Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 27 страниц)
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Ранним утром Северцев выехал верхом в сторону химкомбината, по новой дороге, уже законченной на участке Сосновка – перевал.
Наступил сентябрь, пора сибирской золотой осени. Дни стояли на редкость теплые, солнечные, безветренные. Лучи солнца золотили скирды убранного хлеба и зароды соломы, а по балкам – нескошенную, полегшую, желтую траву. Высоко-высоко в голубоватом небе плыли нестройные треугольники курлыкающих журавлей.
Тайга переоделась – она повсюду сменила скромную зеленую одежду на красно-золотую.
Желтоватая лента дороги серпантином вилась вокруг заросших пихтами сопок, скользила под нависшими скалами, бежала вдоль берега пенящейся на перекатах реки, – словом, на всем ее протяжении Северцев не видел ни одного прямого отрезка. И все же он любовался ею – и перламутровым отливом камня под солнечными лучами, и темной оторочкой кюветов, и пестрой расшивкой столбиков, поставленных у обрывов. Ведь это было его детище…
Ближе к перевалу лента тускнела, серые клубы пыли, подымаясь из-под колес грузовиков, стушевывали ее четкие очертания. У вершины же перевала она совсем обрывалась: дорога упиралась в темную скалу, которую строители собирались пробить навылет, чтобы связать воедино два участка.
В тоннеле работы велись с двух сторон, и частые подземные взрывы эхом отдавались в соседних скалах.
Но дела дорожные все больше беспокоили Северцева. Из двухсот километров готовы только восемьдесят. Тоннель у перевала будет закончен не раньше ноября. Особенную тревогу внушал химкомбинатовский участок – только половина его готова, а работы фактически остановились. Чтобы не упустить хорошую погоду, ушли на уборку своих огородов колхозники, исчезают со стройки – накануне лютой зимы – и машины химкомбината. Нужно спасать дорогу, что-то предпринимать!.. Эта мысль неотступно преследовала Северцева.
Каурый жеребец-иноходец быстро нес всадника, гулко стуча подковами по выложенному камнем, но еще не законченному полотну дороги. Рядом вперегонки бежала стремительная река. На перекатах она сердито клокотала, тщетно пытаясь увлечь за собою замшелые валуны.
Хорошо думается в пути. А подумать Северцеву есть о чем. Пришла к нему еще новая забота – надо оправдываться перед Аней: во вчерашнем письме она с горечью писала о каких-то особых причинах, удерживающих его от поездки в отпуск. Молила написать ей только правду. Не ставить ее в ложное положение, помнить о том, что у них есть сын…
Письмо не выходило у него из головы. Он пытался разобраться в своих чувствах, понять, в чем она права… Не слухи, дошедшие до Анны, о его отношениях с Валерией лишали его спокойствия: сами эти отношения!
Они становились все сложнее, выбивали его из равновесия, меняли привычные, устоявшиеся взгляды на жизнь… С Валерией он терял дар слова, по-мальчишески робел – как когда-то на Орлином, давным-давно, в их первую весну. После встречи в разведочной партии она стала избегать его. Не однажды замечал Северцев, как она поспешно сворачивала в проулок, чтобы не попасться ему на глаза. Она приходила только по вызову. Но проходили один за другим казавшиеся такими длинными дни, и Северцев, обманывая самого себя, начинал искать причину для встречи. И мучения начинались сызнова. Уезжая на строительство дороги, он непременно находил повод, чтобы проститься, и каждый раз вновь и вновь испытывал щемящую боль разлуки – давно позабытое им чувство. Уехав, он ловил себя на том, что считает дни, когда сможет вернуться. Стыдно признаться, но всего три дня назад он проскакал верхом сто километров только для того, чтобы десять минут побыть около нее…
Не раз он спрашивал себя: уж не влюбился ли опять на старости лет? И не видел ясного ответа на вопрос, который еще так недавно представился бы ему просто нелепым. А сейчас он, кажется, все понял: нет, он не влюбился. Он продолжал любить ее – первой, очень надолго ушедшей куда-то глубоко внутрь, а теперь вновь заполнившей все его существо любовью…
Да, это именно так! Но… он не имеет права поддаваться своему чувству, обязан подавить его. У него хватит силы воли избавиться от душевного смятения, грозящего в конце концов катастрофой…
Так что же ответить Ане? Правду… Но она может понять все по-своему, как обманутая жена. А ведь он не обманывал ее и не думает этого делать! Он ничего и никогда не скрывал от нее. И об этом он расскажет ей. Надо только самому разобраться в своих чувствах и самому справиться с ними.
Тяжелая, медлительная туча внезапно пролилась частым дождем. На Северцеве вмиг не осталось сухой нитки. Он отторочил от седла плащ, накинул его на мокрые плечи, хлестнул каурого плеткой. Дождь барабанил по резиновому капюшону, забирался в голенища кирзовых сапог. Мокрая одежда прилипала к телу, от ледяного душа пробирал озноб.
Сквозь серую стену дождя Северцев увидел едущего навстречу верхового в таком же, как у него, только белом плаще. Блестевшие из-под остроконечного капюшона стекла сразу выдали главного бухгалтера, единственного на всю здешнюю тайгу обладателя пенсне. Придержав каурого, Северцев окликнул Евгения Сидоровича и, показав плеткой на ветвистый старый кедр, направил своего жеребца к дереву. Бухгалтер подъехал следом.
– Какие новости в районе, Евгений Сидорович? – пытаясь закурить подмоченную папироску, спросил Северцев.
– Плохие, батюшка Михаил Васильевич. Банк осуществил свою угрозу – финансирование прекратил. На строительство дороги я не получил ни копейки, не смогу даже зарплату выдавать. Меня уже вызывали к прокурору. Требуют представить письменное объяснение… Что-то теперь с нами будет? – Евгений Сидорович тяжело вздохнул.
– С нами-то ничего, а вот что с дорогой – не знаю. Два месяца главк тянул с ответом, мы потеряли два летних месяца! А в самый разгар стройки остались без денег. Что делать будем, или, как чалдоны говорят, кого делать будем?
– Не знаю, не знаю… Простить себе не могу: зачем я только сюда приехал! Будто в Москве мне было плохо. Все жадность человеческая. Пенсии большой захотел… – Евгений Сидорович принялся протирать носовым платком мокрые стекла пенсне. – Геройские дела не для меня. Это по вашей части, батюшка. Родитель мой был конторщик, и я всю жизнь только скромный бухгалтер. А вот на старости лет попутал нечистый. Жадность никогда до добра не доводит. Прав был Некрасов:
Там гробовая тишина,
Там беспросветный мрак…
Зачем, проклятая страна,
Нашел тебя Ермак?..
Северцев поморщился:
– К нашей Сибири эти стихи не подходят.
Дождь стихал. Над бурливой рекой повисла фиолетовая дуга. В чаще мокрого леса заухал разбуженный филин.
Михаил Васильевич отбросил на плечи капюшон и, окинув хмурого собеседника повеселевшим взглядом, рассмеялся:
– Плащ на вас, Евгений Сидорович, сидит балахоном. Издали вы смахиваете на форменного куклуксклановца, не хватает только маски и большого креста… Ну, шутки в сторону! В обиду вас не дадим. Давайте подумаем, как вывернуться с деньгами. Дорогу при всех условиях мы должны закончить!
– Денег на дорогу нет, – буркнул бухгалтер.
После разговора с прокурором он вовсе не разделял оптимизма своего начальника.
– Согласен. В полном объеме нет. А если достроить ее шириной в четыре метра вместо семи проектных? Проезжая часть будет, а расширить можно потом…
– И на это денег нет, – упорствовал Евгений Сидорович.
– У нас есть деньги на автозимник. Строить его не будем, а деньги израсходуем сюда, – предложил Северцев, с надеждой глядя на бухгалтера.
– Уволь, батюшка Михаил Васильевич! Не могу. Шахтные деньги пустили на дорогу, теперь хочешь автозимник разорить… Дорогу, не дай бог, не построим, а автозимника лишимся… Что тогда нам будет? На перевал все равно нет денег! – не сдавался бухгалтер.
– Найдем и для перевала деньги. У меня есть одна мысль… – подтягивая на кауром подпругу, бросил Северцев.
Евгений Сидорович отвязал свою лошадь.
– Может, ты, батюшка Михаил Васильевич, и знаешь какое петушиное слово, только мне оно неведомо. Когда ждать обратно?
– Через три дня. Хочу проехать всю трассу, своими глазами убедиться, сколько еще осталось работы. Передай привет Валерии Сергеевне. Счастливого пути, старина!
Северцев помог Евгению Сидоровичу взобраться на лошадь и, помахав ему рукой, вскочил на каурого.
Вскоре шоссе кончилось. Пошел разбитый проселок. Залитые водой выбоины, глубокие колеи, кое-где заваленные осколками камней, глиняные борта кюветов и нескончаемая грязь по колено… Знакомая Северцеву картина сибирского бездорожья.
Проехав шагом километров десять, он не встретил ни одного человека и не увидел никаких признаков стройки. Здесь она и не начиналась.
Осеннее безмолвие стояло над тайгой. Но вот на дороге у поворота показался грузовик. На душе у Северцева сразу повеселело. Однако радость была недолгой. Машина стояла, уткнувшись носом в кювет. Подъехав Северцев ахнул: радиатор смят в лепешку, переднее крыло сорвано, колесо валяется в грязи. Шофера не оказалось. В раскрытой кабине хозяйничали галки.
Проехав дальше, Северцев услышал тарахтенье мотора и за новым поворотом дороги увидел ползущий навстречу трактор. С трудом сдерживая струхнувшего каурого, Северцев подъехал к трактору, махнул водителю рукой. Тракторист заглушил машину, спрыгнул на землю, попросил закурить. Михаил Васильевич тоже слез с коня.
– Куда путь держишь?
– Да вот, еду на выручку. Машина разбилась, Пнев, наш директор, велел собрать всю технику и – обратно на химкомбинат: все равно дорогу строить больше не будут. Прогорели сосновцы. С деньгами у них труба.
– В чужом кармане деньги не считают. Придется тебе, друг, еще поработать. Дорогу непременно построим.
Трактор внезапно затрясся, из выхлопной трубы вырвались сизые вспышки. Каурый задергался, натянул уздечку, привязанную к пестрому стволу березы. Тракторист помахал на прощанье шапкой, рванул с места свою машину. Переваливаясь на ухабах и разглаживая брюхом дорожную грязь, она поползла вперед. Северцев взобрался на дрожащего жеребца, пустил его шагом.
И вот все та же ухабистая дорога с крутыми поворотами, равномерное хлюпанье копыт по бесчисленным лужам, монотонный шум, встревоженной ветром тайги.
У зеленоватого валуна, что все еще преграждал путь даже проселочной дороге, за голыми прутьями кустов белел лошадиный скелет. Возле него сидели пожилые рабочие, разложив на земле пилы, топоры, рубанки, и уписывали за обе щеки нехитрую снедь.
Северцев подъехал, поздоровался, слез с коня и подсел к ним.
– С нами закусить!.. – пригласил конопатый старик, видимо бригадир. – Как говорят: ели – попотели, поработали – замерзли! – Он придвинул поближе к гостю ломоть черствого хлеба с куском домашнего сала, две печеные картофелины, яйцо.
Поблагодарив за угощение, Михаил Васильевич с удовольствием принялся за еду: с утра он ничего не брал в рот.
– Другого места для еды выбрать не могли? – кивая на скелет, заметил он.
– Место это известное – двадцатипятиверстный станок. – Бригадир показал на почерневшую избенку с темными провалами выбитых окон, что стояла поодаль от проселка. – В старину Валуном называлось, теперь в Запчасть перекрестили.
– Зачем же перекрестили? – не понял Северцев.
– Шоферня прозвала. За этот за самый шкилет. Дескать, на запчасти конягам годится, – пояснил старик под одобрительный смех сотрапезников.
Посмеявшись вместе с ними, Северцев перешел к делу.
– Куда, мужички, путь-дорога лежит?
– Знамо дело, на Сосновку, – нехотя ответил старшой.
– Вы работали на восстановлении моста у смолокурни? Закончили его? – кусая крутое яйцо, поинтересовался Михаил Васильевич.
– Не закончили. И кончать не будем. Шабаш.
– Что там у вас случилось? Говори толком. Кто обидел вас? – потребовал Северцев, видя, что плотники чем-то недовольны.
Старик прищурился, глядя куда-то вдаль.
– По закону не обидели, а рассуждая по справедливости – надсмешка одна получается. Наша бригада в коммунальном отделе плотничает, а вторую бригаду из горного цеха на мост прислали – креподелов, значит. Уменья у них совсем нету: много ли сноровки надо – крепь затесать? Подсобниками они у нас на мосту робили, а зарплату им вырешали двойную. Видал?..
– Ошибку исправим. Возвращайтесь на мост! – улыбнулся Северцев.
– Да пойми ты: по закону-то никакой ошибки нету. Креподелы, они получают по горному тарифу, а мы – по коммунальному. Вон оно ведь как. Работаем на том же месте, мудренее их, а проку никакого. Верно я говорю? – обратился старик к своей бригаде.
Плотники молча закивали головами.
– Верно говоришь, – согласился Северцев, – путаница у нас в этих делах большая. Но придумаем что-нибудь, – неуверенно сказал он.
– Уже думали. И начальник наш, и нормировщик. По закону ничего не придумаешь… Можно только объем лишний нам приписывать: будто мы вдвое больше, чем креподелы, сробили. Тогда хоть поровну получим… – хитро подмигивая Северцеву, закончил старшой.
Северцев понимал сложность вопроса. Не заплати плотникам того, что получили креподелы, – они уйдут, и мост не будет восстановлен в срок. Чтобы не обидеть их, нужно невольно идти на преступление – платить за работу, которая фактически не делалась. Все обращения его в министерство по поводу путаницы в зарплате, путаницы, порождавшей искусственные конфликты, оставались без ответа.
Плотники испытующе смотрели на директора. Попыхивали цигарками.
Поглядев на часы, Северцев поднялся. Прощаясь, сказал:
– Думай не думай, а мост должен быть окончен в срок. Возвращайтесь и скажите начальнику участка, чтобы платил вам так же, как креподелам. Ваши наряды утверждать буду я сам.
Конопатый старик вздохнул:
– Нескладно у нас получилось… Рассердились на блоху и всю шубу – в печь. Вертаться будем, братцы!
– А материал для моста есть? – опросил его Северцев.
– Бревна-то? Они еще в тайге ветками машут. Да ты не сумлевайся. Не подведем, – твердо заверил он.
2
Дальше Северцев погнал иноходца быстрой рысью. Темнело теперь рано, а до смолокурни, где он хотел заночевать, было далеко.
Взглянув на вершины гор, Михаил Васильевич огорчился: за одну ночь они покрылись снегом. Все против него: дорога строится медленно, а зима спешит – уже пришла на горы, на днях может спуститься и сюда.
К знакомой избушке он подъехал, когда уже смеркалось. И в недоумении остановился: вся дорога около избушки была запружена грузовиками и тракторами с прицепленными к ним неуклюжими дорожными машинами…
В избе горел тусклый свет, слышался многоголосый гомон и смех.
Привязав коня к рассохшейся колоде, Северцев подошел к деревянной бочке, наполовину врытой в землю, сполоснул в ней грязные сапоги и вошел в избу. В комнате было темно от табачного дыма. Он тяжелыми волнами ходил под потолком, застилая слабый свет керосиновой лампы. За столом сидело несколько измазанных в масле и грязи шоферов и трактористов. Они дружно смеялись, слушая Никиту. Пахло винным перегаром, кислой капустой и еще какой-то едой, чувствовалось, что компания гуляет давно.
На приход Северцева никто не обратил внимания. Он, присев на лавку у двери, стал разуваться.
Никита говорил громко, часто размахивая руками:
– Ездил я, братцы, на партизанский слет – меня завсегда на них вызывали, – и приключись со мной эта история… Встретил в поезде старого друга – своего командира по партизанскому отряду Миколу Шахова. Он в большом чине был. Заместитель наркома. Да и сейчас не меньше, потому как ему боженька ума дал поболе, ну, и спрос с него другой!.. Зашел я к нему в вагон. Всенародный звался. Микола на радостях перетащил меня к себе: у него в комнатке два места, а ехал один. Побалакали про старые времена, сходили в поездную столовку, выпили и закусили ради встречи, вернулись обратно. Микола лег внизу, а мне велел лезть наверх. Огляделся я вокруг: царское великолепие! С моим общим вагоном сравнить невозможно. Хотя бы потому, что здесь личный гальюн положен. Отпросился я у Миколы сбегать за вещичками. А в моем вагоне дым коромыслом – подсели знакомые друзья, приятели, встречу празднуют. Я и так на хорошем взводе, а откажешься – скажут, брезговаешь. Ну, дело для вас ясное. Проводник еле разогнал нашу честную компанию. Пассажиры, дескать, протесты заявляют, спать не даем…
Никита закашлялся. Сосед услужливо поднес ему кружку. Кто-то предложил выпить за хозяина, гости дружно поддержали тост.
Северцев сидел на лавке, поджав мокрые ноги, и старался понять, что, собственно, здесь происходит.
– Как добрел я до всенародного вагона и сам не помню, – продолжал Никита, – и как спать уклался – тоже невдомек. Только проснулся ночью от крика. Какой-то косоглазый лопочет по-непонятному, одно разобрать можно: «Мусье Литвинов» – и все рукой на голову показывает, рубаху на себе трясет перед моим носом. Человечишка хлипкий, соплей перешибешь, а горластый, как петух. Никто ничего понять не может. Проводник переводчика скричал. Тот начал косоглазого ублажать и улыбаться ему, а меня костерить в хвост и в гриву. Весь вагон проснулся. Пришел откуда-то Микола. Хотя друг мне, а тоже набросился на меня! А мне невдомек. Все кричат, ругаются. Меня у проводника заперли, чтобы, значит, не удрал. Шахов и тот переводчик успокаивают косоглазого, извиняются. Просят простить пьяного обормота. Это они про меня стараются. Через дверь все слышно… Долго сидел я под арестом. Заснул даже от переживаниев. И очнулся, когда мне Микола подзатыльник дал. Взял же он меня в оборот! Сейчас вспоминать страшно!.. Велел мне мигом смываться, на первой же станции. На слет не появляться, а прямехонько дуть домой…
– А что там такого случилось? – перебил Никиту сосед.
– Война могла запросто начаться, – гордо разъяснил Никита и осушил свою кружку.
– Будя врать-то! – бросил кто-то из гостей.
Но Никита не удостоил внимания эту реплику и, закусив соленым огурцом, повел рассказ дальше:
– Чуть всенародный конфликт не разыгрался. Ноты в газетах печатали. Аль не помните? Одним словом – мировой кризис. А все через меня. Тут в чем смысл факту, братцы: после гулянки в своем вагоне я, значит, комнатенку то перепутал… Вместо Шахова попал к его соседу – к важному дипломату. Не помню, откуда он ехал – то ли от царского микады, то ли от прохвоста Чан Кай-ши. Залег я на верхнюю полку да и, значит, во сне безо всякой дипломатии…
Оглушительно грохнул хохот. Северцев подошел к столу.
Внезапное появление директора комбината ошеломило компанию. Гости повставали с мест. Но больше всех удивился хозяин, он даже прищурился, стараясь убедиться, что перед ним действительно Северцев.
С усилием перешагнув через скамью, Никита подошел к Северцеву, взял его под руку и отвел в темный угол за русскую печь.
– Бароново задание выполняю… – громко икнув, прошептал старик.
– Какое еще задание?.. Эх, ты! А говорил, что в рот не берешь, – оборвал его Северцев.
Никита оглянулся по сторонам и зашептал:
– Оперативное задание… Вот те крест! Пнев приказал снять с дороги всю технику. А Барон этот велел мне задержать ее здесь. А сам поехал к Пневу. Дал мне триста рублей – напой, значит, шоферов. Велел непременно их не выпущать до его приезда… Вот и держу. Водки уже нет, так байки всякие рассказываю… – приложив к губам скрюченный палец, сознался Никита.
Хлопнула наружная дверь. Никита мигом бросился на улицу и через несколько минут вернул в дом подвыпившего шофера. Еще двое хотели уезжать, но Никита заявил, что пьяным за руль он сесть не разрешит, и уговорил всех ложиться спать. Если сосновский начальник снабжения не привезет указание их директора задержаться на дороге, все машины рано утром уйдут на химкомбинат.
Натаскав в избу зеленого сена, Никита раскидал его по полу. Вскоре все успокоилось. Избу сотрясал дружный храп спавших вповалку Никитиных пленников.
Попив чаю, Северцев постелил себе на знакомой широкой лавке и хотел было ложиться, но услышал на дороге шум подъехавшего автомобиля. Подойдя к окну и сразу ослепнув от яркого света фар, он ничего не разглядел. Дремавший за столом Никита поднял тяжелую голову, потом наклонил ее в сторону, прислушался.
– Никак Барон вернулся!.. Зовет он меня сторожевать на перевал. Смолокурка надоела. Однако я подамся к вам… – позевывая, объявил он.
Открылась наружная дверь, Барон еще с порога крикнул:
– Всех задержал, Никита?
Старик вместо ответа кивнул на пол, где на охапках сена непробудно спали «арестанты».
Только подойдя вплотную к столу, Барон увидел Северцева. Обрадованно потряс ему руку. Северцев взглядом спросил о результате поездки. Барон, поняв его взгляд, молча достал кожаный бумажник, из бумажника записку, положил записку на стол перед Михаилом Васильевичем.
Бумажка приказывала начальнику автоколонны химкомбината продолжать работу на дороге еще двенадцать дней. Распоряжение подписал сам Пнев. Это особенно удивило Северцева.
– Еще двенадцать дней!.. Что ж, в этот срок мы должны обязательно закончить все земляные работы. А то нас уже торопит и зима… – проговорил он.
– Все горы на хребтах понадевали папахи, на реке сегодня шуга пошла. Вскорости матушка-зима припожалует к нам! – борясь с дремотой, бормотал Никита.
Он нехотя прибирал на столе и поминутно сладко зевал.
– Как вы обломали Пнева? – спросил повеселевший Северцев.
Барон долго помешивал ложечкой остывший чай. Подняв на Северцева красные, усталые глаза, прошептал:
– Этот костыль, как вы его называете, обломать невозможно. Его можно только купить.
Нагнувшись к Северцеву, Барон тихонько рассказал о своей поездке.
Дав команду Никите задержать водителей, что сделал он? Помчался к Пневу. Так тот с бранью выгнал его вон из кабинета. Что сделал тогда Барон? Барон позвонил в райком партии. И ему обещали сразу же переговорить с директором. Так когда он опять пошел к Пневу, тот не пустил его дальше порога. Барон решил обидеться.
У всякого барона, как это всем хорошо известно, есть, знаете ли, своя фантазия… И гордость, между прочим, тоже! Но о чем он вспомнил? О чем? О дороге, которая ему так нужна, как канализация на Марсе! И куда он пошел? Он еще раз вошел к Пневу. К этому костылю. Тот рассвирепел и стал кусать свой письменный стол. Что могло помочь? Случай! В приемной Барон случайно встретил своего коллегу – начальника снабжения этого комбината. Этот начальник по телефону выпрашивал у кого-то что? Бензин. Завтра должны были остановиться все их машины…
– Зато их шоферы бензин на землю сливают, – вставил Северцев.
– Когда я услыхал эти бензиновые просьбы, я выдвинул коллеге свои условия. Заключение сделки перенесли в кабинет директора. Этот Пнев долго клянчил бензин и не давал машины. Тогда я сказал, что устал заниматься умственным раздражением, и пошел. Меня очень скоро вернули. Бекицер! – я уже, кажется, имел случай объяснить вам, что слово «бекицер» значит: «короче» – это распоряжение, которое вы видите, стоило трех тонн бензина.
Северцев покачал головой. Барон только пожал плечами: какой же был другой выход?
– А как вы будете, Яков Наумович, рассчитываться за эту гулянку? – Северцев показал глазами на батарею пустых бутылок, выстроившуюся вдоль стоны.
– Из своей зарплаты. Гешефтами я у вас не занимаюсь, помню наш уговор: мы оба должны спать спокойно. Я так говорю? – спросил Яков Наумович.
Северцев начинал верить этому человеку. Он не только не замечал за Бароном нечистоплотных поступков, но видел, что ради дела тот не поскупится даже собственными, заработанными деньгами – лишь бы поддержать свою репутацию незаменимого снабженца!
Барон привез и другую новость: ему удалось перевести наряд на стандартные жилые домики из Закарпатья на местный лесозавод. Дома будут построены на Сосновке быстро и дешево, без хлопот.
Никита, кряхтя, полез на печку. Лег спать и Северцев. Не ложился только Барон. Он молча водил по столу чайной ложкой, с опаской поглядывая на Михаила Васильевича, видимо не решаясь рассказать еще что-то. Северцев почувствовал на себе его взгляд и, чтобы выяснить причину озабоченности Барона, заметил:
– Если вам нечего больше мне сказать – гасите лампу, будем спать.
Барон словно только и ждал этого обращения.
– Сказать?.. Есть кое-что. Но ничего особенного. Завтра к ним приезжает московская комиссия из главка.
– Комиссия? Кто ее возглавляет?
– Какой-то Кокосов.
«Лукавый царедворец»?.. Значит, дело серьезное.
Северцев приподнялся на локте.
– А зачем едет комиссия?
– А я знаю? – поспешно ответил Барон.
Он прикрутил фитиль лампы и, дунув в закопченное стекло, погасил чадивший огонек.
