Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 27 страниц)
В скандале с Никандровым он винил только себя: дал повод ее обидеть и не защитил… Собственные неприятности, связанные с выводами комиссии, сейчас не трогали его. Нужно было только увидеть Валерию, извиниться перед ней, успокоить ее, чем-то помочь…
Северцев снял трубку, попросил телефонистку позвонить в гостиницу. Но она стала соединять его с домом: оттуда уже дважды звонили. Дожидаясь соединения, Михаил Васильевич недоумевал: кто же мог вызывать его из необитаемой квартиры? Столбовы? Ему даже стало неловко: в доме пыль, грязь, повсюду разбросаны одежда, белье. Что может подумать о нем гость?..
В трубке долго и настойчиво гудело. Наконец очень знакомый голос ответил: «Я вас слушаю». Северцев молчал, не веря себе. Когда же она приехала?..
– Аня, ты? – громко спросил он наконец.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1
С приездом Ани жизнь Михаила Васильевича мало изменилась – по-прежнему целыми днями пропадал он на перевале, стремясь поскорее закончить проходку тоннеля. Тяжелое предчувствие заставляло его так торопиться, с часу на час ожидал он неприятностей из главка…
Московскую почту Северцев теперь просматривал с такой тревогой, будто ожидал приговора.
Вот и сейчас, приехав вечером с перевала, он, не раздеваясь, прошел в столовую и первым делом раскрыл папку с бумагами, которую в те дни, когда он не бывал на комбинате, секретарша доставляла домой.
В папке ничего приметного – фондовые извещения, запросы в отдел кадров о штатах, новые формы отчетности по валовой продукции. Но одна бумажка возмутила Михаила Васильевича: плановый отдел главка извещал об увеличении годового плана комбината на десять процентов, то есть более чем на месячную программу. И когда – в ноябре! Бумажка угрожала всяческими карами, которые обрушатся на виновных, если годовой план будет сорван. Трезво поразмыслив, Северцев понял, что этот удар нанесен лишь для затравки.
Что-то Птицын тянет?.. Или «лукавый царедворец» собрал мало фактов? Правда, прошло только две недели с тех пор, как уехала комиссия. Но для сведения личных счетов это срок более чем достаточный. В такого рода делах Птицын весьма оперативен.
Просмотрев папку до конца, Михаил Васильевич немного успокоился. Но он знал, что это ненадолго – до следующей московской почты… В последние дни его преследовала какая-то тревога. Видимо, вконец расшатались нервы. А тут в довершение всего и проходка тоннеля – из-за большой крепости породы – замедлилась. Михаил Васильевич уже терял надежду закончить дорогу в ноябре…
Заметив на вымытом полу следы своих мокрых валенок, Северцев поспешил в прихожую разуться: Аня навела в доме полный порядок. Неизвестно откуда на топорной работы тумбочках появились вышитые салфеточки, накрахмаленная скатерть принарядила неуклюжий стол, с окон исчезли приколотые кнопками, пожелтевшие от времени газеты, их сменили тюлевые занавески. И особенно ревниво следила Аня за чистотой.
Михаил Васильевич просто удивлялся чудесному ее умению в любых, порой самых неподходящих условиях создавать то, что называют «домом», и делать этот «дом» уютным. Теперь, приходя домой, он находил здесь хотя бы кратковременный отдых. За это он был благодарен Ане.
…А у Ани на душе было очень смутно. Прежде всего она тревожилась за оставленного без надзора Витю. Думала и о том, что домоуправление может выписать ее из квартиры. И наконец, она не могла не видеть, что Михаил заметно изменился. Не раз казалось ей, что он стал каким-то чужим… Правда, он много работает и устает. Ему мотают нервы главковские интриганы. Но совсем не в этом усматривала она главную причину. Она делала все, чтобы Михаилу было хорошо в доме, чтобы он забывал здесь о своих невзгодах, но знала, что, находясь с нею, он мыслями был где-то далеко. Может быть, с другой… Аня мучилась, но объяснение с мужем откладывала со дня на день. И все шло так, как шло. Это печалило ее, рождало в ней сомнения, отнимало уверенность. Иной раз ей казалось, будто почва уходит у нее из-под ног…
И вот вчера – в магазине – произошла встреча, которой она так опасалась. Повернувшись от прилавка, Аня увидела, что на нее внимательным, изучающим взглядом смотрит высокая красивая женщина. И вдруг поверила в худшие свои подозрения, поняла, что в ее жизнь пришла беда. Она поспешила уйти и уже на улице мысленно ругала себя за глупое и унизительное поведение, – получилось, что она убежала, как виноватая!.. Поразил Аню спокойный взгляд больших глаз соперницы, – в том, что это и есть ее соперница, Аня не сомневалась! – поразило то, что глаза незнакомки смотрели на нее – или это показалось ей – честно и прямо, даже дружелюбно… В Москве Аня приучила себя презирать женщину, посягнувшую на ее семейное счастье, – если, конечно, такая женщина вообще существует!.. Мимолетная встреча в магазине обескуражила ее. Очень хотелось сразу поговорить с мужем и выяснить все. Но подходящего случая она не находила…
А сегодня, зайдя в приемную директора, она неожиданно опять столкнулась с этой женщиной. Орехов познакомил их. Малинина пожала Ане руку и все так же открыто и – уже несомненно – дружелюбно взглянула ей в глаза. Они обменялись несколькими незначащими фразами и, любезно улыбнувшись друг другу, разошлись. Аня негодовала: она подозревала, что Орехов действовал не без садистского умысла. Завтра по руднику поползут слухи и пересуды насчет мирной встречи директорской супруги с любовницей ее мужа!.. Вот тогда-то Аня и решилась немедленно, сегодня же говорить с Михаилом, узнать от него самого всю правду, добиться этого, раз он не нашел в себе мужества ответить на ее письма…
…В кухонке тепло. Пахнет свежевыпеченными булками и вареным мясом. Перед умывальником стоит голый до пояса Михаил – он моется, громко отфыркиваясь и брызгая водой на выбеленные стены. Обветренное лицо его небрито, давно не стриженные волосы можно заплетать в косу.
Разогревая на плите ужин, Аня говорит:
– Живешь в тайге и сам стал похож на дикобраза. Если завтра не подстрижешься – ночью так обкорнаю твои космы, что придется бриться наголо. Смотри, во что превратился: дьячок старообрядческий!..
Вытираясь, Михаил просит:
– Если кто придет ко мне, никого не пускай, скажи: из тайги не вернулся. Отоспаться хочу, даже есть не буду.
Аня понимала, что никакое объяснение с ним сейчас не получится.
Укутав голые плечи махровым полотенцем, он отправляется в спальню.
Не успел Севернее снять с кровати белое пикейное одеяло и кружевную накидку, как зазвонил телефон и Аня крикнула: «Просит Иван Иванович!»
Разговор шел все время о тоннеле. Северцев жаловался на проходчиков: когда он сидит в забое, продвижение идет нормально; как уехал, нормы нет. Кругликов предложил на завтра подменить его, так будет сподручнее, а затягивать проходку дальше действительно невозможно – автозимник ведь не работает, в магазинах уже нет многих продуктов. В горном цехе цикл в смену пока дает один Серегин, другие не укладываются. График все еще лихорадит.
Северцев перебил:
– Зачем отпустили Серегина? Он встретился мне в машине, которая ехала на перевал. Серегин бросил горный цех, сбежал. За это его придется строго наказать.
Он передал подробности своего разговора с Дмитрием. Как ни странно, но Кругликов принял сторону Серегина.
– Во-первых, Дмитрий не прогульщик, – ответил Иван Иванович, – он взял бюллетень. Во-вторых, ему нужно посоветоваться с Фролом насчет электроперфоратора, Серегин давно изобретает его. В-третьих, ты отказался перевести радистку Зину в Сосновку до окончания тоннеля, а в двадцать лет ради свидания с этой Зиной можно решиться даже на прогул. В двадцать лет я сам допускал по такому поводу подобные преступления. А тебе разве не приходилось?.. Кстати, хорошо ты поступил, что отдал свою комнату Столбову! Теперь нужно что-то придумать для Серегина. Тогда отпадет надобность наказывать за настоящую любовь…
Северцев рассмеялся, на душе сразу потеплело. Попрощавшись с Иваном Ивановичем, он вернулся в спальню. Облачаясь в ночной халат, сказал Ане:
– Запирай дверь на засовы, отключай телефон.
Теперь, после того как Михаил волей-неволей развеял сон, одурь, разговор с ним мог и должен был состояться.
Но в этот момент они услышали стук в оконное стекло.
Аня не пошла открывать.
– Пусть себе стучат сколько хотят, полуночники!
Северцев прислушался и нерешительно сказал:
– А все-таки посмотри. Может, что-нибудь важное с дороги?
Аня отрицательно покачала головой:
– Не открою… Я тоже имею право на директора рудника, хотя бы поздним вечером… – И решилась: – Мне нужно с тобой поговорить серьезно, Михаил. Поговорить о наших отношениях…
Стук в окно не прекращался, он становился все настойчивее. Накинув на себя толстую куртку, Северцев пошел открывать незваному гостю.
На пороге двери, распахнутой в холодную тьму, стоял маленький человек в мохнатой собачьей дошке и пыжиковой шапке, обернутой старым башлыком. Он был весь в снегу, с черных пимов отваливалась короста льда, чемодан заледенел – было видно, что гость издалека. Но кто это, Северцев разобрать не мог. Маленький человек принялся колотить себя крест-накрест рукавицами, потом с трудом размотал башлык, и на его правой щеке обнаружилось лилово-синее родимое пятно.
– Ба! Да это Обушков! Какой гость в ночную пору!.. В такую погоду путешествуешь! – стаскивая с гостя дошку, приговаривал Северцев.
– Еще не спите? – осведомился Обушков, прикладывая платок к нахлестанному студеным, колючим ветром лицу.
– Только что, можно сказать, ввалился в дом. Входи, входи, Василий Васильевич! Анна, встречай дорогого гостя! Сам директор Каменушки пожаловал к нам. – Он обнял Обушкова за плечи. – Проходи.
Северцев проводил гостя в столовую и пошел в спальню одеться.
Обушков, потирая с мороза руки, поклонился Ане:
– Здравствуйте, Анна Петровна. Надолго ли к нам?
Аня пожала плечами.
– В столице тоже ребятишек просвещаете? – расспрашивал Обушков.
Аня замялась.
– Не до этого мне, с квартирой вожусь и собственного сына воспитываю…
Она предложила гостю стул, извинилась: надо разогреть ужин.
Обушков прошел за ней на кухню прикурить папиросу.
– На Каменушке вспоминают тепло и вас и Михаила Васильевича, – рассказывал он. – Возможно, когда я уеду оттуда, и меня народ ругать перестанет… Как говорит ваш супруг: бывшего начальника всегда вспоминают куда лучше теперешнего.
Он осмотрел квартиру, похвалил Аню: наверно, самый уютный дом во всей тайге!
Из спальни появился хозяин, успевший натянуть на себя спортивный костюм и причесаться. Обушков, подмигнув ему, заметил:
– Вот оно как. Вот мы какие. Дорога эта самая, выходит, в пользу тебе пошла – брюшка-то как не бывало!
– Не говори. Полгода уже, почитай, гарцую верхом. Тут не только пузо растрясешь, а и ноги протянуть можно… Ну, что, Василий Васильевич, твоей душеньке угодно: чаю, водки? – Не сомневаясь в ответе, Северцев доставал из буфета рюмки.
Аня принесла тарелки, стала расставлять на столе.
Обушков, помедлив с ответом, протянул:
– Пожалуй, чаю.
– А! Это ты в отместку, что я не остался у тебя на торжестве, не чокнулся по поводу двадцатилетия тридцатилетия твоей супруги? – балагурил Северцев.
Этому гостю он был от души рад. Усталость как рукой сняло. Забылось даже похожее на озноб ожидание того объяснения, о котором предупредила Аня.
Аня опять ушла на кухню. Проводив ее настороженным взглядом, Обушков тихо сказал:
– Слушай, Михаил Васильевич… Мне нужно поговорить с тобой с глазу на глаз. Можно сейчас?
Северцев удивленно взглянул на него и крикнул Ане:
– Анюта, накрывай на стол, а мы пока потолкуем о житье-бытье!
Он жестом пригласил Обушкова в свой «кабинет» – крохотную комнатушку. Зажженная лампа осветила маленький письменный стол, два стула и забитый газетами и журналами шкаф. Оба сели и закурили.
Отведя взгляд в угол комнаты, Обушков заговорил:
– Об этом на Сосновском комбинате никто еще ничего не знает, так что ты не беспокойся…
– Что стряслось, о чем ты говоришь?
– Главк назначил меня сюда… – полушепотом выдавил из себя Обушков, – директором… Вместо тебя. Сам понимаешь… я не навязывался, даже согласия моего не спросили. Ничего не пойму! – он развел руками.
Отодвинувшись вместе со стулом, Северцев резко спросил:
– Выходит, меня сняли?
Обушков вместо ответа достал из кармана бумажку и передал ему.
Вот так оправдались предчувствия, мучившие уже много дней Михаила Васильевича. Удар был нанесен почти смертельный. И не ему одному. Под этот удар он невольно подставил и людей, которые ему верили…
Приказ заместителя министра Бурдюкова гласил:
«1. За умышленный срыв государственного плана горнокапитальных работ по центральной шахте Сосновского комбината и за злостное нарушение финансовой дисциплины директора комбината Северцева Михаила Васильевича от работы отстранить.
2. Временно исполняющим обязанности директора Сосновского комбината назначить товарища Обушкова В. В., которому в трехдневный срок принять дела.
3. За попустительство финансовым нарушениям и непринятие необходимых мер главного бухгалтера комбината Николаева Евгения Сидоровича понизить в должности.
4. Главного геолога Малинину Валерию Сергеевну за использование не по назначению средств капитальной разведки с работы уволить.
5. Тов. Обушкову В. В. отстранить от должности начальника техснаба Барона Я. Н. и за незаконные махинации привлечь его к уголовной ответственности.
6. Исполняющему обязанности начальника главка тов. Птицыну А. И. решить вопрос о возбуждении уголовного преследования в отношении Северцева М. В., Николаева Е. С. и Малининой В. С. за допущенные ими служебные злоупотребления».
Северцев долго сидел молча, держа бумажку в руках. Застыл в молчании и Обушков.
Из оцепенения их вывел раздавшийся за дверью звон посуды. Аня в столовой накрывала стол. Михаил Васильевич поднялся с места, плотно прикрыл дверь и, хлопнув себя ладонями по голове, пожаловался вслух:
– Черт бы их побрал с такой оперативностью!.. Не могли они это сделать на три недели позже… Ну, хотя бы на полмесяца! Мы бы столько успели…
Обушков поднял на него недоумевающий взгляд:
– А что от этого изменилось бы?
Северцев резко повернулся к нему:
– Все! Для меня – все!.. Через полмесяца дорога обязательно будет. Сколько бы ни приходило главковских приказов, она будет! Мне бы только две недели… может быть, какой-нибудь десяток дней… чтобы самому достроить ее! Она мне слишком дорого обошлась, – криво усмехнувшись, Северцев хлопнул ладонью по министерской бумажке.
Он тяжело вздохнул, положил руку на плечо Обушкову, прошептал:
– Ах, как ты не вовремя приехал, мой дорогой гость!..
Пытливо поглядывая на него, Василий Васильевич спросил:
– А ты думаешь, тогда бы не сияли? Простили бы тебя?
Северцев опять через силу улыбнулся, махнул рукой:
– Тогда – черт с ними… Тогда бы не жалко было… Лишь бы людей выручить. А сейчас сдавать тебе дела – это мне хуже смерти…
Аня постучалась, приоткрыла дверь и пригласила к столу. Сказав, что они сейчас придут, Северцев спиной опять закрыл дверь и, пряча приказ в ящик письменного стола, быстро заговорил:
– Зачем ты поспешил! Кто тебя гнал сюда? Неужто усердие?.. Я тебе зла не желаю, но ведь случается же иногда… болеют люди… особенно – в дороге…
Обушков задумался. Давно и хорошо знал он Северцева. Ставя себя на его место, вполне понимал его поступки. Глубоко ранила его сердце учиненная над Северцевым расправа. Он очень хотел бы как-то помочь Михаилу Васильевичу, но, ломая над этим голову всю дорогу, пока добирался сюда, ничего путного измыслить так и не мог, – а теперь вот сам Северцев подсказал, как ему следует поступить…
Войдя в столовую, Обушков дотронулся до лба ладонью и глухим, изменившимся голосом обратился к Ане:
– Извините, Анна Петровна, у вас не найдется ли градусника? Голова прямо-таки точно свинцом налита. Едва доехал к вам. Простыл, наверно.
Когда он покосился на Северцева, глаза Михаила Васильевича так сияли, что уже одной этой награды Обушкову хватило бы с лихвой.
Аня заторопилась, обшарила все ящики зеркального шкафа и, ничего не найдя там, ушла в спальню.
Северцев, наливая в рюмки водку и пряча уже помимо его воли расползавшуюся по лицу улыбку, спросил:
– Что это вдруг?
– Да ведь вот оно как получилось… Ведь случается же иногда… болеют люди… особенно – в дороге… В общем, сейчас я не в состоянии принимать у тебя дела… У меня, очевидно, приступ… радикулита! Придется тебе немного обождать. С десяток дней наверняка…
Они чокнулись, выпили. Наскоро налили еще по одной, снова чокнулись и выпили. Обушков понюхал корочку черного хлеба. Северцев затянулся папиросным дымком.
Появилась Анна. Держа в руках градусник, она усердно встряхивала его, внимательно поглядывая на деления.
Обушков поблагодарил, но градусника не взял.
– Спасибо. И без него чувствую, что заболел. Всего ломает. Рецидив старого радикулита. Простите непутевого за беспокойство, ужинать я уж не буду, поплетусь в гостиницу и залягу. Оно будет вернее.
– Да оставайтесь же у нас! Куда вы пойдете ночью, да еще такой больной, – запротестовала Аня.
– В этой болезненной ситуации мне лучше побыть в гостинице, – ответил Обушков. Кивнув Михаилу Васильевичу, стал одеваться.
2
Проводив Обушкова, Михаил Васильевич остановился у окна, глядя в темноту. Вот закутанная фигурка появилась в желтоватом ползающем пятне раскачиваемого ветром фонаря и скрылась в буранной мгле.
Хорошо сознавать, что в трудную минуту жизни рядом с тобой есть Обушковы, что их куда больше, чем Птицыных!
Тревожила Северцева мысль о том, что́ будет завтра, когда о приказе неведомыми путями узнают на комбинате… Как перенесут эту новость Евгений Сидорович, Барон? Что станет с Валерией?.. Думать об этом было страшно.
Сзади подошла Аня, взяла его за плечи, потянула от окна.
– Пойдем поужинаем вдвоем. Чудной твой Обушков – пришел здоровым, ушел больным.
– В жизни, Анюта, почуднее случается… Есть я не хочу, – встряхнувшись, ответил Северцев.
Аня видела, что его расстроил не то приход, не то уход Обушкова, и с беспокойством наблюдала за ним. Она сполоснула рюмки, вытерла их, поставила на место. Михаил Васильевич ходил из угла в угол.
– Так со стола можно убирать? – тихо спросила Аня.
Он остановился, посмотрел куда-то мимо нее, кивнул головой. И, поняв, что обидел ее, подошел, поцеловал ее глаза. Они были мокрые и солоноватые. Ему стало жаль Аню. Все его неприятности придется переживать и ей. Хватит ли сил у нее? Ведь в такие передряги им еще никогда не случалось попадать… Видно, несчастье и вправду сближает людей, в эту минуту он даже почувствовал давно забытую нежность к Ане.
– Подожди меня, я должен побриться. Ведь у меня молодая жена!.. – сказал он.
Аня молча благодарно взглянула на него.
Но, начав бриться, согнувшись перед прилаженным над умывальником зеркальцем, он думал уже не о ней. Что делать в самую первую очередь? Что предпринять прежде всего? Как использовать эти, дарованные ему Обушковым, последние десять дней?.. Он утешал себя надеждой на то, что за такой срок можно сделать очень много… Необходимо немедленно связаться с Кругликовым! Рассказать все, просить помощи…
И только потом мысли его вернулись к Ане. А как же она?.. Скрыть от нее, оставить ее в неведении на десять суток? Все равно скоро она узнает. Зачем обманывать со?
Он смочил одеколоном помолодевшее лицо, пригладил щеткой упрямые волосы, погасил в кухне свет.
Когда он пришел в спальню, Аня уже лежала в постели. О чем-то неотвязно думая, смотрела в одну точку. Михаил Васильевич присел на край кровати, дотронулся рукой до ее волос, стал осторожно перебирать их пальцами.
Прижавшись к нему, она прошептала:
– Господи, даже не верится, что мы вместе! Всего двенадцатый час ночи – и ты уже дома, бритый, красивый, и никуда не спешишь…
Он погладил ее худенькое плечо.
– Тише, медведушка, у тебя руки как крюки!
– С этого самого дня, Анюта, я буду дома каждый вечер.
Она рассмеялась, погрозила пальцем:
– А как же твоя дорога? Бросишь ее?
Он помедлил с ответом.
– Ты права. То, о чем я тебе сказал, случится только через десять дней.
Аня уселась на кровати, поджав под себя ноги.
– Так я тебе и поверила!.. Кончится дорога, так рудник начнет переходить на открытые работы… Вижу я, ты что-то скрываешь, мой дорогой Михайла Топтыгин! Что у тебя запрятано?
Он взбил смятую подушку и, сделав торжественное лицо, перекрестился:
– Как на духу, вот тебе крест святой!..
Она обняла его и принялась заплетать его волосы в тоненькую косичку.
– Ага! Крестишься? Я же говорила, что ты дьячок. Только пальцы складываешь не так, как старообрядцы… – Она помолчала. – И хочется верить, да боюсь. Неужели это действительно возможно?.. И на курорт съездим?..
– Непременно съездим… Не было бы счастья, да, как говорится, несчастье помогло.
Все ее хорошее настроение вмиг улетучилось.
– Что такое, Миша?.. Да скажи же ты наконец, что у тебя стряслось! Какую новость привез Обушков? – допытывалась она.
Дольше молчать Михаил Васильевич не мог. Притянув к себе ее руку, он собрался с духом, сказал:
– Только договоримся, Анюта: слушать спокойно и – по возможности – не нервничать… Просто меня сняли с работы. Да! Забыл еще добавить: сняли не одного меня. А в компании, как ты знаешь, всегда веселей…
Страхом были полны ее глаза, когда она спросила:
– Тебя сняли?.. За что?!
– За непочтение к старшим. За своеволие. И прочее и прочее, и так далее и тому подобное.
Аня заплакала. Она плакала горько, как обиженный ребенок. Сквозь слезы причитала, уткнувшись лицом в подушку:
– Какое они имели право! Снимать тебя, который за работой забыл даже жену с сыном! Мы с Витюшкой понимали все и простили! Почему же они так подло обошлись с тобой?.. Это шкурник Птицын! Я знаю его штучки! Снять тебя! И за что?! За что же, в конце концов?!
Михаил Васильевич, не зная, как успокоить ее, принес стакан холодной воды. Она оттолкнула его руку и облила подушку. Он накапал в воду, оставшуюся на дне стакана, валерьянки. Она не оторвала головы от подушки, только крепче вцепилась в наволочку руками. Плечи ее дергались от рыданий.
Михаил Васильевич заговорил, стараясь, чтобы она его все-таки услышала:
– Поди разбери вас, женщин! То горевала, что мужа никогда не бывает дома, а теперь – извольте видеть! – проливает слезы из-за того, что он будет торчать дома каждый божий день… Радоваться надо, Анюта! Разве нет? Глупая ты моя…
Она приподняла голову. Лицо ее от слез было все в полосах. Она достала из-под подушки платок и, продолжая всхлипывать, высморкалась.
– Мне обидно, мне больно за тебя! Эти бездушные люди, канцеляристы, интриганы затоптали тебя в грязь! Они боялись тебя! Потому что ты сильнее их! Потому что ты лучше их работаешь!..
Михаил Васильевич, ладонью вытирая слезы на ее щеках, заговорил:
– Неприлично так хвалить собственного мужа… Ничего, все утрясется! Сначала я тоже растерялся – двадцать лет с гаком всегда в пример меня ставили, а тут взяли да и выгнали… Когда же поразмыслил малость, – выходит, жить еще можно! Я даже программу себе наметил: первым делом отдохну за все три года. Потом наймусь куда-нибудь в контору. Сяду за большой стол с зеленым сукном, начну приказы сочинять, формы разные, предписания и указания – благодать и, главное, никакой ответственности! И ты успокоишься, перестанешь ждать месяцами непутевого мужа. За сыном присмотрю. Как раз время. Буду жить только для семьи, как добропорядочный чиновник. Хочешь, Анна?
Наплакавшись, Аня успокоилась и тихо проговорила:
– Не будь хоть сейчас смешным.
Михаил Васильевич выпрямился.
– Хорошо. Сдаваться я не думаю. Теперь ты все знаешь. Кстати говоря, отстранены от работы еще Николаев, Барон и Малинина – они пострадали только из-за меня. Времени осталось мне очень мало, дорог каждый час, и я вынужден сейчас идти.
– Куда? – горько спросила Аня. Она села на кровати, натянула в рукава халат, зябко повела плечами.
– Встречусь с Кругликовым и сразу уеду на перевал. Скоро не жди. Вернусь, только когда закончим дорогу, – ответил Михаил Васильевич, глядя на темное окно.
