Текст книги "Инженер Северцев"

Автор книги: Георгий Лезгинцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Теплым летним вечером Северцев не спеша брел по просеке. Ажурные опоры высоковольтной линии шагали вдаль и пропадали у розоватого горизонта. Скользкая желтая хвоя устилала тропинку. Лес был душист и гулок: эхо повторяло в глухой чаще чей-то дальний голос.

Просеке не было конца. В вечерней мгле она казалась узкой. Паутина и мшистая гниль опутали сучья сырых, темных деревьев, цеплялись за волосы, щекотали лицо.

Северцев присел на валежину – ствол корявого кедра, закурил.

Валерия оказалась права: семейная жизнь на Сосновке началась с неприятностей. И возвращение, их вместо и водворение в старой его квартире породили немало кривотолков. Воспользовавшись этим, Орехов написал в партком заявление о безнравственном поведении директора, нарушившего не только партийную этику, но и советский закон, по которому двоеженство карается в уголовном порядке. Кругликов намеревался передать заявление в райком, но Северцев, именно из тех соображений, чтобы не подогревать нездорового интереса к директорскому персональному делу, настоял на разборе в своей партийной организации. Ему нечего скрывать от своих товарищей! И вот сегодня вечером заявление будут обсуждать…

В довершение всего исчезла Валерия. Придя в обеденный перерыв домой, он нашел на столе странную записку:

«Чем кончится для тебя это заседание, не знаю, но во всем виню только себя. Когда же мы получим право на свою любовь? Может, в тайге и придумаю путное. Подумай и ты. Много раз целую. Твоя В.».

В геологоразведочном отделе Михаил Васильевич узнал, что Малинина внезапно собралась в поисковую партию. Но куда именно – никому известно не было. И он бросился сломя голову на розыски. Полдня рыскал по тайге. Искал, звал ее. Боялся одного – не выкинула бы какую-нибудь глупость…

Северцев каблуком парусинового сапога затоптал в землю окурок, поднялся. Зашагал дальше.

Вот ему уже сорок с гаком. Жизнь многому научила, не раз падал он под ее ударами и снова поднимался. Казалось бы, человек умудрен опытом, стал более зрелым, закаленным, более невозмутимым, наконец. Хотел ли он этой любви? Нет. Не хотел и не думал, что она придет опять. Но она пришла. Она вовсе и не уходила. И в один прекрасный день вся его житейская премудрость оказалась бесполезной, и он ведет себя так же, как двадцать лет тому назад…

Однако ему все-таки не двадцать три, как было тогда… И это дает себя знать на каждом шагу. Даже совсем недавнее – отпуск, море, сумасшедшая гонка на такси по горным дорогам, тот вечер на Рице… – как давно все это было! Странно, но даже это успело стать прошлым. А в настоящем – «персональное» дело… Мысли его путались, перескакивали с одного на другое… Неужели члены парткома поддержат Орехова?.. Где же Валерия? Он ясно представил себе ее – такую, какой она была все эти последние дни: бледную, с потемневшими от невеселых дум глазами, но внешне спокойную, сосредоточенную… Что она задумала?..

…Заседание парткома должно было начаться в восемь. Пробило девять, а все еще ждали Орехова. За ним уже послали нарочного с просьбой поторопиться.

Кругликов вполголоса разговаривал с Галкиным. Шишкин внимательно слушал Морозова. Дмитрий Серегин спорил с Борисовой о кинокомедии «Верные друзья»: он восторгался фильмом. Северцев сидел в стороне, у крайнего окна, посматривал в сад, густо заросший черемухой.

Окно было раскрыто настежь, тонкая березка просунула в комнату зеленую ветку. Михаил Васильевич сорвал листок. Как в детстве, прижал его к губам, втянул вместе с воздухом, – щелкнув, листок разорвался на части. Северцев смущенно поглядел по сторонам – не обратил ли кто внимания? И поспешил отвернуться к окну.

За кустом черемухи он заметил Зину – жену Дмитрия Серегина. Она держала на руках грудного ребенка, завернутого в белое пикейное одеяло. Очень изменилась она: располнела, торчавшие в разные стороны косички заменил большой пучок… В осанке ее появилась горделивость: всем своим видом давала она понять, что стала матерью…

Радость за нее смешалась в сердце Михаила Васильевича С острым чувством боли. Валерия совсем недавно открылась ему в своем огромном несчастье. Теперь оно стало их общей бедой: после того, что она перенесла в молодости, она никогда не сможет иметь детей…

Подняв свободную руку, Зина приветственно помахала ему. Он ответил тем же.

Михаил Васильевич подошел к телефону, позвонил домой. Никто не отвечал. Он вернулся на прежнее место и снова уставился в окно.

На темно-сером небе толпились хмурые облака – тесня друг друга, тянулись в горы. Как бы не полил дождь!.. Валерия тогда промокнет… Взяла ли она что-нибудь с собой? Все его мысли возвращались к Валерии. Теперь всегда и во всем была она, только она!

Громко хлопнула дверь. Северцев обернулся: появился Орехов.

– Товарищ Орехов! Ждем тебя битый час. Это как называется? – раздраженно спросил Кругликов.

– Разгильдяйством, – подсказала Борисова.

– Могу уйти, если лишний, – развязно ответил Орехов.

– Лучше не придумал?.. Изложи суть своего заявления, – сказал Кругликов, объявив заседание парткома открытым.

– Выступать не собираюсь. Все написано. Кому неизвестно, пускай прочтет.

Кругликов стал читать заявление. Шишкин не выдержал первым:

– Личные счеты сводит! Хоть какая-нибудь совесть есть у человека?..

Дослушав чтение до конца, Морозов наклонился к Галкину:

– Заявитель небось святоша!..

– Как же!.. – откликнулся тот и продекламировал вполголоса: – «Монашеским известен поведеньем…»

Кругликов попросил соблюдать тишину и вопросительно взглянул на Северцева.

Михаил Васильевич поднялся со стула, машинально крутя в пальцах обрывок березового листка.

– Что же сказать вам? – волнуясь, начал он. – С женой нахожусь в фактическом разводе. Думаю скоро оформить юридически. С Валерией Сергеевной Малининой состою в фактическом браке, пока не оформленном по закону. Обвинения в двоеженстве не признаю. Жена у меня одна: Валерия Сергеевна Малинина.

– По документам есть другая, – подал реплику Орехов.

Северцев взглянул в его сторону. Тот отвернулся.

– Орехова интересует только формальная сторона моих семейных отношений. Я постараюсь поскорее получить бумагу о разводе, хотя, насколько мне известно, судебная процедура – дело не быстрое и не легкое.

– Суд правильно делает: сохраняет семью, – вставил Орехов.

– Разве этим сохранишь семью? – возразила Борисова.

Ответа ей не последовало.

– Виноват ли я? Нет. А судить – вам, – закончил Северцев, опускаясь на стул.

Наступило неловкое молчание. Не все понимали поступок Михаила Васильевича, его запоздалую любовь, приведшую к развалу хорошей семьи. Симпатии большинства членов парткома оставались на стороне Анны. Ее и Виктора жалели. Но никто, кроме Орехова, не судил строго Михаила Васильевича, понимая, что чувства его глубоки, серьезны. Упрекнуть его в легкомыслии, тем более в безнравственности, не мог никто.

Кругликов спросил Орехова:

– Товарищ Орехов! За что вы получили партийное взыскание?

Орехов не ожидал такого вопроса.

– Давно это было, точно формулировку не помню… За семейные дела…

– Верно говорит: за семейные. Путался он с нормировщицей из горного цеха. Ну, жена на каждом углу скандалы закатывала. Дело до драки доходило… – пояснил Серегин.

Орехов зло глянул на него:

– Было, да быльем поросло. Важно – семью не рушил.

– Каким быльем? Такими делишками ты втихомолку занимался до последних дней твоей работы в горном цехе. Мне просто не хочется приводить примеры! – напомнил Шишкин.

А Кругликов спрашивал себя: в чем виноват Северцев?.. Иван Иванович верил ему, что он не обманывал Анну, а просто вернулся к женщине, которую полюбил давно и на всю жизнь. Порвав с Анной, он поступил честно. Вот за это его и пытается обвинить Орехов. Все больше и больше думал Кругликов о том, что виноват Северцев, может быть, только в одном: не следовало ему тогда, в молодости, связывать себя с женщиной, которую он, видимо, мало любил…

Раздумье его прервала Борисова. Она попросила слова.

– Много еще в наших отношениях ханжества! – со свойственной ей горячностью и запальчивостью рубила она сплеча. – Даже среди коммунистов! Если люди изменяют друг другу и при этом сохраняют видимость семейных отношений, то, бывает, мы считаем: все в порядке. И в характеристиках на таких людей пишем: морально устойчив. Потому что у него все шито-крыто… Я думала о поступке Северцева! Думала! И как женщина, тоже пережившая семейную трагедию, ни в чем обвинить его не могу!

Орехов не без веселости подмигнул ей:

– Два сапога – пара!

Но Шишкин задал вопрос: что он предлагает?

– Объявить Северцеву, по крайней мере, строгий выговор. Как когда-то записали и мне.

– Подобия не вижу, – заметил Кругликов. И внес свое предложение: ограничиться обсуждением, рекомендовать товарищу Северцеву юридически оформить изменение семейного положения.

На этом и порешили. Против голосовал лишь Орехов.

Северцев ушел первым. Хотелось побыть одному.

«Хорошо, что обсудили на парткоме, – думал он. – Валерии тоже станет легче. Она как-то призналась, что геологоразведочный отдел встретил ее в новой роли довольно сдержанно. А ведь раньше отношения с сослуживцами у нее были очень теплые и дружественные… Холодок пройдет! Но не сразу. Многие здесь не одобряют наши отношения, с этим нужно считаться».

И они считались: возвратясь в Сосновку, жили замкнуто, вместе почти нигде не появлялись. Вспомнилось ему, как совсем недавно, когда был день рождения Валерии, из ее сослуживцев пришли в гости только мужчины… Жены прислали поздравления, но в этот день почему-то или заболели, или были ужасно заняты по хозяйству… Гости побыли недолго. Выпили «за хозяйку дома», без особой охоты закусили и под разными предлогами вскоре разошлись.

…Подойдя к забору своего дома, Михаил Васильевич увидел привязанную к столбу серую в яблоках кобылу, на которой обычно ездила Валерия. От лошади валил пар, будто ее только что обдали горячей водой. Торопливо открыв калитку, Михаил Васильевич побежал в дом.

В комнатах было темно. Пошарив по стене, он нашел выключатель, зажег свет. Валерия лежала на диване. Бледное лицо, обескровленные губы и словно остекленевшие глаза испугали Михаила Васильевича.

– Что с тобой? – присаживаясь на диван и осторожно беря ее за руку, спросил он.

– Немного нездоровится. Да хандра еще напала. Как видишь, вернулась. Не могла оставить тебя одного, – прошептала она, прижав его ладонь к своей щеке.

Михаил Васильевич рассказал ей все, что происходило тут, побранил за бегство.

– Хотела убежать от самой себя… – проговорила Валерия.

Михаил Васильевич нагнулся к ней, вдохнул едва уловимый запах леса, запутавшийся в ее мягких волосах, с грустной нежностью поцеловал усталые ее глаза.

2

Работы с каждым днем прибавлялось и прибавлялось. Просыпаясь рано утром, Северцев еще в постели обдумывал самое неотложное.

Далеко не он один на Сосновке «заболел» новшествами. В горном цехе и на обогатительной фабрике прошли производственные совещания рабочих. Предложенная Михаилом Васильевичем перестройка была после бурных споров одобрена горняками. Обогатители тоже нашли возможным разработать новую технологическую схему, как только геологи дадут анализ проб по металлам-попутчикам.

Проблемы эти для Сосновского комбината уподоблялись технической революции. Поэтому директор создал две секции – горную и обогатительную, поручив им внести предложения по реконструкции обоих ведущих цехов. Горную возглавлял Галкин, обогатительную – Борисова.

Они по-прежнему пикировались, но в свободное время их теперь видели всегда вместе. Товарищи по работе открыто подтрунивали над ними, утверждая, что, дескать, милые бранятся – только тешатся.

Со дня на день ожидали приезда проектировщиков: они должны были первыми начать перестройку Сосновки.

Северцев остался верен себе – как только приехал из Москвы, немедленно приостановил проходку центральной шахты, сократил нарезные работы на границах дальнего крыла рудника: они станут лишними при открытых работах. К счастью, с дорогой все было давно покончено, и Михаил Васильевич много времени проводил на руднике. Обычно его рабочий день и начинался в шахте. Теперь он знал ее лучше любого горного мастера, даже руководители горного цеха частенько наводили у него справки о том, как идет работа в том или ином забое.

Сегодня утренний обход Северцев с Морозовым начали с дальнего крыла.

Темный, куполообразный свод штрека был низок, кое-где Северцев даже задевал фибровой каской за рваные выступы скальных пород. Штрек часто вилял, на его поворотах тускло мигали шахтные лампочки.

– Освещение плохое, – заметил Северцев.

Шедший позади него Морозов не ответил, он, видимо, не слышал его слов, звуки здесь глохли сразу, как в глубоком колодце. Северцев остановился, поджидая технорука. Кто-то мягко ткнулся в его сапог, и, осветив своей аккумуляторной лампочкой серую почву выработки, он увидел крысу, метнувшуюся от яркого света в журчащий ручеек подземной канавки. Пахло сыростью, дощатый настил покрылся желтовато-бархатной плесенью, подошвы скользили по ней.

Морозов прислонился к отпотевшей крепежной стойке и принялся стряхивать с брезентовой куртки облепивших ее мокриц.

– Усильте освещение штрека, – сказал Северцев.

– В преисподней света не нужно, здесь не танцевать, – возразил Морозов.

– Делайте, как вам сказано, – распорядился Северцев, и они пошли дальше.

В передовом забое проходчик Столбов с напарниками Дмитрием и Петькой укреплял на передвижной каретке буровые молотки. Все трое тяжело дышали, под фибровыми касками блестели потные лбы, брезентовые куртки были расстегнуты…

Северцев подошел, поздоровался:

– Ну, как дела, ребята?

Утирая рукавом лоб, Петька нехотя отозвался:

– Плохо. Простаиваем. Техснабовцы щекотят наше самолюбие, богатырями обзывают, а запчастей к перфораторам не дают. Моя бы воля – батогом бы разогнал всю их контору!

– Это, Петро, у тебя «чисто нервное», – передразнил его Морозов. – Вчера в техснабе мне обещали. Значит, дадут.

Столбов усмехнулся:

– Обещаний много слышим! Только работаем на старье. Знаешь, товарищ технорук, поговорку одну восточную? Я ее не так давно в интересной книге вычитал: «Хоть сто раз кричи: «халва, халва, халва!» – от этого во рту не станет слаще».

– Морозов с нас цикличность спрашивает. Умри, а цикл ему в смену давай! А как его дашь, когда нам-то ничего не дают? – не унимался Петр.

– Помнишь, Фрол, еще на перевале мы говорили с тобой о коммунистической бригаде? Где же она? – спросил Северцев.

– Помню. Да только шибко боязно за нее браться, когда условий нет. При коммунизме небось запчастей вдосталь будет… Комнаты семейным давать будут… Митрий все еще без комнаты мыкается, а у него наследник объявился! – укоризненно заметил Фрол.

– Позволь… комнату Барона я давно предлагал ему, – возразил Михаил Васильевич.

– Верно, предлагали. Только жилкомхозовцы отдали ее другому. Зинка моя все в общежитии мается. И я там торчу до поздней ночи. Пока что не до учебы мне. Обратно, тесть мой лютует: почитай, каждый день ругает меня, зачем его дочке собачью жизнь устроил! Как ворон крови, жаждет он развести нас с Зинкой. Какое же здесь коммунистическое житье? Погодить надо с этим, – со вздохом закончил Дмитрий.

Михаил Васильевич мысленно предъявил себе самый суровый счет за судьбы этих людей… Но где найти комнату?.. Стандартные дома все без него заселили, новые – закончат только месяца через три.

– Знаешь, Дмитрий? – надумал он. – Переезжай в соседи к нам с Фролом! Выгородим и тебе комнату. Семья у меня невелика, места всем хватит.

И увидел, какие, оказывается, теплые глаза у Дмитрия.

– Спасибо… Только Зинка временно поселилась у моих стариков. В декрете она пробудет еще три месяца. А вот уж к тому времени лучше вырешайте нам комнату в новом доме…

– Ну, как знаешь. Хозяин – барин… Какой метр проходите Митя?

– Двести сорок пятый, – ответил за Дмитрия Морозов.

– А я вам сказал остановиться на двухсотсороковом, – повернувшись к нему, напомнил Северцев.

– По проекту-то нужно идти до трехсотого! – оправдывался технорук.

Отводя Северцева в сторону, он тихо добавил:

– Рабочие просили прогнать забой подальше. Здесь порода мягкая, – значит, заработки крепкие…

– Ради личной выгоды ненужную работу делаете? Действительно, рановато вам о коммунистической бригаде думать, – заметил Северцев.

Петька слышал его замечание, но демонстративно предупредил напарника:

– Димка, бури не массив, а выбирай разные трещинки! В них бурить легче. Обратно – отрыв руды при отпалке большой.

Северцев подошел к Столбову:

– Ты разве не слышал, что я запретил дальше гнать этот забой? Откатывай буровую каретку в левое крыло, а здесь руду попозже возьмем, открытым способом. Ясно?

– Ясно. Откатывайте, братцы! – скомандовал Морозов.

– Ничего не ясно, – буркнул Петька, в сердцах швырнув наземь брезентовые рукавицы. – Вот вы мне объясните, за ради Христа, Михаил Васильевич: что вы за человек?.. Когда мы с вами на дороге полгода пластались, я вас понимал: для народа старались. Чтобы, значит, удобнее жилось… А теперь что вам надо? Рудник новый, хороший. Живи себе спокойно, получай премии за выполнение плана и нам давай заработать… Так я говорю? По справедливости?

– Нет. Так говорят люди, у которых все в прошлом. А у нас с тобой все впереди! Сосновский рудник был хорош раньше. Сегодня он уже – вчерашний день. Для нас с тобой нужны другие масштабы. И они будут! Вагоны – думпкары – заменят наши вагонетки, шагающие экскаваторы вытеснят погрузчик и лопату… – старался убедить его Михаил Васильевич. – Ты представляешь, что все это значит?.. Горняк сутулиться перестанет! Солнце ему будет светить… Страна в три раза больше получит очень нужного металла… Под это огромное дело нам всем надо подставить плечо, – убеждал Михаил Васильевич.

– Для страны, может, и так, а для нас не шибко складно получается, – угрюмо возразил Петька.

Северцев приметил, что от парня попахивает винцом. Обняв за плечи Дмитрия, сказал:

– Я понял, о чем загрустили, ребята! А на открытых работах ведь тоже бурят… Правда, там это дело подсобное.

– В этом вся и обида, что хотите превратить нас в подсобников при экскаваторном машинисте! – откровенно сознался Столбов.

– Амбиция, дорогой Фрол, в таком деле неуместна… К тому же мы с тобой коммунисты, – урезонивал проходчика Северцев.

– А коммунисты разве не люди? Они пить-есть не хотят? Может, у меня это чисто нервное, но одним энтузиазмом сыт не будешь, – разошелся Петька.

Столбов возмутился:

– Что ты плетешь? Заработка тебе мало? От жадности сдурел совсем. Одумайся, а то как бы мы тебя не выпихнули из бригады…

– Заработка-то? Конечно, мало. Хорошо, что напомнил: дай четвертной взаймы. Старый долг за мной. Из получки отдам.

– Опять клянчишь, – пробормотал Фрол.

– Месяц длинный: тридцать один день. В феврале не занимаю, – отшутился Петька.

Фрол молча достал из кармана деньги, отдал ему.

– Приветик! – буркнул Петька и, подняв брошенные брезентовые рукавицы, удалился, шагая вразвалочку.

– Да разве все дело в заработке? – смущенно сказал Дмитрий, ни к кому, в частности, не обращаясь. – Мы за свою горняцкую честь болеем! В подсобники идти и я не желаю… Подамся к химикам, у них тоже горные работы. Так что проживем как-нибудь и без карьера. – Махнув рукой, он неторопливо направился вслед за Петькой.

Первый раз сердцем почувствовал Северцев, какую ломку многих судеб повлечет за собой намеченная им перестройка рудника. Трудно будет людям искать свое новое место…

В забое появился старый знакомый – Парамонов. Прищурясь, инженер разглядывал выработку.

– Здравствуйте, дорогой директор! Рад вас видеть на прежнем посту. Правда все же победила!

– Здравствуйте, дорогой проектант! Спасибо на добром слове. Пожалуй, еще посложнее будет бой за большую нашу техническую правду… – крепко пожимая руку инженеру, ответил Северцев.

Парамонов рассмеялся:

– Не знаю, как насчет боя, а драка уже началась. Двое молодых проходчиков только что очень любезно послали меня подальше с моими проектами!..

– Нелегко, ох нелегко нам будет ломать этот рудник! – вздохнул Северцев. – Еще труднее – доказать необходимость его ломки.

Парамонов испытующе посмотрел на него.

– Тогда давайте откажемся от нашего проекта и оставим в конце-то концов все по-старому?

– Может, я бы и рад был оставить, да теперь это уже невозможно, – усмехнулся Северцев.

Они пошли вдоль рельсов.

– Производственные совещания мы провели по всем цехам. Разумом люди как будто поняли. А сердцем, выходит, не приняли еще… – с сожалением говорил Северцев, – Буду просить Кругликова собрать отдельно коммунистов горного цеха. Обращусь к ним за помощью!

Придирчиво расспрашивал он Парамонова о работе над проектом.

На светлом рудном дворе они прохаживались в ожидании клети.

– Могу вас обрадовать, – сказал Парамонов, – все данные в пользу открытых работ. Но есть одна серьезная трудность: нелегко подобрать нужное горнотранспортное оборудование, чтобы на его базе комплексно механизировать и автоматизировать все процессы добычи.

– Я думал об этом. Нужно посмотреть, что можно уже сейчас автоматизировать: например, шахтный подъем, водоотлив.

– Мы тоже думаем в этих направлениях, – заметил Парамонов. – Вам-то хорошо известно, что новый способ добычи руды потребует новых машин. Их нужно еще конструировать. Нужно где-то строить и испытывать опытные образцы. Потом – размещать заказы для серийного производства… Словом, сказка очень длинная! На все на это уйдет уйма времени. Придется уговаривать десятки ведомств и министерств. А вы опять-таки прекрасно знаете, какая это волынка…

– Знаю! Но запугивать самих себя нам тоже не следует. Более сложные вопросы решены блестяще – хотя бы атомные дела… Пора всерьез браться и за горные.

По шахтному стволу с шумом спускалась железная клеть.

Стволовая Лена Козлова открыла решетку, дала четыре громких дребезжащих звонка. Заметив Северцева, смущенно поздоровалась.

– Здравствуй, соседка! Как дела? – пропуская Парамонова вперед и входя в клеть, спросил Михаил Васильевич.

– Хвастать пока нечем… Когда жила на пасеке, то среди пчел себя человеком считала, а с людьми столкнулась – поняла, что темная, как чулан… Фрол учиться велит, на курсы электровозных машинистов записал меня, а мне боязно…

– Фрола слушай. Доброму научит.

Клеть плавно качнулась и взвилась в темноту.