Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 27 страниц)
Мог ли он догадаться, когда переминался с ноги на ногу на углу перекрестка, что этот старый человек стоял совсем рядом, во дворе углового дома, – стоял, уткнувшись головой в кирпичную степу и судорожно сжимая рукой левую сторону груди?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
Несколько дней Северцев не видел Валерии: после того вечера она куда-то уехала из города.
Михаил Васильевич по нескольку раз на дню звонил ей, ежедневно заезжал, но квартира стала необитаемой. Он познакомился с молодой дворничихой и ее ухажером – постовым милиционером, однако его новые знакомые тоже ничего не знали о молодой квартирантке.
Северцев нервничал, измотался, ожидая ответа Валерии. В душе он попросту побаивался, что ответ может быть совершенно неожиданным: возвращение Павла, его тяжелое состояние могут толкнуть такую женщину, как она, на неоправданный поступок… Такой ли уж неоправданный? Во всяком случае, с точки зрения Северцева.
Михаил Васильевич хотел эти дни неотлучно быть рядом с Валерией – помочь ей найти выход, поддержать советом… Но она избегала его, уклонялась даже от свидания.
Все эти дни он не видел и Шахова. Один раз поймав его по служебному телефону, пытался условиться о встрече, но Николай Федорович был очень занят и пообещал на днях позвонить сам.
Сашин все еще отсутствовал, в отделе почему-то не могли назвать день, когда он снова будет принимать. Северцеву посоветовали пока побывать на новых спектаклях, если не случалось раньше – объездить примечательные места Подмосковья.
Это, в свою очередь, волновало Михаила Васильевича: может быть, Сашин не хочет его принимать? Но почему? Невольно вспоминал он всю свою жизнь: взысканиям – ни партийным, ни административным – не подвергался… К ответственности не привлекался… родственники тоже не проштрафились… Может быть, на него легла тенью позапрошлогодняя сосновская история? Если так, если он не нужен для новой работы, может, ему следует, не задерживаясь, вернуться на Сосновку?
В один из вечеров, когда стало особенно тоскливо ходить из угла в угол гостиничного номера, поджидая чьего-нибудь телефонного звонка, Михаил Васильевич решил съездить на старую квартиру и разузнать, где сын. В случае удачи – повидаться, поговорить с ним перед новой и долгой разлукой. В подъезде, перед тем как войти в лифт, Северцев в нерешительности остановился: не расспросить ли сначала лифтершу, благо она оказалась новой и не знала его.
– Вам на какой этаж? В какую квартиру? – громко спросила, видимо глуховатая, женщина, открывая дверцу лифта.
Михаил Васильевич так же громко назвал номер квартиры.
– Северцевых уже третью неделю нету дома, – заявила лифтерша.
Приглядываясь к нему, поинтересовалась:
– А вы кто им будете – просто знакомый или сродственник?
– Так… дальний родственник, – сказал Северцев. И спросил: – А где Виктор?
– Парнишка ихний на практике. Землю под Москвой измеряет. Должно, не скоро еще вернется. А мамаша его воспитательницей в пионерлагере от школы служит… А как передать-то о тебе, человек хороший? – Лифтерша не спускала глаз с Северцева. Ему показалось – она поняла, кто он.
– Ничего не передавайте, я зайду, – прощаясь, ответил он.
…Не слишком завидное положение сложилось у Северцева. Разрушив одну семью, он не создал другой: последняя встреча с Валерией не сулила ничего радостного… На душе у Михаила Васильевича было пусто. Хотелось какой-то ясности, любой определенности. Это касалось и работы, и того, что называют личной жизнью. Он устал, он как-то отупел от непосильного, напряженного ожидания. Да и годы не те: уже нет пьянящего избытка сил, свойственного молодости.
Но вот как-то утром позвонил Шахов.
Он был необычно возбужден, шутил и под конец разговора успокоил Михаила Васильевича: теперь дела его решатся быстро. Советовал не хандрить.
Северцев сказал, что дела делами, но он должен знать – он требует, чтобы ему было наконец отвечено, где Валерия. После некоторого колебания Николай Федорович открыл эту тайну: Валерия у них на даче, – с Клавдией Ивановной ей легче коротать время…
Северцев хотел ехать на дачу немедленно, но Николай Федорович не согласился. Без разрешения Валерии Сергеевны это невозможно, он должен получить ее согласие. Северцев настаивал на своем, кричал в трубку что-то о вероломстве, о недопустимом вмешательстве… Николай Федорович был неумолим: только завтра он сможет назвать день.
Обидевшись на него, Михаил Васильевич решил ехать на дачу, не дожидаясь никакого разрешения. И, лишь очутившись уже на улице, вспомнил, что не знает адреса… Пришлось вернуться в опостылевший номер и все-таки опять ждать.
На другой день он не отходил от телефона. Звонок раздался только около десяти часов вечера. Голосом, доносившимся будто из подземелья, Николай Федорович назначил свидание на завтра в шесть часов вечера. Михаил Васильевич спросил адрес его дачи, Шахов никак не мог расслышать. Потом ответил, что звонит с аэродрома: провожает товарища. Вернется домой ночью. Северцев, надрываясь, кричал в трубку, чтобы узнать у Николая Федоровича, придет ли с ним завтра Валерия. Голос Шахова все время пропадал. Ответ разобрать было нельзя. Вскоре разговор прервался вовсе. Теперь для Северцева стало окончательно ясно, что Николай Федорович сознательно мешает их встрече – прячет от него Валерию и сам все эти дни от него прятался.
Что такое происходит с ними со всеми? Как можно после всего этого сохранить веру в человеческое сердце, в мужскую дружбу, в силу товарищества? Где душевная отзывчивость, так необходимая потерявшему себя человеку? Что же служит мерилом и проверкой отношений между людьми?
Северцев провел ночь, вперив открытые глаза в потолок, постель ему была жестка, и только к утру он убедил себя: Валерия придет. Иначе не может быть. Иначе просто не может быть, если мир устроен на сколько-нибудь разумных началах.
2
С утра Михаил Васильевич поехал за цветами. Он долго искал колхозный рынок, и наконец ему указали на новое, облицованное розовой плиткой здание. Большие, во всю стену, окна слепили глаза, отражая яркие солнечные лучи. Северцев загляделся на чешуйчатую покатую крышу, очень схожую с куполом цирка.
У здания разгружались мощные серебристые авторефрижераторы, грузовики, автофургоны.
Распахнув стеклянную дверь, Михаил Васильевич увидел строгие линии мраморных прилавков и услышал гомон людей в белых халатах, на все лады хваливших свой товар. Северцеву нужны были только цветы, но он не мог отказать себе в удовольствии хотя бы бегло осмотреть этот рынок. Поражало сплошное нагромождение ящиков и корзин различных размеров. Ласкали взор привезенные с юга корзины с красными помидорами и желтыми грушами, ящики с гроздьями бледно-розового винограда, пирамиды краснощеких яблок, зелено-белые горы лука и огурцов. Повсюду Северцев видел розовый коралл моркови, матовую белизну репы, золотистые, словно отлакированные луковицы, твердые белые кочаны, точно пушечные ядра… В мясном ряду краснели подвешенные на крюках мясные туши, около которых продавцы, словно дровосеки, взмахивали блестящими топорами. Нужно было торопиться, и Северцев, не повидав и половины рынка, направился в цветочный ряд. Цветов здесь уйма, но он в них плохо разбирался и поэтому решил не мудрствовать – розы всегда есть розы! Он выбрал несколько красных роз, потом несколько белых, потом еще – получился большой букет.
– Это невесте? – полюбопытствовала продавщица, с интересом поглядывая на покупателя.
Михаил Васильевич сначала промычал что-то невнятное, потом улыбнулся и утвердительно кивнул головой.
В половине шестого вечера блистающее новенькой краской такси несло Северцева по разукрашенным улицам столицы. Москва готовилась к молодежному фестивалю. На стенах домов, на окнах мелькали яркие флажки, эмблемы, вырезанные из белой бумаги голуби. Между фонарями поперек улиц и вдоль тротуаров протянулись пестрые гирлянды вымпелов и разноцветных лампочек. Северцеву было приятно чувствовать, что его букет тоже как будто частичка общего праздника, общей большой радости!
Машина остановилась у скверика, около голубиной стаи, клевавшей рассыпанные по земле зерна. Вокруг стояла толпа зевак, судя по всему, отлично чувствовавшая себя после дневной жары у прохладного фонтана.
Шахов прохаживался около каменного всадника, наполовину скрытого водяной пылью фонтана. Первый вопрос Михаила Васильевича был о Валерии.
– Видать, задерживается, – не глядя на него, ответил Шахов. – Пошли, посидим, поужинаем. Небось уезжаю, как-никак!..
Они прошли под полосатый тент летнего кафе и сели за легкий столик. Шахов передал такую новость, которая потрясла Северцева и заставила на время забыть обо всем, что его сегодня волновало и занимало.
– Недавно закончил свою работу внеочередной Пленум ЦК партии. Пленум разоблачил и разбил антипартийную группу, выступавшую против политических установок, которые были выработаны Двадцатым съездом. Группа раскольников боролась против осуществления решений съезда, – сказал Николай Федорович и перечислил несколько известных фамилий. – Завтра прочтешь в газетах, – И, распрямив грудь, он добавил: – Теперь людям легче будет дышать, работать, дерзать.
Северцев не мог прийти в себя от удивления. И только теперь он понял, почему так долго не принимал его Сашин…
– А я-то, по правде сказать, все эти дни терзался: что это в ЦК перестали интересоваться моей персоной? Даже собрался удирать на Сосновку…
– Не до тебя было, – сказал Шахов. И спросил: – В совнархоз едем вместе? – Он ослабил узел галстука, расстегнул пуговицу у воротника: жара томила даже в тени.
– С вами поеду. Беда вот – все еще не успел посоветоваться с Валерией… Где она? Почему задержалась? – Михаил Васильевич озабоченно огляделся по сторонам.
Официант открыл им бутылку шипучей минеральной воды.
Северцев крутил в пальцах бумажную салфетку. Николаи Федорович, взял его руку, крепко сжал ее.
– Больше, Миша, обманывать тебя не могу. Валерия Сергеевна не придет сюда: она вчера улетела на восток.
Северцев не понял.
– Куда улетела? – переспросил он, машинально отдергивая руку.
– К мужу.
– Что вы говорите?! Он на курорте!
– Он не поехал на курорт, хотя его усиленно отправляли. Как одержимый, торопится открыть свои алмазы… Она улетела за ним вдогонку.
Николай Федорович достал из кармана конверт.
Распечатывая письмо, Михаил Васильевич с возмущением бросил:
– Уговорили, значит? Спасибо вам…
Шахов налил в бокал холодной пузырящейся воды, с жадностью выпил.
– Плохо ты, Михаил Васильевич, знаешь ее: разве такую можно уговорить? Человек она настоящий. Жалко мне всех вас, но долг есть долг. Хочешь – злись на нас со старухой… мы ее поняли: иначе она поступить не могла… – Подняв глаза на Северцева, Николай Федорович увидел, что тот не слушает его, и умолк.
Михаил Васильевич читал расплывавшиеся перед его глазами, наезжавшие одна на другую строки:
«Любимый мой! Когда ты получишь это письмо, меня не будет в Москве. Прости, что не смогла с тобой попрощаться: боялась – не выдержу. Теперь все кончено. Мы с тобой больше не должны видеться. Ты сделал все, чтобы мы были вместе. Но расстаться необходимо, и ты знаешь почему. Сейчас мы очень страдаем, наш разрыв душит меня, как тяжкий-тяжкий сон. Пройдет много дней, пока мы проснемся, долго нам будет еще больно. Там, далеко от тебя, я буду часто видеть тебя… нас с тобой! Но наступит и выздоровление. Время сделает свое дело. Все на свете проходит, мой дорогой, и ты это знаешь не хуже меня. Может быть, мы еще встретимся, но когда это будет? Может быть, не будет и встречи. Кто знает, как еще сложится наша жизнь… Разве такой мы представляли ее еще вчера? Прощай, мой любимый, моя надежда в жизни, мое счастье!»
Северцев уронил руки с зажатым в них листком бумаги на стол.
– В день вылета Валерия Сергеевна была сама не своя. И решилась она далеко не сразу, – сказал Шахов.
– Что же мне теперь делать? – устремив ничего не выражающий взгляд куда-то мимо лица Шахова, проговорил Михаил Васильевич.
– Я понимаю тебя, но… будь достоин ее мужества.
Северцев посмотрел ему в глаза.
– Советовать легко, дорогой Николай Федорович! Труднее – следовать советам. Я не хочу, чтобы она жертвовала собой. Я знаю, что мне делать: поеду за ней, увезу ее – или поселюсь рядом, где мне дадут работу. Валерию я не покину, не могу покинуть!
– Не будь мальчишкой, – старался усовестить его Шахов. – Оставь ее в покое. Ей в тысячу раз тяжелее, чем тебе.
Ужинать они не стали. На улице Шахов сказал:
– С Москвой у меня все покончено. Сдал квартиру, дачу, отправил вещи, на днях улетаю сам. Когда ждать тебя?
– Не знаю. Сейчас ничего не знаю, – устало ответил Михаил Васильевич.
– Подумай. На Сосновке ты добился всего, что считал нужным, и скоро там заскучаешь. Я тебя знаю, тебе же все время нужно что-то начинать. Подумай! В случае, если откажешься, буду подбирать другого зама, – предупредил Шахов.
Около очереди на троллейбус они расстались.
Михаил Васильевич вышел к Манежу и стал переходить улицу. По площади, распустив водяные крылья, кружились, как глухари на току, поливальные машины.
3
В своем номере Северцев нашел нежданных гостей. Едва он показался на пороге, навстречу ему бросились Борисова и выбритый Галкин.
– Боже мой! – воскликнул Северцев, пожимая им руки. – Где знаменитые баки? Что случилось?.. Во всяком случае, приветствую таежников на московской земле!
Галкин осторожно провел ладонью по голым щекам.
– Машенька велела сбрить, – послушно объяснил он.
– Вы – в отпуск? – спросил Михаил Васильевич.
Галкин смущенно покосился на Марию Александровну.
– Да… Привез Машеньку представить своим старикам.
– Почему это ты меня привез? Это я тебя привезла к твоим старикам, – поправляя на нем галстук, заявила Борисова.
– Вы хоть до свадьбы-то не ущемляйте его мужского самолюбия! А то сбежит раньше срока, – пошутил Северцев.
Но Галкин бросил на Марию Александровну взгляд, исполненный такой преданности, что Михаил Васильевич только покачал головой.
– У мужчин дурацкое самолюбие: они считают, будто именно они выбирают себе женщину и вольны либо остаться с ней, либо уйти от нее. Ничегошеньки подобного: выбирает женщина, все зависит от нее! – весело болтала Борисова.
Вдруг она остановилась и, всплеснув руками, спросила:
– Михаил Васильевич! Вы, наверно, не слышали, что стряслось с Морозовым?..
– Нет. А что?
– Совершенно дикий случай!.. Поехал он тайком глушить рыбу. Бросил в омут заряд. Стал отгребать, да впопыхах перевернул лодку, и сам оказался в воде в момент взрыва, – рассказал Галкин.
– Буйная головушка!.. – вздохнул Михаил Васильевич после невольной паузы. – В подобных случаях принято говорить, что ему, дескать, на роду было написано умереть не своею смертью. Уж он ли не рисковал в шахте? Эх, Морозов, Морозов, что ты натворил! – с горечью закончил Северцев.
– Мы на минутку хотели вас повидать, да вот сколько прождать пришлось. Нам уже давно пора: старики ждут… – сказала Борисова. – На Сосновке все по-старому, Михаил Васильевич… На днях наша свадьба! Обязательно приходите! Вот адрес. – Она передала клочок бумаги.
– Само собой разумеется, вместе с Валерией Сергеевной, – добавил Галкин. – Как она поживает?
– Спасибо. Она уехала… к родственникам.
– Когда вы обратно? – поинтересовалась Борисова.
– Еще не знаю. Будьте здоровы. Очень рад, что навестили земляка…
4
Оставшись один, Северцев, не раздеваясь, завалился на постель. Гостиничный номер давно погрузился во мрак, а Михаил Васильевич все лежал, бездумно глядя вверх на еле заметные теперь лепные украшения. Внезапно комната наполнилась ослепительным сиянием, мгновенно исчезнувшим. Северцев поднялся, подошел к окну и присел на подоконник.
Грозная буря неслась над улицей, злые тучи, налезая друг на друга, метали молнии. Ураганный ветер стелил в сквере молодые деревья, косой дождь казался стеклянным.
Прислушиваясь к раскатам грома, Северцев думал о Валерии, ее письме… Надо ехать к ней, убедить ее вернуться, не хоронить себя заживо… Павел Александрович сильный человек, он поймет, как понял и в тот мучительный вечер. От предложения Шахова придется поскорее отказаться, чтобы не связывать его. И просить перевода с Сосновки в новый алмазный район. И еще надо… обязательно надо во что бы то ни стало увидеть сына…
Рано утром Северцев стоял у ворот своего бывшего дома, поджидал Виктора. Мимо него спешили к автобусу озабоченные мужчины и женщины, стайками неслись крикливые школьники.
Вот показался и Виктор, он на бегу натягивал на плечи кожаную куртку и, увидев отца, остановился, так и не попав рукой в свисавший рукав.
– Здравствуй, сынок, – сказал Северцев и помог ему натянуть куртку.
Они неторопливо пошли рядом. Михаил Васильевич медлил начать объяснение, молчал и Виктор.
– Я уезжаю, сынок, – со вздохом начал Северцев. – Перед новой долгой разлукой мне необходимо было повидать тебя, хоть что-то сказать… Я виноват перед тобой, но… без вины виноватый. Пойми: ушел не от тебя, ты у меня единственный. – Северцев взял под руку Виктора, и тот не отдернул ее. – Я, сынок, дважды наказан судьбой за свою трудную любовь к этой женщине, но я бессилен что-либо изменить. Как бы объяснить тебе это, чтобы ты понял меня… Есть такая легенда, в которой, мне помнится, говорится о том, что бог создавал людей парами, а в жизнь бросал их поодиночке. Если половинки встречались – было счастье. Но мир велик, говорила легенда, и они встречались очень редко, потому в мире так много несчастных пар. Где-то в этом огромном мире томился с нелюбимой женой человек, которому предназначено быть спутником другой, той, что в страшной тоске доживает жизнь с нелюбимым или совсем одинокой…
– Не продолжай, папа. Я много думал про наши семейные дела и решил, что не мне вас судить, – с волнением сказал Виктор и, желая переменить тяжелую для него тему, спросил: – Ты опять куда-то уезжаешь?
Михаил Васильевич кивнул головой. Сын обратил внимание на дрожавшую руку отца, которой он пытался достать папиросу. И ему стало жаль этого большого человека, еще несколько минут назад такого далекого и внезапно ставшего опять для него самым близким. Как когда-то на стадионе Виктору захотелось схватить руку отца, потащить домой, чтобы все вернулось, как было прежде, до того дня, когда отец впервые не пришел ночевать домой, до той минуты, когда он, Виктор, стоя на лестнице, смотрел вслед уходившему отцу. Но теперь он понимал лучше, чем тогда, – нельзя желать невозможного. Виктор посмотрел на ручные часы. Северцев понял и, нежно обняв его за плечи, сказал:
– Прощай, сынок, всего тебе хорошего!
– Не прощай, а до свидания, папа! Напиши мне, куда теперь занесет тебя судьба. Я непременно приеду к тебе на зимние каникулы. Ладно?
– Иди, Витюша, ты опоздаешь в институт. О встрече нашей договорились. Я буду ждать тебя, очень ждать, сынок! – Северцев глубоко затянулся папиросой.
Виктор догнал отходивший автобус и, вскочив на подножку, долго махал отцу.
5
Шахова нашел в Госплане. Николай Федорович обходил комнаты и кабинеты многоэтажного здания, согласовывая одни и те же вопросы с несколькими отделами. Северцев присоединился к Шахову. Отраслевой отдел поддержал просьбы совнархоза и согласовал просимую сумму капиталовложений для новой фабрики, но отдел капитального строительства урезал ее вдвое, отдел же сводного планирования совсем исключил ее из титула. Шахов ругался до хрипоты, госплановцы сочувствовали ему и посоветовали обратиться к руководству.
– Три дня я, Михаил Васильевич, добивался приема у зампреда Госплана и знаешь, чем кончилось? Зампред поддержал капитальщиков, выделив половину просимых средств.
Второй вопрос, который следовало решить Шахову, касался материальных ресурсов для нового завода: деньги на его строительство выделили, не дав под них материалов. Николай Федорович обошел десятки главснабов и главсбытов, доказывал, что на деньги без материальных ресурсов завод не построишь, – с ним вежливо соглашались, но материалов не выделяли. Снабженцы обвиняли оксовцев – это они, не поглядев в святцы, бухают в колокола: планируют деньги без материального подкрепления их, лихорадят стройки.
– Своя своих не познаша, – сказал Шахов Северцеву, выслушав объяснение снабженцев.
Первые деловые контакты по реорганизованной системе произвели на Северцева неприятное впечатление и у него невольно мелькнула мысль – что же изменилось к лучшему?
Не менее туго решался вопрос об изготовлении нового горного оборудования. Госплановцы искренне старались помочь Шахову, звонили в десятки совнархозов, но те, ссылаясь на перегрузку своих заводов местными заказами, не дали согласия выполнить шаховский заказ. Госплановцы уговаривали, просили, но их не слушали, а приказать они не могли – Госплан не располагал такими правами.
Пришлось готовить специальное решение Совета Министров, проект которого Шахов попросил составить Северцева. Волей-неволей Михаилу Васильевичу пришлось ему помогать. Он уселся в большой светлой комнате и стал готовить проект решения. Писал он медленно, часто отвлекался, невольно прислушиваясь к посторонним разговорам. У соседних столов разыгрывались баталии – представители всех совнархозов требовали денег, материалов, оборудования, а госплановцы в ответ твердили одно: у нас нет таких ресурсов. Северцев понимал ту и другую стороны: после перестройки руководства экономические районы превращаются в сплошные гигантские стройки, поэтому-то совнархозы просят больше, чем страна в состоянии сейчас им дать.
– Привет беглецу! – прервал его размышления знакомый голос. Яблоков подошел к нему вместе с Шаховым.
– Петр Иванович! – обрадовался Северцев. И мрачно добавил: – Беглец я поневоле.
– Знаю, мне Николай Федорович уже говорил. А выглядишь ты хорошо, – видать, недавно по Госплану бродишь, – присаживаясь на низкий столик, устало заговорил Яблоков! – На местах мы в своем хозяйстве потихоньку разбираемся, думаем вскорости навести порядок. А что творится в центре?
Я понимаю, что деньги, материальные ресурсы в один год не утроишь. Мы, например, просим в три раза больше того, что раньше получала наша область, но ряд других вопросов следует упорядочить немедля. – Яблоков раскрыл папку, порылся в бумагах и, не найдя нужной, захлопнул ее: – Вот послушай: для известной тебе Сосновки научно-исследовательские работы ведет институт, подчиненный геологическому комитету; новое оборудование конструируется в бюро, хозяином которого является соседний нам совнархоз; проектные работы выполняет институт, находящийся в ведении Госплана. Они никак не могут договориться между собой о сроках, объемах и характере этих работ, – словом, каждый дует в свою дуду. Совнархоз бессилен помирить их, а одного хозяина для них нет. Можно привести еще кучу примеров.
– Какой же выход? – спросил Северцев.
– Сказав «А», нужно говорить «Б», – вмешался Шахов. – Решив проблему руководства народным хозяйством на местах, нужно искать новые формы руководства из центра. По моему убеждению, нужен какой-то орган, типа Высшего совета народного хозяйства, обладающий распорядительными функциями. Он будет распоряжаться, конечно, не оперативной деятельностью предприятий, с этим прекрасно справляются совнархозы, а решать межсовнархозовские проблемы и споры.
Северцев понимал, что реорганизация до конца не была продумана, если спустя несколько недель встали такие важные вопросы. Волнуясь, он сказал:
– Многое надо совершенствовать. Не хватает еще нам гибкости. Утвердили смету на срок – и все. Бывает, изменились обстоятельства, а мы никак не можем вылезти из сметы-клетки. Оперативное планирование обязательно должно включать в себя и возможность изменения того, что утвердили ранее. Конечно, в интересах увеличения производства. Конечно, в интересах экономного ведения дел. У нас десятки людей следят за тем, чтобы директор, боже упаси, из сметы-клетки не вылез, а если он палец высунет – ему сразу денежный начет, выговор, оргвыводы. А почему бы не повернуть действия контролеров и на другое – на существо. Надо освободить директора от мелочной опеки, расширить его права. Планировать ему только три показателя: объем производства по номенклатуре, себестоимость продукции, фонд заработной платы и точка. Вчера я пострадал, а завтра другой…
– Может быть, и так, но не каждому директору можно доверять при твоей системе планирования. Существуют Северцевы, но существуют и Пневы, – заметил Яблоков.
Северцев нахмурился и раздраженно подчеркнул:
– Пневы и при действующей системе заваливают дело. Это не аргумент. Наоборот, тогда свою бездарь сметой не прикроешь. Им придется быстрее уступать место способным руководителям.
– Погоди, не горячись, – вмешался Шахов. – Верно, ты пострадал, а теперь все сразу хочешь смахнуть без разбора. Конечно, кое в чем ты прав, но не горячись. Дай время, выкорчуем все пни!.. Ты, Михаил Васильевич, подготовил проект решения?
– Закончил, – ответил Северцев.
Яблоков рассмеялся и сказал:
– Закончил, говоришь? Только теперь и начинаются хождения по мукам. Проект нужно согласовать с Госпланами СССР и РСФСР, научно-техническими комитетами Союза и республики, госкомитетами по машиностроению и прочая, прочая, прочая. Комитетов расплодилось много, и собрать их визы – дело для здоровья явно опасное. Кстати, мне говорили, что Птицын устроился в каком-то госкомитете.
В комнату вошли двое – Степанов, крупный, с проседью мужчина, директор большого Кварцевого рудника, и седой, стройный секретарь Дальнего райкома партии Рудаков.
Яблоков познакомил их с Шаховым и Северцевым и обратись к Степанову, сказал:
– Виталий Петрович, учти, что Николай Федорович Шахов теперь твое начальство, Кварцевый рудник отошел в его совнархоз. Михаил Васильевич Северцев его заместитель, тоже твое начальство.
– Как говорится – начальников много, хозяина нет, – буркнул Степанов и озорно подмигнул Рудакову.
– Вот еще один бунтарь, под стать тебе, Михаил Васильевич, вы и разбирайтесь с ним, что к чему, – заметил Шахов, он понял, что Степанов – мужик тертый, с норовом.
– А что тут разбираться? Вот мы с Сергеем Ивановичем Рудаковым построили Южный рудничок из дерева и камня, в тайгу их не завозить, а Кварцевый из металла и бетона грохаем, он в десятки раз больше Южного, можно сказать наша гордость. Словом, такое кадило раздули, что чертям тошно, а тут реорганизация, будь она неладная, подоспела, и все застопорилось. Фонды министерские аннулированы, переданы совнархозам, а те еще силы не набрали. Нужно монтировать трубы, кабели, электромоторы, а где они? Цемент обещали начать поставлять в четвертом квартале, – значит, год у строителей пропал. Девица, которая выписывает наряды успокоила меня: вы, говорит, как получите цемент, наваливайтесь всем скопом на бетонные работы и наверстаете время. А я ей отвечаю: женщина вынашивает ребенка девять месяцев, но это вовсе не значит, что девять женщин могут проделать то же самое за месяц. Девица долго соображала и, поняв, переправила наряд на третий квартал, – пробасил Степанов.
Мужчины засмеялись. Яблоков предложил спуститься в буфет, когда еще придется им обедать?
За чаем с бутербродами они разговорились.
– Райком партии очень обеспокоен положением дел на стройке Кварцевого рудника, – поддержал Степанова Рудаков и стал подробно объяснять причины этого беспокойства.
Шахов выслушал секретаря райкома и сказал, что завтра вылетает в Сибирь и на месте рассмотрит все нужды строящегося рудника, но заранее предупредил Степанова, что бы он на многое не рассчитывал.
– Что-то будет теперь с нами, кому нас подчинят в совнархозе? – спросил Степанов.
– Создадим горное управление, – неуверенно ответил Шахов, он еще и сам не знал, утвердят ли представленную им структуру.
– Самое главное при реорганизации – не потерять специализацию отраслей, чтобы сапожнику не поручили печь пирожные, – в раздумье сказал Степанов.
– У нас есть положительный опыт двадцатых годов, – заметил Северцев.
– В те годы наше народное хозяйство давало продукции за год столько, сколько мы сейчас, наверное, производим за неделю; да и отраслей, подсчитай, не столько было, – гнул свое Степанов.
– Дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток, – отшутился Северцев, хотя сам разделял обоснованное беспокойство директора Кварцевого рудника…
…Только к вечеру Шахов и Северцев выбрались из прокуренных кабинетов на улицу. Холодный пронизывающий ветер гнал над шпилем высотного здания серые клочья туч, накладывая на скользкие тротуары желтые заплаты из опавших листьев, волочил вдоль улицы обрывки газет.
– Ну как, перебродило у тебя?.. – устало спросил Николай Федорович.
Северцев пожал плечами. Он не знал, что ответить. Прежнее решение уже не казалось единственно верным…
Тогда Шахов спросил в упор:
– Поедешь со мной или намерен преследовать ее?
– Не знаю, – сказал Северцев.
– Она все время металась между долгом и чувством. Победил долг, вернее, жалость к обреченному мужу, – напомнил Шахов.
– Я сойду с ума, – сказал Северцев.
Шахов внимательно присмотрелся к нему.
– Бодрый взгляд в ближайшее будущее… – сказал Николай Федорович. – Да мы не ревнуем ли часом?.. Ну, если уж ты разыгрываешь из себя такого Отелло… так слушай, дурень! Ведь она же уехала не с ним, а при нем!.. Неужели твоя глупая башка не способна уразуметь эту разницу?.. Господи батюшки, и я еще должен ему объяснять!.. Да ты задумался бы хоть раз над моим-то положением во всей твоей истории…
Северцев закурил.
– Она вернется к тебе, Миша.
– Когда? – зло спросил Северцев.
– Есть вещи, о которых не принято спрашивать, – сухо сказал Шахов.
– Все это так, но поймите и меня… Жизнь-то пустая стала, смысла в ней нет…
– Не кощунствуй, Михаил. От тебя такое не хочу слышать! Ишь ты… поглядите-ка на него, каков! Лишний человек второй половины двадцатого столетия! Лорд Байрон наших дней… Он, видите ли, смысл жизни потерял! Оцените его высокоблагородное страдание! Стыдно мне за тебя, Михаил…
Они разговаривали друг с другом и вслух и безмолвно.
Северцев мысленно спрашивал себя: что подразумевал Николай Федорович, когда сказал, что Валерия вернется? Шахов досадовал: как же не понимает Михаил, что Валерия Сергеевна не могла прийти к нему. Что будет – время покажет. Во всяком случае, до конца дней Павла Александровича она останется там – не любовь заставляет ее поступить так, а острое чувство долга и сострадания. А может быть, она и не вернется? Как сможет она сделать это после всего, что произошло и произойдет? Шахов этого не знал. Но думал, что в конце концов она вернется. Он верил в любовь.
Северцев понимал, что, пока жив Павел Александрович, с Валерией он не встретится. И все-таки он будет ждать ее, ждать всегда, всю жизнь. Где бы она ни находилась, он будет спрашивать, возвращаясь домой или в гостиницу, не разыскивала ли его приезжая женщина… И может быть, однажды, когда он механически задаст свой вопрос, ему вдруг ответят – она была… Северцев вспомнил, как ему пришлось блуждать в темных выработках, разыскивая выход на поверхность. Яркий свет брызнул совсем близко, а выхода там не оказалось. Но он все же нашелся… Так будет и с их любовью.
