Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц)
– Ты не верила в мою любовь, – не то с горечью, не то с обидой уточнил Северцев.
Валерия как будто не слышала его слов.
– Потом Павла арестовали, – тихо продолжала она. – С тех пор я ничего не знаю о нем. Но верю: он не виновен…
Что способен был сказать ей Северцев? Множество горьких слов, язвительных обличений копилось долгие годы и было приготовлено на случай. Они застряли у него в горле…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Не успел Северцев впервые войти в свой новый кабинет и снять пальто, как его вызвала к телефону Москва. Далекий, часто пропадавший в трубке голос Птицына бубнил о месячной сводке и упрекал за неаккуратность, в результате которой задерживается первомайская сводка по всему главку. В конце разговора Птицын поздравил Михаила Васильевича с наступающим праздником, посоветовал покрепче жать на программу, не задерживать сводки. Голос его умолк едва ли не на полуслове. Телефонистка объявила, что разговор с Москвой окончен. Михаил Васильевич с досадой поглядел на онемевшую трубку, положил ее на рычаг.
В раздумье он прошелся от стола до двери и обратно. Кабинет был большой, светлый, окна выходили на реку. Стояли здесь два стола, шкаф, десятка два стульев. На стене висел план рудника. Над ним – портрет Ленина. В застекленном шкафу хранилась разноцветная коллекция минералов, добытых, судя по табличкам, в этих местах.
Вошел Шишкин. Тяжело дыша, он еще с порога начал оправдываться:
– Ночью опять вызывали в шахту, утром немного прикорнул, а вы в это время обошли горные работы…
– Я не разрешил вас будить, – здороваясь, ответил Северцев. – В шахте я сам не новичок, прошлой осенью с вами всю ее облазили… Горный цех хорош, а руды даем мало, фабрику не загружаем.
Шишкин выглядел все таким же невыспавшимся, пиджак у него был измят, воротничок грязноватой рубашки обтрепан, галстук закрутился жгутом.
– Месячный план все же кое-как дотянули. Сейчас будет сводка, – попытался возразить он.
– Я говорю о проектной мощности комбината. План можно выторговать любой. Но об этом поговорим позже. Я в строю и разрешаю вам, Тимофей Петрович, осуществить заветную мечту – отоспаться, отдохнуть. Видик у вас, прямо скажем, не свежий, в шутку сказать – будто неделю за сундуком валялись, – улыбаясь, сказал Северцев.
Переминаясь с ноги на ногу, Шишкин постоял немного, склонившись над столом, делая вид, что заинтересован лежащими на столе бумагами. Потом, устало улыбаясь, медленно побрел к двери.
Северцев позвонил начальнику телефонной станции и приказал отключить на три дня домашний телефон главного инженера, а всех, кто ему будет звонить, соединять с директором.
Теперь телефонные трели в его кабинете не прекращались. Звонили буквально каждую минуту – и чаще всего из горного цеха.
– Северцев слушает… Главный инженер ушел в отпуск. Что у вас к нему?
– Извиняюсь, товарищ директор. Хотел просить разрешения перетащить буровую каретку в соседний забой.
– Такие вопросы должен решать не главный инженер комбината, а начальник участка. Понятно?
Проситель, видимо, в недоумении помолчал. Потом нехотя ответил, что у них так заведено…
– Вы инженер? – поинтересовался Северцев.
– Практик. Инженеры у нас в шахте почти не водятся. Они все в рудоуправлении засели.
Теперь настала очередь Северцева ошеломленно умолкнуть. Так и не сказав больше ни слова, он положил трубку.
Значит, и на рудниках наиболее грамотные кадры застряли в конторе?.. А передовая техника доверена малограмотным людям… Он немедленно созвонился с отделом кадров и попросил принести ему личные дела всех горных мастеров, начальников участков, сменных инженеров. Неужели прав этот начальник участка?
Из отдела технического снабжения спрашивали, куда отдать транспортерную лепту: второму или восьмому участку?
– А кому она нужнее? – в свою очередь задал вопрос Северцев.
– Мы не знаем. Это дело главного инженера.
– С такими вопросами впредь обращайтесь к заведующему горным цехом.
Диспетчер просил согласия на то, чтобы перегнать двадцать порожних вагонеток с пятого на шестой участок.
– Сами решайте подобные вопросы! – рассердился Северцев.
Звонили с обогатительной фабрики: просили прислать реагенты. И тоже очень были удивлены, когда получили разъяснение, что с такими просьбами нужно обращаться в техснаб…
Опять зазвонил телефон, и трубка затрещала, как пулемет:
– Привет Тимофей Петрович, говорит Орехов, рапортую, в седьмом передовом опять отказал насос, авария, затопляет, прошу быстрее к нам, участковый механик скоро его пустить не обещает, а я ни черта в этих делах не кумекаю, выручай…
– У телефона Северцев. Удивлен вашим рапортом, товарищ Орехов. Вы ведь заведующий горным цехом?
Ответом было молчание.
– Потрудитесь связаться с главным механиком рудника и доложите мне о ликвидации аварии. Вы меня поняли, товарищ Орехов?
Сначала в трубке что-то зашуршало, потом тот же голос ответил:
– Понял, товарищ директор. – И трубка замолкла.
Михаил Васильевич взял со стола телеграммы. Одна была из Москвы, другая – из Новосибирска. Жена и сын поздравляли с праздником, крепко обнимали, целовали. Заставила задуматься новосибирская телеграмма: Барон тоже поздравлял с праздником, надеялся на скорую встречу и ждал на центральный почтамт до востребования предложения работы…
Северцев понимал, что без нового начтехснаба взамен умершего не обойтись. А откуда взять? Он решился и ответил Барону: «Приезжайте!»
Многочасовое хождение по шахте утомило Михаила Васильевича. От слабости кружилась голова, поташнивало. Он явно переоценил свои силы.
Он рассчитывал после осмотра шахты собрать совещание, но теперь передумал: не хотелось сегодня отнимать у людей часы отдыха, портить им предпраздничное настроение. Северцев забрал с собой папку с бумагами и ушел в гостиницу.
Приняв лекарство, он лег в постель, но не успел задремать, как позвонил Кругликов, чтобы пригласить в клуб на торжественное заседание. Михаил Васильевич попросил извинить его: быть не сможет. Опять плохо себя чувствует, лежит. Тогда Кругликов сказал, что завтра будет ждать его к себе домой – отпраздновать Первомай по-семейному. Михаил Васильевич поблагодарил, но и от этого приглашения отказался – он решил в праздники дохварывать.
Праздничные дни прошли скучно. На улице не переставая хлестал косой дождь, съедая островки грязного снега, залежавшиеся кое-где на огородах. Выходить не хотелось, собраться в гости было нельзя: чувствовал себя Михаил Васильевич по-прежнему неважно, да и врач наложил временный, но категорический запрет на вино… Пришлось коротать время за шахматами с Евгением Сидоровичем.
Особенно взгрустнулось Северцеву, когда по радио транслировали первомайский парад с Красной площади. В прошлом году Михаил Васильевич в это утро был там, у кремлевской стены, вместе с Аней и Виктором…
Доигрывалась двадцатая или тридцатая шахматная партия. Евгений Сидорович предложил выпить чайку «для уюта». Отхлебнув из стакана, с сожалением заметил:
– Да… Заварка-то не малининская…
Валерия на праздники, оказывается, обычно уезжала в тайгу, чаще всего – на рыбалку.
– Очень она странная женщина, – поделился своими впечатлениями Евгений Сидорович, – умница, не говоря уж, что красавица, из интеллигентной семьи происходит, а держится… дикарка дикаркой. Замуж не выходит, ни с кем, кроме как на работе, не встречается, ни у кого не бывает, к себе не приглашает… Наше чаепитие у нее было, знаете ли, единственное исключение, и то для больного директора! – заверил он.
Под строгим секретом он сообщил, что Валерия Сергеевна получала много предложений, но – непонятно, по какой причине, – все их отвергала. Хотя могла бы составить себе, как говорили в старину, хорошую партию…
– Не женщина, а сфинкс наших дней, – зашаховав северцевского короля и снова расставляя фигуры на доске, нашел наконец показавшееся ему наиболее полным определение Евгений Сидорович.
«Сфинкс? Нет. А как же все-таки жила Валерия все эти годы?» – думал Северцев, машинально переставляя на шахматной доске белого слона.
2
Производственное совещание Северцев приурочил к обсуждению итогов работы комбината за апрель.
Директорский кабинет был уже забит до отказа, а люди все входили и входили, высоко над головой неся стулья. Пригласили сюда начальников отделов, заведующих цехами, мастеров, инженеров, передовых рабочих – горняков и обогатителей…
Сделать доклад было поручено главному инженеру. На этот раз Шишкин держался бодрее. Добротный синий костюм несколько скрадывал его грузную фигуру. Но дышал он все так же тяжело, а синие круги под глазами и распространявшийся, правда не на очень большое расстояние, запах винного перегара свидетельствовали о том, что праздники он справил лихо.
Северцев оглядел собравшихся. С большинством из них он встретился впервые, поэтому среди десятков незнакомых лиц особенно приятно было видеть львиную гриву Кругликова, сосредоточенно читающего какую-то бумажку, суетливого Евгения Сидоровича, настороженную Борисову, угловатого Галкина. Скользя взглядом по рядам, Северцев не нашел Валерии. Но чувствовал, что она здесь и смотрит на него… И наконец, у самой двери увидел копну каштановых волос и с любопытством устремленные на него большие темные глаза.
Шишкин, то и дело переводя дыхание, докладывал об итогах за месяц – о процентах и цифрах, сначала по комбинату в целом, затем по каждому цеху, участку. Он называл лучшие и худшие показатели по сменам, проценты выработки у передовых работников, определял себестоимость добычи и обработки тонны руды… Вереницы цифр, десятки фамилий. Зал был неспокоен. Все чаще слышались едкие реплики, смех, нетерпеливые, а то и возмущенные возгласы. Несколько раз Северцеву приходилось просить соблюдать тишину. Наиболее горячие просто-напросто сбивали докладчика, с места выкрикивая возражения, опровергавшие – на первый взгляд обстоятельные – его цифровые выкладки. Становилось ясно, что Шишкин слабо подготовился к докладу. Его плохо слушали, ему не верили… Скомкав заключительную часть, Шишкин поторопился пойти на закругление и, с облегчением вздохнув, рыхло опустился на стул.
Вопросов к докладчику было много. Но в основном они касались одного участка работы – материально-технического снабжения. Шишкин, получив слово для ответа, промычал нечто весьма туманное: дескать, все дело в начальнике техснаба!..
Кто-то крикнул с места:
– Начальник техснаба умер. Значит, спрашивать снабжение будем с господа бога?
После этого Северцев с трудом восстановил порядок.
– Итак, какова же ваша оценка работы комбината за четыре месяца? – обратился к докладчику директор.
– В среднем сработали не плохо – план по валовой продукции выполнили, – ответил Шишкин.
– Средняя температура по больнице ничего не говорит о состоянии отдельного больного, вы согласны со мной? Горный цех по добыче руды плана не выполнил, по этой причине на дотянула плана обогатительная фабрика, а это главное. План по валовой продукции выполнили за счет лесозаготовок, механических ремонтов и других подсобных цехов. Вы анализировали среднюю «температуру» по своей больнице? – в упор спросил Северцев главного инженера под одобрительный гул присутствующих.
Шишкин отрицательно покачал головой.
Северцев предложил собравшимся поговорить о том, как дальше жить и работать. Многие не смогли скрыть своей растерянности: официальное производственное совещание… значит, оно должно и проходить официально, начальники цехов уже держали в руках листки с нужными справками, а директор хочет просто, видите ли, разговаривать о житье-бытье! Люди молчали, не зная, с чего начать.
– Антракт у нас затянулся. Ну, если не получается разговор по душам, говорите как знаете, – улыбаясь, уступил Северцев.
Первым решился Орехов. Отечный, желтолицый, со злыми слезящимися глазами, он подошел к столу директора и громко откашлялся в кулак. С трудом разбирая написанное, стаи повторять по бумажке те же цифры, что уже назвал докладчик. Северцев осторожно остановил его:
– Товарищ Орехов, это мы уже знаем. Не повторяйтесь. Поговорим о будущем горного цеха: что нужно сделать, чтобы удвоить добычу и этим загрузить полностью нашу чудо-фабрику?
Орехов побагровел, нервно скомкал ненужную теперь шпаргалку и пробормотал:
– Углубить, значит, центральную шахту… Насчет будущего я на сегодня, товарищ директор, не готов.
– Как же не готов? Ведь мы с тобой вместе все обговорили, – с горечью бросил Кругликов, ероша густые свои волосы.
– Все ясно! Закругляйся, Орехов! – поддел кто-то из задних рядом.
Орехов от волнения так ссутулился, что казалось, плечи его вот-вот совсем сойдутся, и, буркнув: «Уже закруглился», сел на место.
За ним выступил долговязый Галкин. Вначале он то поглаживал баки, то поправлял роговые очки, но потом разговорился и, разойдясь, вцепившись обеими руками в спинку стула, изредка стукал им об пол, как бы усиливая этим убедительность доводов. Он не соглашался с углубкой шахты, считал проект устаревшим: геологи предсказывают резкое изменение запасов руд, значит, торопиться с углубкой шахты не нужно, здесь главк допускает ошибку, его следует предупредить! В этом месте своей речи Галкин особенно сильно стукнул стулом об пол.
Северцеву очень понравилась эта речь. Не сговариваясь, они думали об одном и том же. Значит, идея перехода на открытые работы будет иметь сторонников!
Кругликов попросил выступить главного геолога Малинину: от нее будет многое зависеть – можно сказать, будущее горного цеха в ее руках.
Валерия встала и, обращаясь к Кругликову, сказала:
– Сосновское месторождение, Иван Иванович, во время составления проекта разведано было очень мало. Сейчас мы занимаемся детальной разведкой. На большой площади нашли руду прямо на дневной поверхности. Эта находка может коренным образом изменить способ работ. Если нам будет оказана серьезная помощь – людьми, буровыми станками, то мы к концу года постараемся закончить разведку и подсчитать новые запасы руд для утверждения их в государственной комиссии. Я, например, не сомневаюсь в успехе, но документы для нового проекта могут быть подготовлены не раньше конца этого года.
Поднял руку, чтобы попросить слова, кудрявый как барашек, широкоплечий парень в серой брезентовой шахтерке.
– Проходчик Столбов, – сказал Северцеву Кругликов.
Исподлобья глянув на Михаила Васильевича, Столбов неторопливо заговорил:
– Директор просил разговаривать по душам. Так вот я и скажу по душе. Главк вырешает деньги, выходит, на что не нужно: на углубку шахты. А что нужно – дорогу, значит, – опять не строим. Два раза в год наша Сосновка становится вроде острова в океане: случись несчастье, и помощи скоро не дождешься! В прошлом году весной у меня жена, когда рожала, померла. В этом году начальника снабжения не спасли. Новый директор, пока ехал к нам, тоже узнал, почем фунт лиха, все еще хворый ходит. Думается мне, пора пришла дать нам денег на дорогу. А мы, значит, всем народом поможем, только начинайте, товарищ директор! Насчет добычи сомнения не держите – за нами не пропадет. Вот и весь мой душевный сказ…
– Горняки нас все успокаивают, – выкрикнула Борисова, – дескать, за нами не пропадет… А руды-то на фабрику даете мало! Мы простаиваем по вашей вине! Мой вам совет – не спешите языком, торопитесь делом! – Она сильно волновалась: острый нос побелел, веснушки выступили ярче…
В зале засмеялись. Галкин, не прося слова, запальчиво ответил за проходчика:
– Вы, обогатители, во время простоев подумайте, как извлекать из нашей руды не только вольфрам и молибден, но и олово, цинк, свинец! А то вы их теряете, сбрасывая в «хвосты»!.. Это у вас называется комплексное извлечение?!
Борисова вскочила со стула.
– Судите о том, Галкин, что вы в силах понять!
Перебранка между ними могла бы разгореться, но Северцев поднял руку и горячо заговорил. Он напомнил о том, что сосновцы находятся на сырьевом фронте, а проблема сырья вообще, и особенно минерального, решает по существу основную задачу – выполнение пятилетнего плана. Для этого в первую очередь нужно создать изобилие минерального сырья цветных металлов. За последние годы рост добычи руды шел у нас вместе с ростом числа рабочих, и производительность труда росла явно недостаточно. Причин этому много, но главная – неправильный выбор систем отработки.
– Одна из важнейших задач горного инженера в том и заключается, чтобы среди множества природных условий найти наиболее благоприятные. Ведь недаром горное дело часто называют горным искусством! – воскликнул Северцев. – Самой высокой выработки достигли горняки в Соединенных Штатах Америки. А почему?.. Да потому, что американцы из года в год увеличивают добычу открытыми работами, где производительность труда в пять, а то и в десять раз больше, чем при подземном способе добычи! Мы же внедряем этот способ крайне робко. С оглядкой… Взять, к примеру, наш Сосновский рудник: у него ли нет теперь возможности для перехода на открытые работы?!
– А зачем они нам? – крикнул кто-то.
– Чтобы ускорить создание материальной базы коммунизма. Геологи должны нам помочь изменить способ добычи, перейти на открытые работы… Теперь мы можем изготовлять для открытых работ любые машины! И вот… Хотя всем ясно, что открытая добыча во много раз дешевле подземной, а мы – по привычке! – все лезем под землю!.. Настало время отказаться от дурных привычек. Что сказать о дороге? Строить ее нужно непременно! Я попробую уломать главк, – может, прислушается к нашему голосу… Решить все сразу мы не можем, важно наметить наши самые неотложные задачи.
Что это за насущные проблемы? Первое: наш комбинат должен уже в этом году достичь проектной мощности, полностью загрузить обогатительную фабрику. Нам следует пересмотреть работу каждого забоя, горизонта, шахты с точки зрения эффективной организации горных работ, пока мы еще не перешли на открытый способ. Второе: готовить обогатительную фабрику к комплексному извлечению всех полезных компонентов из сосновских руд. Третье: построить наконец дорогу. Вот три проблемы, над которыми мы обязаны работать сегодня. На этом разрешите закончить наше совещание…
Трудно определить впечатление, которое уносили с собою люди, выходя из директорского кабинета. Во всяком случае, одно было вне сомнения: позиция директора далеко не у всех вызвала сочувственное к себе отношение.
– Круто берет, как бы шею себе не сломал, – процедил сквозь зубы Орехов.
Он выразил этим вовсе не только свое мнение.
Задержались в кабинете Шишкин и Кругликов. Вскоре вернулся сюда Орехов.
– Освобождайте меня быстрее! – выпалил он. – Я еще Яблокову подал заявление.
– В чем дело? – спросил Северцев.
– А в том, что я не инженер… Оно правда, инженеры в шахту не больно-то идут, в рудоуправлении и потеплей и поспокойней… Однако и мне тоже невмоготу! Сосунки разные, вроде этого самого Галкина, корить стали: мол, без диплома не разбираюсь я, значит, в технической политике…
– Что ж, надо было в свое время и вам учиться… А проект нужно изменять, Галкин прав, – возразил Северцев.
В одну секунду Орехов стал неузнаваем – злые глаза блеснули, он гордо выпрямился.
– Я, товарищ директор, может, не меньше вас хотел учиться! Да не удалось… Мальчишкой на гражданскую ушел. Просился на учебу, – велели окончания войны дожидаться. Кончилась война, – партия в Донбасс направила, на восстановление шахт. Откуда в ЧК мобилизовали – с контрой расправлялся, не до учебы было. Потом на партийную работу взяли, годок поучили в совпартшколе – и баста… Путевки в институт вот таким, как вы, сотнями выписывал, а самому попасть не довелось. Страсть как хотел учиться! Закончил вечерний рабфак. Даже в институт зачислили… А ни одной лекции так и не удалось прослушать: мобилизовали в деревню на коллективизацию, в счет двадцати пяти тысяч… В тридцать втором вернулся. Поступил на курсы подготовки в вуз, думал – весной в институт подамся. А весна пришла – замполитом в МТС угодил… На этом и закончились мои университеты… А вы… вы учились тем временем нормально. Инженерами стали… Теперь, под старость, меня виноватым считают: зачем дипломом не обзавелся!..
– Подождите, товарищ Орехов, давайте говорить спокойнее. Вы присядьте, пожалуйста, – пододвигая ему стул, сказал Северцев.
Орехов продолжал стоять, выжидательно посматривая слезящимися глазами.
– Теперь я знаю: вы прожили трудную жизнь, и вас никто не обвиняет в недостатке образования, но согласитесь – и вам не следует обвинять Галкина в том, что он «сосунок», то есть поздно родился на свет. Будь Галкин вашим сверстником, он бы, наверное, делал то же, что и вы, – ведь это было тогда главным для Родины. Каждое время имеет свои задачи, их обязан решать каждый. Мы не против хорошо работающих практиков, мы против плохо работающих инженеров и практиков. Сегодня горный цех работает еще плохо, значит, нам нужно повысить требовательность прежде всего к себе, а вы запугиваете нас своей отставкой. Не мне вас учить, как вам следует поступать, – закончил Северцев и дружески улыбнулся. Его расположила к Орехову рассказанная им биография.
– Я все понял, товарищ директор: нынешнее время не для такого овоща, как я, – зло бросил Орехов.
– Понимайте как хотите. Незаменимых людей нет. Если вы настаиваете, найдем и вам замену, – сдержанно ответил Северцев.
– Значит, вы всерьез задумали от меня избавиться? Пожалеете, – взорвался Орехов и, оттолкнув Шишкина, выскочил из кабинета.
– Злости в нем на десятерых хватило бы, – сказал Кругликов. – Я у него в горном цехе техноруком работал, знаю его хорошо. Скажу прямо: тяжело с ним инженерам приходится… Потому и не идут туда. Он всегда ими недоволен, всех подозревает в чем-то, как подозревали старых спецов в двадцатых годах. Любит заявления строчить… Обидно за него, – с горечью закончил Кругликов.
– А как он попал в начальники горного цеха? – спросил Северцев.
– Как? Очень просто, – вмешался Шишкин. – До нас работал где-то начальником угольного комбината. Работу завалил. Его направили на низовку, к нам. Велели нам держать его за старые заслуги на хорошем месте… Словом, решать что-то с ним нужно!..
– Решим, – пообещал Северцев. Он вызвал секретаршу и попросил заказать разговор с Москвой.
3
Разговор с Птицыным обещали только на поздние часы. Северцев остался у себя в кабинете и занялся геологическими отчетами. На улицах поселка зажглись фонари, из клуба, громко стуча каблуками по деревянному настилу, растекалась толпа: окончился киносеанс. Уже потянулись к шахте огоньки карбидных ламп: горняки спешили к ночной смене. А телефон все молчал. Позевывая, Северцев перевернул последнюю страницу последнего отчета и, собираясь домой, потушил настольную лампу. И вот в этот-то момент в темноте неприятно затрещал телефон. Северцев быстро снял трубку.
Он долго просил Птицына изменить смету, деньги, отведенные на шахту, передать на строительство дороги и усиление разведки, подтверждал, что данные о запасах будут новые. Сомнений нет! Это вопрос только времени. К концу года все материалы будут… Птицын возражал: смету утверждал сам Северцев, в середине года менять ее невозможно. Шахту нужно углубить, эта работа стоит в плане, а план необходимо выполнять безоговорочно. О запасах говорить рано, геологи любят писать вилами на воде, а после откажутся и всех оставят в дураках. Такие случаи уже были. На дорогу денег нет. Это Северцев сам прекрасно знает. Птицын тоже не маг-волшебник…
– Подожди, Александр Иванович, – перебил Северцев. – Я сам знаю, что летом тепло, а зимой холодно… Послушай меня: утвердив в таком виде смету, я допустил ошибку… я допустил… Я!.. Я!.. И теперь хочу исправить свою же собственную оплошность! – уже кричал он в трубку.
– Не вижу тут никакой ошибки. Нельзя пасовать перед трудностями. С ними нужно бороться. Предлагаю строго руководствоваться планом и не мудрить. На этот счет есть установка свыше… – отвечал Птицын.
Разговор оборвался. Северцев соединился с обкомом партии и договорился с Яблоковым, что приедет в обком. Сдаваться не собирался – наоборот, искал союзников в предстоящей борьбе.
Проходя по темному коридору рудоуправления, Северцев заметил свет в комнате геологоразведочного отдела. Открыв дверь, увидел Валерию: она рассматривала в лупу серый цилиндрический керн.
– Третий час ночи, пора на отдых, – сказал он. Подошел, взял в руку образец и, присмотревшись к нему, удивился: – Руда типично сосновская… Откуда взята проба?
– С третьего метра от поверхности земли на северном склоне, – ответила Валерия, собирая разбросанные по столу бумаги.
– А многие не верят в нашу Сосновку! И очень досадно, что не верят те, кому доверено решать ее судьбу… – горячо сказал Северцев.
Валерия накинула на плечи резиновый плащ. Они вышли вместе.
На улице было тепло и тихо. Высокое небо усыпали бледные звезды. Где-то поблизости неумолчно шумела буйная река.
– Пройдем берегом? – предложил Северцев.
Валерия остановилась, в упор посмотрела на него.
– После чаепития, я думала, ты не захочешь меня видеть. Скажи по-честному: может быть, мне лучше уехать отсюда?
Северцев промолчал. Валерия не настаивала на ответе.
Они свернули с поселковой улицы и, скользя по грязной пешеходной тропке, тянувшейся вдоль огородов, стали спускаться к берегу. Рядом на дороге в глубоких колеях журчали, обгоняя друг друга, весенние ручейки.
Река была пьяна от своей весенней силищи. Все заглушал шум бурлящей воды. Одинокий фонарь на речной барже желтой каплей висел в радужной мгле.
У самой воды лежала толстая валежина с узловатыми растопыренными корнями. Уселись на валежине.
– Я только что говорил с Москвой, – сказал Северцев. – Начальство против наших предложений… Виноват только я: в свое время сам утвердил эту дурацкую смету. Можно пойти на риск и самовольство, если оправдаются твои прогнозы. Теперь все зависит от тебя.
– Думаю, что не подведу, – отозвалась она. И, подумав, добавила: – Но дело, к сожалению, не только во мне. Хватит ли у нас сил на серьезную драку с главковским владыкой?
Глядя на холодно сияющую луну, пробившуюся сквозь голубоватую зыбь облаков и плывущую над темным лесом, Северцев внезапно высказал вслух то, что мучило его:
– Как ты жила все эти годы после ареста мужа?
– Это были бы неинтересные тебе и печальные для меня воспоминания. Жизнь уже прошла, а я ее не видала. Как жила? Работала, и только работала…
Она поднялась с валежины, подошла к искрящейся звездами бурной воде.
– Впрочем, если хочешь знать, я отвечу… Когда взяли Павла, решила уехать в Ленинград. Там была мама. Оставаться на Орлином не могла… В Ленинграде меня не прописали. Вернулась в тайгу и впряглась в работу. Изнурительную, тяжелую. Чтобы убить в себе все иные стремления, иные интересы. Долгое время было очень трудно. Анкета вызывала ко мне недоверие и настороженность. Поговаривали и так: разведку, мол, ведем так долго неспроста, нужно к Малининой получше присмотреться… Ну и другое в этом роде… Кое-кто пытался воспользоваться моим положением. Но люди меня в обиду не давали. Наши геологи и разведчики помогали всегда, когда было туго. Яблоков тоже поддерживал, он очень хороший человек – честный, справедливый… Это он меня выдвинул в главные геологи, для него человек важнее анкеты. Ну, о прошлом, пожалуй, хватит… Сейчас другое дело. Работаем дружно, много полезных минералов нашли в этих краях и, честно говоря, хочется сделать еще больше, много больше!.. В общем, живется мне теперь легко. В сорок лет почувствовала себя полноправным человеком. Ты даже не можешь себе представить, Михаил, как тяжело носить клеймо жены врага народа. А я его носила. Оно не выжжено на коже, но сжигает душу…
– Что слышно о муже? – чиркая спичкой, спросил Северцев.
– Ничего. Как будто это было вчера, так ясно помню: утром, перед работой, я обидела его, в резком тоне несправедливо упрекнула. Он ушел, не сказав в ответ ни слова, только печально поглядел на меня. Арестовали Павла прямо в шахте, больше его я не видала. Писала всюду, требовала, умоляла… Бывая в Москве, ходила по разным приемным. Ответ был один: осужден за контрреволюционную деятельность. Писем от него не получала, жив ли он – не знаю…
Над самыми их головами раздался радостно-встревоженный крик гусиной стаи. Дуплетом ухнули два выстрела.
Валерия медленно пошла к поселку по тропке, едва различимой в сумраке наплывающего рассвета.
