Текст книги "Инженер Северцев"
Автор книги: Георгий Лезгинцев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 27 страниц)
– Там меня вымарали всего.
– Кто: мы или кокосовская комиссия? Мне кажется, это не малозначащая деталь, – заметил Яблоков. И, адресуясь ко всем, продолжал: – Обком настаивает на возвращении Северцева. Мы его с партийного учета не снимали и не снимем. Ошибку допустил наш новый заведующий промышленным отделом обкома, согласился тогда с Бурдюковым по незнанию.
Шахов покосился на него, одобрительно и в то же время удивленно покачал головой.
Сашин добродушно усмехнулся:
– Ну вот мы и договорились. Правда, Северцеву жена сегодня крепко намылит голову, но разве из-за этого следует переводить его с Сосновки, когда он уверен, что там можно в два-три раза увеличить добычу металла?
Яблокова он оставил у себя, с остальными распрощался.
– Пройдемся пешком? – предложил Николай Федорович Северцеву, когда они вышли на улицу.
– С удовольствием. Мне торопиться некуда. Николай Федорович, признаться по чести, не понимаю я Сашина: хоронит министерства?
Шахов ответил не сразу.
– Сашин правильно сказал – предстоит ломка личных судеб наших заслуженных командиров промышленности. А выиграет ли от этого народное хозяйство?
Разговаривали они всю дорогу, но и в этот раз Северцев не набрался духу рассказать Николаю Федоровичу о своих семейных делах.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
1
Северцев извелся от тяжелых, неприятных дум. Как объяснить Анне и надо ли ей объяснять, что не смогла она вытеснить из его сердца Валерию, которую он продолжал любить всегда, даже тогда, когда эта любовь граничила с ненавистью? Как объяснить и надо ли объяснять близким ему людям, что Валерия заняла только давно принадлежавшее ей место? Как объяснить разрыв с Анной Виктору? Как уменьшить его боль?.. А как отнесутся ко всему этому товарищи по работе? Многим трудно будет понять его появление на Сосновке вместе с Валерией… Зря все-таки не отбился он от прежней работы. На новом месте было бы по-другому…
Усилил его сомнения телефонный разговор с Гагрой: он понял, что Валерия недовольна предстоящим возвращением на старое место, она поехала бы к черту на кулички, лишь бы не туда, где ей столько пришлось пережить тяжелого…
В доме Северцевых стояла непривычная и недобрая, полная тревожного ожидания тишина. Анна с утра убегала в магазины, чтобы принести к обеду что-нибудь из того, что особенно любил Михаил, потом готовила, но Михаил не являлся к обеду, и она, сама не притронувшись к еде, подолгу плакала. Почти не бывал дома Виктор: он хорошо закончил школу и усиленно занимался, собираясь поступать в институт, помогал готовиться к экзаменам и соседке Тоне. Он тоже уходил с утра, а возвращался вечером, усталый и голодный. Только он и радовал Анну, съедая все, что ему было оставлено, и оживленно рассказывая о событиях протекшего дня.
Михаил Васильевич приходил поздно, молча выпивал стакан чаю и ложился спать.
После приезда его с юга Анна поняла, что случилось непоправимое. Она ждала развязки, которая могла наступить в любой час. Но шли дни, и его молчание вселяло в душу Анны слабую надежду – может, все-таки он опомнится, может, все-таки не решится?..
В один из вечеров Михаил Васильевич пришел необычно рано. Принес торт, коробку конфет и бутылку вина. Анна не могла понять, что случилось. Чай пили все вместе. Этого давно не бывало у них в доме.
За чаем Михаил Васильевич рассказал: сегодня отменен злополучный приказ. Теперь он полностью реабилитирован и может спокойно возвращаться на Сосновку.
– Когда уезжаешь? – спросила Анна.
– На днях, – ответил он.
– У тебя же еще отпуск не кончился, папа, – заметил Виктор.
– Дела, сынок! Нужно ехать.
– Папа, у нас среди ребят сейчас много разговоров про Сталина. Как же так, верили ему больше бога, а что оказалось?
– Бога? Владимир Ильич Ленин, сынок, всю жизнь довольствовался положением человека на земле и не помышлял о своем обожествлении.
– Получается прямо по сказке Андерсена. Трудно нам, молодежи, такое прозрение.
– Ты поднял очень сложный вопрос, в двух словах мне о нем не рассказать, а тебе не понять. Знай лишь одно: ликвидируя последствия культа личности, партия следует ленинским заветам, ленинским принципам. На вот, почитай завещание Ленина. Потолкуем еще.
Виктор утвердительно кивнул головой. Он включил телевизор и, когда на голубом экране забегали футболисты, попросил отца:
– Папа! Завтра открываются Лужники. Играют «Динамо» со «Спартаком»… Может, достанешь билеты?
– Постараюсь. Жди днем моего звонка. – Михаил Васильевич взъерошил и без того вихрастые волосы сына и поднялся.
С уже знакомой щемящей болью встретил он горький взгляд Анны, когда она спросила:
– Что собрать тебе в дорогу?
– Ничего особенного не надо, – сказал он. – Спасибо. А завтра разбуди меня пораньше.
Он ушел в спальню.
Анна решила посмотреть, не нужно ли привести в порядок кое-что из его вещей. Пошла в прихожую, сняла плащ, взяла щетку. Когда выворачивала карманы, чтобы вытряхнуть, как всегда, табак, на пол упала телеграмма. Анна не смогла не прочитать ее. Телеграмма была адресована на главный почтамт до востребования и сообщала о том, что Валерия выезжает в Москву. Были указаны поезд и помер вагона.
Анна положила телеграмму обратно, пришила покрепче болтавшуюся пуговицу. Больше ничего делать сейчас не могла. Легла она в столовой, на диване.
Почти всю ночь думала, думала… А устав думать, просто лежала с открытыми глазами. Заснула под утро. Когда встала и прошла в спальню, Михаила Васильевича уже не было.
Весь день она стирала и гладила его белье, штопала носки. Виктор томился в ожидании отцовского звонка. Бесцельно слоняясь по квартире, он зашел на кухню – и, взглянув на мать, вскрикнул:
– Мама!.. Когда же ты поседела?.. Посмотри! У тебя целая прядка белых волос…
Разве знала она, когда это произошло: за эти дни или за одну эту ночь?
Она боялась расплакаться при сыне, постаралась усмехнуться.
– Пора, Витенька, и мне. Не вечно же быть молодой.
Виктор подошел, обнял ее. Поглаживая рукой эту седую прядь, шепнул:
– Что бы ни случилось, мама, я тебя никогда не оставлю одну.
Как бы ища защиты, Анна спрятала голову на груди у сына.
Первый раз она искала у него утешения: он был уже взрослый.
Задребезжал телефон. Звонил Михаил Васильевич. Он сказал, что два билета есть и что он будет ждать Виктора у главного входа.
Виктор вернулся на кухню, нерешительно спросил:
– Отец зовет меня на стадион. Нужно ли мне идти?
– Иди, конечно. Ты же сам просил достать билеты… И еще запомни, – помолчав, сказала Анна, – как бы ни сложились наши отношения, он – твой отец.
2
У Михаила Васильевича первые часы этого дня ушли на поиски комнаты: Валерия приезжала в восемь вечера, нужно было что-то найти. Побывав в шести гостиницах, он всюду натыкался на одно и то же объявление: «Свободных номеров нет». В одной из них администратор назвал ему адрес квартиры, где можно было снять комнату на неделю. Пришлось ехать через весь город. Долго трезвонил Михаил Васильевич, нажимая кнопку у двери. Наконец послышались шаги. Дверь открыла почти совсем глухая старуха. Это она и сдавала комнату.
– Вы один? – спросила она.
– Вдвоем, с женой, – чуть замявшись, ответил Северцев, и ему показалось, что старуха поняла причину его смущения. «Как все это унизительно», – подумал он.
Договорившись о комнате, Михаил Васильевич вышел. Ждать предстояло еще долгих восемь часов. Он поехал в министерство, к Шахову.
Николай Федорович в ожидании, когда его вызовет министр, просматривал бумаги. Увидя Северцева, отложил их в сторону, показал рукой на кресло. Михаил Васильевич начал разговор с просьбы сына.
Николай Федорович позвонил по телефону и заказал три билета.
– Поеду с вами на стадион. Малость отвлекусь от бумажек. Какие у тебя дела ко мне? Когда едешь? – спросил он.
– Есть дело личное, но о нем поговорим лучше на стадионе. Ехать думаю на днях. Предварительно хочу обсудить с вами две важные проблемы, чтобы опять не впасть в крамолу. Хорошо было бы проектному институту прикинуть – пока, конечно, схематично – открытый способ отработки руд на Сосновке. Это можно?
Шахов тут же соединился с директором проектного института, поинтересовался, когда можно поставить доклад о новом способе отработки руд. Директор сообщил, что институт уже работает над вариантом открытых работ и через три дня главный инженер проекта будет готов к докладу. Шахов назначил день совещания.
– Что еще у тебя за проблема? – вернулся он к прерванной беседе.
– Комплексное извлечение металлов из руд. Мы поступаем варварски, иного слова не подберешь… Если, допустим, посетитель вынес из столовой ложку, его судят за кражу государственной собственности. А мы выбрасываем в отвал редчайшие металлы – на десятки миллионов рублей! – и это никого не волнует… Скажут, что мы не знаем, как их извлекать. Верно, не знаем. Но после Двадцатого съезда мы обязаны решить и эту задачу. Потому что хищничаем не только на Сосновке: и на многих других рудниках!
– Проблема большая. Обсудим и ее на том же совещании – посоветуемся, как лучше к ней подступиться.
Зазвонил телефон, Шахова вызывали к министру.
– Я очень ненадолго, – сказал Николай Федорович. – Заходи за мной, вместе поедем на стадион. Идет?
Вот тогда-то Михаил Васильевич и позвонил домой.
Пообедал он в министерской столовой. Пока управился с обедом, подоспело время ехать. Николай Федорович уже вернулся.
Добирались до Лужников долго: тысячи машин бесконечной вереницей еле тащились по улице. Михаил Васильевич даже пожалел, что стадион «Динамо», к которому так все привыкли, теперь отойдет на второй план и центр спортивной жизни перемещается так далеко…
На условленном месте Северцев сразу нашел сына. Виктор ходил неподалеку от касс, всматриваясь в подъезжающие машины.
– Вот, брат мой Витя, ты небось и не поверишь, если я тебе скажу, что еще в прошлом году здесь была городская свалка! – сказал Шахов. – Такие-то, брат, дела.
Густая толпа несла их к воротам. Виктор то и дело поднимался на цыпочки и вертел головой, стараясь поскорее рассмотреть все вокруг. Он уже знал, конечно, что слева должен быть виден плавательный бассейн, справа – Малая арена и зимний стадион.
Гигантская белокаменная чаша была заполнена людьми до краев. От пестроты и множества цветовых пятен рябило в глазах. На зеленом поле, опоясанном беговой дорожкой, уже выстроились колонны физкультурников в парадных костюмах.
Не без труда разыскав свои места, Северцевы и Шахов кое-как втиснулись на скамейку. Виктор, увидев разносчицу мороженого, устремился к ней, купил на свой вкус вафельные стаканчики с пломбиром, и все трое занялись ими.
Грянула музыка. Парад открывала сводная колонна знаменосцев. Залитые солнцем стяги на высоких древках волнами красок колыхались на ветру. Северцев рассеянно смотрел на это красивое зрелище, вызывавшее на трибунах бурю восторгов. Вывел его из оцепенения мощный рокот моторов: по огромному эллипсу проносились нарядной чередой мотоциклы с гимнастками, застывшими в сложных пирамидах. На две-три минуты все поле стадиона опустело – и снова радужно расцвело: начались массовые выступления гимнастов.
Михаил Васильевич, заинтересовавшись, внимательно наблюдал, как на высоченных снарядах студенты Института физической культуры выполняли сложные упражнения. Во время исполнения каждого номера стадион замирал, и, когда гимнаст заканчивал ошеломляющий каскад взлетов, стоек, переворотов, махов и, взметнувшись птицей в головоломном изящнейшем прыжке, соскакивал на землю, раздавался дружный вздох облегчения и восхищения.
Объявили перерыв. Северцев с Шаховым спустились с трибуны: Николай Федорович на футбол оставаться не мог, Михаил Васильевич пошел проводить его до ворот.
– Я тоже посмотрю только первый тайм: должен поспеть на вокзал встретить Малинину, – выдавил из себя Северцев.
Шахов недоуменно посмотрел на него: что за особое внимание к подчиненным?
– Это и есть мой личный вопрос, о котором я давно хочу поговорить с вами, Николай Федорович… – начал Северцев, беря Шахова под руку: в огромной толпе болельщиков нетрудно оторваться друг от друга. – С Валерией Сергеевной… мы знакомы… мы первый раз встретились уже почти двадцать лет тому назад… Я люблю ее одну… И вот… решил остаться… с ней.
Шахов даже остановился.
– А как же Анна, сын?
– Буду просить у Анны развода. Сын позже поймет меня… Буду, конечно, им помогать…
– Еще б тебе не хватало! – вырвалось у Николая Федоровича.
– Я не сразу решился… Много думал… Другого выхода у меня нет.
– Обрадовал старика, нечего сказать! – проговорил Шахов. – Ты погляди на себя в зеркало как-нибудь при случае: весь седой! А не перебесился еще… – И сердито отдернул свою руку.
– В том-то и дело, что никогда я не бесился, Николай Федорович! Вот даже вы не поняли… Я хочу вернуться к женщине, которую давно люблю, которая больше чем кто бы то ни было имеет на меня право. Она выстрадала счастье… счастье хотя бы теперь, такое позднее…
– Вы слыхали: на него – право… Его персона – это, видите ли, счастье… – возмутился Шахов. – Подумаешь, какую цацу из себя воображает!.. На него – право!.. Да ни Малинина, ни ты не свободные люди: у тебя семья, у нее муж. Вы об этом вспоминали, когда рассуждали о своих правах и счастье?
– Я буду добиваться развода, – упрямо твердил Северцев. – Валерии и этого не нужно: ее мужа нет в живых.
– А вдруг жив? Вдруг вернется? Что тогда?
Северцев мрачно молчал.
У Шахова было очень серьезное и горькое лицо, когда он снова заговорил:
– Не одобряю я этого, Миша! Совсем не одобряю. Верю, что не блажишь, но возьми же себя в руки! Может, это и пройдет… Семью не спеши разбить: после не склеишь. Северцев посмотрел ему в глаза:
– Семьи, Николай Федорович, уже нет. Поздно говорить об этом.
У ворот они расстались, Шахов ушел не попрощавшись.
3
Михаил Васильевич пробивался к своему месту, когда футбольный матч уже начался и Виктор беспокойно оглядывался на проход – идет ли отец, придет ли?.. Усевшись, следя за быстрыми передвижениями бело-синих и красно-белых фигурок от одного края зеленого травяного ковра к другому, Северцев одной рукой обнял сына за плечи, притянул его к себе. Сперва Виктор легонько упирался, но потом, отвечая на ласку отца, доверчиво прижался к нему.
Так, обнявшись, они и просидели всю первую половину игры. Если бы их попросили рассказать, что происходило на поле, вряд ли они смогли бы ответить. Отец не знал, как объяснить сыну свое решение, сын со страхом чувствовал приближение чего-то, что уже сейчас, еще не услышанное, не понятное, холодило ему душу, подсказывало, что он запомнит этот ясный день, этот шумно-радостный праздник как самый несчастливый день во всей своей юности, а может быть, и жизни…
На стадион опускались сумерки. Внезапно вспыхнули слепящие прожекторы, и трава на футбольном поле приняла нежный цвет парниковой рассады. Стало видно, как по стенкам гигантской чаши бегают, ежесекундно вспыхивая и угасая, огоньки зажигаемых спичек, казалось, их включает какой-то механизм, как огни иллюминации. Вскоре раздался протяжный свисток судьи. Михаил Васильевич посмотрел на часы.
– Витя, – сказал он, – я не могу смотреть с тобой вторую половину, тороплюсь. Проводи меня, нам нужно поговорить.
Виктор встал, с испугом взглянул на отца и пошел за ним. Они спустились по проходу, дошли до углового выхода, где толпа была меньше, выбрались наружу и отошли, чтобы никто им не помешал, к плавательному бассейну, который Виктор еще недавно так мечтал увидеть.
Волнуясь, стараясь скрыть это волнение, Михаил Васильевич заговорил:
– Сынок, мне очень трудно объяснить тебе… боюсь, ты не сможешь правильно меня сейчас понять…
Ему показалось, что он увидел только огромные, расширенные ужасом или болью зрачки, когда Виктор поднял на него глаза.
И услышал:
– Не надо, папа… Я знаю… Иди, ты торопишься…
Виктор резко повернулся и пошел обратно – изо всех сил стараясь не бежать. Не обернуться. Не броситься назад и остановить отца, схватиться за его руку, чтобы он никуда не уходил, чтобы все вернулось таким, как было.
Северцев рванулся за ним. Остановился.
Угловатая фигурка сына удалялась. Исчезла в толпе.
Как из включенного внезапно репродуктора, нахлынул вдруг на Северцева людской гомон и оглушающий металлический вальс.
До прихода поезда оставалось совсем мало времени.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Кабинет Шахова был забит сотрудниками главка, министерства, инженерами проектного и научно-исследовательского институтов.
На кожаном диване напротив стола рядом сидели Северцев с Малининой, и Николай Федорович время от времени исподтишка наблюдал за ними. Они были здесь и в то же время отсутствовали. Они часто переглядывались, глазами улыбались друг другу. Северцев иногда касался руки Малининой, незаметно ее пожимал, и Шахову казалось, что им сейчас совсем не до совещания, не до всех этих людей, которые их окружают… Лишь когда тому или другой задавали вопросы, они выходили из своего оцепенения, да и то, видимо, не сразу понимали, чего, собственно, от них хотят.
Обсуждение первого пункта повестки дня заканчивалось. Нужно было заключительное суждение Северцева по докладу Парамонова. Шахов обратился к нему. Михаил Васильевич секунду молча смотрел на Шахова, потом попросил повторить вопрос. Это развеселило присутствующих, настроенных на сугубо деловой лад, но испытывавших уже некоторое утомление.
– Не больны ли вы, Михаил Васильевич? – И Шахов задал свой вопрос снова: – Вы согласны, чтобы проектный институт приступил к переделке старого проекта Сосновского рудника немедленно?
– На открытые работы? – переспросил Северцев.
– Конечно… Да что с вами, в конце концов? – рассердился Шахов.
– Простите, Николай Федорович, я думал о другом. Согласен, разумеется. Кстати: без меня на Сосновке все-таки углубляют центральную шахту! Прошу исключить эту бесцельную работу из нашего плана.
– Хорошо, – сказал Шахов и объявил десятиминутный перекур.
Все заторопились в коридор. Николай Федорович задержал Северцева. Открыл окно и, когда они остались одни, подошел поближе.
– Ты совсем голову потерял. Правду говорят, что влюбленные глупеют…
Зазвонил телефон, Шахов поднял трубку.
– Здравствуйте. Он жив-здоров, передаю труб… Да. Послезавтра. До свидания…
Он достал портсигар, помял пальцами папиросу, закурил.
– Звонила твоя жена. Справлялась: жив ли? Разговаривать с тобой отказалась… она беспокоилась, не случилось ли несчастья: оказывается, три дня ты не был дома. Интересовалась, когда вы уезжаете, скоро ли кончится ее пытка. Уезжай скорей, Михаил! – И Шахов, нервно дернув головой, отвернулся.
В кабинет один за другим стали возвращаться люди. Переговариваясь вполголоса, рассаживались по местам. На этот раз Северцев сел в стороне от Валерии: перед выступлением надо было сосредоточиться.
Он начал свою речь с того, что преступно терять металлы-попутчики, которые вкупе ценнее основного металла, добываемого на комбинате. Научно-исследовательские институты должны создать такую технологическую схему, чтобы ни один из металлов не выбрасывался. Они пропадают тысячами тонн. На Сосновке придется перестраивать обогатительную фабрику, но другого выхода нет. Нужно перестроить и горный цех.
Когда он закончил и сел на место, Шахов спросил:
– Что думают по этому поводу геологи? Товарищ Малинина!
Николай Федорович еще раз присмотрелся к ней: что она-то представляет собой? Ну? Как она себя покажет?
Валерия встала.
– Фактически металлы есть, – сказала она. – А формально они, так сказать, не утверждены. К сожалению, они не опробовались детально, так как работы по ним не предусматривались планом разведки. В прошлом году мы просили включить в наш план комплексную разведку, просили на это денег. Получили отказ. Нас обязали заниматься разведкой только вольфрама и молибдена. Разведкой же других металлов пусть занимаются другие главки! Теперь приходится за эти ведомственные самодурства расплачиваться государству: на тех же самых рудах надо будет вторично проводить разведку, для этого снова тратить деньги…
– Что же делать в сложившемся положении, товарищ Малинина? – задал вопрос Шахов.
– Надо поскорее включить в наш план разведку компонентов! Я обещаю в этом году переразведать главные рудные жилы и полностью опробовать их на «попутчиков». Много проб у нас есть от прошлогодней разведки. Поэтому к концу года могут быть выяснены запасы и попутных металлов.
Вскоре совещание подошло к концу. Кабинет опустел. Из приглашенных остался Северцев, Шахов пожал ему руку:
– Провожать тебя не буду, попрощаемся здесь. Желаю тебе больших успехов в работе, верю в тебя, знаю, что не подведешь. В амурных делах я тебе не судья. Сам заварил – сам расхлебывай. Люди вы все хорошие, а получилось нехорошо… Кто виноват – не знаю.
– В том-то и беда, что нет среди нас виноватых… – хмуро сказал Северцев и попросил:
– Николай Федорович, зайдемте куда-нибудь, посошок на дорогу разопьем.
– Не обижайся, но в этих делах я тебе теперь не товарищ. Помню, собирались у меня гости, когда нам от роду сорока не было, и всегда, черт побери, нам не хватало водки. К пятидесяти годам стала водка оставаться, но не хватало вина… Нынче, дружище, моим гостям не хватает лишь фруктовой воды. Вкусы у нас с годами сильно меняются. – Шахов встал, протянул руку.
2
В последний раз подъезжал Северцев к своему дому.
Автобус катил по набережной, одевшейся в гранит и бетон. Под колесами мягко шуршал асфальт. В окне зелено мелькали раскидистые кроны недавно посаженных лип. Как быстро все похорошело здесь!.. Автобус остановился. Северцев выбрался из него и подошел к щиту, заклеенному пестрыми рекламами. Нужно было войти в парадное, подняться на свой этаж, позвонить в дверь, но Северцев не мог заставить себя тронуться с места.
Ветер трепал обрывки афиши. Уцелели крупные буквы: «Свадь… с прид…» Сразу вспомнился тот давний вечер, когда первый раз втроем пошли в театр… Все-таки у них с Аней тоже были хорошие времена. Сейчас думалось об этом особенно трудно.
Уже поднявшись по лестнице, он долго стоял у двери, не решаясь нажать кнопку звонка. За дверью слышались неясные шорохи. Как только он позвонил, ему сразу открыли, – значит, Анна ждала его… Он задел колесо стоявшего в прихожей велосипеда и спросил, дома ли Виктор. Скоро должен вернуться. Сообразил, что надо все-таки поздороваться с Анной, – она молча кивнула. Сняв плащ, в нерешительности остановился посредине прихожей.
– Может, пройдешь в столовую, присядешь? – спросила Анна и первая прошла в комнату.
Михаил Васильевич пошел за ней. Выдвинул ящики письменного стола, стал там рыться. Несколько бумаг сунул в карман, другие порвал и бросил в корзинку.
Анна сидела на диване, уставившись пустым взглядом в одну точку. За последние дни она выплакала все слезы.
– Зря ты, Михаил, задержался с прощальным визитом. Для Виктора было бы лучше, если бы ты уехал три дня назад, в тот день, когда впервые не пришел ночевать домой.
– Я говорил с ним тогда, – садясь на диван, ответил Михаил Васильевич.
– Знаю. Может, что-нибудь скажешь и мне?
– Скажу, Анна, – беря ее за руку, с трудом начал он. – Прожили мы с тобой долго и совсем не плохо. Наверно, жили бы так и дальше, если бы опять на моем пути…
– Значит, ты ее знал раньше?
– Знал, и даже раньше тебя. Ты помнишь, в первые дни нашего знакомства я рассказывал тебе о женщине, сделавшей меня несчастным?..
– Ах, вот оно что. Так это была она! И тебе захотелось опять стать несчастным?
– Пойми: я ничего не могу с собой поделать. Я мучился целый год… Я не обманывал тебя, Анна! Те разговоры были только сплетней… Ты веришь мне?
Она сидела словно окаменев, уставившись в одну точку.
– Я надеялся перебороть себя, но получилось иначе… Можно было скрыть от тебя наши теперешние отношения, вернуться на Сосновку, воровски продолжать их там, при случае все отрицать и разыгрывать оскорбленную добродетель – так поступают многие, как считается, разумные люди. Но это было бы подло по отношению к тебе, которая всю жизнь делала для меня только хорошее… Ты знаешь, что я не смог бы обманывать тебя, но постарайся понять, что не могу я ставить в ложное положение и ее. У нас не мимолетное увлечение. И не нужно искать виновных: по-моему, их нет…
Он замолчал. Нагнулся, поцеловал ей руку. Анна отняла ее и спросила:
– Чего ты от меня хочешь?
Михаил Васильевич ответил не сразу:
– Развода.
– Развода я не дам.
– Почему? Наш брак стал не нужной формальностью.
– У тебя есть сын.
– Но это ничего не меняет, Анна. Пойми: я же ухожу не для того, чтобы вернуться!..
– Я не хочу этого понимать, не хочу этому верить, – покачав головой, прошептала она.
Послышался легкий скрежет открываемого замка, зашуршала обивкой входная дверь, замок щелкнул. Некоторое время в прихожей было тихо, потом два раза осторожно звякнул велосипедный звонок – и в комнату вошел Виктор, держа под мышкой кипу книг.
Он поздоровался с отцом, сел рядом с матерью, обнял ее.
– Поди, Витюша, приготовь чай! – попросила Анна.
Виктор ушел.
– Трудно мне будет с ним. Я была ему необходима, когда он был меньше, а сейчас ему нужен отец… – сказала Анна.
Северцев встал и тут же сел обратно. Только теперь до его сознания вполне дошло, что он теряет сына. Анна молчала. Северцев положил на ее маленькое плечо свою руку.
– Пиши, если сможешь, чаще, Аня! Мне будет все важно знать о вас. Ведь мы расстаемся с тобой не врагами? Правда?
Она долго молчала.
– Виктору пиши, даже если он не будет отвечать, не забывай: сын ведь тебе… – Снова надолго замолчала. Собрала силы, – На прощанье одно скажу, Миша: чтобы ни случилось с тобой в жизни, помни, что у тебя есть дом, где тебя будут всегда ждать… – Повлажневшей ладонью она коснулась его руки, сняла ее со своего плеча, опираясь о диванный валик, поднялась. – Теперь иди. Я больше не могу… Витя! – громко позвала она.
Вошел Виктор, остановился на пороге.
– Дай папе его чемодан, он уезжает.
Придерживаясь по дороге, как слепая, за спинки стульев, она ушла в спальню.
Виктор принес чемодан.
– Что еще тебе нужно, папа? – спросил он.
– Ничего, – рассеянно ответил Северцев и шагнул в прихожую.
За дверью спальни слышались глухие рыдания. В нелегком раздумье Михаил Васильевич взялся за ручку этой двери, но сын стал перед ним, твердо сказал:
– Уходи, папа, больше не надо нас мучить.
Михаил Васильевич отошел, снял с вешалки плащ.
– Прощай, Витя! Пиши письма, буду волноваться, ждать известий. Пиши непременно! Береги мать и прости меня. – Михаил Васильевич хотел обнять сына, но тот чуть отстранился, открыл дверь.
Северцев взял у него чемодан и вышел. Спустившись по первому маршу, у поворота лестницы он оглянулся. Виктор стоял у двери и глазами, полными слез, смотрел ему вслед.
