Текст книги "Инженер Северцев"

Автор книги: Георгий Лезгинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Инженер Северцев

БИБЛИОТЕКА РАБОЧЕГО РОМАНА

…Везде, где бы ты ни работал, ты всегда оставляешь по себе добрую память…

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

До прихода дальневосточного экспресса оставалось пять минут. Северцев еще не терял надежды. Он чуть ли не в десятый раз обошел зал ожидания, вглядываясь в дремавших на скамьях людей. Валерии нигде не было. Взяв свой чемодан, он направился к выходу, продолжая озираться вокруг. С трудом оттянул скрипучую дверь с тугой пружиной и шагнул на платформу.

Холодный ветер вырывался из черного ущелья высоких гор, скалистой подковой зажавших станцию, и со свистом летел по слабо освещенному перрону, сметая в кучи и снова раскидывая желтые сморщенные листья. Северцев повернулся спиной к ветру и, испортив несколько спичек, закурил папиросу. Втянув голову в плечи и подняв воротник кожаного пальто, попятился к газетному киоску, пытаясь укрыться. Порывом ветра донесло глухой шум. Минутная стрелка на круглых электрических часах вздрогнула и перескочила на одно деление. И тотчас же совсем близко раздался рев электровоза. Мимо Северцева, пригибаясь, прошел дежурный по станции в красной фуражке с фонарем в руке.

Почему ее нет? Что могло случиться?..

Тяжелый электровоз-циклоп, ослепляя прожектором выбравшихся на воздух заспанных пассажиров, тянул вдоль перрона темные вагоны с занавешенными окнами.

Поставив на подножку чемодан, Северцев протянул усатому проводнику билет. Загородив вход в вагон, проводник придирчиво рассматривал билет, присвечивая ручным фонариком. В это время кто-то потянул Северцева за рукав.

– Михаил Васильевич, это вам, – переводя дыхание, сказала девушка с косичками, торчавшими из-под шапки-ушанки, и, сунув ему в руку конверт, сразу исчезла в толпе.

До отправления поезда оставалось меньше минуты. Северцев поднялся в вагон.

Войдя в купе, он включил свет и вскрыл конверт.

«Михаил! Верь – мне очень хотелось повидать тебя, очень! Передумала я в самую последнюю секунду. Для меня эта встреча не по силам. Не сердись, желаю тебе самого хорошего.

Валерия».

…Восемнадцать лет тому назад, защитив диплом горного инженера, Северцев приехал на рудник Орлиный. Рудник еще строился. Проходка откаточной штольни только что была объявлена сверхударной, и Северцев семь суток подряд, не смыкая глаз, провел в передовом забое.

Ранним утром он вышел из штольни, сделал несколько шагов и упал.

Проснулся он, когда солнце уже пряталось за лесом и облачное небо было алым. В красноватых лучах стояла незнакомая высокая девушка. Она что-то говорила ему, Северцеву. Он зажмурил глаза, потом снова открыл их. Видение не исчезло.

Видение протягивало ему какой-то сверток и смеялось.

– Мы принесли из столовой обед для всей бригады, – наконец дошли до его сознания слова. – Ребята давно поели, а вы все спите. Это оставили вам, соня.

Он вскочил, одернул куртку.

– Кто вы? – спросил он.

– Геолог Малинина. Валерия, – улыбнувшись и подавая руку, ответило видение.

– Когда вы приехали?

– У меня уже неделя геологического стажа.

– Почему же я не видел вас?

Больше, кажется, ничего не было сказано в эту первую встречу. Однако, может быть, Миша Северцев был впечатлителен, может быть, сказалось его взбудораженное состояние после бессонных ночей, может быть, просто-напросто на воображение юноши повлиял колдовской свет заката, в котором предстала перед ним та, кого он сначала принял за некое видение, – так или иначе, следующие дни, работая в штольне, Миша все время думал о Валерии. Он даже почти не запомнил ее. Он видел перед собой только большие карие глаза, почему-то именно ямочку на подбородке, маленькую родинку на горбинке носа и красную косынку, которая, казалось, готова была вспыхнуть, облитая алыми лучами.

Рудник был построен досрочно. В новеньком Доме культуры состоялось торжественное заседание. Мише Северцеву вручили грамоту ударника. После заседания все собрались на ужин. И вот тут-то Миша опять увидел Валерию. Она появилась в сопровождении главного инженера комбината. Они сели в центре стола, и с этого момента Миша уже не сводил с нее глаз. Она кивнула Мише, как старому знакомому, и, наклонясь к своему соседу, что-то, видимо, спросила. Главный инженер посмотрел в ту сторону, где сидел Миша, и неопределенно пожал плечами.

С понятной в его положении и особенно в его возрасте неприязнью наблюдал Миша за этим лысеющим человеком в очках. Приходилось даже успокаивать себя мыслью о том, что главный инженер вполне годился бы Валерии в отцы. Когда Мише предложили вина, он, никогда прежде не отличавшийся застольными подвигами, осушил стакан. Видя, как Валерия разговаривает с соседом и улыбается, а тот слушает, уставившись из-под очков на ямочку ее подбородка, Миша уже ревновал и ненавидел. Он придумывал обличительную речь, с которой обратится к Валерии, как только представится возможность.

Когда ужин подходил к концу, Валерия и ее сосед поднялись из-за стола и прошли к стоявшему в углу зала роялю. Сразу установилась тишина. Пальцы девушки легли на клавиши. Глубоко противный Мише человек запел о весне прежних дней, о мае, полном грез, которые, увы, пронеслись и исчезли навсегда.

Пел он, надо сказать, хорошо, с душой. Миша расчувствовался и стал относиться к нему несколько снисходительнее. Собственно говоря, Миша не имел бы ничего против этого человека, если бы тому аккомпанировал кто-нибудь другой. Потом начались танцы под духовой оркестр. Валерию без конца приглашали, и ревность Миши постепенно переключалась на всех партнеров – по очереди и вкупе. В конце концов, обозвав себя болваном, он решительно направился к выходу.

Его окликнули:

– Соня! Не хотите потанцевать?

– По-моему, тут кавалеров достаточно, – буркнул он и тут же мысленно обругал себя за это.

Валерия удивленно взглянула на него.

– Вы не очень любезны, – беря его под руку, заметила она.

Он мучительно вспоминал заготовленную едкую обличительную речь, но так и не вспомнил ни слова.

Неуклюже держа Валерию за талию, Миша смотрел в ее большие карие глаза. Музыки он не слышал, танцующих задевал локтями, раза два кому-то наступил на ногу.

– И не очень разговорчивы, – добавила Валерия, когда он провожал ее к стулу.

Всю ночь Миша просидел на берегу реки. Трудно восстановить сейчас, что передумал он тогда. Словом, с этой ночи Мишу одолели доселе неизвестные ему чувства, над которыми он еще совсем недавно смеялся и которые порицал, как мелкобуржуазный пережиток прошлого.

Миша стал тенью Валерии. По утрам он старался встретить ее по дороге на работу. Если она, проспав, опаздывала, опаздывал и он. По нескольку раз в день он безо всякой нужды бегал из шахты в геологоразведочный отдел, якобы для проверки геологических документов. В обеденный перерыв занимал ей место в рудничной столовке. И счастье его было полным, если она приходила в Дом культуры, где он караулил ее теперь каждый вечер.

Однажды он провожал ее домой. Прощались у старой осины.

– Меня ждут, мне пора, – сказала Валерия, взглянув на одиноко желтевшее окно общежития.

Миша молчал.

– Спокойной ночи, – тихо сказала она.

И вдруг Миша пригнулся и быстро, робко поцеловал протянутую ему руку. Валерия отдернула ее и прошептала:

– Что ты, Миша! Не надо, не надо…

И тут на Мишу нахлынула такая внезапная, такая ожесточенная смелость, что он воскликнул:

– Ведь я люблю тебя, люблю!

Теперь молчала Валерия, прислонясь спиной к шершавому дереву. Но прервала молчание она сама:

– Не бросайся такими словами. Ты же ничего не знаешь обо мне.

– Ты будешь моей женой? – чувствуя, что сковывающая робость снова возвращается к нему и лишает последних сил, выдохнул из себя Миша.

– Я догадывалась, что́ ты скажешь. Только… Миша, не заставляй меня отвечать сейчас. – Она легкими руками приблизила его голову к себе, торопливо поцеловала его в лоб и убежала.

Валерия очень изменилась. Избегала встреч с ним, перестала бывать в Доме культуры. Когда же Миша видел ее, она бывала очень грустна.

Как ни тяжелы были для Миши эти перемены, он во всем винил только себя: видимо, отпугнул девушку или своей назойливостью, или своей невыдержанностью.

Друзья сочувствовали, успокаивали.

А вскоре, когда Миша уехал в командировку на Дальний Восток, Валерия, ко всеобщему удивлению, вышла замуж за главного инженера комбината.

Вернувшись на Орлиный, Миша сгоряча то хотел покончить с собой, то решал застрелить ее. Потом он сочинял ей письмо. Да так и не написал: невообразимый сумбур чувств и мыслей никак не находил своего выражения на бумаге.

Когда он зачеркивал и комкал очередной вариант письма, длинного и сумбурного, раздался телефонный звонок.

– Миша, мне нужно сказать тебе… – услышал в трубке. И он, размахнувшись, швырнул трубку в стену. Она разлетелась на мелкие куски.

Вечером Миша уехал из Орлиного совсем.

…Новый рудник, новые друзья. Многое стерло из памяти всепоглощающее время. По доходившим до Миши слухам он знал, что странный брак не принес Валерии счастья. Где-то в глубине души Северцев был доволен этим. Жизнь рассчиталась с ней за вероломство.

И все же он ревниво следил за каждым шагом Валерии, на что-то надеясь в душе…

Кто-то рассказал ему, что у нее были неприятности, а она уехала с Орлиного, позже ее видели в Ленинграде, потом след Валерии затерялся.

Шли годы, и Северцев не раз спрашивал себя – жива ли она, как сложилась ее судьба?

Но вопросы оставались без ответа…

Миша познакомился с Аней. Это была совсем молоденькая девушка из учительской семьи, сама она только что окончила педагогический институт. Работа в школе давалась ей трудно, ребята слушались плохо: ее скорее можно было принять за школьницу, нежели за учительницу. Часто обращалась она за помощью к Мише – подготовить задачи для учеников старших классов, посоветовать что-то в трудном вопросе. Сложилось так, что они виделись чуть ли не всякий день. Когда Аня долго не появлялась, Мише становилось не по себе, он скучал.

Вероятно, многое объяснялось тем, что зимними вечерами в рудничных поселках хозяйничала скука. И совсем тоскливо жилось одиноким. Это вскоре почувствовали и Миша с Аней. Любили ли они друг друга? Она любила, и Миша знал, что Аня любит его. Возможно, он тоже любил ее. Но он часто думал: почему так не похожа эта спокойная любовь на ту, прежнюю?.. Рождение сына, потом война, фронт, возвращение – все это скрепляло связи маленькой семьи. Казалось, она уже сложилась прочно. Что может ее поколебать?

И вдруг – через долгие годы – эта встреча… Северцев, теперь уже заместитель начальника главного управления, приехал на Сосновский комбинат. Знакомясь с работой цехов и отделов, он заинтересовался геологической разведкой. Директор комбината Яблоков распорядился пригласить Малинину.

– Это какая Малинина? – насторожился Северцев.

– Валерия Сергеевна, наш главный геолог.

Северцев расстегнул пуговицу воротничка.

Валерия вошла легкой своей походкой и, увидя его, словно застыла.

– Здравствуйте, садитесь, – проговорил он.

Валерия молча поклонилась, медленно опустилась на стул.

Она почти не изменилась: такая же стройная, вся какая-то светлая. Только большие карие глаза стали не просто грустными. В них видна усталость.

Разговор касался того, насколько разведаны руды, каково направление разведочных работ. Валерия обстоятельно отвечала.

Дождавшись, когда все вышли, она, заметно волнуясь, сказала:

– Нам нужно объясниться. Хотя бы просто по-человечески поговорить. Когда ты уезжаешь?

– Сегодня вечером. Я буду в гостинице, заходи.

– Не смогу. Я сейчас еду на станцию за буровым оборудованием. Я приду на вокзал.

За два десятка лет перегорели в душе Северцева и любовь и ненависть. Но эта встреча и не состоявшееся свидание на вокзале отдались щемящей болью в сердце.

Как хорошо, что он уехал. И как хорошо, что она не пришла. К чему теперь объяснения, что можно объяснить, зачем ворошить былое?

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

В купе постучали. Вошел усатый проводник и принялся стелить постель.

– Головой к окну или к дверям желаете? – осведомился он, надевая на подушку чистую наволочку. – Все равно, говорите? А сосед ваш пожелал, извиняюсь, посередине: голова, значит, на одном диване, а ноги на другом. Потому как у него за все купе заплачено. С Колымы едет. Отпуск – целых полгода, денег везет мешок, ей-богу, сам видал. Всю дорогу, чудак человек, пробует споить целый вагон. И страсть обижается, если кто отказывается. Видать, не перевелись на свете баламуты… Ждите: непременно заявится.

Рано утром Северцев проснулся от настойчивого стука. Открыв дверь, он увидел одноглазого рыжеватого мужчину в горняцкой форме, с бутылкой коньяка в отвисшем кармане. Небритый, в измятом костюме и грязноватой рубашке, гостье трудом держался на ногах.

– Сосед ваш. Семен Александрович Морозов. Горный техник из Дальстроя. В данный момент отпускник. Ну и… отдыхаю.

– Михаил Васильевич, горный инженер, – сказал Северцев, подавая руку.

Гость предложил пройти в вагон-ресторан: для него когда угодно откроют, хоть в восемь утра. Северцев отказался. Тогда были принесены два стакана, закуска, а коньяк разлит в стаканы.

Чокнулись, выпили, по предложению гостя, «со свиданьицем». Потом разговорились. Правда, беседа сперва носила несколько односторонний характер. Рассказывал гость. Северцев не без интереса слушал.

– Я золотничник потомственный, батьку моего землепроходцем звали. Не помню его, но мать сказывала, что был он не только матерым разведчиком, но и рисковым охотником. Каждую весну, еще в тайге снег лежит, а он набьет полную торбу провизии и исчезает до глубокой осени. Разведает, застолбит в тайге делянки, а потом передает золотопромышленникам для разработок. За это ему платили копейку с добытого грамма золота, был такой неписаный закон. Здоров был, на медведей с рогатиной ходил. Много их у него на счету числилось. А сорок первый медведь его задрал. Я вот совсем не в отца, скорей в проезжего молодца… А ты из каких будешь?

– Из рабочих. Только отцовской профессии изменил: он у меня путиловский литейщик. Тоже почти не помню его. В двадцать первом году он командовал продотрядом, и кулаки убили его. Сам-то я на механическом заводе жизнь начинал, а вот учиться пошел в горный, и не раскаиваюсь.

В самый разгар беседы произошла размолвка: Северцев наотрез отказался распить еще бутылочку.

– Позоришь ты наше горняцкое звание, людям отдых портишь! – Морозов обиделся и ушел к себе.

Подъехали к Свердловску. Северцев с вокзала дал в Москву телеграмму о своем приезде.

Когда поезд тронулся, опять появился Морозов. Видно, он не мог долго сердиться.

– Я там у себя поспать лягу. А как захочу выпить, так ты меня сразу же разбуди, – попросил он.

– А как я узнаю, когда захочешь?

– А ты только разбуди! – пошутил горняк.

Часа через три, выспавшись, он пришел снова. Михаил Васильевич предложил ему стакан чаю.

Морозов, зябко поводя узкими плечами и шумно отхлебывая из плескавшегося стакана, с безразличной сосредоточенностью смотрел в окно.

Пестрая березовая роща сменяется черным распаханным полем. На горизонте выплыл силуэт хлебного элеватора, но его мигом заслонили бегущие навстречу поезду стройные ели. Потом показались кирпичные корпуса огромного завода. Высокая труба исчезла за грохочущими вагонами встречного состава, везущего бревна. И опять навстречу несутся ели… Изредка слышен предупреждающий рев электровоза. Поезд набирает скорость, все громче стук колес, все чаще мелькают ели, сливаются в сплошную темную стену.

– Девятые сутки поездом еду. Всю Азию пересек, теперь по Европе качу, а курорта что-то не видать. Поневоле запьешь! – оторвав невеселый взгляд от окна, проговорил Морозов и, почесав затылок, еще больше взъерошил и без того лохматые волосы.

– Базу подводишь, – улыбнулся Северцев. Встав, он достал сверху чемодан.

Морозов с любопытством пригляделся к нему: высокого роста, плечистый, Северцев управлялся с тяжелым чемоданом без всякого усилия.

– Могуч ты, Михаил Васильевич. Господь бог не обидел росточком, на гвардейский фасон скроил. Воевал небось в гвардии?

– Нет, в обыкновенной артиллерии… Пей, а с меня не взыщи, не буду, – сказал Северцев, извлекая из чемодана бутылку коньяка.

– А мне и подавно хватит, – все еще ежась, как от холода, отказался гость. Потом с неожиданной застенчивостью добавил: – Дома-то я, считай, почти не пью и здесь только для форсу мучился… Дескать, знай наших! Мы с Колымы… На материке наши все куражатся… – Он закурил, деликатно разгоняя ладонью папиросный дымок.

Северцев ощутил к нему сочувствие.

– Что с глазом-то? – спросил он.

– Известно что: на взрывных работах. Сам виноват, глупо рисканул. А в горняцком деле – ты это не хуже меня знаешь – баловать опасно… Осточертел мне Север, – внезапно вырвалось у Морозова. – Может, куда в другое место меня пошлешь?

– Если тебя начальство отпустит – пожалуйста. Горняки нужны везде.

На пороге купе показался лысый толстячок в бархатном халате, похожем на рясу. Он галантно поклонился, оскалив в улыбке два ряда золотых зубов.

– Пардон и тысяча извинений. Вы в преферанс играете?

Услышав утвердительный ответ, он, все так же улыбаясь, заключил:

– Прелестно. Разрешите пригласить?

– Что же, вечер долог, его нужно как-то коротать, – согласился Северцев.

– Давненько я пульку не гонял, – сказал Морозов.

Толстячок весело возразил:

– Знаем, знаем, как вы плохо играете. Гоголя читали.

Северцев перед зеркалом причесал поседевшие не по годам волосы и провел ладонью по высокому морщинистому лбу. С явным неудовольствием смотрел он на себя: лицо землистое, под глазами синие круги. Краше в гроб кладут. Измотан до того, что на лице один нос остался. В Москве нужно добиваться отпуска, а то еще хватит инфаркт, модная болезнь ответственных работников.

В коридоре было тихо. По-домашнему урчал самовар.

Путаясь в полах халата, толстячок провел Северцева и Морозова в последнее купе. Там уже все было готово для игры – бумага для записи, расчерченная жирными линиями, карандаши, две колоды карт, бутылка вина, яблоки.

В углу дивана сидел одетый в полосатую шелковую пижаму огромный, очень тучный человек с бычьей шеей. Он торопливо уписывал плитку шоколада, сдирая с нее серебристую обертку. Посапывая, он окинул Северцева приценивающимся взглядом. На Морозова глянул мельком, без всякого интереса.

Поздоровались. Сели за карты. Толстячок небрежно откинул полу халата и начал сдавать. На левой его руке красовался золотой перстень с крупным бриллиантом, игравшим всеми цветами радуги. Морозов не сводил с камня удивленных глаз. Заметив это, толстячок самодовольно разъяснил:

– Десять рублей стоит. По случаю купил. Это мой талисман, надеваю – только когда в карты играю. Приносит счастье. Правда, Сема?

Сема, рядом с которым обладатель перстня выглядел карликом, небрежно кивнул головой.

Вызвала удивление у Морозова и качающаяся на крючке шуба, подбитая бобровым мехом.

– Двадцать рублей отдал. Тоже по случаю… На нашем языке рубль тысячу стоит, – снисходительно пояснил толстячок удивленному Морозову.

Играли азартно, рисковали. К Северцеву карта не шла. При десятерной игре остался без трех, на мизере всучили две взятки. Толстячку, наоборот, везло. Он часто прикупал втемную и все равно выигрывал. Изредка они с Семой перекидывались только им понятными репликами: «Получать в Марьиной роще?»… «Условия те же?»… «Ты меня понял?»… Исходили эти реплики, собственно, только от толстячка, Сема кивал головой или мычал, издавая звуки, похожие на «угу».

Северцева начали раздражать эти бесцеремонные люди. После очередной реплики толстячка он резко заявил:

– Давайте распишем пульку и закончим игру. А то у вас секреты, и, видимо, не государственные.

– Торговые. Они тоже важны, – ответил толстячок.

Однако больше не заговаривал с Семой.

Игра шла в молчании. Только изредка все тот же толстячок замахивался картой и поддевал Сему возгласом вроде: «А как насчет козырной дамы?»… Если Сема брал взятку, толстячок высказывал свое впечатление весьма лаконично: «Во дает! Во дает!» – и при этом пытался подглядеть карты Морозова. Северцев предупредил:

– Карты к орденам.

Морозов же спокойно заметил:

– Слыхал я, что скоро карты стеклянные делать будут, чтобы, значит, игрок шею себе не выкручивал.

Пулька закончилась крупным выигрышем толстячка. Больше всех проиграл Сема. Он равнодушно отсчитал сотенные бумажки и молча удалился в коридор. Толстячок, скомкав в руке выигрыш, широким жестом показал на дверь:

– Всех приглашаю в вагон-ресторан, у нас принято играть на стол. Прошу.

– Поздно. Как-нибудь в другой раз, – отказался Северцев.

Поезд остановился у станции, залитой электрическими огнями. Михаил Васильевич надел пальто и вышел из вагона. Мокрый снег таял на ресницах, забивался за воротник, размочил и потушил сигарету. Вскоре появился и толстячок. На халат-рясу была надета внакидку бобровая шуба. Вид его привлек веселое внимание гулявших по перрону парней и девушек. Послышался перезвон гитары и голосистый девичий запев:

 
Все пижоны наряжены,
На лавочку сели.
А мово пижона нет, —
Знать, собаки съели…
 

– Где вы живете в Москве? – беря под руку Северцева, спросил толстячок.

– Жил на Арбате, а пока был в командировке, дали новую квартиру, в Сокольниках. Так что, собственно говоря, не знаю, куда и ехать с вокзала.

– Поздравляю. Могу помочь обставиться…

Вырвавшийся из-под колес паровоза молочный пар тяжелым свистом заглушил толстячка. Когда свист прекратился, Северцев услышал:

– …Да-да, без барыша.

– Зачем же затруднять вас, я куплю в магазине.

– Вы, наверное, отлично разбираетесь в своем горном деле, но в торговле вы ребенок. Запомните: хорошие и дешевые товары без посредников не достать.

– Обманывать государство – рискованное дело, – покосившись на толстячка, усмехнулся Северцев.

– Во-первых, если не рисковать, то надо жить на шестьсот – восемьсот рублей зарплаты. Во-вторых, государство получает свое сполна. – Толстячок хихикнул. – Запомните: торговые работники фальшивых денег не печатают, кассовые сейфы не взламывают, выручку за товары сдают исправно и полным рублем.

– Подражаете Остапу Бендеру? Отъем и увод денег без нарушения Уголовного кодекса?

Толстячок уже громко рассмеялся:

– Сема, он же Немой, вот это Бендер наших дней. Я против него младенец.

– Ваш Сема действительно немой? – поинтересовался Северцев.

– Он великий молчальник. Бизнес у нас нужно делать молча. Зато когда заговорит, каждое его слово стоит дороже тысячи. – Толстячок зачем-то перешел на шепот.

– А откуда все-таки у вас бриллиантовые перстни, младенец? – спросил Северцев.

– У хлеба не без крох. Подарки людей, которым я даю жить, – натужно улыбаясь, ответил толстячок.

– А за чей счет существуют эти люди, которым вы даете жить? За ваш?

– За счет трех «п»: потребитель, пересортица, перепродажа…

Радио объявило об отправлении дальневосточного экспресса. Свет станционного фонаря медленно заскользил вдоль состава. Задрав длинные полы халата и смешно выпятив круглый живот, толстячок вприпрыжку помчался к вагону.

…Поезд приближался к Москве. Пассажиры, стоя в коридоре, смотрели на мелькавшие в окнах подмосковные дачи, с нетерпением отсчитывали последние километры пути. Укутывая шарфом двойной подбородок, толстячок подошел к Северцеву.

– Непорядок у нас: выигрыш остался непропитым. Приглашаю вас в любой понедельник вечером в ресторан на Неглинной. Скажите швейцару, что вы к Барону, и он вас пропустит.

– Как в сказке. К чему этот пароль? – улыбнулся Северцев.

– Барон – моя фамилия. Яков Наумович Барон. А нужно это к тому, что в понедельник выходной день у московских торговцев и вы не попадете в ресторан: в этот день гуляют московские купцы. Будьте здоровы…

2

Подъехали к Москве в сумерках, когда чья-то волшебная рука зажгла, как на праздничной елке, на улицах и площадях столицы тысячи ярких огней.

Северцева встретил шофер.

– С приездом, Михаил Васильевич. – Он приподнял над головой кепку.

– Здравствуй, Капитоныч. Как там у нас дома? Куда поедем?

– В Сокольники: без вас перебрались. Только что заезжал. Анна Петровна торопится прибраться…

Северцев предложил Морозову подвезти его.

Когда «Победа» остановилась у Курского вокзала, новые знакомые обменялись адресами.

– До новой встречи! – помахав рукой отъезжающей машине, крикнул Морозов.

Дальше поехали по малознакомым, темным улицам Сокольников.

Капитоныч поделился с Михаилом Васильевичем новостью:

– Болтают у нас в гараже, будто скоро персональные машины отбирать будут. Небось враки?

– Не знаю. Поживем – увидим.

Миновав облетевший, печальный парк, очутились перед огромным доминой, облицованным белыми плитками. Здесь все было новое – сам дом, с еще не отстроенными крайними секциями, изрытый двор, перекопанная, заваленная гранитом набережная, – но уже в большинстве окон весело светились белые, оранжевые и розовые огоньки. Северцеву чуть взгрустнулось: он успел так привыкнуть к тихим арбатским переулочкам с ветхими столетними домишками и маленькими двориками…

Лифт уже работал. В кабинке одурманивающе пахло свежей краской. И вот Северцев звонит в свою новую квартиру. Дверь открыл Витя. Он бросился целовать отца и, крикнув: «Папа приехал!», принялся стягивать с его плеч пальто.

– Как у вас пахнет олифой!.. А ты что это в лыжном наряде? – оглядывая заметно вытянувшегося сына, спросил Михаил Васильевич.

– Работаем по дому. Думаешь, легко? Капитоныч сказал, знаешь, как: новоселье все равно что пожар, обходится не дешевле. – Сын с важным видом подмигнул.

– Миша! Иди скорее сюда! – послышалось из соседней комнаты.

Северцев быстро окинул взглядом чистенькую прихожую, заставленную чемоданами, и, открыв дверь, остановился на пороге большой продолговатой комнаты.

Тут на полу высились горы книг и посуды, платья висели на гвоздиках, вбитых прямо в стены. Аня, маленькая, подстриженная под нечесаного мальчишку, в мужских брюках и цветастой ковбойке, сидела верхом на лестнице под самым потолком и протирала люстру.

– Нравится? Мне повезло: чешское стекло, а выглядит, как настоящий хрусталь…

– Сначала скажи «здравствуй», а потом задавай вопросы! – Михаил Васильевич стал на цыпочки и поцеловал в курносый нос нагнувшуюся к нему жену, ласково потрепал ее черные, свесившиеся на лоб волосы.

– Здравствуй, здравствуй, Мишенька! О поездке расскажешь позже, а сейчас признавайся: нравится квартирка? – тараторила Аня, продолжая возиться с люстрой.

– Погоди, Анна, чуток. Где мне переодеться? На старой квартире – в одной комнате – все было ясно, а здесь с непривычки заблудишься! – Михаил Васильевич заглянул в маленькую угловую комнату, тоже заваленную пока всяким домашним скарбом.

– Не сюда, это комната Вити, – легко спрыгивая с лестницы, предупредила Аня.

Она повела Михаила Васильевича в спальню, где Виктор в это время навешивал портьеры. В этой еще пустой комнате с массивным балконом, выходившим на набережную, Северцев разделся, набросил на себя халат и пошел умыться.

Ванная блестела кафельными плитками и никелированными кранами для холодной и горячей воды. Михаил Васильевич вспомнил тайгу, черную, задымленную баньку и с некоторым сожалением вздохнул: все в жизни имеет свою прелесть.

Ужинать собрались в кухне, превращенной стараниями энергичной хозяйки в столовую. Аня торжественно выдвигала один за другим ящички белого серванта. Демонстрация сопровождалась пояснениями:

– Достала через знакомую дворничиху, переплатила за чек сущие пустяки, соседи мне завидуют. Теперь нужно думать о спальне, нам не на чем спать, старые трухлявые матрацы я выбросила на помойку. Мне обещали устроить и спальный гарнитур, но это обойдется куда дороже…

На газовой плите шипело поджариваемое мясо.

Северцев с досадой вспоминал разговор с толстячком: этот Граф или Барон, видимо, оказался прав.

Раскладывая на тарелки жаркое, Аня перечисляла покупки, которые еще предстояло сделать.

– Да зачем нам все это? – позволил себе усомниться Михаил Васильевич.

– У нас все должно быть как в приличных домах, – улыбнулась Аня.

– На Каменушке у нас столовых и спальных гарнитуров не было, а дом был, мне кажется, приличным, – мягко возразил Северцев.

Аня погладила его по щеке:

– Не будем ссориться… – И перевела разговор: – Кстати, ты слышал о сокращении аппарата?

– А что?

– Звонила очень расстроенная Серафима Валентиновна.

– Это особа осведомленная… Что же она шепнула?

– А то, что хорошо читать в газетах о сокращении штатов, но плохо, когда тебя сокращают. У нее есть сведения, что у вас некоторые главки ликвидируют… А вдруг ваш? – голос Ани чуть дрогнул.

– Поедем обратно в Сибирь, – шуткой отделался Михаил Васильевич.

– Еще новоселье не справили! – напомнила Аня. – Мы свое там отжили, пусть другие поколесят с наше.

– Верно, верно, Анюта. Разве я с тобой спорю! Я, во всяком случае, никуда больше ехать не собираюсь.

– А если предложат?

– Объясню… Кончим этот разговор, Анна! Ведь мне никто и ничего не предлагал такого…

– У нас это делают просто: руки по швам и шагом марш, – собирая со стола посуду, не преминула Аня оставить последнее слово за собой.

Северцев развернул газету, пробежал глазами заголовки: «Новая провокация чанкайшистов на Тайване», «Реваншистская речь недобитого гитлеровца»…

– В мире неспокойно. Как бы опять не помешали нам строиться, – подумал он вслух.

– Папа, ты на Каменушке был? – спросил Виктор. – Как там?

– Конечно, был. Живут хорошо, стадион строят, новую школу отгрохали. Тебе, Анна, все поклоны шлют. Останавливался я у Обушковых. Хлебосолы, закормили прямо на убой.

– Будешь писать знакомым, передавай от меня приветы, – думая о чем-то своем, ответила Аня.

– Я давно хочу спросить тебя, папа, – снова вмешался в разговор Виктор. – А куда идут вольфрам и молибден с ваших рудников?

– Куда, говоришь, идут? – рассеянно повторил Михаил Васильевич. – Да как тебе сказать… Вольфрам и молибден породили сотни новых марок стали, сынок. Невиданной раньше прочности…

– А дамасская? – перебил Виктор отца.

– Это верно ты заметил. Но видишь ли, в чем дело… Некоторые сорта дамасской стали как раз и содержали вольфрам. Уже в наш век вольфрамовая сталь шла на пушечные стволы и бронебойные снаряды. А вообще-то, вольфрам нужен всюду: в металлургии, электропромышленности, в пиротехнике. Вот электрическая лампочка: нить в ней вольфрамовая. Лампы в приемнике сделаны с добавкой вольфрама, в телевизоре – тоже. Вот это и дает наш Сосновский рудник. Мы пришли в горы на смену гномам… – улыбнулся Михаил Васильевич.

 
Что живут в подземных недрах
И копаются прилежно
В золотых богатствах шахт, —
 

продекламировал Виктор.

– Ух ты, молодчина! Так хорошо помнишь Гейне?..

Мысль Виктора совершила внезапный скачок:

– А если взаправду у вас будет сокращение, ты поедешь обратно на рудник?