Текст книги "Инженер Северцев"

Автор книги: Георгий Лезгинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Хмурым ранним утром, когда Анна, ежась от холодка, вышла на балкон, состоялось объяснение.

– Завтра я уезжаю. Я не могу больше оставаться с тобой, – сказал, не глядя на нее, Северцев.

– Куда? – едва слышно только и спросила она.

– Еще не знаю.

– Уедем вместе!.. Одна я здесь не останусь… Пораньше вернусь к Вите. Ему одному я теперь и нужна… – Анна с трудом сдерживала подступавший к горлу комок. Ей очень не хотелось расплакаться перед Михаилом…

Все происшедшее она примеряла к своим представлениям о супружеской жизни. Он решил уехать один – пусть едет! Пожалуй, даже следует на время расстаться. Она думала так, отдавая себе отчет в том, что дело вовсе не только в происшествии на Ахуне, что это лишь одно из возможных проявлений серьезного кризиса, который наступил в их отношениях. Кризис этот надо как можно быстрее разрешить. До сих пор ей это не удавалось… Она ни разу не дала возможности Михаилу испытать страх перед тем, что он может потерять ее! Но, в сотый раз передумывая давнее и недавнее, пытаясь понять причины, она опять и опять с горечью приходила к мысли, что, находись она все время рядом с ним, этой женщине не удалось бы стать на ее дороге! Та слишком долго была около Михаила – она помогала ему в работе, их сблизили общие интересы. А Анна, жена? Стерегла квартиру… Правда, сыну в таком возрасте очень нужна была мать. Но вряд ли ценил это Михаил. Бросив работу и став всего лишь домашней хозяйкой, она все больше отдалялась от мужа, у них общих интересов оставалось все меньше. Что же делать?.. Всегда быть вместе с Михаилом! Больше не разлучаться надолго! Если это еще не поздно… Может, как раз не следует отпускать его одного, и особенно сейчас?.. Но Анна боялась быть навязчивой…

Твердо решив было уехать куда глаза глядят, Михаил Васильевич заколебался: а куда глядят глаза?.. Он с удовольствием немедленно взялся бы за работу. Однако беда заключалась в том, что работы-то у него пока не было.

Анна уложила вещи в чемоданы, развесила на спинках стульев дорожное платье.

– Дай, пожалуйста, серебряный гривенник – бросить в море, – попросила она.

Северцев поднял на нее недоумевающий взгляд, достал из кармана монетку.

Вышли вместе. Анна пошла к берегу, Михаил Васильевич отправился звонить Шахову.

На переговорном пункте пришлось долго ждать. Охрипшая дежурная почти непрерывно кричала в трубку, вызывая едва ли не все города Советского Союза по очереди. Наконец Северцева пригласили в кабину.

Не посвящая Николая Федоровича в причины своего намерения прервать отпуск, он просто сказал, что хотел бы вернуться в Москву. Тот высказал удивление и посоветовал с возвращением не торопиться – не «пороть горячку», как он выразился: «дело» еще на перепроверке, можно смело по крайней мере полмесяца путешествовать по Черноморью, если так уж успели наскучить заядлому таежнику Сочи…

Зарядивший дождь лил и лил, когда Северцевы очутились на вокзале. Михаил Васильевич усадил Анну в вагон экспресса Сочи – Москва. Сам он, решив внять совету Шахова, уезжал поездом тбилисского направления.

Оба состава стояли рядом и отправлялись почти одновременно. Анна прошла по вагонам и открыла в коридоре окно, приходившееся напротив купе Михаила. Он подошел к своему окну.

Держалась Анна спокойно. Единственное, что позволила она себе, – в самый последний момент потребовать от Михаила честного слова, что он не вернется с дороги сюда, в Сочи. И этим проиграла еще что-то неуловимое.

Глядя ему в глаза, она с трудом выговорила:

– Прости меня, глупую бабу… – Только тут лицо ее исказилось детской гримасой в плаче.

Михаил Васильевич почувствовал, как что-то сдавило ему сердце.

Окна поплыли в разные стороны. Михаил Васильевич и Анна не сразу поняли – чей это поезд уходит, ее или его? Северцев так ничего и не успел ответить.

2

Куда ехал Северцев? Куда-нибудь!.. Важно было – уехать…

Электровоз тащил состав по самому берегу. На море разгулялись огромные валы. Они ударялись о волнорезы, поднимались на дыбы, и порывистый ветер рвал их пышную белую гриву, забрасывая в окна поезда вместе с каплями дождя соленые брызги. Едва отступал с шипением один разбившийся вал, как его снова поднимал и швырял на камни другой горбатый великан. Ряд за рядом они падали и вырастали снова – в гуле и грохоте.

Когда поезд нырнул в тоннель, Северцев ушел в купе. Забрезжил серый свет, и тут же открылись за окном благословенные пейзажи Абхазии. Дождь утихал, над горами, еще кое-где укрытыми снегом, маячила нежно-синяя полоса чистого неба.

Поезд останавливался на станциях, снова трогался в путь. Вскоре все за окном закрыл желто-серой стеной откос высокой горы. Еще раз налетели мрак и глухой шум тоннеля, и поезд стал замедлять ход. Проводник объявил: «Гагра». Остановка была на высоком легком мосту, перекинутом между двумя черными жерлами тоннелей, над устьем хмурого ущелья. По дну его бежала шумная речка.

Северцев высунул голову в окно. В глаза ему из-за края уходящей тучи ударило солнце. Он зажмурился. Когда открыл глаза, увидел неподалеку залитое светом море – все такое же неспокойное, в сияющих белых гребнях, в ползучих переливчатых кручах.

Он снял с полки чемодан и сошел с поезда.

По единственной улице, пересекавшей прибрежный парк, автобус привез его к подножию широкой и длинной каменной лестницы, в конце ее высилось прилепившееся к горе трехэтажное здание с огромными часами на фасаде. Крытое черепицей, оно стилем своим напоминало Северцеву виденные им на снимках швейцарские отели.

Свободных номеров в гостинице не оказалось. Обещали только койку, да и то к вечеру. Сдав чемодан в камеру хранения, Северцев спустился в парк и решил, не очень торопясь, где-нибудь перекусить, а остальное время до вечера провести у моря.

Он набрел на местечко, где очевидные неудобства соединялись с некими приятностями: пять-шесть колченогих столиков с явно пережившими собственный век стульями уютно разместились за живой изгородью в тени высокого и раскидистого дерева, чьи ветви распростерлись над ними гостеприимным шатром. Тут же поместился небольшой павильончик, оттуда официантки носили на столики шашлыки и вино. Все это было совсем близко от моря и утопало в настое удивительного запаха, изливаемого разросшимися вокруг кустами, которые были усыпаны мелкими белыми и желтоватыми цветами. Стоило ли искать другое место основательно проголодавшемуся человеку?

Еда и вино не были вкусны, но Северцев старался не обращать на это внимания. Покончив с шашлыком, он выпил стакан боржоми, со смаком затянулся папиросой и, отдавшись неспешному течению времени, слушал шум моря, ритмично накатывающийся шелест волн.

– Этот стул свободен? – услышал Михаил Васильевич сиплый голос за своей спиной.

Он обернулся и с досадой убедился, что серия курортных встреч еще не окончена: позади него стоял Бурдюков.

– Занят, – бросил Северцев.

Но пьяный Бурдюков уже плюхнулся на стул.

– Ладно, когда она придет, я уйду… Как поживаешь, бунтарь? – пробормотал он, счищая толстым пальцем пятно с лацкана добротного, но сильно измятого пиджака.

– Благодарю вас.

– Меня благодарить нечего. В отпуске я, ну и… гуляю.

– Знаю, в бессрочном.

– Небось доволен?

– Нет, сожалею.

– Да ну, правда?

– Сожалею, что это случилось слишком поздно.

– Теперь все бросают в меня камни. Безопасно… Хотя ты и тогда кидался на меня… Ты что, пошел? – спросил он, увидев, что Северцев поднялся. – Ну и иди. Я не очень-то хочу с ней встречаться. И вообще не желаю встречаться с прошлым. И с тобой, в частности. Я хочу спать. – Он откинулся на спинку жалобно пискнувшего стула и закрыл тяжелые веки.

Первым ощущением Северцева была радость избавления от этого субъекта. Дернул же черт сойти с поезда именно здесь, чтобы напороться на Бурдюкова!.. Но постепенно, сначала неясное, потом все более назойливое недоумение заставило его возвращаться мыслью к словам, оброненным Пугалом. Кого подразумевал Бурдюков, говоря о «ней»? Уж не Валерию ли? Может быть, она здесь? Это показалось невероятным. Но почему Бурдюков говорил так?

Быстро темнело. Северцев побежал обратно.

Бурдюков спал все в той же позе. Северцев тронул его за плечо. Тот открыл мутные, в красных жилках глаза.

– Отстань, – буркнул он, и глаза его опять закрылись. Северцев тряхнул Бурдюкова и заставил прийти в себя.

– Чего тебе? – прохрипел Бурдюков.

– Мне нужно знать: вы видели здесь Малинину?

– Малинину? Видел. Сегодня. Ну и что?

– Где?

– Да всю вашу компанию видел. Человек двадцать.

– Где она остановилась?

– Откуда я знаю… Да ты, брат… Хватит из меня дурака строить. Он у меня спрашивает!.. Постой… Так ты не с ней? А я-то думал…

– Врете вы все, – сказал Северцев. – Кого вы могли видеть?

В пьяных глазах мелькнула злая искра.

– Конечно, вру. И пошел ты…

Придя в гостиницу и получив отведенную ему койку, Северцев лег. В голове роились самые разнообразные предположения и планы. Судя по всему, Бурдюков все-таки видел Валерию… Компания, о которой он обмолвился, очевидно, туристская группа. Сейчас искать было бы бесполезно. С утра надо ехать на туристскую базу и наводить справки. С этим решением он уснул.

В девять утра Северцев уже был на базе. Ему сказали, что примерно полчаса тому назад ушли три автобуса – в разных направлениях: в Сухуми, на озеро Рица и на мыс Пицунда. Больше сегодня не ожидается. Последняя машина была пицундская.

Не теряя времени, он бросился на поиски такси, перехватил ехавшую мимо машину.

– Надо догнать автобус!

Шофер-грузин совершенно спокойно оборачивается к нему, ожидая уточнения.

– Из Сочи… там едут туристы… три автобуса: на Сухуми, на озеро Рица, на мыс Пицунда…

– Сколько автобусов надо догонять? – со спокойным сарказмом осведомляется шофер.

– Один! Один!

– Какой?

– Не знаю… Едем скорее!

– Слушай, дорогой, ты отдыхать приехал? Зачем так спешишь? Ты понимаешь, дорогой, что ты хочешь? – Он уже с некоторым сочувствием, как на больного ребенка, смотрит на пассажира и жестами показывает правой рукой в сторону: – Пицунда. – Обеими руками вперед: – Сухуми. – Левой рукой в сторону и высоко вверх: – Рица… Как можно сразу во все стороны?

– Да поехали! Там видно будет… Надо догнать одного человека…

На лице шофера виден внезапно пробудившийся живой интерес:

– Одну минуточку… Этот человек – женщина?

– Женщина… – растерянно подтверждает Северцев.

– Не надо слов, – говорит шофер.

Такси буквально срывается с места.

…Водитель гнал такси с бешеной скоростью, почти не сбавляя ее даже на крутых поворотах. Вскоре они настигли первый автобус: у него лопнула шина. Северцев убедился, что на пицундской машине Валерии не было.

Погоня возобновилась. Они обгоняли все идущие впереди машины. У Михаила Васильевича кружилась голова, его стало поташнивать, но водитель наращивал и наращивал скорость. Пронеслись по мосту. Блеснула внизу пенистая, стиснутая высокими горами река. Стрелка спидометра качалась около цифры «100», машину всю трясло, Михаилу Васильевичу казалось, что еще чуть-чуть и она развалится или полетит под откос.

– Сейчас достанем! – сказал шофер.

И вправду, Северцев увидел впереди голубой открытый автобус. Еще два-три стремительных, как на волнах, спуска и подъема – и такси, подрезав дорогу автобусу, останавливается вместе с ним у обочины.

Опять разочарование. Остается последняя надежда: если Валерия не уехала вчера, она может быть только на Рице. Если, конечно, не осталась в Гагре…

Развернув машину, двинулись в обратный путь – теперь уже не так торопясь: если Валерия в третьем автобусе, она никуда не скроется.

Снова переехав мост, повернули направо и горной дорогой начали взбираться вверх – предстояло подняться, как объяснил шофер, на тысячу метров. Примерно на половине пути остановились у Голубого озера, маленького прудка стометровой глубины, образованного скальным провалом и заполненного действительно голубой и очень холодной водой.

Налив в радиатор воды и охладив перегруженный гонкой мотор, поехали дальше. Дорога все время шла на подъем – крутила вокруг обрывистых скал, над пропастями, но упорно тянулась вверх. Встречные машины шли вниз на большой скорости, – казалось, вот-вот произойдет столкновение.

Сделав еще с десяток крутых виражей, проехали по лесу и вскоре очутились возле голубого здания гостиницы. Здесь стояли пустые автобусы. Северцев сразу пошел к озеру, оно было рядом, небольшое, мрачное, очень тихое. Его поверхность будоражили глиссеры, перевозившие на другой берег желающих покататься и заморить червячка в шашлычной. На пристани гуляло несколько человек, Валерии среди них не было. Северцев сел на глиссер и перебрался к шашлычной, но и там Малининой не нашел. Он вернулся, пошел вдоль берега озера по автомобильной дороге. И тут, за первым крутым поворотом, увидел Валерию.

Она сидела у обрыва и смотрела вниз, на зеленую воду.

Он тихо подошел. Она не обернулась. Когда Северцев осторожно взял ее за плечи, Валерия вскрикнула. Оправившись от неожиданности, прошептала:

– Я знала, что ты найдешь меня!

Он целовал ее волосы, глаза, губы.

– Зачем ты так сделала?

– А как еще я могла? – она улыбнулась, подняв на него глаза, полные слез.

Взяв ее рюкзак, он помог Валерии подняться. Она посмотрела на часы.

– Мой автобус уходит через полчаса.

– Ты что-нибудь ела?

– Нет, и ужасно хочу есть.

Они пошли к гостинице.

– Прежде всего мы пообедаем.

– Я вряд ли успею, Миша.

Она показала ему свой автобус, уже наполовину заполненный людьми.

Северцев попросил подождать его и прошел в гостиницу.

Когда он вернулся, Валерия заметила, что рюкзака в руках у него нет.

– Мы остаемся, – объявил он. – Вот ключ от номера, твои вещи там, поди переоденься. – И улыбнулся: – А то в спортивном костюме за стол еще не пустят!

Валерия молча взяла ключ. Северцев отпустил такси и занял в ресторане столик, сидя за которым можно было видеть выход во двор.

Она долго не возвращалась. Затарахтел автобус. Северцев подошел к окну, стал всматриваться. Ее там, кажется, не было. Автобус уехал.

Валерия не появлялась. В нетерпении он поднялся на второй этаж. Она шла по коридору навстречу в легком, нежном платье и смущенно улыбалась.

После обеда они ушли гулять в горы и вернулись совсем поздно, когда над озером уже поднялась желтая круглая луна.

Балкон нависал над водой, в ней черными тенями отражались громадные горы. Было очень тихо. Озеро искрилось слабыми огоньками звезд. Изредка слышался негромкий всплеск, и на серебряной глади медленно расходились круги. Валерия зябко повела плечом и плотнее закуталась в спортивную куртку.

– О чем ты думаешь? – шепнул он.

– Мне жаль, бесконечно жаль лет, прожитых без тебя!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Когда они через неделю вернулись в Гагру, Северцев нашел за окошечком у администратора гостиницы ожидавшую его телеграмму:

«Немедленно выезжайте главк Шахов».

Валерия хотела ехать вместе с ним, но Михаил Васильевич отговорил ее: отпуск бывает не часто, а они скоро встретятся, чтобы не разлучаться уже больше никогда.

…Подъезжая к Москве, Северцев с тревогой думал: как-то встретит столица? Уж очень сложны и запутанны оказались его дела!

С вокзала он поехал в министерство, Шахова, как на грех, не застал: Николая Федоровича часа два назад вызвали в Совет Министров. Секретарша попросила пока зайти к Птицыну, – он уже дважды справлялся.

Птицын юлил. Он подергал свободно висящий борт северцевского пиджака и выразил нечто вроде восхищенного изумления и радостной зависти:

– Ты, Миша, прямо атлет и краснокожий, совсем не похож на бледнолицых москвичей. По секрету скажу, – он понизил голос, – дела твои можно считать в порядочке. Перепроверка кокосовских фактов все изменила. Подвел он нас с тобой, и мы его, сукина сына, из главка уже уволили. Теперь на этот счет другие установки, – подняв указательный палец, объявил он.

– Приказ отменен? – осведомился Северцев.

– Пока еще нет, но проект нового приказа я уже подготовил. Находится у Шахова, на подписи. Смету по Сосновке я тоже подготовил, и Николай Федорович переутвердил. Так что все финансовые нарушения по дороге узаконены. Как видишь, друзья не забывают тебя!

– Зачем меня вызвали?

– Товарищ Сашин хочет тебя видеть. Подробности расскажет Николай Федорович… А у нас, брат, очередная ломка: у всех грешных, кроме министра и его заместителей, поотбирали персональные машины. Так сказать, забота о здоровье руководящих кадров: побольше моциона! – хихикнул Птицын и пошлепал ладонью по своему круглому брюшку.

Он тяжело вздохнул и без всякого перехода спросил?

– Зачем, Миша, ты обижаешь меня? Накатал заявление в ЦК на своего старого друга… Разве это хорошо?

Вошла секретарша и позвала Михаила Васильевича к Шахову.

Птицын засуетился.

– Иди, иди!.. – торопил он, мягко подталкивая Северцева в спину.

Николай Федорович расцеловал Северцева и стал расспрашивать о юге. Михаил Васильевич рассказал все, что мог вспомнить, умолчал только о главном: решил оттянуть «на потом». Шахов смеялся, вспоминал свое путешествие на Рицу, когда дороги туда еще не было и пробирались по горам где на ишаке, где пешком.

Он снял трубку и набрал номер.

– Петр Александрович, говорит Шахов. Северцев приехал, у меня. Когда сможете принять?.. Хорошо, мы выезжаем… Да, Птицын будет тоже.

– По моему вопросу? – спросил Северцев.

Разговор продолжался уже на ходу.

– Вопросов много, – неопределенно ответил Николай Федорович. И в свою очередь спросил: – О работе думал? Куда хочешь?

– Не думал еще. Сначала нужно рассчитаться со старой. А куда – мне все равно. Лишь бы не в Москве и не на Сосновке, – отрубил Северцев.

Он решил, все-таки не откладывая, рассказать Николаю Федоровичу о переменах в своей жизни… Но у выхода их ожидал Птицын с толстым портфелем в руках.

В машине Птицын дважды пытался выведать у Шахова, зачем, собственно, пригласили приехать в ЦК и его, поскольку едет сам Николай Федорович… Он был явно взволнован.

В кабинете у Сашина уже сидел Яблоков.

– Ну, вот и отлично, – поздоровавшись, сказал Сашин и попросил Северцева рассказать, что он, по зрелом размышлении, думает о своем «деле».

– Могу только повторить, – сказал Северцев, – первый и главный виновник появления так называемого «дела Северцева» – я сам: в свое время в главке именно я утвердил порочный титул и проект рудника Сосновского комбината. Приехав на место, пытался исправить собственную ошибку. За что и был наказан. Рад, что нам удалось предотвратить другую ошибку: трату миллионов рублей на осуществление теперь уже негодного проекта Сосновского рудника.

– Почему негодного? – спросил Сашин, что-то записывая на листке бумаги.

– Недавно утвержденные запасы позволяют перейти с подземных работ на открытые. Это увеличит добычу руды по меньшей мере в два с половиной раза.

Птицын почувствовал, что настало время осторожно вмешаться. Его возмущал Северцев: пробует на разговорах сделать карьеру, а работать придется другим…

– Это еще дело сомнительное, – вставил он.

– Товарищ Сашин, поверьте мне, – жарко возразил Северцев, – это реально! Правда, придется ломать рудник, ломать наши старые представления о способах горных работ, добиваться трудного… Но ведь большого!.. Ведь к этому-то и призывал всех нас Двадцатый съезд!

– Ему можно поверить, Петр Александрович, – вступился Яблоков.

Сашин постучал карандашом по стеклу, лежащему на столе.

– Кстати, о доверии, – несколько спокойнее продолжал Северцев. – Получается странная история: сорок лет нас воспитывают, на местах выросли хорошие люди, а доверия местным кадрам все меньше и меньше, любой пустяк может решать только Москва… Приказы, распоряжения, пухлые инструкции из центра просто-напросто сковывают нас, и от этого дело только страдает. Без бумажки человеку нет веры, и все потому, что перестраховщики и бюрократы щеголяют афоризмом: «Разговор к делу не пришьешь». И вот, из бумажки они сделали фетиш. Разве не парадокс: на нужное дело ты не можешь истратить тысячу рублей, если она не предусмотрена в бумажке, но обязан швырять миллионы, если они предусмотрены бумажкой. Наглядный пример – проект Сосновского рудника. О сделанном не сожалею, доведись вновь – поступил бы так же, – закончил Северцев.

Сашин усмехнулся:

– Прямо по Маяковскому: «Я волком бы выгрыз бюрократизм». Так, кажется, у него? Вы тут лишку не перегнули?..

– Анархия – мать порядка, – вздохнул Птицын.

– Я не за анархию ратую, как это легко понять, но у вас и без нее порядка не вижу, – парировал Северцев.

Сашин и Яблоков переглянулись. Сашин постучал по стеклу теперь уже ладонью. Яблоков заметил:

– Зря товарищ Северцев взял всю вину на себя: дескать, он один построил дорогу, вопреки приказам своего начальства. Строил он не один, тысячи людей на ней перебывали. Обком партии все видел и в стороне не стоял. Обком не был, Петр Александрович, сторонним наблюдателем. Поэтому мы готовы отвечать вместе с ним за все сполна.

Шахов улыбнулся. Птицын иронически заметил:

– Отвечать легко – труднее ответить: тогда другая философия появится.

Яблоков повернулся к Птицыну, в упор глядя на него.

– Значит, их, по-вашему, две, философии? Своя и чужая – сиречь партийная?

Птицын заерзал на стуле.

– Зачем приписывать мне то, чего я не говорил и не мог сказать. В конце концов, на философии я не настаиваю, это не моя специальность. Но вот бухгалтерия – моя специальность. За нее я и несу ответственность, как хозяйственник…

– А как и где вы ее несете? – спросил Сашин.

Птицын хлопнул себя по шее.

– На своей шее! За каждый процент плана отчитываюсь перед министерством, а вот Северцев с этим считаться не желает.

Яблоков отмахнулся от него:

– Значит, Северцев вам мешает? Я тоже бывший хозяйственник и вас понимаю. Но вот беда! Ведь бухгалтерия-то у нас не двойная итальянская, а тройная.

– Как прикажете вас понять? – язвительно осведомился Птицын.

– А очень просто: советская. Не только дебет и кредит учитывает, но и человека! Вот по этой бухгалтерии сосновцы и работали. Они помнили, что людям нужно скорее создать хорошую жизнь. Жизни-то человеку отпущено немного, вот обида…

– Вы лично вникали в дела горного цеха? – задал вопрос Яблокову Сашин. – Считаете возможным скорый переход на открытые работы?

– Да. Уже сегодня нужно составлять проект и завозить оборудование, – убежденно ответил Яблоков.

Тогда Сашин обратился к Шахову:

– В ЦК с Сосновки пришло несколько писем от рабочих и инженеров комбината. Они просят ускорить решение по «делу» Северцева. Пора кончать с этим «делом» и всем нам сделать для себя выводы. Я читал объяснение Северцева, он правильно поставил много важных вопросов, требующих разрешения. Возьмем пример с заработками его плотников: полнейшая неразбериха! Создали мы комитет по труду и зарплате, но очень уж медленно он разворачивается. Или еще пример: с нарядами на отгрузку деревянных домов в Сибирь. Это же образец головотяпства!

Сашин встал и прошелся по комнате.

– Формально Северцев виноват, но нужно ли было за это отстранять его от работы? Факты против него, но они искусственно надерганы. А как подошли к этим фактам и фактикам вы, товарищ Птицын? – Он остановился около Птицына.

– На меня товарищ Бурдюков напирал! Он хотел Северцева отдать под суд, я с трудом отстоял Михаила Васильевича… Меня же лично ввел в заблуждение руководитель нашей комиссии Кокосов. Я принял меры: мы уволили его. История эта достойна сожаления, я понял это из ваших установок, Петр Александрович!

– Каких еще установок? Что вы говорите?! – не вытерпел Сашин. – Я вас просто не понимаю. Какие нужны вам установки, чтобы просто-напросто вникнуть, о чем же идет речь? «Делом» Северцева полгода занимались работники главка, министерства, обкома и райкома партии, работники Сосновского комбината, его партийный комитет… Сколько людей было оторвано от настоящей, нужной работы! Сколько важных дел было отложено, чтобы разобраться в этом искусственно созданном «деле»! Кому это было нужно, во имя чего это делалось?

Под этим градом вопросов лицо Птицына и особенно его шея медленно покрывались апоплексической синевой.

Язык отказывался повиноваться ему и как бы сам собою произносил только:

– Было указание товарища Бурдюкова… Так велел товарищ Бурдюков…

– Ну что же, товарищ Птицын, у меня к вам больше вопросов нет, – сказал Сашин.

– Могу быть свободен?

– Да.

Когда за ним закрылась дверь, Сашин обратился к Шахову:

– Николай Федорович, по-моему, человек, думающий только по «установкам» и «указаниям», не пригоден к большой работе. Зачем вы держите у себя такого зама?

– Мы договорились с министром: Птицына с этой должности снимаем и переводим на рядовую работу в технический отдел. После его неприглядной роли в «деле» Северцева он не может рассчитывать на лучшее, – ответил Шахов.

Сашин махнул рукою, потер ладонью лоб и устало проговорил:

– Думал, думал я о «деле» Северцева и не раз задавал себе вопрос: а появилось бы оно вообще на свет, если бы все подобные дела решались на месте? Там, где они совершаются?

– Наверно, нет, – подтвердил Яблоков.

– Убежден: местные органы решили бы сами, без обращения в правительство, вопрос о передачи свободной электроэнергии с химкомбината на Сосновку. Проще решился б и вопрос о воде для бумажников. Не стали бы возить и дома за тридевять земель, когда их делают под боком…

– Ведомственные барьеры! – напомнил Яблоков.

– Вам мешают министерства? – уточнил Шахов.

– Во всяком случае, не помогают, – быстро ответил тот.

– Простите! Но если уж так, то кто же будет руководить без них производством? – задумавшись, ни к кому в отдельности не обращаясь, спросил Северцев.

Наступившее молчание прервал Сашин:

– В разное время и на разных этапах нашего хозяйственного строительства были у нас и военный коммунизм, и новая экономическая политика, и губернские советы народного хозяйства, и отраслевые хозяйственные народные комиссариаты, и сменившие их министерства. Мы первые в мире строим плановое социалистическое хозяйство, опыта других использовать не можем, все впервые приходится решать самим. А может, сегодня следует перейти от руководства народным хозяйством по вертикали – через министерства, к руководству по горизонтали – через областные советы народного хозяйства? – задал вопрос Сашин, желая узнать мнение своих собеседников-хозяйственников по такому важному и сложному вопросу.

Шахов вздохнул.

– Да разве сравнишь масштабы производства тех годов с нынешними-то? Чтобы теперь руководить нашей промышленностью на местах, нужны люди поопытнее тех, что тогда были. С министерским размахом!..

– Верно. Но на местах у нас немало Северцевых народилось, – возразил Сашин. И искоса глянул на Шахова: – Хотя можно помочь и министерскими кадрами…

– Только уж, ради господа бога нашего, не Бурдюковыми и Кокосовыми! – замахав руками, рассмеялся Яблоков.

Северцев слушал и не мог справиться с владевшим им недоумением. В течение многих лет Северцев читал в газетах и официальных бумагах, не один раз слышал в докладах призывы укреплять центральный аппарат по руководству хозяйством. Причем комплектовали этот аппарат в основном за счет очень квалифицированных кадров. Сосредоточивая всю полноту власти в министерствах, местных работников ограничивали даже в мелочах. Обе стороны дела были ему отлично знакомы по собственному опыту. И вдруг речь идет о том, не ликвидировать ли министерства! Не передать ли власть на места… Настолько трудно было с этим освоиться, что он прежде всего с тревогой представил себе возможные последствия: децентрализация хозяйственного руководства может нарушить плановое начало, разовьется местничество, образуются из замкнутых хозяйств своего рода удельные княжества – Рязанское и Казанское, Московское и Астраханское… А не возникнет ли через некоторое время надобность дать задний ход, пойти в этом смысле по стопам Ивана Калиты? Потом его осенила мысль: Сашин, видимо, просто шутит…

Сашин с интересом поглядывал на собеседников.

Яблоков заговорил первым. Рассказал о том, о чем давно думал:

– Будь ты хоть семи пядей во лбу, а усмотреть из Москвы, что делается на всей земле советской – ведь союзные предприятия разбросаны повсюду! – фактически невозможно. Значит, и руководить ими крайне трудно. Это дело куда сподручнее местным органам: любая область во сто раз меньше всего Союза. Тут-то и встает проблема, о которой говорит Северцев, проблема доверия. Если мы его заслужили – и вопросов не возникает!

Ему возразил Шахов:

– Вы упрощаете весьма сложный вопрос. Попытаюсь показать на примере. В Казахстане есть известный вам крупнейший медный рудник. Он снабжает рудой медеплавильные заводы Урала и Казахстана. По плану половину руды он должен грузить для Урала и половину – заводам своей республики. Случилось так, что на руднике отстали горноподготовительные работы, сузился фронт очистных работ и добыча руды захромала. Министерство, учитывая потребность страны в медном листе, обязало рудник грузить руду в первую очередь для Урала: именно там вырабатывается особо важный сортамент. А республика обязала руководство рудника раньше всего отправлять руду на свой завод: ведь они непосредственно отвечали за него, Урал интересовал их меньше. Министр приказывал, грозил директору рудника, – а что тот мог сделать: железная дорога давала вагоны только для отгрузки руды на местный завод… Я так полагаю, что это делалось не без участия республиканских органов: своя рубашка ближе к телу… И все это еще при наличии союзного министерства, хозяина этого рудника! А что будет, когда вся хозяйственная власть перейдет на места?..

Сашин остановил взгляд на Северцеве. Но тот не был готов к такому спору. Немного помедлив, Сашин сказал:

– Разговор у нас был, как выражаются заправские ораторы, в порядке постановки вопроса. – Он улыбнулся. – Как я и думал, он воспринят по-разному: местные работники – за, министерские – против. – И снова вернулся к серьезному тону: – Удивительного тут ничего нет. Любое большое дело, в том числе и руководство промышленностью, вернее, его реорганизация имеет много и положительных, и отрицательных сторон, – о них следует еще подумать нам всем вместе.

Тут не только ломка организационных форм, это и ломка личных судеб многих людей, что попадут под реорганизацию: извольте отказаться от московской благоустроенной квартиры, от столичных театров и магазинов и свыкаться, к тому же не в юном возрасте, с сибирской или дальневосточной суровой жизнью.

Теперь о Северцеве: где собираетесь его использовать?

Вопрос был обращен к Шахову.

– На Сосновку он, по понятным причинам, ехать не хочет, – сообщил Николай Федорович. – Очевидно, предложим ему Дальний Восток.

– Дело ваше, но понятные вам причины непонятны мне. Почему ему не вернуться на Сосновку? – И Сашин прямо взглянул на Северцева.