Текст книги "Инженер Северцев"

Автор книги: Георгий Лезгинцев

– Это ты о чем?

– Видишь ли, я уже десять лет как самостоятельно изучаю марксизм, но лучше всего усвоил одну диалектическую истину: все течет и изменяется. – Птицын натужно засмеялся и опрокинул в рот вторую рюмку. Кивнув головой на портрет генералиссимуса, висевший над креслом, он продолжал: – Не стало его, и начались бесконечные реорганизации. То сливали министерства, потом разливали, теперь аппарат сокращать начали, главки ликвидируем… Разрушаем, брат, то, что создавали десятилетиями, – последовало мрачное заключение.

– А может, наоборот, оздоровляем: лечим аппарат от ожирения? – подверг сомнению Северцев столь безапелляционное резюме.

– Ха! Оздоровляем… А если жирком окажешься ты?

Вошла вперевалочку Серафима Валентиновна с охапкой мелко наколотых дров, разожгла камин. Языки пламени дружно лизали сухие поленья, в комнате сразу потеплело.

Хозяйка принесла вазу с яблоками, бесшумно поставила на стол и опять исчезла.

– У меня есть точные сведения, что наш проект штатов объединенного главка не будет утвержден. Сократят на сто человек. Вместо пяти заместителей начальника главка оставят одного. Сообщение точное: сверху, – Птицын многозначительно кивнул на потолок.

В главке поговаривали, что источником его информации «сверху» обычно была секретарша министра, близкая знакомая Серафимы Валентиновны. Так или иначе, это было секретом Птицына. Многие верили в его особые связи с высшими сферами.

– Откуда ты знаешь? – поинтересовался Северцев, подкидывая в камин суковатое поленце.

– Это, как говорится, не суть важно. Важно, что знаю. Завтра в этом убедишься и ты… Что намерен делать? – в упор глядя на гостя, спросил Птицын.

– Я не понимаю твоего вопроса, – помедлив, ответил тот.

Птицын деланно рассмеялся:

– Хитришь, дружище… – Подняв рюмку и полюбовавшись игрой света в темной золотистой влаге, он продолжал: – Послушай, Миша, хочу как бывший актер продекламировать стихотворение, которое прямо касается нас с тобой…

 
Помнишь наши встречи,
          споры и мечты?
Был тогда я молод,
          молод был и ты.
Счастье было близко,
          жизнь была ясна.
В дни осенней хмури
          в нас была весна.
Мы теперь устали,
          нам бы как-нибудь
Поспокойней выбрать
          ежедневный путь.
Нам бы поскорее
          завершить свой круг…
Разве я не правду говорю,
          мой друг?
 

– Неправду.

– Эх, Миша! В прятки играть с тобой не хочу. Поговорим по душам, как подобает старым институтским товарищам… – пододвинув кресло поближе к пылавшему камину, предложил Птицын. – Может быть, разговор этот и преждевременен: слияние главков не проведут вообще или отложат на неопределенный срок… Но следует выяснить свои позиции заранее.

Птицын повел длинный разговор. Собирается ли Северцев в случае реорганизации главка уезжать из Москвы? Не собирается? Очень хорошо! Верно: быть бездомным бродягой надоело, годы дают о себе знать, это в двадцать лет мы были романтиками… Бросить хорошую квартиру в Москве – безумие. Вернуться опять в Москву при нынешних строгостях с пропиской будет невозможно. Птицын все это понимает, ведь он помог Северцеву с переводом в главк, ходатайствовал о квартире… Ну а если трудно расставаться с Москвой Северцеву, то уже совсем невозможно это сделать Птицыну: здоровье надорвано, дня не проходит без вызова врача, квартиру отдельную тоже не бросишь, о даче и говорить нечего, в нее вложены и душа и все трудовые сбережения… Через каких-нибудь два месяца стукнет пятьдесят, можно оформить горняцкую пенсию, и уже тогда на его стороне будет закон: тогда его, пенсионера, не тронут!..

– Когда выйдешь на пенсию, бросишь работу? – спросил Северцев.

– Нет-с, дудки! Просто буду получать лишние пенсионные деньги. – Птицын взял яблоко, повертел в руке, помял пальцами и положил обратно в вазу. Выбрал самое большое и румяное.

– Вроде дотации за то, что прожил пятьдесят?

– Называй хоть дотацией, но плати!.. – рассмеялся Птицын.

– Ты все, оказывается, продумал: тебе продержаться бы два месяца, а там хоть какие реорганизации!.. – заметил Северцев.

– Идеи идеями, а жизнь жизнью, – глядя в камин, возразил ему Птицын.

Северцев отставил налитую ему рюмку, поднялся.

– Я, пожалуй, поеду. Пора.

Птицын усадил его обратно в кресло.

– Ты погоди. Все мы люди и человеки. И ты, Миша, не старайся казаться больше католиком, чем папа римский. Все равно не поверят. И я не поверю. Давай проанализируем положение. Если меня назначат начальником объединенного главка, то я тебя сохраню заместителем, будь совершенно спокоен. Мы – старые друзья, на меня ты всегда можешь положиться. А если назначат другого?.. Мне придется – из чисто деловых соображений – соглашаться даже на зама, без Птицына главк трудно себе представить. Говорю тебе по-дружески, не из хвастовства…

Хозяин хмелел на глазах. Северцев видел, что ни разговора, ни спора не получится. Он распрощался.

Пьяноватые глазки Птицына проводили его недобрым взглядом.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Отношения с Птицыным внешне оставались нормальными, о визите на дачу оба не вспоминали, будто его и не было.

Михаил Васильевич собирался поговорить о Птицыне с Шаховым или в парткоме, но потом передумал: могло получиться что-то похожее на сплетню.

Птицын по-прежнему часто болел, брал бюллетень, в дела почти не вмешивался, фактически главком руководил Северцев.

…Наступил январь 1955 года, а решения правительства о слиянии главков все еще не было. Сотрудники, устав ждать, поуспокоились, работа опять пошла прежним порядком.

Птицын отпраздновал в «Савое» свое пятидесятилетие и через несколько дней получил пенсионную книжку, а с нею надбавку к зарплате. Северцев на банкет не пришел.

В начале февраля было вынесено решение, согласно которому три главка сливались, объединялся ряд сбытовых и снабженческих контор, резко сокращался аппарат министерства – более чем на тысячу человек.

Министерству вменялось в обязанность заняться трудовым устройством сотрудников, направлять их на производство.

Постановление поразило своим размахом. Оно было совсем не похожее на проводившиеся ранее сокращения штатов главным образом за счет секретарей и уборщиц…

В эти же дни министр подписал приказ о назначении Шахова по совместительству начальником объединенного главка.

Настала горячая пора комплектования штатов и устройства освобождаемых. Выполнение этой сложной миссии Шахов поручил Северцеву.

Михаил Васильевич прежде всего занялся молодежью. Вместе с секретарем партийного бюро главка Кругликовым они собрали в кабинете Северцева всех молодых людей и девушек, не имевших специальности. Михаил Васильевич рассказал о положении и предложил им помощь, чтобы они смогли получить рабочую квалификацию на заводах и стройках Москвы.

Вначале это предложение не было принято всерьез. Первой высказалась Милочка:

– Не для того молодые советские люди заканчивают семилетки и десятилетки… Мы готовили себя для интеллигентной работы и найдем ее в другом месте, если уж так!..

Потом все долго спорили, шумели. А когда Северцев выложил на стол десять путевок на курсы крановщиков, шоферов, электриков, посыпались вопросы о том, каковы будут условия работы. И путевки тут же расхватали.

– Милочка, а что вы собираетесь делать? – спросил Михаил Васильевич.

– Еще разок схожу замуж…

– Точнее, сбегаешь, на недельку-другую, – бросил кто-то.

Милочка, пожав плечами, с достоинством удалилась.

Труднее обстояло дело со специалистами. Отдел кадров мог предоставить им работу на предприятиях главка, но большинство под всяческими предлогами отказались покинуть Москву. Одни внезапно воспылали любовью к престарелым родителям, с которыми нельзя разлучаться, не огорчая их. Других не пускали дюжины взыгравших недугов, иной раз не только своих, но и теткиных… Возражала теща, не пускал брат, бабушка заявила, что не переживет отъезда внучки. Словом, все зависело от заключения поликлиник, от ближайших и дальних родственников.

Просидев весь день в душном кабинете, Северцев и Кругликов не уговорили ни одного из сокращаемых ехать на какое-нибудь горное предприятие. Резкий звонок в коридоре, возвестивший об окончании этого необычного рабочего дня, оборвал неприятные разговоры.

Михаил Васильевич открыл форточку и глубоко вдохнул холодный воздух.

– Каждый уверяет, – проговорил он, – что всей душой стремится на периферию, но… не сразу, позже. Не хотел бы я сейчас слышать, как они костят нас с тобой.

Кругликов запустил руку в свою львиную гриву, в которой заметно выделялся клок седых волос.

– Да-да, – зло заговорил он, – выходит, далеко не каждый из нашего брата, специалиста, приходится к производственному двору.

– К сожалению, это так: иной инженер прямо со школьной скамьи сидит себе в конторе, как мышь под веником, и в ус не дует, – согласился Северцев, просматривая папку с бумагами.

– И к тому же, подлец, философствует: «Что мне, больше других надо, чтобы в пекло лезть? Пусть начальство геройствует, а я человек маленький». А ведь этот маленький человек в советском вузе изучал помимо инженерных наук еще и политэкономию и марксистскую философию, ведь его обучали государственно мыслить. Чему же он научился? – возмущался Кругликов.

– Может, гражданское мужество следует преподавать в качестве вузовской дисциплины с обязательным посещением лекций? – невесело пошутил Северцев.

Затрещал телефон, но Михаил Васильевич не стал снимать трубку. Когда трели замолкли, Кругликов решительно сказал:

– Начинать надо с самих себя. Я решил ехать на рудник. Иначе трудно будет агитировать!

– Погоди, Иван Иванович! Ведь ты же не попадаешь под сокращение…

– Разве в этом дело? Я вижу, у нас идет не простое количественное сокращение аппарата. Это – начало массового процесса. Будем переливать кадры из сферы управления в сферу производства… По совести скажу: не по душе мне работа в главке. Переводили меня сюда с рудника на укрепление, думал – пользу принесу, а чем занимаюсь? Сочиняю бумажки и собираю сводки! Место настоящего горняка, Михаил Васильевич, в шахте. Там, где проходит, прости за высокопарное выражение, горняцкая передовая. Верно? Этой передовой и побаиваются министерские забойщики. А мне-то что ее бояться?.. Батька мой саночником в угольной шахте всю жизнь проползал. Сам я первый хлеб коногоном заработал. Шахта для меня – мать родная. Человеком сделала, – улыбаясь, закончил Кругликов, глядя на Северцева спокойными серыми глазами.

– Все это правильно… Но, честно говоря, в какое положение ты ставишь меня?.. – несколько волнуясь, заметил Северцев. – Я не собираюсь возвращаться в тайгу.

– Это твое дело. Хотя я убежден, что там встретимся, – просто сказал Иван Иванович.

На следующий день на доске объявлений висел приказ Шахова о переводе горного инженера Кругликова И. И. на Сосновский комбинат. Ивану Ивановичу предстояло работать техническим руководителем рудника.

Пример Кругликова увлек и других. Кабинет Северцева стал походить на вербовочное бюро. Первой явилась Борисова, инженер-обогатитель. Она пришла просто посоветоваться: в Москве мыкается без своего угла, третий год снимает комнату. Дадут ей сразу квартиру на руднике? На какой срок надо ехать? Она призналась, что разводится с мужем и хочет уехать от него.

– Срока нет. На постоянную работу, Мария Александровна… И счастье найдете там, вы еще вон как молоды, – мягко добавил Северцев.

– Спасибо, я подумаю, – вздохнув, ответила Борисова.

Вслед за ней явился долговязый, с пышными черными бакенбардами Галкин. Он просил перевести его на любой рудник. Институт окончил только в прошлом году, случайно попал по разнарядке в главк. Горного дела практически не знает. Чтобы стать инженером, решил несколько лет поработать в шахте.

Поминутно поправляя пальцем съезжающие роговые очки, он рассказывал:

– Родитель мой военный, человек дисциплинированный. Уговаривает меня поехать на рудник, говорит, что я обязан ехать. Да я и сам чувствую: если сейчас не поеду, никогда уже не стану горным инженером. Разве это будет честно с моей стороны?.. Боюсь вот только – не справлюсь в шахте…

Северцев обнадежил молодого инженера, постарался внушить ему уверенность в собственных силах. Не обошлось без традиционного обращения к древней мудрости: «Не боги горшки обжигают!» Сутулясь, как всегда, Галкин ушел, гордый своим решением.

Собрался в отъезд и главный бухгалтер Евгений Сидорович Николаев. Старик не скрывал меркантильной причины: хочется оформить повышенную пенсию.

Неожиданно для Северцева изъявил желание поехать на производство инженер Никандров – развязный молодой человек, с расплюснутым, как у бывалого боксера, носом, самый франтоватый из сотрудников главка. На нем были узенькие брючки почти розового цвета, рубаха, дико размалеванная квадратиками и кружками, посреди которых резвились обезьяны. Северцев знал, что в стенной газете модника не раз осмеивали, но тот стоически выносил все насмешки. Каждый тщеславен по-своему. Вырос он в весьма обеспеченной профессорской семье, комсомольцы называли его папенькиным сынком, – и вдруг такая прыть! Северцев попытался выяснить причины. Никандров, смеясь, ответил, что лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе. Отец по профессорской рассеянности считает его целинником, он не разубеждает старика… В перспективе Никандров собирается заняться наукой. Для производственников открыт широкий путь.

Всех желающих ехать Михаил Васильевич пока направлял на Сосновский комбинат: именно там острее всего нуждались в специалистах.

Зайдя в кабинет к Шахову, Северцев застал там красного, возмущенного Птицына, повторявшего одну и ту же фразу: «Это выше моего понимания…» Увидя Михаила Васильевича, Птицын прервал разговор и, сказав Шахову: «Мы еще об этом поговорим. В конце концов я пенсионер…» – быстро вышел из кабинета.

– Чего этот пенсионер разошелся? – спросил Михаил Васильевич.

– Я осмелился предложить ему поработать директором Сосновского комбината. А он мне такую истерику закатил, что я уже и сам не рад был… И у тебя, я знаю, с агитацией шло туговато. Спасибо, выручил Кругликов… Вот что значит рабочая косточка! У меня вчера был разговор с одним бывшим начальником отдела. Знаешь, что он сказал? Газированной водой торговать буду, а из Москвы ни ногой! Тяжело признаться: наплодили мы пустоцветов, и пройдет немало времени, пока удастся от них избавиться… Давай решать без промедления, кто будет директором на Сосновском комбинате. Яблокова вот-вот отзовут, мы тянем уже три месяца… Хочу проверить еще и твои нервы, – улыбнувшись, закончил Николай Федорович и остро глянул на Северцева.

Тот молча прошелся взад-вперед около стола, исподлобья посмотрел на Шахова.

– Истерику закатывать не буду, но и ехать не собираюсь никуда. Два десятка лет в тайге бродяжничал, хватит!

Густые брови Николая Федоровича насупились.

– Рано ты, Михаил, отвоевался. И постарел душой рановато, – сердито бросил он.

– Я всю жизнь был на передовой. В кабинете сижу без году неделю. Если не ко двору пришелся, скажите прямо…

Шахов развел руками, с минуту выжидающе помолчал. Потом тихо сказал:

– Во всех отношениях я бы предпочел иметь тебя заместителем. Но министр предложил поговорить насчет Сосновки с тобой и Птицыным. Он считает, что эта ноша тебе больше по плечу. Я пытался оставить тебя в главке, но министр настаивает. А его трудно переубедить.

– Меня, Николай Федорович, тоже трудно переубедить, – раздражился Северцев. – Что, война началась?.. Тогда подымаются и стар и мал. А тут, видите ли, директора на Сосновку не сыщут, так Северцев – шагом марш!..

– Командовать Сосновкой посложнее, чем батареей, Миша…

Больше об этом они не говорили. Ушел Северцев от Шахова расстроенный, не зная, что и делать. Мнение министра значило много.

Дома его ждала буря. Аня с возмущением встретила новость: ведь она с таким трудом обставила новую квартиру, достала хорошую спальню, уже развесила портьеры и занавески.. Вот-вот собиралась – впервые в жизни – справить новоселье в собственной квартире… И все это должно пойти прахом. Неужели же бросать свитое гнездо, опять сорвать учебу сына? Почему это одни всю жизнь должны в тайге маяться, а другие – из главков понукать ими?.. За какие такие великие заслуги Птицын остается, а Северцев должен ехать? Почему все дырки нужно затыкать обязательно Северцевым? Если так уж необходима вся эта пертурбация, которую затеяли, пусть в конце концов отправляется Птицын или любой Черт Иванович. Михаил обязан проявить твердость, защитить интересы семьи, если они ему дороги. Всю жизнь они жили для других, для «грядущего»… Пора, пора уже подумать и о себе!

– Анюта, все мы под ЦК ходим… – пробовал утихомирить супругу Северцев.

– Брось, пожалуйста!.. Если ты согласишься, то знай: ехать придется одному…

Это было уже слишком. Пока Аня один за другим выставляла свои доводы, Михаил Васильевич понимал ее и слушал молча. Но когда она заявила, что не поедет с ним, он возмутился, даже обозвал ее мещанкой и, не докончив ужина, ушел спать.

Спали они рядом, на широких деревянных кроватях, составленных вместе. И ночью Северцев, просыпаясь, слышал, как Аня тяжело вздыхает и всхлипывает.

Утром он отказался от чая и, с укором взглянув на красные от слез и бессонницы глаза жены, ушел из дому.

В мрачном настроении приехал он на работу. Без нужды долго рылся в бумагах, никак не мог войти в обычную колею.

Забежал Птицын.

– Слыхал? У Шахова ночью был тяжелый сердечный приступ. Опасаются инфаркта. Еду к нему, а тебя прошу провести совещание по рассмотрению проекта и сметы Сосновского комбината. Ты там был лично, тебе и карты в руки. Я, к сожалению, не смогу присутствовать, но откладывать утверждение сметы больше нельзя: на комбинате какие-то осложнения с финансированием.

Если бы речь шла о любом другом предприятии их главка, Северцев послал бы Птицына ко всем чертям. Но проект и смету по Сосновке он, еще будучи там, сам обещал выслать и вот до сих пор не выполнил своего обещания…

Михаил Васильевич созвал совещание.

Собрались инженеры проектного института, начальники отделов, вернее, бывшие или будущие начальники, поскольку назначения в отделы объединенного главка еще не были оформлены приказом министра.

Северцев предоставил слово Парамонову, главному инженеру проекта. Парамонов явно нервничал: тщательно протирал платком очки, затем, поглаживая рукой холеную бородку, рассматривал папку с чертежами. Наконец, слегка заикаясь, начал говорить. Водя указкой по развешанным на стене синькам, он обстоятельно докладывал о мельчайших подробностях:

– Заложенная по первоначальному проекту центральная шахта Сосновского рудника оказалась смещенной вправо от главного рудного тела из-за геологического сброса в месте ее закладки, который проектанты предусмотреть не могли. В результате не предвиденного никем обстоятельства шахта ушла за пределы рудного поля и не смогла подготовить нужных к очистной выемке запасов руды. С первых дней пуска комбинат лихорадит: отстают горноподготовительные работы, за ними – очистные. Из-за нехватки руды работает с недогрузом новая обогатительная фабрика, комбинат все еще не достиг проектной мощности. Положение серьезное. Кто виноват?..

Машинально согнув дугой указку, Парамонов сломал ее. Северцев видел, как покраснел и без того взволнованный докладчик. Заикаясь уже заметнее, Парамонов попросил принести ему стакан воды. Несколько успокоившись, продолжал:

– Виною всему наша спешка. Месторождение полезных ископаемых только обнаружили, детально его не разведали и сразу начинаем проектировать и строить предприятие, хотя о геологической структуре месторождения имеем крайне смутное представление. Природа частенько шутит над нами, и только после досадных просчетов, впустую ухлопав крупные суммы, мы начинаем серьезно разведывать месторождение. К сожалению, сказанное относится и к Сосновке. Дополнительная буровая разведка, проведенная уже после проходки шахты, подтвердила наличие рудной зоны, лежащей на добрую сотню метров глубже, чем указывала начальная разведка. Какой же может быть сейчас выход?.. Проектный институт предлагает углубить центральную шахту на сто метров, пройти дополнительно около трехсот метров горизонтальных откаточных выработок и новую вентиляционную шахту. Другого выхода нет, если мы хотим, чтобы комбинат впредь работал нормально. Нужны добавочные десять миллионов рублей капиталовложений. Новая смета это учитывает. Ее следует быстрее утвердить, потому что Промбанк закрыл финансирование.

На этом докладчик закончил и положил перед Северцевым тоненькую пачку сброшюрованных смет. Снова протирая очки, Парамонов приготовился отвечать на вопросы.

Он боялся вопросов. Они могли быть направлены в сторону серьезных переделок проекта. Но их не последовало. Видимо, сотрудники главка слушали докладчика невнимательно, думая больше об усложнившихся личных делах…

Северцев обвел взглядом всех собравшихся и, не видя желающих обратиться к докладчику, сам задал вопрос:

– Скажите, товарищ Парамонов, а вы прикидывали вариант с проходкой новой шахты?

– Да. Капитальные затраты будут вдвое дороже против углубочных.

– А эксплуатационные расходы считали?

– Они будут меньше и окупят капитальные затраты примерно через шесть лет. Но для проходки нового ствола потребуется лишних минимум два года, а фактор времени немаловажная вещь. За эти два года мы можем потерять куда больше, чем выиграть на эксплуатационных расходах…

Северцев поднял руку и прервал инженера:

– Вот! Фактор времени… Вы доложили, что в нашем случае виновата спешка, – сказал он. – А оказывается, иногда важнее всего выиграть время. И вы это сейчас сами подтвердили своим выводом…

– Я это отлично понимаю, Михаил Васильевич, до проектного института мне пришлось много лет работать на рудниках. Но нужно тогда и ответственность делить, правда? А года два назад, когда шахта пошла по пустоте, товарищ Птицын поспешил обвинить меня во вредительстве… хотя я еще в начало проектирования доказывал ему, что у нас нет исходных данных!

– Товарищ Птицын в принципе был прав, – вмешался начальник производственного отдела Кокосов, большеголовый, короткорукий человек.

– Кончайте, Кокосов, со старой песней… – оборвал его Северцев. И снова повернулся к Парамонову: – А вы знаете, что местные геологи обнаружили рудные тела почти у земной поверхности и сейчас ведут интенсивную их разведку?

– Да, я совсем недавно приехал оттуда. Мне говорила об этом главный геолог Малинина. Надо сказать, я очень высоко ценю ее как геолога, она нашла много весьма полезных вещей, на разведке одного месторождения даже защитила кандидатскую диссертацию… Да, простите! Пока, к сожалению, новых запасов на Сосновке нет. Существуют геологические прогнозы. Проектный институт лишен, как вы понимаете, возможности что-либо проектировать без оформленных геологических материалов. Ваша мысль крайне оригинальна… Вообще отказаться от проходки шахты и перейти на открытый разрез? Я правильно вас понял?..

Северцев утвердительно кивнул головой.

Пока Парамонов развивал для присутствующих очень понравившуюся ему мысль о переводе Сосновского рудника с подземных на открытые работы, Михаил Васильевич надолго задумался. Неожиданная похвала в адрес геолога Малининой заставила его сразу вспомнить с такой обостренной четкостью, с какой видятся нам иногда люди и предметы во сне, – минуты ожидания на маленькой станции, усыпанный желтыми листьями перрон, пригнувшуюся фигурку дежурного по станции, спешащего с фонарем в руке, и записку, которую передала неизвестная девушка… Внезапно пришла мысль: если все же придется уехать на Сосновку, то они с Валерией опять встретятся. И он испугался этой мысли…

Его раздумья прервал Парамонов, громко обратившийся ко всем: нет ли еще вопросов? Северцев поднял голову, сдвинул брови, стараясь сосредоточиться. Спросил:

– Технологическую схему на фабрике вы собираетесь менять? Вам известно, что мы извлекаем вольфрам и молибден, а медь, цинк, свинец выбрасываем?

– Известно. Но запасы по компонентам не были разведаны раньше, не оформлены они и сейчас. Знаем, что они есть, но раз их нет на бумаге – для нас они не существуют. Парадокс? Да. Но мы действуем строго по инструкции, – пожав плечами, ответил Парамонов.

– Ух и чешутся у меня иногда руки на все эти ваши инструкции! Шагу не ступить без них! – Северцев сердито стал перелистывать сметные документы.

– Не мы их составляли…

Северцев посмотрел заключение специалистов главка: они предлагали утвердить проект и смету с незначительными замечаниями. Он снова перелистал бумаги и, не найдя в смете нужного параграфа, спросил Парамонова:

– А почему не ввели в смету строительство автомобильной дороги от станции до комбината?

– Начальник главка товарищ Птицын при первом просмотре сметы дорогу исключил. Предложил уложиться в десять миллионов. Они все пойдут на шахту, – пояснил докладчик, в подтверждение показав Северцеву листок первого варианта сметы, где действительно числилось еще десять миллионов рублей, предназначенных на дорожное строительство.

Северцева взорвало: Птицын глупо вмешивается в незнакомые ему дела, а ответственность за решение ловко перекладывает на другого! Без дороги проект и смету утверждать нельзя. Комбинат ежегодно теряет на бездорожье несколько миллионов рублей… Затраты на строительство дороги будут через три года полностью возмещены, а сметой, которая представлена, главк оставляет новый комбинат в условиях прежнего, бездорожья…

Парамонов соглашался с этими доводами. Но деньгами он не распоряжается. Если они есть, смету можно немедленно переделать.

Северцев закрыл совещание, объявив, что окончательное решение примет после консультации с финансистами.

Он тут же поднялся к начальнику финансового отдела министерства. Начфин выглядел грозно. Густые седые волосы торчали в разные стороны, как у дикобраза, темные очки мрачно глядели на посетителя. Выслушав Северцева, он только пожал плечами. Какой дурак пойдет в Госплан просить об изменении министерского плана капитального строительства ради какого-то рудника? Нужно было об этом думать раньше, когда были возможности внести изменения, но Птицын не хотел давать денег на дорогу, поэтому и вычеркнул ее из титула, хотя она там была. Теперь же все планы 1955 года уже сверстаны, и до будущего года с дорогой не следует вылезать: жили без нее, поживут еще! Убытки? Они планируются в статье транспортных расходов, и шуметь о них нет никаких оснований. Инженера Северцева удивляет безразличие к тому, что тратятся народные средства? Это только красивые слова, не больше. Раз Госплан планирует убытки, значит, они законны. Нужно скорее утверждать смету по шахте, если главк хочет, чтобы Сосновский комбинат выполнил годовой план капитального строительства…

Больше всего злило Северцева сознание собственной беспомощности: он не сдержал слова, данного сосновцам.

Чтобы выиграть время, Михаил Васильевич решил все же утвердить куцые проект и смету – в надежде, что позже удастся их исправить. Сделал он это нехотя, будучи убежден, что подписывает никчемные бумаги…