обманывать, но народ – нельзя. Где выход? Бежать в Рио-де-Жанейро или честно работать дома? И вот я пришел к вам, – взволнованно исповедовался Барон.
– Хорошо. Назначаю вам первый экзамен: срочно достаньте бензин.
– Не хочу вам говорить, что я сейчас чувствую, – пробормотал Барон и поспешно отвернулся, доставая из кармана платок.
На этом и закончился их первый деловой разговор.
Позевывая, Михаил Васильевич полез в палатку, улегся на мягкий спальный мешок. Кто-то тронул его за плечо, голос из темноты прошептал:
– Места себе не нахожу. Своими бы руками задушил этого бешеного старика.
– Я понимаю тебя, – согласился Северцев.
– Разрешите мне отлучиться на день! Завтра к вечеру буду обратно! – зашептал Фрол.
– Значит, любишь.
– Мне уже тридцать стукнуло, семьей пора обзаводиться. С первой женой не повезло мне. Ленку люблю, человек она правильный, – можно сказать, для нее и дорогу строю…
– Иди, Фрол, но чтобы без глупостей, – предупредил Михаил Васильевич.
Столбов бесшумно исчез.
У костра все еще не угасала беседа. Словоохотливый Барон рассказывал какую-то забавную историю, проходчики весело гоготали.
Потом заговорил Дмитрий. Прислушиваясь, Северцев понял, что речь идет о дороге и глупом начальстве из главка, мешающем стройке.
Засыпая, Северцев уловил ответ Барона:
– Что я вам могу на это сказать? В Москве есть лучшая, кремлевская, больница, но вашего Птицына не вылечат даже и в этой больнице…
4
В тридцати километрах от перевала работала геологопоисковая партия Сосновского комбината. После того как проходка тоннеля началась, Северцев решил заехать туда.
Геологи, как обычно, залезли в самые дебри. Пробраться к ним можно было, только поднимаясь по высохшему руслу каменистой речушки.
Даже в этот солнечный июльский день здесь было темно и сыро. Сухие ветки замшелых деревьев густо опутывала паутина, и только свежие затесы на стволах говорили о том, что здесь недавно прошел человек. Скользя по мокрым камням, Северцев вел в поводу коня. Конь тяжело носил боками, шумно дышал. Прыгая по камням, он потерял две подковы, сбил копыта и припадал сразу на две ноги. Нещадно жалили комары. Михаил Васильевич расчесал до волдырей шею, лицо и руки. На коня набрасывались неотвязные пауты, приходилось то и дело отгонять их пихтовой веткой.
Всю дорогу Михаил Васильевич гадал – встретит или нет у разведчиков Валерию? Спрашивал себя – нужна ли эта встреча и зачем, собственно, пустился он в такое далекое и такое неприятное путешествие? Посмотреть, как обстоит дело с разведкой нового месторождения? Конечно. Но, если говорить честно, очень хотелось увидеть Валерию, услышать ее голос, хоть несколько минут побыть вместе… Смешно! Человеку сорок четыре, а он, как мальчишка, бежит через горы и тайгу, чтобы повидаться с женщиной, которая когда-то отвергла его… Да нет, мальчишки так глупо не поступают. Это скорее удел потрепанных жизнью мужей…
Северцев даже замедлил шаг. Не лучше ли повернуть обратно? Но лошади-то нужен отдых, она не выдержит обратного пути…
Где-то послышалось пение – монотонное, тоскливое, будто кто-то читал псалмы. Вскоре из-за темных деревьев показался мужчина неопределенного возраста, худой, длинноволосый, с ненормальным блеском светлых глаз. Он шел вразвалку, палкой сбивая на ходу паутину. Северцев остановился. Остановился и длинноволосый певец, нагловато оглядывая встречного.
– Здорово, путник. В разведку идешь? – развязно спросил он, палкой сдвигая на затылок потерявшую цвет фетровую шляпу.
– Здравствуй. А ты откуда? Закуривай, – раскрывая портсигар, предложил Северцев.
– Оттуда. Курить-то мне по кержацкому закону нельзя, ну да ладно, давай, – он жадно схватил папиросу.
– В разведке работаешь?
– Бросил, конфликт получился… по бабской части.
– Куда же теперь?
– Иду тут к одной михрютке, разговеться. На мой век баб хватит. – И, приподняв шляпу, длинноволосый пошел дальше. Пройдя несколько шагов, обернулся: – Передавай привет начальнице. Она еще вспомнит про меня!
Северцев насторожился.
– Что там стряслось? – крикнул он.
Но длинноволосый уже исчез за деревьями.
Вскоре он выбрался из мрачного леса на альпийский луг, распластавшийся на горной седловине.
Высокая, в рост человека, ярко-зеленая трава заслоняла всю округу, и Северцев обнаружил брезентовую палатку разведчиков, только подойдя к ней вплотную. В палатке, забитой спальными мешками, походной утварью, никого не было. Невдалеке Михаил Васильевич заметил радиомачту и еще одну палатку, потонувшую в разнотравье. Оттуда доносилось ритмичное постукиванье: кто-то работал ключом морзе.
Низко пригнувшись, Северцев вошел в эту палатку, громко поздоровался.
У железного ящика сидела беленькая девушка с торчащими в стороны косичками и, глядя на лежащую перед ней бумажку, быстро нажимала и опускала медный рычажок ключа. Заметив Северцева, радистка приветливо кивнула, сняла с головы дугу с черными наушниками и спросила:
– Будете говорить? Работаю с Сосновкой. Кого пригласить на переговоры?
– Шишкина и Кругликова.
Радистка энергично застучала ключом, дав Северцеву клочок бумаги, чтобы он записал свои вопросы.
Через несколько минут сосновский радист передал, что главный инженер у аппарата, а Кругликов выехал на первый дорожно-строительный участок. Радистка сообщила вопросы: как идут дела на комбинате? Что нового? Какие получены сведения с других участков дороги? Поступил ли бензин? Сосновская радиостанция передала: план добычи и обработки металла за первую декаду июля выполнен на девяносто восемь процентов, недостачу перекроют во второй. Новый техснабовец получил на Каменушке цистерну бензина. На третьем, химкомбинатовском участке два экскаватора и шесть автомашин уже работают. Несколько раз звонил Птицын, просил директора срочно с ним связаться, – видимо, предстоит разговор о дороге. Пусть Зина сообщит, когда Северцев вернется на Сосновку.
Михаил Васильевич продиктовал:
– Приеду не раньше конца месяца. Завтра выезжаю на третий участок. Прошу послать еще одну проходческую бригаду на перевал – для встречной проходки тоннеля. Точка.
Закончив разговор, Северцев расседлал копя, навесил ему на шею бубенцы, стреножил его волосяными путами и отпустил в траву. У родничка, сочившегося из трещины серого известняка, умылся. После этого с удовольствием съел предложенный ему радисткой ломоть черного хлеба с толстым куском вареного мяса.
Лукаво улыбаясь, девушка спросила, узнал ли он ее: ведь прошлой осенью они встречались на вокзале… И знает ли директор, где сейчас проходчик Дмитрий – такой черномазый, как цыган?
Первый вопрос смутил Северцева. Не найдя ничего лучшего, он ответил сразу на второй:
– Только вчера расстался с ним на перевале. Скоро поставим там радиостанцию, тогда сможете переговариваться.
– Михаил Васильевич, переведите меня туда работать, у меня серьезные причины!
Догадываясь, каковы эти серьезные причины, Северцев обещал помочь ей.
Довольная девушка заторопилась с приготовлением ужина: скоро придет Валерия Сергеевна с разведчиками, а у нее ничего не готово! Включила радиоприемник – пусть гость слушает музыку.
Москва транслировала концерт Рахманинова. Странно было слушать музыку в этих высоких безлюдных горах. Но потом Северцеву показалось, что именно здесь и надо ее слушать. Все здесь настраивает душу человека на особый лад, оставляя его как бы наедине со строгой красотой извечного, с простым и мудрым величием природы.
Прозвучал светлый, торжественный финал. После минутной тишины голос диктора передал информационное сообщение о состоявшемся на днях Пленуме Центрального Комитета партии, рассмотревшем вопросы дальнейшего подъема промышленности.
Северцев нагнулся к приемнику и слушал, стараясь не пропустить ни одного слова.
…Пленум констатировал, что главные причины неудовлетворительного внедрения новой техники – слабое руководство со стороны министерств и ведомств… зазнайство и самоуспокоенность многих руководящих работников…
– Так это же прямо про нашего Птицына! – засмеялся Михаил Васильевич. – Только поймет ли он?
Голос диктора временами совсем пропадал, потом появлялся опять. Северцев слышал только отдельные фразы, но и по ним составлялось ясное представление: партия начинает серьезнейшую перестройку работы промышленности.
…Усилить работы по проектированию новых систем разработок месторождений, шире внедрять открытый способ добычи…
– Батюшки! Это о нас! – снова не удержался Северцев и радостно потер руки.
Слышимость ухудшалась, теперь он с трудом улавливал смысл того, что говорил далекий голос.
…В аппарате министерств и предприятий много излишних звеньев, штаты все еще велики. Аппарат управления в значительной мере оторван от производства, отвлекает работников от непосредственного участия в создании материальных ценностей…
